От автора
Новая эпоха – это всегда новое время, новое пространство и обновленные правила, условия, записанные в этом пространстве, а, значит, и возможность новых технологий вместе с необходимостью решения новых задач. И другие законы в соответствии со стандартами Отца выходят на арену действительности, оставляя прежние в своей песочнице для тех, кто упорно не хочет ее покидать. Снова актуально евангельское: «…вы слышали, сказано древними, …а я говорю». И опять только имеющие уши могут услышать и передать то, что слышат.
А как же сам Говорящий? Никогда не задумывались над вопросом: достигший в своем развитии иного способа умирания – вознесения, не иным ли способом и явится, родится вновь?
Теперь, чтобы услышать Его, человек должен иные уши открыть, иные глаза напрячь, преобразиться Рождением Свыше. А, значит, и возможность такая существует, ибо, давая ношу, Отец и силы дает ее нести.
Только вот незадача какая – условия всех процессов записаны в огнеобразах, которыми наполнено пространство: и свойства, и силы, и качества нужные, и энергия, и свет, и дух, и огонь.
– Дай! – говорит человек, а в ответ:
– Бери!
– Дай, – просит снова с недоумением, и опять ответ:
– Бери, Я дал!
А чем брать, как брать, и куда вместить? «По Вере вашей дано будет…», «стучащемуся – да откроется…».
Новизна заключается в том, что должно всё теперь соответствовать Стандартам Отца Новой Эпохи. Да, стандарты правил и законность методов. Так все просто. Новая этика должна сменить прежнюю. Это не означает, что всё старое перечеркивается и получает ярлык «старое». Мы, как и сто лет назад ходим в гости, но в отличие от того времени мы пользуемся сотовой связью, и это у нас не сводится в сознании до уровня пчелиного жилища. Всё тот же набор элементов таблицы Менделеева окружает нас, но переход на микро-, а затем и наноуровень уже можно не комментировать. Мы спокойно пользуемся его результатами. Осталось сделать всего один шаг в осознании, а именно, принять тот факт, что умение и возможность взаимодействовать на различных уровнях дает совершенно иное качество жизни не только технологически! Слово Отца – это одновременно и включение Его в действительность, включение новой действительности. Так вот, когда Отец, ноуже Метагалактики, учитывая, что человек сумел оторваться от Планеты сознанием своим и совершил прорыв технически, даетвозможность жить и условиями не планетарными уже, а метагалактическими, и включается соответствующая глубина законов, и они уже действуют, тогда человеку остается только принять их и учиться жить ими. Безусловно же, есть те, которые живут новым. Отец не дал бы условий, если бы их реальность не на ком было проверить и зафиксировать.
– Ну и что? – скажет скептик.
– Ну и ничего. Хотел бы ты сейчас жить условиями и возможностями пятого или восемнадцатого века? А ты сейчас делаешь то же самое: живёшь условиями пятой расы. Нет, конечно, в том, чтобы есть, пить, спать, разницы особой хотя бы внешне нет. Пользоваться возможностями технических средств тоже. Но есть другие уровни, другие сферы деятельности, где отличия колоссальные. Хотя этого не понять, если не попробовать самому.
И не видит человек, что не работает старое, и не пытается сложить новое, и живет старым, и не замечает этого, а внутри всё равно что-то гложет. А другой ищет, пробует и правильно делает, если делает это непредубежденно, иерархично и неотчужденно, ибо за этим следуют совершенство, естественность и искренность, предлежащие скорости и свободе,
Герои книги «Капризная этика пространства» в некой игре проходят свой путь и получают возможность в игровой форме разобраться в капризности старой этики, войти в этику нового, хотя бы малыми элементами, азами увидеть ее своевременность, суметь добавить всего две буковки в название обозначенных событий, чтобы «ка к приз и ная этика пространства» проявилась в их жизнь новой действительностью. А нарабатываются они, эти к и и, к онкретностью и сполнения.
Поиска своего Пути и тебе желаю, дорогой читатель, если испытывает в том потребность душа твоя или Душа Отца твоя, и стремится к тому сердце твое или Сердце и Грааль Отца твои. Если готов ты к пробуждению или готова к пробуждению твоя Омега. В Иерархии Отца трудятся Владыки, которые ведут каждого человека, ставшего на путь ученика, путь Чело, помогая ему нарабатывать необходимые качества. Многие, в том числе и автор этих строк, идут путем конкретной реализации, взаимодействуя с ведущими Владыками, и благодарны им и Отцу за такую возможность. Но для большинства это пока еще пространство непроявленное, куда не ступала еще нога их, и даже не забегала мысль их …
Часть 1
Двор Ники
– История, которую я хочу вам поведать, еще только формирует свой потенциал, но она уже видна на тонком плане бытия своей неповторимостью, отличающей ее от остальных. Поэтому я ее и выбрал …, – Алекс откинулся в кресле, и взгляд его устремился то ли в прошлое, то ли в будущее, где картины весьма странных событий представали перед ним во всех деталях. Ему оставалось только перевести все в текст, и он продолжил…
– Эмильен с малых лет был любознательным мальчиком, – Алекс ощутил на себе недовольный взгляд героя своего повествования и исправил, – любознательным малым, от внимания которого не уходила ни одна малейшая деталь. И впоследствии ему, Эмилю, неоднократно доводилось убеждаться в том, что деталь эта не такая уже и малейшая. Его непосредственность и наивность обезоруживали любого, сметали на своем пути все преграды предубежденности. Судьба, казалось, именно на нем осуществляла реализацию вероятности своего маловероятного. Так случилось, и когда перед ним без особых усилий с его стороны открылись двери самого закрытого отделения института, и когда события свели его с мастером, скользящим во времени. Так сталось и на этот раз, когда он обратился к Алиму, тому самому «скользящему», с просьбой посодействовать в устройстве на работу в окутанный туманом и изобилующий тайнами «Литературный мир», «хоть каким-нибудь чистильщиком, хоть каким-нибудь агентом». Именно так Эмиль сформулировал свою просьбу.
Алим улыбнулся и, ничего не ответив, просто отвел его, не откладывая в долгий ящик, в ту самую приемную, которую сам еще не так давно рассматривал впервые.
Мы не будем больше наблюдать, как пишет и подправляет написанное Алекс, а просто окунемся в описываемые ним события.
– Вот, – обратился Алим, когда они с Эмилем вошли в здание «Литературного мира», к приветливо встретившей их Фаине, – привел вам весьма ценного работника. Возьмёте – не пожалеете.
И, продолжая улыбаться, вышел.
Эмиль, тогда еще не подозревающий, какие события его ожидают, впервые ощутил на себе цепкость пространства, которое примерялось к нему своими условиями, и обмяк, оставив попытки сопротивления: будь что будет…
– Так, значит, говоришь, чистильщиком согласен быть? – спросила Фаина.
Эмиль кивнул головой, хотя не мог сообразить, говорил ли об этом вслух.
– Есть как раз одна вакансия при Дворе Ники. Надеюсь, ответственности не боишься?
– Я справлюсь! Обязательно, – обрадовался Эмиль, замечая при этом, как сознание его начинает плыть.
– Хорошо, определим тебя во Двор Ники с испытательным сроком и правом на определение в течение сегодняшнего дня. Пройдешь по коридору – вторая дверь налево.
Эмиль машинально поднялся со стула, и ватные ноги понесли его непослушное уже тело в коридор.
«Почему в дворники? Не хочу ходить с метлой», – пронеслось в его голове и утонуло в нарастающем там же шуме.
Дверь открылась легко, а, может, и не открывалась вовсе, но за ней открывался совсем иной мир…
… Октябрь вступил в свои права незаметно и без особого энтузиазма. Какое-то время он смотрел на мир, насупившись, сквозь темные облака, пропитывая пространство сыростью. Периодически отряхиваясь, как мокрый щенок, обдавая всех каплями мелкого дождя, он все же иногда успокаивался и улыбался пробивающимся из-за туч солнышком. И тогда проявлялся желтовато-красноватый окрас деревьев.
Шум листвы от налетавшего ветра неизменно сопровождался листопадом еще совсем даже не готовых к этому листьев.
… Эмиль стоял посреди пустынного парка с метлой в руках и никак не мог сообразить, что ему делать.
«Может, и правда, все это надо быстренько смести, преодолев, победив в себе ненужные сомнения, ведь теперь служу при Дворе Ники, богини – предвестницы побед», – на губах Эмиля появилась улыбка, а вместе с ней и надежда. Он сделал движение, обычное для любого дворника… любого, только не при Дворе Ники.
Непроизвольное движение, видимо, ослабило путы, сковавшие его сознание, и орудие труда испарилось. От неожиданности он потерял равновесие и медленно опустился на землю.
«Здесь иная сила тяжести», – промелькнуло в голове, и сердце начало стучаться, барабанить, будто кулаками, по грудной клетке, вырываясь на свободу.
«Надо успокоиться, – подумал Эмиль и вдруг вспомнил всё, о чем рассказывал ему Алим. – Выходит, это действительно иной мир, иное пространство, иные взаимодействия, иные правила игры ».
«Вот оно – то, о чем ты давно мечтал», – обратилось к нему его же сознание, и сердце, не желая, видимо, чего-то пропустить из намечавшегося диалога, перестало неистово биться, рваться наружу: успокоилось.
Эмиль сидел так некоторое время, пытаясь справиться с нарастающим чувством одиночества, затем с возникшим ощущением, что он здесь не один, и, чтобы отвлечься, поднял с земли первый попавшийся лист…
…производящий шорох в руках, пожелтевший… исписанный неровным почерком:
«Покаянность моя и множественные прошения, не праздности ради, приоткрыть веки, не глаз телесных, но очей невидимых, привели меня, брат мой Никаин, на распутие нерешительности, и разверзлась стена незнания. И хлынула на меня пучина осознания, того, как не хлебом единым сыт человек, и что «соль» – то не о вкусе пищи, а о звучании за «фа» следующем. И звучанием этим завершатся дни, оковам подобные, нарастет скорость, и пребудет свобода для человека.
Откуда такие мысли, спросишь, или что же в них пугающего, возразишь ты? И я отвечу: не только покаянностью, но еще и дерзновением обратиться к богине Нике привел путь меня к подобным знаниям. Ибо явила Она мне сон, где странник в белых одеждах беседовал со мной и поведал такую историю: «Одна цивилизация, пребывая на пути стремительного развития, начала путь свой с высокой ноты и посему достигла скорости на седьмой ноте «си», что предвещало свободу на восьмой. Но была та нота восьмая иного порядка, иного звучания.
Достигнутые же той цивилизацией скорости позволили проявить и обозначить ту ноту как «риус». Долго не давалась она в обладание им: пока не догадались прикрепить ее к предыдущей ноте и по законам Слова Творящего закрепить в названии цивилизации своей. Так появился «Сириус».
Но, несмотря на все мытарства, через которые прошли, оставались они перед неразрешенными задачами. И, вот, в попытках их разрешения, пришли они на нашу Землю, готовые взамен поделиться своим опытом, и уговорили право на то имеющих запустить спираль развития человека на Земле с более низких звучаний, чтобы достижение нужной скорости пришлась на «фа», а свобода на «соль».
И все бы хорошо было, брат мой Никаин, если бы не одно обстоятельство: всё было понятно мне, и картина событий явлена красочно, пока во сне я пребывал. Только ото сна очи разомкнул, как и открывшееся сомкнулось. Никак мочи нет ладу дать, как «си-риус» и «фа-соль» увязать воедино? Может, еще одной ноты в звучании не достает? «Зем», к примеру? С нею бы пара «зем-ля» образовалась, и нить связующая огненный знак явить могла бы, и сирианцам помогла бы загадку разрешить.
Как мыслишь, стоит Нику еще раз потревожить и продолжение сна испросить? Ведь ты говаривал, что служил когда-то при Дворе Ее.
Твой Илистрат».
Эмиль выронил лист, и тот рассыпался и исчез прямо на глазах.
– Чушь какая-то! – проговорил он вслух, чтобы отряхнуть с себя пришедшее наваждение, и над парком нависла тишина, готовая обрушиться на него своей тяжестью. Эмиль ощутил это и поспешил исправить свою ошибку. Он нащупал еще один опавший лист и поднял его.
Налетевший ветерок обдал свежестью, и взгляд незадачливого чистильщика оказался прикованным к очередному тексту:
«Дорогой брат мой Никаин! Не дождавшись ответа твоего на письмо мое, ощутил я, будто кануло оно в Лету, и вновь соблазнен был дерзновением обратиться к Нике, и вновь обращение мое не было оставлено без внимания. Однако на сей раз явился ко мне странник в оранжевых одеждах и поведал другую историю: «Огненный Образ приняло пространство, в которое была запущена спираль развития. И потребовала она множества спин, чтобы опереться на них, и породила необходимость многих единений, и достигла сплавлением их всецелой воссоединенности, коей не было до неё. А поскольку прикоснулся я к ней, то не избежать и мне единения ма терии моей с пространством моим на ее тер ритории. И должен я стать мастером… и явить должен мудрость, ибо материя любовью рожденная, без мудрости, дающей пространство для ее проявления, лишена возможности развития. Только стянуть плоскость в сферу надобно, чтобы придать ей совершенную форму. А возможно это, полагаю, только когда пространство то содержанием напитано, взращенным на благодатном поле деятельности.
И так мне ясно было, что делать надо, пока этот странник рядом был, что вознесся я в облака мечтаний и не заметил, как разомкнутое сомкнулось, и потерял нить огненную размышлений, а вместе с ней и источник оных. И вот вновь обращаюсь к тебе, брат мой Никаин, как бывшему в услужении у Ники ранее: помоги советом. Ибо близок я, но ускользает земля из-под ног. Не устою. На том твой Илистрат».
Эмиль на этот раз не выпустил листок из рук и ничего не произнес. Лист съежился, обжег ладонь, рассыпался пылью и исчез так же, как и первый, но тяжесть пространства не последовала, и это был добрый знак.
Что же он упустил на этот раз? Разбирало любопытство, и Эмиль сознательно уже поднял третий лист.
«Сознательно – еще не означает обдумано. Почему бы не посоветоваться со мной?», – обратился к нему его собственный Ум.
«Да, и чем наказана будет такая самоуверенность, если результат не оправдает ожиданий? – подкинула вопрос Вера. – А ведь и верно: безумству храбрых слагают песни», – в иронии продекламированного невостребованным Разумом было нечто настораживающее.
– Такое впечатление, что я тут не один, и все упрекают меня в том, что я сам все решаю, – произнес Эмиль, пытаясь разглядеть текст, которым был исписан третий лист. Налетевший ветер хотел было вырвать его из рук, но, поняв бесперспективность своей попытки, прибег к хитрости: обернулся вихрем у ближайшего дерева и осыпал поднятыми листьями незадачливого чистильщика.
– Хорошо, я прислушаюсь к твоему совету, настырная невидимая сила, – рассмеялся Эмиль и, выпустив из рук непрочитанный лист, подхватил опускавшийся на смену ему, ничем на первый взгляд не отличимый.
Капризная быль
Лист был желтоватый с зелеными прожилками, совершенно обычный, еще хранящий жизненную силу взрастившего его дерева. Гладкий, прохладный, он навевал чужие воспоминания…
Никаин аккуратно положил очередное письмо брата в общую стопку и задумался: «Почему Илистрат, которому так повезло, не хочет понять, что я не могу ему ответить на его письма? Этого нельзя делать».
Уж кому, как не Никаину, это было известно. Ведь он сам прошел через подобное испытание, вернее, не прошел. И теперь сидит в этой дыре, всяких условий и возможностей лишенный, только тем и утешающий себя, что служил при Дворе Ники. Впустую растратил дарованную ему удачу. Вот, если бы обратно вернуться в тот нескончаемый день… Нескончаемый день нескончаемых возможностей…
Никаин сел на камень, служивший ему и стулом, и наковальней, и напоминанием о непробиваемой тупости. Сел и заговорил:
- Дорогой брат мой Илистрат, отвечаю сразу на все твои письма, и даже этим устным своим ответом нарушаю я часть правил Этики Ники. Все стран ники, двор ники, провод ники и прочие служители Ники, которые будут тебе являться, так же полезны, как и вредны, когда своё «ч» выращивают. И только ей одной известно, когда и в чем. Одно могу сказать: советни ч ки опасны более других, ибо множат они преодоления, которые зыбучим песком оборачиваются. Преодолениями мы растем – это верно, но не собиранием того, что преодолевать. А для них это расширение владений, укрепление царства « ч ин». Вот почему не могу я дать тебе совет, не могу ответить ни на одно письмо. Ибо не готов я к такой службе…
Ну, да ладно, ежели дойдет до тебя дыхание тонких тел моих, сможешь отличить воздыхание от придыхания, отдыхание от надыхания. Тогда поймешь, как вдыхание нового рождает вдохновение, и разверзнутся очи твои, и увидишь ты, что странники несут тебе недостающие части мозаики уже имеющегося у тебя мифа. И только у тебя, и только в приятии нового может родиться то, что может. Любой же совет исказит картину, и она никогда не воссоздастся и не родит того, что в ней заложено, а лишь только одни преодоления…
Посему только одно могу дополнить: брошенная мною нить непременно достигнет цели и предстанет во Дворе Ники возможностью кое-что изменить, но только одному из нас, и то, если сумеет прояснить…
Листок утратил свою жизненность, поблек, а вместе с ним поблекла и возникшая благодаря нему картина, выдумка или быль.
Прочтение последнего листа несколько утомило Эмиля. Он откинулся телом назад и медленно опустился на опавшие листья. Перебирая все их руками, он не решался поднять какой-либо один.
– Что же со всем этим делать? – неизвестно к кому воззвал Эмиль. Вопрос этот отозвался в его голове множеством туманных советов, которые он по известной причине не спешил принимать к рассмотрению, и советы эти, начали сгущаться капельками дождя, которые рассекли пространство парка и его самого на части.
Сначала перед ним предстал Образ Отца, как самая дееспособная и привычная часть. Он своеобразно собрал в охапку все развернутое в необычном пространстве и начал просеивать собранное через образовавшееся сито своих принципов, образуя советы один за другим.
«Убеждения отпустить легко: они живут привычками обычного мира и в этом пространстве безвредны, но только до тех пор, пока в нем не прорастет твой собственный мир, а уж тогда они покажут свою прилипчивость в стремлении закрепить опоры незыблемости и начнут обрастать непроходимыми зарослями предубежденности. Поэтому не спеши складывать миф, легализовать быль, пока не осознаешь все их капризы».
«Другое дело иерархичность – без нее никак нельзя. Надо четко определиться, что значимо сейчас, что тебе по силам, каков порядок ступеней в лестничном марше. Именно направленность и ширина первого шага, выбранный тобою тотем определит жизненность твоих устремлений и, в конечном счете, потенциал успешности всего дела».
«Не расслабляйся, не вылеживайся. Отчужденность сродни забвению. Нет твоих действий, нет тебя, нет совершенствования, нет пути. А это противоестественно…»
Последние фразы отозвались вполне реальным пощипыванием, покалыванием спины, и Эмиль вышел из прострации. Он снова сел.
– Нет действий, нет тебя, нет пути, – повторил он пришедшие слова и добавил, – а еще: нет понимания того, что от тебя требуется.
– Это хорошо, что ты вернулся, Илистрат, – услышал Эмиль знакомый голос и обернулся на него, – твоя мозаика до сих пор не видится цельной картиной.
Эмиль покрутил головой по сторонам и никого не заметил: только дикобраз копошился в листьях, пытаясь что-то отыскать.
– Да, не повезло тебе, брат, хотя вряд ли ты догадываешься, что название твое созвучно дикому образу, – произнес он, обращаясь к единственному замеченному обитателю парка. Животное фыркнуло, встряхнулось, разметав вокруг листья и пыль, и в следующее мгновение перед Эмилем предстал странник в темно-серой с зеленовато-бурыми блестками одежде.
– Что, вернулся-таки, Илистрат? – продолжил он начатый разговор. – В саду излиянном некому было без тебя порядок наводить. Ты теперь огненностью дышишь, Образ и Слово Отца несешь собою, но в саду преодолений нет должных условий для проявления их огненности, хотя и Свет Образа тоже многое может дать.
Помнишь, когда родилось двумерное пространство, никто не знал, для чего оно родилось, пока не увидели все, что каждое качество получило возможность проявиться своим количеством, ма ссой на тер ритории. Но синтез этих двух начал – материя – не только позволил самой массе структурироваться, но и добавил степень свободы самому пространству, сделав его трехмерным. А каждое новое качество проявлялось своей новой, особой материей, каждое добавляло единицу мерности и повышало степень свободы. И увидели все, что значит полнота свободы синтезом качеств.
Вложил тогда Отец Омеги Свои в колыбель материнскую, и закрепил за ними свободу воли. А различные проявления этой воли поручил своим служителям, хранителям, поддерживать в активном состоянии. Вот, например, за волю преодолений отвечала богиня Ника, преображения – богиня Нада. Вообще-то, само слово Бог раскрывается, если его от буквы «О» читать, от Отца, от Огня. Бог – значит «об», соединенное с «ог» – Образ Огненный. Это по законам Слова Отца, и ты теперь можешь слышать звучание его.
Ты, Илистрат, выполнил свое обещание вернуться мастером. Я выполнил обещание дождаться тебя, хотя довелось мне для этого какое-то время животным быть, ибо те, кто решил восходить, ушли на воплощение человеками, а кто остался… Поэтому, если готов ты завершить исполнение обещанного – идем к перекрестку.
Эмиль видел в облике странника знакомые черты, но не мог припомнить ни их прежних встреч, ни тем более данных друг другу обещаний. И еще тревожило, что странник называл его Илистратом. Поэтому он всячески пытался оттянуть время какого-то неизвестного поворота событий, который может и должен произойти на перекрестке.
– Всякий раз ты предстаешь, странник, в ином свете, ином одеянии. Но я-то – теперь, скорее, философ, чем мастер, и, откровенно говоря, мало что помню из давних событий.
– Всё ты вспомнишь за перекрестком времени. А философ или мастер – разница не такая уж большая. Всё сводится к двуединому. Ведь два начала: Энергия Материи как Любовь Матери и Свет Пространства как Мудрость Сына в любом соединении дают одно и то же, что любовь с мудростью – философию, что материя с территорией, двумерным пространством – мастерство, что энергия, достигшая обители пространства света – просветление, пробуждение. Все это результат синтеза двух начал.
Перекресток времени
Странник отдал Эмилю пожелтевший лист, который всё время держал в руке, и на этом их диалог был завершён.
Они остановились на перекрестке, который можно было пройти только вдвоем. Эмиль и Странник подошли к нему с двух пространственно противоположных сторон. Когда прекратилось их движение в пространстве, началось движение во времени. Странник растворился в будущем, идя на воплощение человеком, Илистрат окунулся в прошлое…
…Шум в голове постепенно превратился в рыночное многоголосие, в котором слов много, но конкретно ничего разобрать было нельзя. Появились новые ощущения…
…Уловив на себе пристальный взгляд, Илистрат оторвался от текста и поднял голову. Ника очень редко прерывала его работу, но это всегда был знак необходимости преодоления очередного рубежа.
– На этот раз твое сознание проникло в далекое будущее. Не стоит так ускоряться. И не держи на столе столько излияний одновременно. Твой разум может повредиться от многоголосия, вернее, от активируемой этим многоголосием многомерности. Хотя, судя по тому, что взгляд твой ясен, видимо, я зря тревожусь. – Ника положила на стол охапку листьев взамен растаявших и произнесла таинственно и уверенно.
– Зато теперь ты готов к этому, – сделав ударение на последнем слове.
Илистрат тоже ощутил произошедшие перемены, но посчитал их результатом пристального внимания к нему Ники. И еще: ему открылось, наконец, одно из таинств: пришло понимание, почему всякий, к кому прикасалась Ника, получал окрылённость. Илистрат увидел те звёздные слои пространства, в которых она была крылата…
Пристальный взгляд богини заставил его застыть, но в следующее мгновение уже, когда она исчезла, Илистрат почувствовал такой прилив сил, что, казалось, готов работать вечность. Впервые он не задался вопросом: «Действительно ли только что видел Нику?», а рьяно принялся за порученное дело.
Чистильщик отправил всю охапку в ящик стола. Он вдруг что-то вспомнил, и его рука медленно опустилась в карман тоги. На стол лег пожелтевший лист, не из тех, что принесла Ника, а тот, что ему оставил странник в темно-сером.
«Брат мой Никаин, благоволением судьбы пребываю теперь в благодати. Ибо принял я на себя ответственность, и распутие нерешительности преобразилось в перекресток времени. Ступив на тот перекресток, повстречал я странника в серебристом одеянии, и открылись свету очи мои, и наполнились слухом уши мои, и разверзлись словом уста мои, и теперь не вопрошаю, но проникаюсь во многое, на что обращается внимание мое. И зародилась во мне воля преодоления. Не буду утомлять тебя пересказом всего, что поведал мне странник, потому как проживанием многих жизней пронеслось для меня повествование то. Одно лишь хочу сказать: если окажется на пути твоем Плотник, прислушайся к советам его, ибо Плотники наделены волей преодоления оков плоти. Они оплот и плоть преодоления, оплот и плоть Ники, и только ради них трудятся вестники, возвещая о том неведающим, и только ради них трудятся советники, являя советы свои нуждающимся в них. И только им проложить путь выдвигаются вперед всадники, и только…»
Илистрат отложил в сторону лист, устремляя вдаль взгляд провидения своего. И увидел тех всадников, которых некогда видел Иоанн, увидел, как брат его Никаин подошел с вопросами к Плотнику (значит, дошло до него послание сие!), и прослезился, ибо оттаяла душа его, и капля со щеки упала на лист, и исчез тот...
Илистрат очнулся от видения и достал из ящика стола первый попавшийся лист.
…И предстал сквозь пелену времени Иоанн, в застывшем взгляде которого отразились четыре животных, четыре подобия без образа. Одно было подобно льву, другое подобно тельцу, третье подобно человеку и четвертое подобно орлу…Немой вопрос требовал пояснения, и Илистрат провел рукой по листу, выпрямляя его и проявляя невидимое:
«Преодоление животности стоит многого. И подобны эти четыре выходцам из четырех глобусов, и различны их качества в отдельности, но животность всех объединяет, ибо природна она, материальна: от природы, от матери. А дверь к преодолению ее только в одном из них – в человеке, ибо Образ он получить может, тот, по которому создан. Находится эта дверь в центре груди его в точке Хум, и стоит Печать на ней Того, Кто ее поставил. И закрыта она до времени, пока пространство не наполнится соответствующими условиями. Но через нее же, через эту дверь, новые условия и прийти должны на смену старым. Где же выход? – Илистрат задумался, и взгляд его стал глубже. – Стяжанием Образа Отца печать вскрывается, и перетекание условий возможным становится, и пространство внешнее преображается в отражении преображения внутреннего. И ключом это будет к деянию каждого устремившегося. – Илистрат вновь направил свой взгляд в иное, и лист, насытившись иным, растворился в нем…
Еще один лист из ящика стола доверился рукам Илистрата, и он расправил его, и смятение увидел в глазах Соломона, которое появилось, когда завершил тот очередной текст:
«Светлый взгляд радует сердце, добрая весть утучняет кости. Ухо, внимательное к учению жизни, пребывает среди мудрых. Отвергающий наставления не радеет о душе своей, а кто внимает обличению, тот приобретает разум. Страх Господень научает мудрости – и славе предшествует смирение».
– Смятение проникает лишь в душу того, кто допускает туда все без разбору и смешивает понятия, – продолжилИлистрат, посмотрел и размашисто добавил, будто из сердца, – учению Отца внимая и не только ухом, но и сердцем, и душою, и телом, можно пребывать в Мудрости Отца. А страх, или сердечный удар по-другому, оттого и бывает, что не в Мудрости, и не в Воле Отца человек пребывает, а плутает в глупых наставлениях таких же заблудших. –Илистрат немного помедлил и еще дописал, – чем больше Частей Отца стяжает человек, чем больше качеств Его явить собою может, тем больше он и о Душе своей радеет, и о других Отцом данных частях. Ответственность восхождению предшествует…
Второй лист насытился обновлением и растворился в пространстве. Налетевший ветер отвлек внимание усердного работника, и тот улыбнулся ему в ответ. Он вспомнил встречу со странником в темно-сером, потом дикобраза, потом, как лежал в листве. И вроде это был не он, а пытливый юноша из совсем другого времени.