Бухенвальд — это тоже фронт 5 глава




Так стал я бухенвальдским «гефтлингом» — заключенным.

Каторга есть каторга. Наше существование в Бухенвальде и жизнью-то назвать трудно. Но штрафнику было всех хуже. За предыдущие побеги мне на второй день нашили на арестантский костюм флюгпункты — бело-черно-красные мишени.

На работу гоняли в каменоломню, где добывали камень для строительства эсэсовских казарм. Эсэсовец Шмидт ходил со здоровенной черной овчаркой и с толстой палкой в руках. А мы работали больше глазами, чем руками. Нагнешься с лопатой, оглянешься и, пока Шмидт стоит к тебе спиной, отдыхаешь, ничего не делаешь. Маленькую кучку щебня (ее двумя бросками перекидать можно было) иной раз, если повезет, растянешь на целый день работы.

Работал в нашей команде югослав Славко. Не буду, говорит, Гитлеру камень добывать, пусть что хотят, то и делают. Мы ему советуем: «Ты, Славко, хоть копайся для вида». А он ни в какую. Шмидт заметил, что человек стоит без дела, подошел и, не говоря ни слова, палкой пробил ему череп. Да еще лежачего бил сапогом по ребрам. Славко пролежал на земле с проломленной головой с утра до шести часов вечера. Только когда возвращались в лагерь, Шмидт разрешил нам взять его. И то не из милости, а потому что в лагере всех пересчитывали, и, чтобы счет сошелся, с работы приносили даже мертвых.

Мы ходили, едва переставляя ноги, голодные, худые, как тени. Само собой понятно, старались выбирать камни поменьше да полегче. А Шмидт нарочно заставлял таскать глыбы. Силишься, силишься, бывало, — никак от земли не оторвешь. Тогда он командовал своей собаке: «Взять!», — и тут уж человеческая кожа клочьями летела...

В подпольном строю

Однажды, когда мы вернулись с работы в свой блок (я жил тогда в 11-м блоке), ко мне подошел Леонид Орлов.

— Ты за что сюда попал? — спрашивает.

Я ему рассказал.

— А ты знаешь, что в РОА{9} отсюда набирают желающих. Кормят до отвала. [67]

А я отвечаю:

— А ты знаешь, что я тебе могу колодкой в морду дать?

Он улыбнулся и отошел.

На другой день сижу после работы, ем свою баланду. Как сейчас помню, это был так называемый диетический день, когда баланда была без брюквы — вода да немного манки. Подсаживается ко мне Орлов и с ним Диодор Слепуха. Диодор начал расспрашивать, где родился, кто по специальности. Я рассказал им, что до войны работал парикмахером. Слепуха почему-то попросил меня подробно описать тюрьму Панкрац в Праге. Только позже я узнал, что Орлов и Слепуха проверяли меня. Слепуха даже специально ходил к заключенным чехам, и они подтвердили, что Панкрац я описал точно.

Прошло еще несколько дней. Штубендинст Михаил как-то подзывает меня:

— Москвич, иди сюда! Помой вашраум — дам еще черпак баланды!

А нужно сказать, что все мы добивались такой работы: качались ведь от голода. Думаю, с чего это он меня решил подкармливать? Вскоре кое-что прояснилось. Появился Орлов и сказал:

— Вот что, Дронов. Ты пойдешь в 9-й блок, будешь там жить и работать парикмахером. Питание там чуть получше, потому что блок этот вроде как бы привилегированный, живут в нем наши русские — лагерные повара и немцы-заключенные, обслуживающие эсэсовцев.

— Спасибо, — отвечаю. — Приходите тогда ко мне в 9-й, я вас хлебом и баландой отблагодарю.

— Хлеб мне твой не нужен, — отвечает Орлов, — но кое в чем ты нам поможешь. Надо вот только снять с тебя флюгпункты и раздобыть гражданскую одежду. Все это мы сделаем.

Тут я впервые начал понимать, что в лагере есть какая-то организованная тайная сила и что Бухенвальд — это вовсе не сборище сломленных, разобщенных людей, покорно дожидающихся смерти.

Действительно, вечером Орлов появился с кожаными ботинками под мышкой и вручил их мне, пообещав остальное принести позже. Я на радостях поспешил сбросить деревянные колодки, переобулся и отправился в соседний блок искать земляков. Едва вышел, подбегают лагершуцы — они сразу [68] заметили странное сочетание моего полосатого костюма с кожаными башмаками. Конечно, они заподозрили, что я украл ботинки. Воровство же в лагере считалось после предательства самым страшным преступлением. Отвели меня в свой 10-й блок, приказали разуться и в наказание заставили стоять босиком на цементе.

Я не знал, можно ли им сказать, что башмаки мне дал Орлов, и на всякий случай предпочел молчать. Так и простоял бы, наверное, до утра, если бы Орлов не узнал, что меня задержали. Он отправился к Кюнгу, и тот все объяснил немецким товарищам. Они отпустили меня с извинениями.

На другой день Орлов принес мне габардиновые брюки кофейного цвета, шелковую рубаху и поддевку с воротником из собачьего меха. Брюки были хороши, но только с красными лампасами, — таков был порядок: кто не ходил в полосатом, носил брюки с лампасами.

— А если эсэсовцы узнают, что я скинул флюгпункты? — с тревогой спросил я.

— Не беспокойся, с этим все улажено, — ответил Орлов.

Несколько месяцев спустя я узнал, что Эрих, высокий чех, который работал в шрайбштубе, переставил мою карточку якобы по ошибке из секции флюгпунктов в картотеку обыкновенных заключенных.

На следующее утро меня вызвали к окну канцелярии за назначением.

— Фризер?

— Яволь.

— Руссиш?

— Яволь{10}.

Эсэсовец вручил мне деревянную дощечку с направлением на жительство в 9-й блок. Здесь я близко познакомился с немецкими коммунистами, просидевшими в лагерях по десяти лет. Из первых двухсот немецких коммунистов, которых Гитлер в 1937 году бросил в Бухенвальд, к 1943 году осталось в живых не более пятидесяти. Это были мужественные и справедливые люди.

Что и говорить, работать парикмахером в 9-м блоке было куда легче, чем ворочать камни. Да и питание было здесь [69] несравненно лучше. Но меня очень интересовало, зачем все-таки товарищам понадобилось пристроить меня сюда. Ждать разгадки пришлось недолго. Вскоре Орлов как-то отозвал меня в сторонку и сказал:

— Работа твоя, Дронов, состоит в следующем: будешь поставлять питание тем, кто делает нужное дело. К тебе будут заходить люди (он перечислил несколько имен), давай им хлеб, баланду. Этих ребят нужно поддержать.

Действительно, в 9-й блок начали захаживать названные Орловым товарищи, и я снабжал их кое-какими продуктами из тех, что немецкие друзья добывали на эсэсовских кухнях. Тут я узнал, что наши русские повара с помощью заключенных-немцев снабжали иногда «усиленным питанием» блок № 25, где жили крайне истощенные заключенные — советские граждане. Вместо положенных четырех бочек баланды они иногда направляли в этот блок десять бочек. Разумеется, это делалось не за счет остальных заключенных.

Снабжение отдельных товарищей дополнительным питанием было только началом моей работы. Вскоре мне поручили изучать вновь прибывающих в лагерь. Нужно было выяснять, кто может подойти для подпольной работы. Как парикмахеру мне было совсем просто завязать разговор. Начинал с того, что выяснял, за что человек попал в лагерь. Если, допустим, обнаруживалось, что за уголовное преступление, то таким людям, как правило, ничего серьезного не поручалось.

А бывало и так: видишь — вновь прибывший, получивший приказ раздеться перед баней, мечется и явно хочет что-то спрятать. Ну, тут быстро подходишь и шепчешь на ходу: «Давай ордена или что там у тебя». А потом, уже в лагере, мы возвращали этим товарищам их награды, полученные от Советского правительства за героизм в борьбе против гитлеровских захватчиков, — награды, с риском для жизни пронесенные через фашистские лагеря и тюрьмы.

Не все узники были в состоянии вынести невероятные тяготы жизни в гитлеровском концлагере. По колючей проволоке, отгородившей нас от мира, был пропущен ток высокого напряжения. По ночам, на ветру проволока искрилась. Было несколько случаев, когда заключенные кончали жизнь самоубийством, бросившись на проволоку. Но что касается нас, советских граждан, то я не помню ни одного случая, чтобы кто-нибудь захотел так безрассудно распрощаться с жизнью. Тем не менее надо было ободрять людей, поддерживать в них волю к жизни и борьбе. [70]

Поэтому иногда мы устраивали концерты самодеятельности. Помню, на концерте в большом сарае выступал знаменитый венгерский певец. Смешил нас своими шутками Ян Гофтман — до войны цирковой артист, музыкальный эксцентрик. Зрители хорошо знали друг друга, и если в «зале» появлялся переодетый эсэсовец, то по рядам шепотом передавали на сцену: «В зале эскперт». И артисты соответственно меняли репертуар на ходу.

Постепенно Орлов давал мне все более серьезные задания. Я понимал, конечно, что и сам Орлов — тоже только винтик в большой и сложной машине сопротивления, действовавшей незримо для врага. Но в целях конспирации только он один давал мне задания. Когда меня перебросили на блок № 45, где жили чехи, французы, югославы и человек 40 русских, я имел дело только с четырьмя из них, хотя точно знал, что от них нити тянутся дальше.

Лагерь был радиофицирован. Часто передавались речи Гитлера. Казалось, что от его лая из репродуктора вот-вот слюни брызнут. Его брехню и другие официальные немецкие сообщения нужно было бить правдой. Орлов давал мне читать сообщения Советского Информбюро. Я запоминал их и пересказывал потом другим. Откуда они берутся, не спрашивал. Сам догадывался. Поговаривали, что в лагере есть не только тайный приемник, но и передатчик.

Однажды весь лагерь выстроили на аппельплаце. «Мютцен ап!» Восемь часов подряд простояли мы под дождем на аппельплаце, пока эсэсовцы обыскивали бараки, поднимая все вверх дном. Говорили, что гитлеровцы засекли радиопередачу из лагеря о том, что готовится уничтожение, французских евреев. Но ничего не было найдено.

Несколько раз заключенные, которые подметали вымощенный известняком аппельплац, находили коротенькие записки: «Мужайтесь! Победа будет за нами!», «Коммунисты, не вешайте головы. Красная Армия близко!». Записки эти появлялись именно в момент уборки. Видимо, те, кто их писал, выбрасывали из карцера свои маленькие листовки, заслышав шум метлы. Эти воззвания ходили в блоках по рукам. Они были написаны, как утверждали, крупными деятелями коммунистических партий европейских стран, попавшими в лапы к фашистам. [71]

С. Бакланов. Здравствуй, оружие!

Тайный склад

Раздобыть оружие для подпольной организации в условиях фашистского концлагеря было, пожалуй, самым сложным и опасным делом. Между тем без оружия нечего было и помышлять об освободительном восстании.

Однажды немецкий коммунист Гельмут Тиеман в беседе со мной и Симаковым, как бы невзначай, спросил, что бы мы делали, если бы нам удалось получить несколько винтовок? «Могли бы ли вы их тайно хранить?»

Мы ответили, что безусловно примем оружие, но о способе его хранения надо подумать. Собрались члены центра — Симаков, Павлов и я. После обсуждения разных вариантов решили, что самым подходящим местом будет 6-я комната барака № 7. Для этого надо будет поднять несколько половиц, вырыть яму приблизительно в полтора метра глубиной и снова закрыть ее.

О нашем решении сообщили Тиеману. Он согласился и посоветовал, не теряя времени, браться за дело.

За работу взялся Александр Павлов и еще несколько товарищей. Ночью, когда весь лагерь спал, товарищи по горсточке выбирали землю из-под пола барака. Ночью работали, а к утру тщательно укладывали половицы на место. Несколько дней напряженной работы и хранилище готово. [72]

Скоро Тиеман сообщил, что «гостинец» нас ждет, нужно организовать его получение.

Чтобы не знакомить с Тиеманом новых людей, решаем с Симаковым взять доставку оружия на себя.

Поздний вечер. Глубокие сумерки окутывают близлежащие бараки. Мы с Николаем прохаживаемся в ограждении 7-го барака. Около полуночи у ворот 1-го барака лагеря военнопленных мигает свет электрического фонаря. Для людей непосвященных это ничего не означает. Так освещают свой путь лагершуцы при обходах лагеря. Но для нас это условный сигнал.

Три коротких вспышки — так было условлено с Тиеманом. Медлить нельзя. Действуем так, как условились. Выходим с Николаем за ворота. Между 15-м и 26-м бараками встречаем двух товарищей. Пароль. Короткая остановка, и у каждого из нас оказывается по два тяжелых пакета: ценный груз обернут плотной бумагой. Быстро возвращаемся обратно. Павлов ждет нас. И вот двенадцать немецких винтовок запрятаны в приготовленное хранилище. Пол заделан, над потайным арсеналом установлены трехэтажные нары.

Через несколько недель были получены тем же порядком еще 12 винтовок{11}.

Вскоре нашему хранилищу пришлось держать экзамен на маскировку.

...К нам прибежал запыхавшийся Гельмут Тиеман и прерывающимся от волнения голосом предупредил, что через пять минут будет обыск. А я между тем лишь час тому назад принес в барак № 7 санитарную сумку с ручными гранатами и запалами к ним. Убрать ее в секретное хранилище можно было только ночью. Кроме того, нужно было предупредить ребят, чтобы они спрятали радиоприемник. Все решали считанные секунды, оставшиеся в нашем распоряжении. Выручили санитары из ревира. Одев свои нарукавные повязки, они быстро обошли бараки, предупредив кого нужно. Сумка с гранатами была положена в тележку, в которой по лагерю развозили уголь. Тележку откатили подальше от барака. Приемник, смонтированный в ведре, где сверху ради маскировки находилась мазь для обуви, Симаков велел поставить вместе с обувной щеткой у входа в барак. Ну, а что касается [73] винтовок, то тут уж оставалось только полагаться на искусную маскировку.

Тщательно, комнату за комнатой, эсэсовцы осматривают барак № 1 и направляются в барак № 7. Приходится волноваться. Вот офицер в 6-й комнате заглядывает под нары, в один, второй угол, скользит взглядом по тому месту, где лежит приготовленное против него оружие. Наконец, процедив сквозь зубы, что его заставляют делать «никому не нужное дело и глотать пыль от русских свиней», он идет докладывать лагерному коменданту, что при обыске им ничего не обнаружено.

Но что явилось причиной этого неожиданного налета? Вечером нам стало известно, что гитлеровцы получили донос от одного военнопленного, который ночью, выходя в уборную, услышал щелканье винтовочного затвора за стеной в умывальне барака № 1. (Там группа подпольщиков знакомилась с материальной частью немецкой винтовки.) Утром гнусный предатель доложил гитлеровцам о том, что у заключенных имеется оружие. Обыск этого не подтвердил.

Но если нам удалось скрыть оружие от глаз фашистов, то другой враг — вода — ухитрился незамеченным пробраться к винтовкам и причинил нам много неприятностей и хлопот. Как-то мы решили проверить состояние винтовок и обнаружили, что весь котлован залит дождевой водой. Тайник превратился в колодец, на дне которого ржавело оружие.

Новым местом для склада избрали маленькую кладовую 7-го барака. Такие кладовочки размером приблизительно в два с половиной квадратных метра имелись в каждом бараке. В них хранился уголь для отопления бараков, а также швабры, щетки, метлы и тому подобная утварь. Располагались эти кладовые между уборной и умывальной комнатой. Вход в них был отдельный — из коридора. Но сразу без переделки использовать [74] их для подпольного склада было невозможно. Решили сделать вторую выдвижную стенку кладовой, а в образовавшееся между стенками пространство вложить винтовки. Уменьшение площади кладовки было мало заметным для непосвященного человека.

Хранилище получилось весьма удачное — незаметное, сухое и достаточно вместительное. Оно выдержало неоднократные обыски СС. Теперь это был наш главный склад оружия и документов (карты, планы, подпольная газета, средства тайнописи). Именно отсюда в канун восстания оружие выдавалось членам боевых групп.

24 августа 1944 года американская авиация бомбила бухенвальдские военные заводы. Несколько зажигательных бомб попало на территорию лагеря. Загорелись деревянные бараки. Пожар начал распространяться в сторону бараков военнопленных.

Над арсеналом нависла угроза. Да и не только над арсеналом, но, возможно, и над всей подпольной организацией. Дело в том, что к этому времени в тайнике помимо всего прочего хранилось 16 немецких гранат. Как ни велика была суматоха во время пожара, но взрывы в бараке военнопленных могли навести гестапо на размышления.

Медлить нечего. Симаков, Павлов, Ногаец и я принимаем решение подготовить склад к эвакуации. Основная масса военнопленных отправляется в более безопасное место — вниз на незаселенную часть между огородом и свинарником. У 1-го и 7-го бараков остаются только нужные люди. Вывозить военный склад удобнее всего под прикрытием эвакуации санчасти. Достали двухколесную ручную тележку. Павлов ждет сигнала о начале эвакуации. Но вот ветер, словно понимая наше волнение, меняет направление. Он дует в восточном направлении, на столярные и слесарные мастерские.

Наши бараки спасены. Необходимость вывоза оружия отпала.

Если бы тогда, в минуты пожара, нас спросили, куда мы собираемся вывозить оружие и где намереваемся его хранить, мы не дали бы определенного ответа, потому что сами этого не знали. Но мы были полны решимости не отдавать стихии наши ключи к свободе.

Впоследствии, по мере накопления оружия, его прятали также в свинарнике, в подвалах и двойных стенках 51-го и 62-го бараков малого лагеря. [75]

«Парфюмерия» Павла Лысенко

Мы полностью отдавали себе отчет в том, что для решительной схватки с вооруженными до зубов фашистскими головорезами наши запасы оружия ничтожны. Обстановка подсказывала единственный возможный выход: запасаться самодельным оружием.

Военнопленный лейтенант-артиллерист Павел Лысенко (по лагерю Олег Миронов) через австрийского коммуниста Густава Вегерера устраивается на работу в парфюмерную мастерскую при кантине. Там он знакомится с несложной технологией производства зубной пасты, мыла и ваксы. Вместе с тем он по заданию организации ищет способ получения взрывчатки для самодельной гранаты. Несколько попыток обработки ваты кислотами дают положительный результат. Получена неплохая взрывчатка.

Другой член организации, москвич, токарь по профессии, Борис Сироткин разработал схему самодельной ручной гранаты.

По схеме все выходило гладко. Но мы не имели права приступить к «серийному» производству без уверенности, что гранаты действительно сработают в бою. А для этого необходимо было провести испытание опытного образца.

Для начала Павлу Лысенко поручили проверить действие замедлителя — приспособления, обеспечивающего 4-секундный интервал между выдергиванием чеки и взрывом.

Испытание проводилось в подвале лагерного магазина. Я лежал в ревире 7-го барака и с нетерпением ждал результатов. По времени Павлу уже было пора вернуться, но он почему-то запаздывал. В чем дело? И вот слышу голос санитара:

— Сюда на стол давайте.

Выглянул за ширму, отделявшую перевязочный стол от коек больных, и обомлел: на столе лежал бледный Павел. К нему подошел заключенный врач-поляк Вацлав. Санитары обнажили Павлу бедро и закатали окровавленный рукав.

— Ну, что с тобой случилось? — спросил доктор.

— Да вот, бочку разгружал, сорвалась и задело, — стараясь подавить боль, проговорил сквозь зубы Павел. — Пустяк, перевязать надо, — небрежным тоном прибавил он.

— Бочкой, говоришь? Руку и ногу сразу? Так, так.

У Павла перехватило дыхание. Неужели сейчас все станет известно, и он из-за своей неосторожности, досадного [76] просчета выдаст тайну создания гранаты, раскроет всю организацию?

Поляк до войны был военным врачом. Здесь, в лагере, ему поручили лечить советских военнопленных. С ними в бараке № 7, в отдельной комнатке, он жил уже больше года. Он не был посвящен в дела организации, но это не мешало ему заботливо относиться к вверенным ему пациентам.

— Так, так, — повторил Вацлав. Трудно было понять, что означает это — согласие или, наоборот, недоверие. — Все будет хорошо, раны немножко промоем, перевяжем и через недельку иди себе делать мыло и зубной порошок, — и Вацлав с хитринкой посмотрел на Павла. У меня екнуло сердце.

— Михаил, — позвал он санитара, — помоги дойти больному до третьей палаты.

Пока шла эта врачебная процедура, ко мне подошел Николай Симаков. Он недоумевающе взглянул на меня — что, мол, все это значит? Мне оставалось только пожать плечами.

— Больной, — обратился Николай к Павлу после того, как врач направил его в палату, — больной, вы должны пройти санобработку. Санитар, проводите его в умывальню.

Вслед за Лысенко поспешили в умывальню и мы.

— Ну? — почти разом спросили мы с Николаем.

— Неудача. Все взорвалось в руках, мгновенно, без всякого интервала и вот...

— Кто был с тобой в подвале?

— Никого. Левандовский, мой напарник, ушел сегодня на полчаса раньше. Пошел показывать начальству образец новой зубной пасты. А я поспешил и просчитался. Болван я эдакий, — с досадой выругался Павел. — Чуть ведь всех не подвел. Да и сейчас неизвестно, не выдаст ли доктор.

— Не выдаст. Мы его знаем, — успокоил Николай.

— Ты давай рассказывай, в чем дело, — торопил я.

— Не беспокойтесь, товарищи, теперь все ясно. Надо было бикфордов шнур заключить в металлическую трубку. Через неделю попробуем еще раз.

Пока Павел выздоравливал, Борис Сироткин усовершенствовал схему и вместе с Алексеем Лысенко и Вячеславом Железняком изготовил новый опытный образец гранаты из куска гладкой трубы с приваренным дном: чтобы узнать силу взрывчатки. Вышедший к этому времени из ревира Павел Лысенко испытал гранату там же, в подвале кантины, в большом ящике с песком под шум мощного вентилятора. Корпус гранаты лопнул и развалился, не дав осколков. Борис [77] доволен — взрывная сила достаточно сильна. Вместе со своими помощниками Сироткин делает еще один образец, но теперь на гранату поставлен чугунный корпус с насечками. Наконец Павел Лысенко приносит из подвала кантины радостную весть: корпус разорвался на множество убойных осколков. Русский центр благословляет отважных оружейников на массовое производство гранат, которые будут так необходимы в минуты стремительного штурма сторожевых вышек.

И вот под самым носом у врага заработал на полный ход невидимый конвейер. На заводе «Густлов-верке» Борис Сироткин, ежеминутно рискуя головой, похищает бикфордов шнур, капсюли от патронов и предназначенные для немецких винтовок ударники с боевыми пружинами. Семен Карпов, Вячеслав Железняк, Иосиф Романенко и другие смельчаки под руководством Алексея Лысенко собирают гранаты и переправляют их в парфюмерную лабораторию. Павел Лысенко заряжает гранаты, красит и отдает мне, а я вручаю их Саше Павлову, ответственному за хранение оружия.

Ко дню восстания организация имела 150 гранат собственного изготовления.

Испытание в колодце

Летом 1944 года на оружейном заводе «Густлов-верке» началось изготовление немецких пистолетов новой системы. Принципиальная схема их устройства была похожа на наши пистолеты «ТТ». Сироткин с его группой, работавшей на военном заводе, Орлов, Даниленко и другие организуют хищение деталей и переправляют их Железняку. Вячеслав ночами в 6-й комнате 7-го барака, а иногда в умывальне или на чердаке лагерной прачечной тщательно подгонял деталь за деталью, пока наконец не получал готовый к бою пистолет. Сборкой пистолетов занимался и Орлов.

Когда к концу лета 1944 года первые пистолеты были собраны и переданы в тайное хранилище барака № 7 под ответственность Павлова, встал вопрос об их испытании. С руководителем организации Николаем Симаковым и членом центра Николаем Кюнгом решаем проделать это лично, втроем. Но где?

В лагере десятки тысяч заключенных снуют, как муравьи в муравейнике. Пулеметчики на вышках просматривают каждый квадратный метр. Кажется, подходящего места для [78] испытания не найти. И все-таки место нашлось. Поговорили с чешским коммунистом «начальником» огорода Яном Геш (с ним мы были связаны по подпольной работе) и решили произвести опробование в канализационном колодце на территории огорода. Из тайника беру два пистолета и патроны, кладу в ведро и вместе с Симаковым, иду к Яну в условленное место на огород. Подходим к колодцу, находившемуся метрах в 75 от сторожевой вышки. Открываем крышку люка. Я с ведром в руке спускаюсь по железным ступенькам ниже, до уровня сточных вод. Крышка надо мной опускается.

Возня в огороде не вызывает у часового никакого подозрения. Он не сомневается, что бухенвальдские рабы выполняют какие-то приказы лагерного начальства.

В кромешной тьме наощупь заряжаю пистолеты. Нажимаю на спуск — выстрел. Быстро убеждаюсь, что пистолет перезаряжен, значит, все в порядке. Стреляю из второго. В ушах стоит гул. Сверху в крышку стучат — надо прекратить стрельбу. А ведь нужно было сделать по два выстрела из каждого пистолета. Что такое? Неужели обнаружены. Жду минуту, другую, и вот открывается люк, слышу голос Николая: «Вылезай, хватит». Наверху спрашиваю, в чем дело. Говорят, что хотя и неясный, но слышен был подземный гул. Лучше больше не стрелять.

Ладно, для нас достаточно и этого. Теперь мы убеждены, что в нужную минуту самодельные пистолеты не подведут.

Наш арсенал

Наряду с огнестрельным изготовляли и холодное оружие.

После бомбежки лагеря при раскопке одного из складов вооружения были найдены ножевые штыки немецкого образца. Члены организации припрятали их, а затем незаметно доставили в лагерь, очистили от ржавчины, смазали и сдали в подпольный склад. Кроме того, подпольщики Степченков, А. Лысенко, Карпов начали изготовлять кинжалы. Работали в мастерских в ночную смену, когда надзиратели-эсэсовцы появлялись редко. Разумеется, оружейники при этом принимали все меры предосторожности.

Запаслись мы и бутылками с горючей смесью. Рецепт самовоспламеняющейся жидкости составил полковник химических войск Николай Тихонович Потапов. В добыче сырья и снаряжении бутылок решающую роль сыграли подпольщики [79] Александр Карнаухов и Николай Сахаров. Им деятельно помогали многие русские заключенные, работавшие в лагерной больнице.

«Полигоном» для испытания бутылок выбрали кирпичную уборную малого лагеря. Ночью член военной комиссии интернационального центра Генрих Штудер провел испытание и сообщил, что стеклянный снаряд действует безотказно. Это было сигналом для начала массового изготовления бутылок с зажигательной смесью.

Ко дню восстания русская подпольная организация располагала следующим вооружением и боеприпасами:

боевых винтовок — 87

ручных гранат — около 150

пистолетов — более 100

бутылок с горючей смесью — более 200

ножей, кортиков, кинжалов — более 300

ножниц для резки колючей проволоки — 64

Было заготовлено не менее двух тысяч винтовочных и пистолетных патронов. [80]

Эти цифры могут показаться скромными, если забыть, где происходило дело. Но дело было за колючей проволокой фашистского лагеря смерти.

О побегах

Иногда нас, бывших подпольщиков Бухенвальда, спрашивают: «Почему главным направлением вашей работы была подготовка к вооруженному восстанию, а не организация побегов?»

При существовавшей в Бухенвальде системе охраны побеги из самого лагеря были делом почти невозможным. Несколько легче было убежать из рабочей команды, которую выводили на работу за ворота. Но главная трудность заключалась не в том, как обмануть охрану, а в том, чтобы пройти незамеченным сотни километров по вражеской территории.

Нельзя забывать, что вся Германия была опутана сетями гестапо, в каждой деревне, в каждом городке все и вся находилось под неусыпным надзором полиции. К тому же большинство заключенных не владело немецким языком, а те, кто знал язык, говорили с акцентом и уж, во всяком случае, никак не могли бы выдать себя за немца.

Мы не раз обсуждали вопрос о побегах и приходили к выводу, что, пока путь от лагеря до советских и союзных войск далек, нельзя рисковать жизнями наших товарищей.

Печальный опыт подтверждал, что мы правы в своих выводах.

Весной 1944 года бежали двое уголовников — немец и австриец, работавшие в комендатуре. Они украли офицерский и солдатский мундиры, одели их на себя, сели в машину коменданта и выехали за внешнее оцепление лагеря. Проскочив на полной скорости Веймар, они бросили машину. Их поймали в ресторане на порядочном расстоянии от лагеря, привезли обратно в Бухенвальд и дали одному сто ударов, а другому пятьдесят.

В разное время бежали наши советские товарищи — Константин Брендючков и Николай Давыдов, но оба были пойманы. Брендючкова водворили обратно в Бухенвальд, дав ему положенное количество палок. Давыдов же, который попался довольно далеко от Бухенвальда, заявил на допросе, что он работал на заводе во Франции, завод разбомбили и он, мол, бежит подальше от фронта в тыл Германии. Ему поверили и [81] направили в рабочий лагерь, который весьма незначительно отличался от концентрационного.

Трагически окончился побег Юрия Ломакина и его пятерых товарищей. Об этом рассказывает в своих воспоминаниях член нашего подпольного центра С. Д. Котов. «Я долго беседовал с Ломакиным, — пишет Котов, — предупреждая, что в случае неудачного побега их ожидает казнь. Ломакин отвечал: «Я попадаться немцам в руки не собираюсь». Тогда мы снабдили их гражданской одеждой и питанием и включили в транспорт. По дороге все шестеро бежали, но были схвачены, опознаны и привезены в Бухенвальд в 44-й блок. Мы собирались заменить Ломакину номер, но не успели. На следующий же день, в семь часов утра, всех шестерых вызвали к окну №3. Перед уходом Юрий попросил у меня нож. Я дал ему складную финку, сделанную на «Густлов-верке». Когда подошли эсэсовцы и приказали построиться, Ломакин ударил одного ножом в грудь, а другого успел полоснуть по шее. Юрия расстреляли на месте, а остальных пятерых повесили в крематории. Это яркий пример самоотверженной индивидуальной борьбы, которая, однако, в условиях Бухенвальда не могла принести успеха».



Поделиться:




Поиск по сайту

©2015-2024 poisk-ru.ru
Все права принадлежать их авторам. Данный сайт не претендует на авторства, а предоставляет бесплатное использование.
Дата создания страницы: 2017-11-23 Нарушение авторских прав и Нарушение персональных данных


Поиск по сайту: