Омифахимагии / Of Myth and Magic
Фандом: "Гарри Поттер", Дж.К.Роулинг
Автор: Wonkington
Переводчик: zaboraviti
Персонажи: Гермиона Грейнджер, Северус Снейп, Дин Томас, Лили Эванс, Рон Уизли
Жанр: Angst /Драма /Любовный роман || гет || PG-13
Размер: макси || Глав: 26
Понятное дело, ей совершенно не на пользу стоять тут вот так, в ожидании чего-то невероятного. Какого-то волшебства, чуда, которое должно произойти между не по порядку пронумерованными домами. Какого-то доказательства, что магия существует.
Площадь Гриммо
Примечание переводчика: Мне редко доводится переводить с английского на русский, тем более, художественные произведения. Я почти ничего не читаю и не смотрю не русском. Английского языка в моей жизни стало так много за последние годы, что мое чувство русского несколько притупилось. Особым лингвистическим воображением же я никогда не отличалась. Но когда я наткнулась случайно (активно за фандомом я уже давно не слежу) на этот фик, мне захотелось им поделиться с теми, кто английского не знает. И заодно сделать первый шаг обратно к родному языку. Не стану рассказывать, как мне было нелегко, скажу только, что процесс занял у меня около восьми месяцев. Заранее приношу свои извинения, если перевод покажется читателю суховатым или более буквальным, чем хотелось бы. На случай если читатель не вынесет моего скрипа, обрадую: в данный момент готовится другой вариант перевода — смею надеяться, от более одарённого переводчика. Поверьте, история, которую вы прочтёте ниже, этого достойна. Я хочу ещё раз поблагодарить автора, неподражаемую Wonkington — за замечательный рассказ про одну из моих любимых вымышленных пар, за этот текст, пронизанный грустью, надеждой, любовью. И волшебством. Спасибо за волшебство.
|
|
***
Она не расскажет об этом своему психотерапевту. Вообще, Гермиона уже почти привыкла хранить от него секреты, выдавая ему только крохи — сны, обрывки мыслей, случайные имена, слова — и оставляя себе всю сочную мякоть своего бреда. Чем меньше доктор знает, тем крепче доктор спит.
И об этом он точно не узнает. О том, как она стоит тут, на тротуаре, съёжившись под зонтом, и смотрит перед собой. Гермиона не может рассказать — не желает рассказывать доктору, что именно высматривает. Чего именно ждёт. Потому что, по правде говоря, ей и самой этого не понять.
Понимает она одно: это вот место, эта глухая стена между двумя таунхаусами в неблагополучном районе Лондона, — совсем не то, чем оно кажется. Она бывала здесь раньше — в общей сложности четыре раза. С последнего её визита ничего не изменилось, разве что на ближайшем к калитке столбике ограды висит теперь мужская шапка. Шерсть влажная, вся в каплях дождя. Гермиона хотела было забрать шапку, просто сунуть в сумку, но мама непременно наткнётся и примет находку за очередное свидетельство дочкиной ненормальности.
Подобных свидетельств уже и так набралось слишком много за последние шесть лет — с тех пор, как Гермиона, выражаясь её собственными словами, «проснулась». Она тогда очнулась в своей детской спальне в тихом районе в тихом южном пригороде Лондона, не понимая, почему руки у неё такие чистые, почему мышцы не ноют, окаменели, а кровь течёт вяло, будто запыленная. И так трудно двигать толстенными, налитыми тяжестью пальцами. Словно она не проснулась, а наоборот, засыпает.
|
|
Шесть лет. За шесть лет она не добилась успехов ни в учёбе, вопреки надеждам родителей, ни в работе: привычка витать в облаках мешала задерживаться подолгу на одном месте. Шесть лет посещала психиатра, шесть лет мать неотступно следила за ней, нервно грызя губу, делая какие-то свои пометки, когда думала, что Гермиона этого не видит. Как недоверчиво и растерянно она смеялась, когда Гермиона — не склонная прежде выставлять себя на посмешище — вытащила из кладовки и уложила в центре гостиной метлу, на которую пристально уставилась, едва моргая карими глазами, будто ожидая, что та вот-вот взлетит. А потом миссис Грейнджер едва удар не хватил: однажды, войдя в комнату, она увидела, как дочь швыряет в огонь пригоршню бабушкиного праха с криком: «Нора!» и суёт ногу в камин. Гермиона тогда заработала ожог и поездку в переполненное отделение скорой помощи. Это напугало даже отца Гермионы, который до сего момента утешался мыслью, что талантов без странностей не бывает. В тот вечер он вернулся с работы домой белый как полотно, крепко стискивая в руке мобильник, с одной лишь мыслью в голове: «Что нам делать с Гермионой? »
Да разве она сама знала, что ей делать с собой?
Понятное дело, ей совершенно не на пользу стоять вот так, в ожидании чего-то невероятного. Какого-то волшебства, чуда, которое должно произойти между не по порядку пронумерованными домами. Какого-то доказательства, что она не сошла с ума.
Ты сошла с ума.
Она дала себе двадцать минут. Ей неплохо удавалось измерять время без часов — ничего другого и не оставалось, поскольку мобильник она, как обычно, забыла дома. В прошлый раз соседи любезно позволили ей пялиться с полчаса и только потом вызвали полицию. Полицейские обыскали и её саму, и её сумку, наркотиков не нашли — может быть, теперь соседи будут менее подозрительны?
|
|
Ещё минуту.
Она ведь просто помешанная девица, которой явно требуется профессиональная психиатрическая помощь. Чокнутая, которая просто гоняется за обрывками своих снов по задворкам Излингтона.
Тридцать секунд.
— Вам помочь?
Старушка с таксой. Озабоченное лицо под прозрачным капюшоном, испещрённым каплями дождя. Пёсик задрал ногу на забор.
— Просто друга жду, — ответила Гермиона, поразившись легкости собственного голоса. — Он запаздывает.
— А, ну ладно, — сказала старушка, удаляясь, — только будьте осторожнее. Скоро стемнеет.
— Спасибо, — откликнулась Гермиона и вздохнула, а старушка скрылась за дверью дома номер тринадцать.
Дождь всё лил. Промчалось пять машин. Залаяла собака. Кто-то протащил мусорный бак от обочины.
— И вы тоже?
Гермиона вздрогнула. Голос показался ей знакомым. Мужчина — высокий, мрачный, в застёгнутом наглухо тренче, чёрные волосы, чёрные глаза над крючковатым носом, внимательно изучающие зазор между домами. Над головой он держал черный зонт, точную копию Гермиониного, стоя рядом с ней в небрежной позе, как старый знакомый.
Она расслабилась, словно и правда его знала.
— Да. Понятия не имею почему.
— Да, — сказал он. — Вот и я не знаю.
Они с минуту стояли в компанейской тишине, созерцая ничто.
— Снейп, — представился мужчина.
— Гермиона, — отозвалась она.
И оба подумали: какое знакомое имя.
Чаринг-Кросс
Дом казался ещё более пустым, чем обычно. Странно пахло, словно что-то издохло где-то в уголке — а ведь он совсем недавно вытащил всю мебель, выдрал все полки, заменил всё, на что хватило денег, и прошёлся по окнам с феном и пищевой плёнкой в отчаянной надежде защититься хотя бы от самых сильных сквозняков. Живи он в каком-нибудь другом доме, давно разобрал бы и пол. Но тут под тонким ковром в кабинете и покоробленными старыми деревянными досками в гостиной обнаружится только камень. Не будет трупов, не будет наводняющих его кошмары искажённых белых безносых лиц, мелькающих раздвоенных змеиных языков.
Не будет её.
Некому было встретить его в прихожей, когда он открыл входную дверь, с силой толкнув её бедром — дверь всегда заклинивало в сырую погоду. Безжизненность дома не должна была его удивлять, но сегодня он почему-то даже опешил.
И почему-то странно было ехать в поезде одному. Он напугал сидевшую напротив женщину средних лет, коротышку с красным кончиком носа, зарывшегося в «Дейли Мейл». Она старательно притворялась, что не поглядывает на него то и дело поверх газеты, проверяя, не пошевелился ли он (или, скажем, вынул нож из кармана, намереваясь грабежом лишить её ожерелья, которому красная цена-то была пяток фунтов в ломбарде). Снейп улыбнулся ей один раз, но она только снова спрятала зардевшееся лицо за газетой. Сошла женщина на той же станции, что и он, Коукворт-Норт, но отстала и устремилась прямиком в кафе, будто опасаясь, что Снейп пойдёт за ней до дома.
И такое его обычно не волновало, но сегодня почему-то задело.
От станции Снейп направился домой. Было холодно, сыро и непривычно тихо. Городок ютился в накатывающей с реки туманной мгле, и Снейп едва различал тротуар под ногами. Мысли его вернулись в Лондон, на ту улицу, где он стоял несколькими часами ранее, стараясь не смотреть на большеглазую девушку с облаком каштановых волос, прикрывавшую пальцами рот. Наверное, зубы у неё были чуть кривоваты или крупноваты — он толком не разглядел. В общем, девушка отчего-то стеснялась своих зубов, но что именно в его словах вызвало у неё улыбку, оставалось только гадать.
Девушка спросила, откуда он, и вопрос его изумил: он думал — нет, знал — что его выговор не отличается от её.
— Из Линкольншира.
— Вот как. Надолго приехали?
— Нет, — ответил Снейп, — но я ещё вернусь.
Они сообщили друг другу лишь имена. Не обменялись ни телефонными номерами, ни адресами. Чем дольше они стояли там — избегая встречаться взглядами, уставившись на дома перед собой, словно в ожидании какого-нибудь светового шоу — тем беспокойнее становилась девушка. Прошло, наверное, всего несколько минут, показавшиеся им секундами. В голове у Снейпа тикали часы, словно его подсознание напоминало ему, что время выходит. Он понятия не имел, к чему ведёт этот обратный отсчет.
— Обещаете? — спросила она, наконец обернувшись и заглянув ему в глаза.
И у Снейпа будто сердце остановилось. Просто упало замертво в брюшную полость, утонуло прямо за нижними ребрами. Он прижал руку к грудине, надавил, будто мог осязать отсутствие биения под ладонью.
Она не отвернулась.
—Да. — Сердце встрепенулось, возвращаясь к жизни. — Обещаю.
__________________________
Прошло два месяца, прежде чем Гермиона увидела его снова. Тусклая сырая осень уступила место ещё более промозглой зиме, серое небо сыпало дождем, узкие улочки подёрнулись туманной дымкой. Город кишел черными пальто: люди суетливо бегали в поисках рождественских подарков, стремглав бросаясь с тротуаров в магазины, автобусы или вниз по лестницам и эскалаторам в метро. Ей много раз мерещилось, что вот, вот же он, но до сих пор это всегда оказывалось только игрой воображения.
До сих пор.
Гермиона зашла в паб на Чаринг-Кросс-Роуд. Это было сетевое заведение: новёхонькое ширпотребное убранство в обёртке семнадцатого века. Чёрные балки под потолком, блестящие ламинированные листки меню, стоящие на столах, дешёвое дежурное пиво, свободное льющееся из кранов. Узорчатое ковровое покрытие, какое-то липкое, запах туалетов, доносящийся откуда-то из-за бара. Она была здесь сегодня впервые — спроси её кто, она не сумела бы объяснить причину. Мама и папа всегда твердили, что нужно по возможности избегать подобных мест. Во время семейных выходов они, бывало, отклонялись от намеченного маршрута и по полчаса петляли в поисках «истинного гастропаба»: мама говорила: «Ты ведь знаешь, мы не доверяем ресторанам, у которых меню в картинках».
И этот паб родители не удостоили бы вниманием, даже если бы Гермиона стояла в его витрине нагишом.
Сегодня, впрочем, Гермиона имела вид совершенно презентабельный. Кутаясь в шерстяное пальто с поникшим бумажным маком на лацкане[1], она потягивала джин с тоником. И даже не вздрогнула, когда он уселся напротив со стаканом виски в руке.
— Это уже как-то ненормально, — сказала Гермиона.
— Действительно, — согласился он. Он протянул руку, и она сжала его ладонь на короткое мгновение, будто не решаясь на более длительное прикосновение, какого требует рукопожатие.
— Как там в Линкольншире?
— Пасмурно. Дождь.
— Как в Лондоне, значит.
— Да, практически.
Снейп отпил из своего стакана, поморщился, и она улыбнулась, едва не забыв прикрыть рот рукой.
— Как вы меня нашли? — спросила Гермиона — не могла не спросить.
— Я вас не искал, — ответил Снейп. — Почему вы не нашли меня?
— Я вас не искала, — парировала Гермиона. Излом его бровей стал изумлённым, но быстро принял свой естественный, сердитый вид.
— Что ж, вот мы и встретились опять. — Откинувшись на спинку скрипучего стула, Снейп закинул ногу на ногу, примостив щиколотку на колено. Ботинки из настоящей кожи, но изношенные —чёрные, как и вся его одежда. Чёрная пустота в форме мужчины. Негатив человека. — Что привело вас на Чаринг-Кросс?
Гермиона перегнулась через стол, упершись в столешницу кулаками. В складки ладоней впились крошки, оставленные предыдущими посетителями.
— То же, что и туда, разве нет? — прошептала она. — Сюда тянет так же.
Он ничего не ответил, просто смотрел чёрными блестящими глазами.
— Вы ведь тоже пришли, — напомнила она. — Мне-то не соврёте.
Его нога опустилась на пол. Стул под ним скрипнул, опасно накренился — Снейп дёрнулся навстречу, стукнувшись коленом о её обтянутое чулком бедро, прежде чем пристроил его в безопасный уголок у края стола. Он втянул губы — показался и исчез за зубами кончик неожиданно розового языка. «Не красавец, — подумала Гермиона. — А взгляд так и притягивает ».
— Да, — шёпотом признал он наконец. Она встревожилась и тут впервые (и почему впервые, учитывая обстоятельства их первой встречи?) осознала, что ничего об этом человеке не знает. А ведь он может быть опасен.
Собственно, он, похоже, и правда опасен. Эти глаза, сама его поза, его инаковость — он будто не принадлежал этому миру, будто пришел откуда-то извне. Неужели и Гермиона производила такое впечатление? Порой ей хотелось, чтобы так оно и было — это, по крайней мере, объясняло бы, почему у неё так мало друзей.
— Что вообще происходит? — спросила она, соскальзывая на самый краешек стула.
— Не знаю.
— Когда вы приехали?
— Час назад.
— Сюда добрались на метро?
— Да. Я сначала собирался опять в Излингтон, но оказался здесь.
— Я тоже, — прошептала Гермиона. И замолчала, чувствуя покалывание в затылке от вставших дыбом волосков. Неподалеку слонялся без дела бармен и, кажется, следил за ними. Её это одновременно нервировало и приятно будоражило.
— Стена, — сказала она.
— Тайный проход. — Снейп нахмурился, похоже, сбитый с толку.
— Да! Почему все считают нас сумасшедшими?
— Мы закрываемся до вечера, — объявил бармен.
Гермиона его проигнорировала.
— Но это же просто стена, так? — сказала она.
— Предполагаю, что так, — ответил Снейп.
Насупив брови, Гермиона двинула кулаками по столу, затем, подхватив свой стакан, прошагала к барной стойке.
Не стараясь даже изобразить занятость, бармен просто стоял и ждал их ухода. Она подвинула к нему пустой стакан — бармен бросил на неё угрюмый взгляд, но не протянул за стаканом руки.
— У меня к вам вопрос, — сказала Гермиона. Бармен поднял брови, ожидая продолжения. — Заходят сюда необычные люди?
Бармен закатил глаза:
— А поточнее?
— Тут у вас, — ответила Гермиона, напряженно соображая, как бы половчее выразиться, — кто-нибудь когда-нибудь пытался пройти сквозь стену на заднем дворе?
Если бы бармен чем-нибудь занимался, то прекратил бы тотчас. А так он просто совсем застыл, сжав челюсти, и на короткой его шее выступила вена.
— Псих на психе, — пробормотал он и добавил громче: — Закрываемся мы. — Схватив Гермионин стакан, он швырнул его в ящик с бутылками. Гермиона дёрнулась от звона разбитого стекла. — Счастливого Рождества.
Гермиона и Снейп потоптались немного на тротуаре, пока за ними запиралась дверь. Тут бы улыбнуться смущённо — надо же было выбрать бар с таким дрянным обслуживанием — но они просто растерянно переглянулись.
— Ладно, — сказала Гермиона, и Снейп плотнее обернул пальто вокруг своей тощей фигуры. — Дальше-то что?
Снейп чуть повернулся к ней. Она уловила блеск зрачка — он смотрит на неё, впитывает её, запоминает. Гермиона подавила желание зарыться лицом в ладони.
— Когда родители ждут вас домой? — спросил он, и она наконец улыбнулась без смущения: на самом деле это была очень, очень плохая идея.
[1] 11 ноября, в день окончания Первой мировой, в Великобритании (и Содружестве наций в целом) отмечают день памяти павших – в том числе, нося на одежде бумажные маки как символ пролитой на войне крови. Иногда этот день так и называют – День маков.
Дом Грейнджеров
Когда Гермиона в последний раз приводила домой парня (мужчину? В двадцать пять-то лет, наверное, правильнее уже было бы называть их мужчинами?) … в общем, закончилось всё как раз плохо. Задним умом Гермиона вполне способна была трезво взглянуть на свой поступок. И какой бес толкнул её на это безрассудство: незаметно сунуть ему в руку бумажку со своим номером, как будто он и сам не нашёл бы его в телефонном справочнике, и сказать: «Заходи в гости. Было бы приятно увидеться где-нибудь не здесь»?
У него были рыжие волосы. У них у всех были рыжие волосы — Гермиона обнаружила, что тяготеет к рыжим, с тех пор как произошло… то, что произошло. Не много оставалось в Лондоне рыжих свободных мужчин подходящего возраста, с которыми она ещё не встречалась, и одним из них оказался медбрат, ухаживавший за ней в психиатрической лечебнице. Он улыбался широко и дружелюбно, а кожа его была так густо покрыта веснушками, что они сливались на его щеках, и переносица его бронзовела. Порой он отпрашивался на перекур, но не курил — просто брал книжку в твёрдом переплёте со стола на сестринском посту и приседал почитать среди курильщиков во дворе (из окна Гермиониной палаты видно было только их спины). Он то и дело подкладывал Гермионе побольше желе на обед. И последний признак его, так сказать, расположения — однажды, когда поблизости никого не было, он склонился к ней и, улыбаясь, шепнул: «Я всё не пойму, как ты сюда попала».
— То есть, меня скоро отпустят домой? — с надеждой спросила Гермиона. Она уже чувствовала мягкую шерсть кошачьего хвоста между ладонями, гладкий пластик клавиатуры ноутбука под пальцами.
— Ничего не обещаю, — всё с той же улыбкой ответил он.
Она уехала три дня спустя. Рыжий проводил до машины, неся её сумку. Родители поблагодарили его, пожали ему руку, и он махал им вслед, пока они выезжали задним ходом с заставленной автомобилями стоянки, и продолжал махать, пока отец Гермионы, пунцовый от смущения, бегал к автомату — забыл оплатить парковку.
Через четыре дня медбрат позвонил в дверь дома Грейнджеров. Родители Гермионы были на работе. «У меня выходной», — сказал он, и уши его запылали. Гермиона улыбнулась и пригласила его войти.
Продлились их отношения недолго. Гермиона, (как всегда) скрупулезно всё планируя, выпроваживала парня за сорок пять минут до предполагаемого возвращения родителей и выбрасывала обертки от презервативов в мусорный контейнер где-нибудь подальше от дома. Но тайное всегда становится явным. И Гермиона боялась, что родители каким-то образом прочтут её мысли, что застанут врасплох и отнимут те жалкие крупицы свободы, что у неё ещё имелись. К тому же, она и её рыжий любовник начали больше разговаривать между неловкими скучными барахтаньями на сбивающихся хэбэшных простынях — и становилось всё очевиднее, что на самом-то деле он прекрасно понимал, почему Гермиона загремела в лечебницу. В последнюю встречу он спросил, не стоит ли ей ещё полечиться («Я бы тебя тогда чаще видел», — заметил он со своей вечной улыбкой), и поэтому в тот же вечер, ужиная с родителям, она выпалила, что кое с кем встречается.
— С кем? — Потрясенный отец не заметил даже, что из уголка рта у него торчит кусочек курицы.
— Не рановато ли? — спросила мать.
— С медбратом, — смирно ответила Гермиона. — И да, я начинаю думать, что рановато.
Родители обменялись недобрыми взглядами, прекрасно понимая, о каком медбрате идёт речь.
Больше Гермиона его не видела. В приступе всепоглощающей вины (отвлекшей её от неотступного чувства неправильности всего вокруг, которое она почти уже научилась заталкивать куда-то в глубины подсознания) она позвонила в лечебницу, но там ей сказали, что рыжий в отпуске, а через несколько недель — что он больше у них не работает. После этого Гермиона так и ждала, что однажды на пороге их дома появится полицейский, чтобы поговорить с ней на «щекотливую тему», но этого не произошло. Она поискала его через Гугл, и единственным утешением ей стало то, что и компьютер не имел представления о судьбе парня.
Гермиона набрала в поисковой строке и имя Снейпа — сразу же, как приехала домой с площади Гриммо — но нашла только деревушку в Саффолке и человек шестьсот однофамильцев.
____________________________
Родителей дома не было. Гермиону это открытие и успокоило, и взволновало, и сбило с толку: мозг ещё не привык к давящей зимней тьме. Солнце сегодня вообще-то всходило? И не вспомнить.
Ей понадобилось двадцать минут — двадцать минут ходьбы от одной станции подземки к другой под предлогом того, что так можно срезать путь — чтобы решить, вести ли его к себе. Она передумала как минимум раза четыре, успокоившись только тогда, когда он уселся рядом с ней на Дистрикт-лайн, взглянул вверх, на расклеенные над окнами рекламные объявления, и расслабленно сложил свои бледные руки вместе, будто вполне естественно сидеть на соседних сиденьях, когда в вагоне полно свободных мест.
По пути к дому они почти не разговаривали. Гермиона куталась в пальто, и под поднятым воротником натирал ей шею бумажный мак. Снейп шёл рядом, сунув руки в карманы. Интересно, видят ли соседи, как они идут по дорожке к парадной двери. Гермиона смотрела на окна окружающих домов: не шелохнётся ли где занавеска. Но все соседские окна были темны — слишком рано, никого нет дома.
Она гордилась тем, что не завозилась с ключами. И тут же нанесла по своей гордости удар, забыв отпереть врезной замок, с силой стукнувшись в дверь коленкой и громко выругавшись.
— Вы в порядке? — спросил Снейп. Гермиона лишь ворча сунула ключ в замочную скважину и впустила его в дом.
— Обувь, боюсь, придётся снять, — вместо ответа сказала Гермиона. — Мама недавно настелила новый ковер.
Она нагнулась развязать шнурки. Пояс на пальто был затянут слишком туго: у неё перехватило дух, и кровь прилила к голове. Яркие цветные пятна заплясали перед глазами — прямо по чёрному пальто закрывавшего дверь Снейпа.
— Чаю? — спросила Гермиона. Она балансировала на одной ноге, стаскивая ботинок с другой, боясь, что сейчас его рука потянется в сторону задвижки, а глаза загорятся маниакальным блеском.
Снейп держал руки в карманах, сохраняя непроницаемое выражение лица.
— Да, пожалуйста.
Она скрылась в кухне.
Её мысли кипели вместе с чайником, пузырились взбудораженно, едва не лопаясь. Появилась Косолапка и с мяуканьем принялась выпрашивать еду. Вскоре вошёл и Снейп, с любопытством глядя на стоящий торчком кошачий хвост, похожий на бутылочный ершик и слегка изогнутый на конце, как вопросительный знак.
Снейп ничего не произнёс вслух, но Гермиона сочла своим долгом встать на защиту животного.
— Это перс. Поэтому у неё такая приплюснутая мордочка.
— Я вас чем-то обидел? — спросил Снейп, выдвинув стул и взглянув на неё, ожидая разрешения сесть. Гермиона махнула пальцами. Чайник с щелчком отключился. Снейп уселся, и она едва не уронила кружку, открывая дверь шкафчика.
— На вид не скажешь, но она очень умная, — продолжала Гермиона. — Женщина в приюте для животных сказала, что Косолапка пробыла у них полгода, потому что никто не хотел её брать, хотя самки рыжих персов довольно редко встречаются.
— Никогда бы не подумал, — отозвался Снейп, и Гермиона ощетинилась: издевается, что ли? Её гнев, впрочем, немедленно утих, когда она почувствовала, как кошачьи зубы легонько ухватили её за икру, напоминая, что хозяйка так и не выложила желе с кусочками мяса в миску у холодильника.
— Отвали, — приказала Гермиона, и кошка, позвякивая колокольчиком на ошейнике, скрылась в гостиной.
— Вечно мышей в дом таскает, — сказала она Снейпу, которому кошачья тема явно наскучила. — Я их то и дело нахожу в утренних газетах. Жуть. Молока?
— Да, пожалуйста, — кивнул Снейп.
Наконец Гермиона умолкла и уселась напротив него. Она забыла сахар, но Снейп и не просил сахара, а ей не хватало духа подняться опять и достать сахарницу из шкафа.
— Простите, — сказала она.
— За что? — Снейп не сводил взгляда с кружащихся в чае молочных завитков.
— За то, что я нервничаю, — ответила Гермиона. Она бросила взгляд на кухонные часы — он целых десять минут в доме, а до сих пор не попытался её убить. Очко в её пользу, пожалуй. Или против неё. Пол-очка за сумасбродство и пол-очка за здравомыслие.
— Чем вы занимаетесь? — спросила она, не поднося кружку к губам, потому что сомневалась, что сможет отпить, не расплескав чай на себя.
— Работаю в академической сфере.
— Вот как! — воскликнула Гермиона. Поставив кружку на стол, она подула на обожжённые пальцы.
— Слышу удивление в вашем голосе.
Гермиона вспыхнула — что становилось досадной привычкой.
— А вы? — спросил Снейп.
— А, всякой всячиной. Нахожусь в поиске с тех пор, как окончила школу. — Перевод: я ни на что не гожусь, потому что провалила экзамены на аттестат. Этот провал она себе до сих пор не простила. Как и родители, хотя они редко это признавали. — Работала в книжном магазине, на Чаринг-Кросс-Роуд, кстати, но меня уволили в прошлом году. — Потому что мои родители и работодатель решили, что я слишком много времени провожу без дела в отделе фэнтези и зазря гну корешки. — Так, — продолжила она бодрым голосом, — вас когда-нибудь определяли в психбольницу на принудительное лечение?
Снейп поперхнулся чаем. Она так и ждала, что он прошипит: «Что, простите? » Но он только откашлялся в рукав и спросил:
— А вас?
— Ненадолго, — призналась Гермиона. — Со мной как-то произошло… происшествие.
Снейп сжал губы и откинулся на спинку стула, скрипнувшего под его невеликим весом.
— Мне, боюсь, не довелось, — сказал он. — Совсем.
— Вот как, — разочарованно откликнулась Гермиона.
— Скорее всего, по причине отсутствия у меня родственников.
Гермиона вздрогнула — она и не задумывалась о семье Снейпа. И осознание того, что в этом она была права, потому что задумываться было не о чем, опечалило её больше, чем насторожило.
— Ваши родители, должно быть, очень вас любят, — заметил Снейп.
— Так и есть, — ответила Гермиона, подумав, не горечь ли это проскользнула в его голосе. Она поерзала на стуле, и ушибленное колено врезалось в тонкую ножку кухонного стола. — Перейдём к главному.
— Давайте, — согласился Снейп. Он поставил кружку и сложил руки на столе. Выражение его худощавого лица было спокойным, выжидающим.
— Что оно такое? — спросила она.
— Не знаю, существует ли оно вообще. Не знаю.
— Может быть, вы просто меня преследуете, — предположила Гермиона.
Его губы дрогнули.
— Или вы преследуете меня.
— Это вряд ли, — сказала она, с остервенением жуя щёку изнутри. Если Снейп и нахмурился, она не заметила. — По статистике, женщины гораздо чаще оказываются жертвами, чем злоумышленниками.
— Заметьте, что на принудительное лечение определяли не меня, — сказал Снейп, и Гермиона усмехнулась.
— Но я не представляла опасности для окружающих! — возразила она и засмеялась, и Снейп заметно расслабился. Может быть, он только сейчас сообразил, что его слова могли её задеть. На кого-нибудь другого она бы и обиделась. Почему же она не обижается на него?
— Я прошу прощения, — сказал Снейп. — Мне это в новинку.
— Что именно?
— Не знаю. — Снейп всё-таки улыбнулся. «Он некрасивый », — напомнила себе Гермиона, хотя при виде его изогнувшегося в улыбке рта у неё вспотели ладони, а сердце неровно заколотилось, будто она рванулась бежать.
Она отпила чаю — слишком горький — и оставила кружку в сторону.
— Когда у вас это началось? — спросила она, вытирая ладони о юбку.
— Я не совсем понимаю, что такое это «это», — ответил Снейп.
— Вы знаете, что я имею в виду.
Снейп вздохнул. Его неприлично длинные пальцы обнимали кружку так, что только полустертые витые очертания эмблемы старой Гермиониной школы виднелись между костяшками.
— Не было какого-то определённого момента. Я всегда чувствовал себя каким-то… чужеродным.
— Как это? — спросила Гермиона.
Снейп пожал плечами. Ему явно было неуютно.
— У меня это началось больше шести лет назад, — сказала Гермиона. — Мне было восемнадцать. — Он как будто вздрогнул почему-то. Думал, что она моложе? Старше? Какая ему вообще разница? — И потом всё пошло наперекосяк.
Снейповы пальцы побелели — так сильно он их стиснул.
— Мне такой роскоши предоставлено не было.
— Что, простите?
— Я просто не вписываюсь, — пояснил Снейп.
— В точку, — облегченно выдохнула Гермиона.
— Но я не знаю, связана ли данная проблема с моими… взглядами, — продолжал Снейп, — не уверен, кстати, что это подходящее слово — или это просто потому, что я имею несчастье не уметь сходиться с людьми.
— Я никогда не пользовалась популярностью, — кивнула Гермиона, — даже до того, как попала в лечебницу. — Её лицо напряглось. — Моя вечная педантичность не располагала ко мне одноклассников.