Стремление объяснять (в действительности его можно было бы даже назвать инстинктивным стремлением), вероятно, столь же старо, как и способность людей мыслить. Это связано с нашим восприятием и пониманием окружающего мира как структурированной действительности. Она состоит из различных элементов, из вещей и связей между ними, похожих и непохожих и при этом влияющих друг на друга. Долго обсуждался вопрос о том, какими свойствами обладает действительность сама по себе, проистекают ли сходства и различия из "собственной природы вещей" или это исключительно наш способ восприятия порождает их. Один из самых знаменитых философов, немец Иммануил Кант, категорически утверждал, что именно подход людей к пониманию бытия определяет структурированное видение его. "Не разум возникает после феномена, напротив, это феномен возникает после разума", полагал он и называл это коперниканским переворотом в философии. Другие исходили из того, что люди всегда хотят понять, что такое действительность па самом деле, как она есть, поэтому нужно собирать как можно больше чувственных фактов, опираясь на которые можно построить систематическое знание об окружающем мире. В течение долгого времени эта дискуссия касалась человеческих возможностей объяснения природы, но затем она вспыхнула и по вопросу о возможности познания общества и человека. Здесь, однако, возникла проблема, отсутствующая у исследователей, работающих в области естественных наук. Ведь природа существует вне исследователя, и факты, которые нужно понять, не зависят от теорий, имеющихся на этот счет у ученого. Если выявляются расхождения во мнениях относительно верности и применимости какой-либо теории к конкретному факту, можно провести "решающий эксперимент", изучить результат и решить, какая теория применима в данном случае. Если в природе действительно существует объективный закон, с его помощью можно объяснить, например, почему планеты движутся по своим орбитам, почему яблоко упало на землю, почему шар, наполненный водородом, поднимается вверх - с помощью одного и того же закона гравитации. Идеальным было бы наличие минимума законов, которые максимально бы объясняли реальность. Мироздание в таком случае выступает как гигантская машина, все части которой функционируют во взаимодействии друг с другом по совершенно определенным законам. Когда пришло осознание этого, стали предприниматься попытки объяснить устройство Вселенной с помощью механики. В XVIII веке французский ученый Лаплас предположил, что если бы существовал бесконечный интеллект, знающий положение всех частиц в определенный момент времени и законы, по которым эти частицы движутся, то этот интеллект мог бы предсказать будущее всей Вселенной. Многие считали, что этот интеллект тождествен Богу; однако для большинства ученых Богом было то, что однажды вовремя запустило весь механизм мироздания. Но действительно ли человеческий мир был только частью этого механизма? Куда исчезает в таком случае божественная душа человека или его свободная воля, если он не был религиозен? Философы усиленно занимались этой проблемой, и постепенно перед ними обозначились два ответа на этот вопрос. Позднее эти два ответа переросли в целые направления, условно соответствующие "социологии моря" и "социологии парка".
Первый ответ гласил: если отказаться от постулата, что люди обладают свободой воли, то дискуссия о морали будет невозможна, вся политическая деятельность - бессмысленна, а люди никогда не будут нести ответственности за свои поступки. В таком случае человечество лишь подчинялось бы законам, которые даже не может осознать. Но если свободная воля существует, наука о людях и обществе должна в качестве отправного пункта рассматривать человека, его поступки и мотивы этих поступков. Поэтому исследователь, придерживающийся этого направления, никогда не мог бы высказаться "правильно" или "ошибочно", он только мог попытаться попять, почему люди поступают тем или иным образом. Внешние мотивы действий лежали вне сферы такой науки. Она могла говорить только о моделях и взаимосвязях, которые увидела в способах проживания людьми своей жизни; но никогда она не могла бы говорить о том, как им следует жить.
Во втором ответе могло в принципе заключаться согласие с тем, что человек обладает свободой воли; однако считалось, что данная проблема не представляет интереса для науки об обществе. Как индивидуальное существо, человек мог верить, что обладает свободой воли; как общественное существо, он "не определялся по данному параметру". Так как каждый человек живет в обществе (даже отшельник в пустыне представляет собой общество), он должен следовать заповедям и правилам общества. Эти правила не что иное, как коллективное сознание, управляющее поступками людей. Поэтому наука об обществе, вместо того чтобы избегать высказываний о морали, должна изучать именно ее. Ведь коллективная, общая мораль - это именно и есть то "общество", которое "нависает" над каждым человеком. Психология может заниматься индивидом; социология должна исследовать коллективные феномены. При таком подходе к анализу общества мы должны будем, следовательно, изучать коллективную мораль. Она складывается из многих составляющих: существуют правила производственной жизни, политической деятельности, создания семьи, сохранения социального неравенства и т.п. Эти составляющие коллективного сознания не что иное, как социальные институты, которые проявляются, в свою очередь, в доминирующих образцах человеческих поступков. Поскольку предполагается, что люди следуют установленным в обществе правилам и заветам, при анализе институтов можно будет исключить рассмотрение отдельных личностей, абстрагироваться от них
и от субъективных мотивов их действий и поступков. Исследователю общества
полезно проследить, какие социальные институты имеют место, как они функционируют, а также как они взаимно влияют друг на друга. А проблема свободной воли, как уже говорилось, исключена из анализа общества, рассматриваемого как реальность в себе, независимая от отдельных личностей.
Реальность подчиняется своим собственным законам, и социология должна увидеть эти законы и использовать для объяснения общества. Общество не только находится "над" индивидом, оно также существует "вне" отдельного исследователя общества. Поэтому задача исследователя - добывать объективные данные об обществе и создавать теории общества без предвзятых
мнений. Но каким образом следует получать эти "объективные данные", которые в сочетании с правильным научным подходом могут гарантировать объективность науки?
Эти данные сплетаются в канву, состоящую из множества отдельных фактов и обстоятельств. Единичный случай никогда не может сказать что-либо об "обществе", зато сумма отдельных фактов дает возможность обнаружить каркас общества. Это те образцы, порядки или структуры, которые исследователь должен попытаться найти и объяснить. Далеко не всегда представляется реальным получить полную картину отношений в обществе, но, чтобы иметь представление об общественных отношениях, можно сделать статистическую выборку, подобную тем, что используются при политических исследованиях общественного мнения. На сегодняшний день имеется множество достоверных статистических данных, в том числе в Центральном статистическом бюро. Благодаря им существует возможность говорить о характерных особенностях экономической структуры, о развитии институтов семьи, о количестве детей, попадающих в государственные исправительные заведения, и т.п. За последние десятилетия в банках данных накопилось огромное количество фактов, с разных сторон отображающих жизнь общества. Проблема доступа исследователей к этим данным весьма актуальна сегодня, поскольку это способствовало бы прояснению картины социальных структур в сегодняшней Швеции. Однако проблема прав отдельного человека усложняет процесс "рассекречивания" этих данных, так как в действительности нельзя абстрагироваться от частного так, как это можно сделать в рамках научного исследования.
Понимание того, какой каркас составляет основу общества, еще не есть социология. Как общественная наука, она претендует также и на умение объяснить назначение социальных структур. Существует несколько методов объяснения, более или менее чистые типы истолкований. Наиболее употребительны следующие способы объяснения: каузальное (причинное) объяснение (из-за X возникает V); функциональное объяснение (X способствует существованию и равновесию системы V); диалектическое объяснение (X есть следствие событий или процессов, происходящих вследствие противоречия или конфликта между V и 2); и, наконец, целевое (конечное) объяснение (некая личность Р сделала V, т.к. хочет добиться X). В структурной социологии первые три типа истолкований можно использовать без особых проблем, в то время как конечное истолкование, напротив, наиболее проблематично. Когда мы думаем об отдельных людях, мы часто принимаем как данность, что они совершают поступки и действия с определенными целями. Но может ли общественный институт или структура действовать во имя достижения чего-либо?
Большинство исследователей в этом сомневается и полагает, что если конечное истолкование можно использовать в социологии, то лишь на уровне индивида, т.е. оно применимо лишь в отношении отдельных людей. "Понимающая" социология даже сделала конечное истолкование человеческих поступков своим доминирующим типом понимания. Это гораздо более удобно, когда хотят понять отдельного человека. Но если нет возможности объяснить социальные структуры, институты или другие коллективные единицы (например, "класс") с целевой точки зрения, то как их следует в таком случае объяснять? Эмиль Дюркгейм в своих "Методических правилах социологии" дал прототипы "социологических объяснений", полагая, что "социальные факты" (т.е. коллективный "рисунок" общества) должны объясняться исключительно в причинной связи с другими социальными фактами или сообразно вкладу явления в существование общества. В своем исследовании проблемы самоубийств он предположил, что различия в частоте самоубийств могут быть объяснены, в частности, степенью социальной сплоченности представителей различных религий:
1. В каждой социальной группе частота самоубийств имеет обратную зависимость от степени социальной сплоченности.
2. Степень сплоченности находится в обратной зависимости от распространенности протестантизма.
3. Следовательно, частота самоубийств впрямую зависит от распространенности протестантизма.
4. В Испании протестантизм практически не распространен.
5. Вывод: частота самоубийств в Испании низка (что подтверждается статистикой).
Это хороший пример истолкования, в котором один социальный факт (распространенность протестантизма) используется для объяснения другого (частоты самоубийств). Таким образом, одни социальные факты могут объясняться другими социальными фактами, но никогда - индивидуальными побуждениями. Функциональное объяснение, ранее других разработанное Толкоттом Парсонсом и его последователями, истолковывает общественный феномен или институт с точки зрения его предназначения для общества в целом. Хорошим примером этого является истолкование Дэвисом и Муром проблемы "социального неравенства". Поскольку социальное неравенство встречается во всех известных типах общества, считали эти авторы, оно должно иметь положительное предназначение, способствовать выживанию общества, хотя, вполне возможно, оно отрицательно сказывается на определенных социальных группах. В обществе имеются задачи различной степени сложности, рассуждали они, и с трудными задачами может справиться меньшее количество людей, а с простыми - большинство. Поэтому "общество" должно давать меньшинству, которое может справиться со сложными проблемами, большее вознаграждение, чем большинству, решающему простые задачи. Это является причиной более высокой зарплаты и более высокого социального статуса, например, у директора, чем у уборщицы. Социальное неравенство просто-напросто "целесообразно" для общества. Поэтому оно существует.
Наконец, диалектическое объяснение, связываемое в первую очередь с именем Карла Маркса и его последователей. Речь идет о восприятии истории и общественных отношений как наполненных конфликтами и противоречиями. Наиболее известное из них, конечно же, противоречие между "классами" общества, и в Марксовом анализе развития Франции в 1848-1852 годах можно ясно увидеть, как он осуществляет такое истолкование, выдвигая на первый план борьбу между различными классами и классовыми фракциями французского общества. Идея Маркса (и марксистов) о неизбежной гибели буржуазного общества основывалась на том, что основное противоречие этого общества встроено в его структуру. Это противоречие никогда не сможет разрешиться в рамках данного общества. Поэтому капитализм неизбежно должен погибнуть. Это противоречие проявляется, "демонстрирует себя" в большом количестве различных областей. Мы можем привести здесь такие примеры, как забастовки, система политических партий в странах Запада, войны; сюда же можно отнести и "научные споры". Пока общество расколото на классы, противоречия между ними будут самым первым объяснением любых возникающих в обществе конфликтов. Все эти типы объяснения - каузальный, функциональный и диалектический - используются в структурной социологии, иногда в качестве дополнения к другим, иногда смешиваясь с ними. Корректность применения этих методов важна в той степени, в какой социология должна использоваться в качестве науки, призванной объяснять социальную действительность. Если этот момент в объяснении отсутствует, социология снижается до уровня дескриптивной, описательной науки.
Во всех упомянутых типах объяснений присутствует "объективность". Если объяснение "истинно", то совершенно несущественно, кто давал это истолкование. Та или иная ситуация имеет место в действительности, независимо от того, кто занимается ее изучением. Исследуемая реальность должна быть вне исследователя, или, говоря другими словами, исследователь не должен воздействовать на нее. Из отношений между исследователем и объектом исследования не должно возникать ни фактов, ни обобщающих законов. Исследователь должен их "обнаружить". При этом возникает серьезная проблема в том случае, если хотят подобным образом изучать общество как нечто "внешнее" по отношению к отдельному исследователю. Оно, конечно, находится, скорее всего, "вне", в том смысле, что "факты" независимы от исследователя; однако последний, на свое счастье, зачастую является частью того общества, которое он изучает, и свои понятия и мысли он получил в обществе. Он знает об этом, и знает благодаря обществу. Многие подчеркивают важность "чистоты примеров", когда следует изучать общество "объективно", но в обществе представлены не только личные взгляды и оценки (о которых всегда можно сообщить в своих публикациях) - есть еще и понятия, категории и "факты".
Тот, кто хочет изучать общество совершенно объективно, должен будет, говоря словами Маркса, "разделить общество на две части". Одна часть - люди, полностью подверженные воздействию общества, а другая - совершенно независимый от него исследователь. Общество уже существует у него в голове, когда он ставит задачу, оно имеется в собранных фактах, и оно есть в варианте решения задачи, который предлагается исследователем. Поэтому тот, кто хочет изучать общество объективно, должен, как ни парадоксально это звучит, изучать общество, с которым он совершенно незнаком. Функционалистская модель объяснения особенно часто применялась в исследованиях маленьких "примитивных" обществ в социальной антропологии. При этом открылись большие возможности взглянуть на "общество в целом" с открытыми глазами и непредвзято проанализировать, какие институты (или "обряды", как их часто называют) имеются в этом обществе. Смысл состоит в том, что люди, являющиеся частью общества, в принципе не понимают, что происходит у них перед носом. С этим довольно легко согласиться, когда речь идет о чужих культурах, но, когда функционалистское истолкование не соответствует общепринятым воззрениям на социальный феномен своего "родного" общества, это истолкование может выглядеть шокирующе. Когда, к примеру, Дюркгейм разъяснял, что явление "отклоняющегося поведения" в обществе имеет положительное предназначение, поскольку укрепляет социальные связи, это вызвало ужасный шум. Однако, как полагал Дюркгейм, чтобы общество сплотилось, чтобы возникло ощущение "наших", обязательно должны быть и "ваши", а в некоторых случаях еще и "вообще чужие". Если в обществе отсутствует некий процент лиц с "отклоняющимся поведением", общество позаботится о том, чтобы этот процент создать и даже воспроизвести ради собственного выживания. Аналогичным образом можно рассматривать систему социального обеспечения как институт, воспроизводящий "отверженных". Если бы вся пирамидальная структура этого института, от министра до отдельного районного чиновника, была нацелена на то, чтобы завоевать лавры "спасителей", и реально помогла бы всем подряд без ограничений, вся система социальной помощи рухнула бы. Это, конечно, не значит, что каждый социальный работник умышленно хочет, чтобы люди испытывали нужду, однако именно это вполне целесообразно для института в целом. Чужие страдания могут оказаться мотивом, побуждающим социальные службы к устранению социальной нужды, но это не входит в их функции.
Проблема состоит в том, чтобы суметь "деиндивидуализировать" мышление, т.е. не впасть в истолкование общественных отношений, опираясь на индивидуалистские мотивации и точки зрения. Лучший способ - подняться на уровень абстракции, с которого жизнь конкретных людей оказывается достаточно далека. Если вы хотите различить доминирующие черты общества, вам необходимо подняться на такую высоту, чтобы люди казались маленькими точками в парке. Подобный подход к науке об обществе соответствует также фактическим процессам, происходящим в обществе со все более возрастающим количеством "управляющих единиц". Чтобы иметь возможность охватить взглядом их все, нужно абстрагироваться. Споры по поводу противопоставления "отдельного индивида" "обществу", столь ожесточенно ведущиеся сегодня, являются примером классической постановки проблемы в одном из разделов социологии. "Парковая социология" при этом изначально была связана со взглядом власть имущих "сверху вниз", потому что познание общества, предлагаемое социологией, должно применяться теми, кто находится у руля, для улучшения жизни общества. Дюркгейм полагал, что, если бы социология не имела подобного предназначения, на занятие ею не стоило бы тратить ни одного дня. Однако необходимо разъяснить еще кое-что, а именно, почему люди предпочитают идти по протоптанным обществом аллеям и тропинкам. Почему, напротив, многие идут, как им вздумается, ходят по газонам, вытаптывают клумбы, вырубают одни деревья и сажают другие.
Эту проблему изучают теории социализации. Социализация означает "вхождение, врастание в общество", и теории эти рассматривают, каким образом дети становятся действующими винтиками в общественном механизме. Существует множество разнообразных теорий социализации, но чаще всего сторонники структурного социологического метода исходят из ролевой теории. Общество нужно представить в виде гигантской рыболовной сети, состоящей из ячеек - социальных позиций, - к примеру, различных профессий, задач, жизненных этапов и т.п. Эти позиции вначале совершенно не заполнены, пусты, как парк на рассвете. Затем сюда приходят люди; при этом выявляются определенные ожидания - как должны себя вести те, кто приближается к той или иной позиции. Сумма ожиданий, относящихся к социальной позиции, и есть социальная роль, которую человеку предназначено
играть. С помощью сложной системы поощрений и наказаний маленький ребенок приспосабливается к социальным ожиданиям. Ожидается, что девочка будет вести себя иначе, чем мальчик, и ребенок разучивает свою половую роль. Аналогичным образом все люди должны приспосабливаться к социальным структурам в тех позициях, в которых они обосновались. Разучить эти роли - значит постичь общественную структуру и получить возможность вести себя "правильно" с точки зрения общества.
Однако возникает вопрос: разве мы, люди, не есть по своей сути нечто большее, чем просто сумма социальных позиций, на которые нас занесло? Очевидно, что каждый индивид неповторим и являет собой уникальную комбинацию социальных ролей. "Социальное отклонение" может в этом случае объясняться "недостаточной социализацией", и такое объяснение было доминирующим в течение долгого времени. Если в жизни что-то происходит не так, причиной тому "дурное воспитание", и тюрьмы для несовершеннолетних абсолютно правильно называются "воспитательными заведениями". Более того, теперь в Швеции тюремное наказание именуется "присмотром" или "уходом" (так же как и в домах престарелых и инвалидов), и цель его та же - приспособить людей к существованию в обществе. Однако если в функционалистской теории "отклоняющегося поведения" есть рациональное зерно, то институты, призванные корректировать поведение, на самом деле воспроизводят отклонения, и при этом возникает совершенно шизофреническая ситуация: вполне очевидно, что тюрьмы не столько "вновь приспосабливают" к обществу людей, сколько делают их профессиональными преступниками.
Подобный портрет человечества, стремящегося лишь приспособиться к существующим парковым дорожкам, не имея возможности ни изменить их, ни проложить новые, наводит на размышления. Чего стоит политическая демократия, если риксдаг, политическое учреждение, официально управляющее шведским обществом, на самом деле всего лишь один из многих институтов, что в совместной игре с другими формирует действительность, в которой нам приходится жить? Вероятно, и политические партии можно считать общественными институтами - тогда нетрудно смоделировать ситуацию выборов, представив себе гуляющих по парку человечков: граждане Швеции, если хотят осуществить свое индивидуальное право на участие в политической жизни, могут во время выборов в риксдаг отдать свой голос одной из имеющихся у нас партий. "Протоптать новую дорожку в кустарнике", или попробовать создать новую партию, - задача не из легких в таком институционализированном институте, каким является шведская политическая система. Но такая система одновременно способствует поддержанию шведского общества в состоянии равновесия. Парк начинает приобретать сильное сходство с тюрьмой, где все мы одновременно и охранники, и заключенные. Можно ли найти выход из этой тюрьмы?
Я полагаю, что на этот вопрос уже ответил немецкий социолог Ральф Дарендорф. Человека, которого изучают социологи, говорит он, на самом деле не существует. Если мы выбрали достаточно высокую точку для обзора, то нам кажется, что этот человек всегда следует нормам и правилам, уставам и наставлениям, всегда приспосабливается к социальному контролю (ведь даже "отклоняющиеся" приспосабливаются!), он всегда поступает предсказуемо. Он, если можно так выразиться, желанное дитя множества измученных родителей. В действительности, однако, этот человек всего лишь абстрактная модель, Homo Sciologicus, точно такая же, как и Homo Economicus - человек, имеющий доступ ко всем рыночным обстоятельствам и всегда поступающий разумно с экономической точки зрения. В жизни его не существует, Говорит Дарендорф, он всего лишь тень живого человека.