***
Наши солдаты опять спустились к Ревелю. Эстонские газеты были заполнены сообщениями об их подвигах. Их завалили бутылками с шампанским, которые они радостно выпили на корабле, везущим их к берегам Рейха.
Что касается меня, я был вызван к Гитлеру, где получил из его рук высокие награды, в том числе самую высокую в пехоте – «Золотой знак ближнего боя», которым награждали тех, кто лично участвовал в пятидесяти ближних боях, официально и по правилам зарегистрированных.
Я шел в самолет близ Тойлы, в прощальный раз посмотрев, как блестит заря на белой скале и бледно-голубых водах Финского залива. Под самолетом скользили бесконечные сосновые леса и грустные березняки с серебряным отливом, заросли дрока, здоровые менгиры и пастушьи хижины, затерянные в зелено-рыжей долине, деревянные черепицы нескольких одиноких ферм. Иногда большое коричневое пятно и металлический каркас напоминали о советских истребителях, наш самолет прыгал, как гончая собака через холмы на бреющем полете.
Затем была Рига, самолет фюрера, изгиб берегов Литвы, почти полностью занятой Советами, и, наконец, аэродром Генерального Штаба.
Наши убитые остались там, в глубине Балтики, чтобы навсегда сказать, что в трагической битве, которую Европа вела за свою жизнь, сыновья нашего народа полностью выполнили свой долг, ничего не прося и не ожидая взамен…
Нам не нужно было завоевывать там земли, никаких материальных интересов у нас там не было. Мы были не поняты многими, но мы были убежденные и счастливые.
Мы знали, что чистый и пылкий идеал есть прекрасное благо, за которое молодой мужчина с сильным сердцем должен уметь бороться и умирать.
VIII. АРДЕННСКИЙ КЛАПАН
В то время, как разворачивалось сражение за Эстонию, в августе и сентябре 1944 года весь Западный фронт сломался и рухнул. Мы слушали радиосводки с помощью наших маленьких полевых радиоприемников: сражение на берегах Сены, взятие Парижа, прорыв американских танков к Сомме и Реймсу… Затем дошло до Бельгии: Турне, Монс, Брюссель.
Каждый из наших солдат думал о своем очаге. Что стало с нашими семьями?
Затем был взят Льёж. Когда я прибыл к фюреру, союзники собирались в Голландии, в Эльзас-Лотарингии и перед городом Экс-ла-Шапель.
Тем не менее, я нашел всех в цветущем настроении. Гиммлер шутил за столом, интересовался всеми вопросами, заданными мне в течение десяти минут – ровно столько потребовалось ему, чтобы поглотить свое спартанское блюдо и несколько соленых кренделей с тмином, смоченных стаканом воды, выпитым залпом.
Заместитель фюрера Мартин Борман, упитанный, кругловатый, шумно спорил с генералом СС Зеппом Дитрихом, прибывшим самолетом с Западного фронта.
Твердо расставив сильные ноги, с медным, как грелка, лицом, Зепп долго распространялся о мощи англо-американцев и о разрушениях, причиненных союзниками. Но он не был особенно взволнован, шутил, попивал коньяк, каждый раз, как вздыхал, и ушел в свою комнатушку в пять часов утра, заботливо поддерживаемый четырьмя гигантами охраны.
Гиммлер готовил десяток новых дивизий Ваффен СС. Он доверил мне командование дивизией «Валлония» – 28-й дивизией СС, в которую, кроме нашей ударной бригады, войдут тысячи рексистов, убежавших от оккупации и бродивших по Рейху.
В общем, окружение Гитлера соглашалось с тем, что отступление на западе было ощутимым ударом, но в тишине и секрете готовился контрбросок.
Вечером Гиммлер удалился для своей обычной ночной работы, чтобы принять пятнадцать-двадцать человек, иногда ждавших аудиенции до утра. Тогда высшие офицеры вполголоса сообщили мне, какие сюрпризы подготовили новые армии. Они придерживались не проверенной информации. Царила атмосфера веры.
***
В частности, я был удивлен, видя, как за шесть месяцев Гитлер обрел свежую, новую энергию. Его походка была спокойной, уверенной, лицо – отдохнувшим, удивительной свежести. С начала войны он сильно поседел, его спина ссутулилась, но все его существо излучало жизнь, жизнь размеренную, дисциплинированную.
Он наградил меня, затем подвел к маленькому круглому столу. Он производил впечатление, что никакая забота – ни назойливая, ни срочная, – не волновала его. Ни одно слово разочарования не таило в себе и малейшего сомнения в конечной победе.
Он быстро завершил военные дела и перешел к вопросу буржуазного либерализма. Он с чудесной ясностью объяснил мне, почему падение буржуазного либерализма было неизбежным. Его взгляд сверкал хорошим настроением. Он страстно заговорил о будущем социализма. Его тщательно выбритое лицо дрожало. Его тонкие, правильные руки делали простые, но выразительные жесты – живые спутники оратора.
Эта дискуссия вселила в меня уверенность. Если Гитлера занимали социальные проблемы настолько, что он говорил о них целый час, жил ими, ясно излагал их, – то это говорило о том, что об остальном он был спокоен.
Тем не менее, на этой неделе дивизия, десантированная Черчиллем, пыталась вступить в Голландию близ Арнема…
В момент моего отъезда, как бы желая навсегда оставить более личное воспоминание, Гитлер взял мои руки в свои…
– Если бы у меня был сын, – медленно и с чувством сказал он мне, – я хотел бы, чтобы он был такой, как вы…
Я смотрел в его светлые глаза, такие чувствительные, с простым и светлым огнем. Он ушел под ели по дороге, усыпанной иголками и веточками. Я долго смотрел ему вслед…
Театральный трюк
В низменных и грязных деревнях под Ганновером худо-бедно устроили тысячи бельгийских беженцев, убежавших от англо-американских танков.
Я добился того, чтобы моя новая дивизия проводила боевое обучение в этой провинции Рейха с тем, чтобы каждый из наших солдат смог вне службы поддержать свою семью в изгнании.
Вдруг случился один театральный трюк. Я только что взял слово на завершении конгресса европейской прессы в Вене. Неделей раньше я встретил министра фон Риббентропа, который доверительно сказал мне таинственным тоном:
– Скоро будут изменения к лучшему.
Я подумал, что он шутит, потому что ни по чему не было заметно о грядущих изменениях положения. Я вспоминал, конечно, что мне объяснили два месяца назад в окружении фюрера. Но была уже зима, шел снег, приближалось Рождество. Что нового могло произойти? По возвращении из Вены я остановился в отеле «Адлон» в Берлине.
Вечером после ужина я встретил одного высшего чиновника из министерства иностранных дел. У него был сияющий вид.
– Вы не знаете? – спросил он у меня, – Мы в разгаре наступления!
– Наступление? Где это наступление?
– У вас же! В Бельгии! Наши войска уже в центре Арденн!
***
На следующий день официальные круги в Берлине ликовали. Появились невероятные уточнения: Льёж отбит! Восемь тысяч новых немецких самолетов участвовали в наступлении.
Мне доставили телеграмму от Гиммлера: это был приказ немедленно отправиться в Бельгию с моей дивизией. Мы переходили под тактическое подчинение к генералу Моделю, командовавшему наступлением и генералу Ваффен СС Зеппу Дитриху, командовавшему группой армий.
Формально нам было запрещено участвовать в боях на нашей территории. Мы отправились на фронт, чтобы помочь избежать ошибок немецкой оккупации 1940-1944 годов: это были валлонцы и фламандцы, которые реорганизуют Бельгию!
Я проехал в машине всю ночь. Грузовики, прибывшие из Ганновера, утром загрузили первую партию солдат, они незамедлительно должны были сопровождать меня к границе, остальная часть дивизии проследует скорыми поездами.
Наши беженцы подбегали к порогам дверей, плача от счастья при мысли вскоре вернуться в свою страну… Несчастные люди, в каких условиях увидят они ее через шесть месяцев!
На рассвете мы проехали Кёльн.
Рождество в Бельгии
Кёльн в декабре 1944 года представлял собой груду развалин. Я встретил гауляйтера Грохе в бункере, сооруженном на выходе из пригородов, в парке со срубленными деревьями, распиленными и изрубленными.
Оптимизма у этих подземных обитателей было меньше, чем в Берлине на Вильгельмштрассе.
– Англо-американцы? Но они же в тридцати двух километрах отсюда!
И это было точно! Карман, выступ союзников у Экс-ла-Шапель протянулся на несколько лье к западу от Рейна. Гауляйтер верил реальности. Один новый удар по его сектору, и танки янки спокойно могли оказаться перед его маленькой бетонной лестницей!
Каждый помещает на порог своего жилища порог всего мира. Тем не менее, если джипы союзников 24 декабря 1944 года находились в тридцати минутах на северо-западе от кёльнского собора, было бесспорно, что в тот же момент на западе и юго-западе Рейнской области англичане и американцы бросятся галопом на Маас и Семуа.
Гауляйтер указал нам, где находится, почти у кромки бельгийской границы, КП генерала Дитриха. С волнением в сердце, мы тронулись.
Редко, короткими вспышками, показывалось солнце. Мы слышали рокот английских «Типфлигеров», но защищенные закрытым небом, смогли быстро переброситься к юго-западу.
Мы дошли до холмов Эйпена. Дорога скользила вглубь очаровательной долины. Городки с их старыми домами вдоль ручья, средневековыми оградами, массивными дверьми, сторожевыми башнями были еще относительно нетронутыми. Маленькие городские площади, зажатые между домиков с длинными вывесками, были облагорожены ратушами с приземистыми аркадами и широкими точеными камнями.
В глубине долины блестели фиолетовые крыши и голубые колокольни, что говорило о солнце и черепице. Снег на полях был чистым и блестящим. На каждой доминирующей высотке были наши очень мощные орудия.
Мы были под приятным впечатлением: колонны грузовиков продвигались без помех. В четыре часа дня мы прибыли к Зеппу Дитриху. Он возвратился из экспедиционной поездки.
Зепп совсем не подтвердил мне ложные обнадеживающие известия, кружившие над Берлином, как листья по ветру. Льёж отнюдь не был отбит. Но немецкие танки дошли до Либрамона и Сент-Юбера. Они захватили Ла-Рош и Марш. Далеко уже за этими городами, перейдя Арденны, они находились в нескольких километрах от Намюра и Динана. За три дня был полностью пройден Арденнский массив. Урт прошли без боя. Наступление в направление реки Маас было таким же стремительным, как в мае 1940 года.
***
Я спал в холодном, заледенелом доме, над которым постоянно с мрачным воем проносились длинные краснохвостые кометы немецких Фау. Сильно морозило.
В десять часов утра я был на церковной Рождественской службе. Мы вышли из собора, все перемешавшись: старые крестьяне, солдаты с мечтательным видом, малыши с красными носами.
Мы едва успели броситься в снег: англо-американские истребители кружили вокруг церкви. Бомбардировщики бороздили небо, оставляя длинные белые полосы, скрещивавшиеся, как лыжные следы. Бомбы падали на убогие крестьянские хижины, на людей. Горели фермы. Оттуда спасали, выводили женщин, девочек, желтых от штукатурки, со следами крови, обсыпанной пылью.
Только что началась контратака союзников, не на земле, но в воздухе. В течение десяти дней нам предстояло узнать одно и тоже королевское солнце с рассвета до ночи. И также ночи были сказочно прозрачны, они четко вырисовывали в долине каждую стену, каждую хижину, светлые кубики с четкой линией гребня, такие же белые, как свежее белье, что сушилось на солнце.
Солнце будет более убийственным для немцев, чем две тысячи танков, шедших в наступление. Благодаря этому солнцу тысячи союзных самолетов смогли систематически разносить дороги, деревни, перекрестки и зенитки, старавшиеся оградить небо.
***
КП Зеппа Дитриха переместился на Рождество между Мальмеди и Сен-Витом. Мы тоже тронулись в путь. Прошло всего несколько часов с восхода солнца, а разрушений было уже не счесть.
Конечно, большинство бомб падало рядом с целью, вырывая бессмысленные огромные воронки, серые в снегу полей. Они валили целые ряды елей. Тем не менее, падало столько бомб, что все же сотни попадали, куда хотели. Горели автомашины, зияющие дыры возникали на горных дорогах. Дома складывались гармошкой и полностью преграждали путь.
Эти бомбардировки не были неожиданностью, поэтому большие группы русских и итальянских пленных были подтянуты ко всем критическим точкам. Они быстро разбирали завалы, заполняли воронки, впадины. Но для этого нужно было время. Целые колонны транспорта останавливались. Английские самолеты пикировали на них, поджигали многие грузовики, что создавало дополнительные трудности. С этого дня было уже ясно, что транспорт будет в затруднении.
Я использовал большой командный автомобиль. Он был с исключительно мощным мотором, ползал, как танк, через все преграды, но глотал свои семьдесят литров горючего на сто километров.
Я потерял как-то пять минут, чтобы путем переговоров достать канистру горючего на одном перевалочном пункте. Эта канистра спасла мне жизнь. Без нее я бы оказался в Сен-Вите как раз в тот момент, когда город взлетел на воздух.
Мне оставалось около трехсот метров от этого городка. Я выехал из леса и спускался по большому склону серпантином, когда увидел в воздухе эскадрилью союзников.
Было примерно шестнадцать тридцать.
Это было зрелище конца света. Едва были сделаны первые выстрелы зениток, как вдруг целая улица взлетела в небо. Ни одного дома не осталось, ни снопов обломков.
Но целая улица, прямо в небо! Она поднялась одним махом на высоту в десять метров, затем рухнула с ужасным грохотом.
В течение двадцати минут эскадрильи сменяли одна другую. Люди, маленькие синие точки в снегу, носились вдалеке среди полей. Затем сильный грохот авиамоторов удалился к солнцу, освещавшему на западе верхушки елей.
Город был уничтожен.
Были видны ступни, головы, женские или солдатские туловища, торчащие из нагромождения рухнувших балок. Улицы были на уровне земли, как рухнувшие от щелчка пальцем карточные домики.
Нам удалось перепилить несколько толстых деревьев, перекрывших дорогу. Вскоре наши усилия оказались напрасными. Все вокруг рухнуло, проезд был невозможен для всех и всего. Мой вездеход встал, как и другие.
Эти двадцать минут принесли такие разрушения, что населенный пункт Сен-Вит в течение всего наступления станет непроходимым.
***
Мы попытались обойти эти апокалипсические развалины по полям. Моя машина валила изгороди, буксовала в снегу. Я добрался до одной траншеи на западном хребте от Сен-Вита. Там лежала шеренга убитых американцев. Они были точно выложены в ряд. Они сохранили здоровый кирпичный цвет лиц хорошо питавшихся парней, напоенных свежим воздухом. Их накрыли очереди из танков. У двоих лица были плоскими, как конверт, но эти лица, лишенные выпуклости, сохранили выражение впечатляющего благородства.
В траншее не было пустого места. Каждый из этих ребят остался на своем посту, не смотря на волну из пятидесяти или ста танков, поднявшихся к ним по склону и след гусениц которых можно было проследить на толстом слое снега.
Мы хотели добраться до северного выхода из Сен-Вита и вступить на дорогу в Мальмеди, но все выходы были непроезжими.
Полевая жандармерия была перегружена, не знала куда, на какой побочный, окольный путь направить блокированные колонны. Мы всю ночь пробирались по лесным дорогам, забитым укрывшимися там грузовиками.
Только к рассвету мы подошли приблизительно на восемь километров от Сен-Вита к одному хутору, затерянному в долине. Маленькая церковь на холме была окружена простыми могилами крестьян со скульптурами Христа из черепицы. Северный фронт был совсем близко, мы слышали яростную канонаду артиллерии. Ночью к опушке леса подтянулись американские пушки.
Зепп Дитрих располагался в белом домике, одиноко стоявшем в верхней части городка. Я познакомился там с генералом Моделем. Это был пожилой, низкорослый мужчина, розовощекий, с хитринкой в глазах. О его храбрости ходили легенды. В 1945 году он покончил самоубийством, чтобы не видеть разгрома своей Родины.
Сопротивление врагу на севере от Мальмеди до Моншау было упорным: знаменитый полковник Скорцени, освободивший и увезший на самолете Муссолини в сентябре 1943 года, попытался проникнуть в Мальмеди неожиданно, с несколькими сотнями людей, которых он сам готовил. В этой заварухе он потерял много своих солдат, но добился победы и был ранен. Его лоб пересекала царапина. Заплывший глаз еще более добавлял мрачности его испещренному шрамами лицу.
***
День и ночь неустанно выли Фау-1, пронося по небу свои длинные огненные розовые хвосты. Один из них два раза описал круг над деревней, затем уткнулся носом в соседнее поле.
По картам за три дня положение не намного изменилось. Это были опять одни и теже названия: Бастонь, Сен-Юбер, Марш, Динан, Сине.
Немецкий план был обширным: он смог бы на несколько месяцев серьезно изменить положение на западе.
Маневр был, так сказать, в три этапа. Стояла задача не только пробиваться к реке Маас или Северному морю. Это была одна из просчитываемых операций. Второй этап операции имел целью обойти и окружить союзников, находившихся на востоке Льёжа, на плацдарме Экс-ла-Шапель. Это должна была быть работа Зеппа Дитриха, силы которого были дислоцированы на севере от Арденн. Третий этап операции состоял в том, чтобы оттянуть и сократить силы союзников в Эльзасе.
Там тоже немецкий фронт был готов к атаке. Гиммлер лично находился на Рейне, ожидая успеха прорыва при Льёже и Седане, чтобы повторить маневр 1940 года на линии Мажино.
Натиск в направлении Льёжа (операция номер два) поначалу не имел серьезных успехов. Дорога Льёж-Экс-ла-Шапель держалась. Поэтому силы Зеппа Дитриха собирались повторить операцию выше по течению Мааса. Реку надо было форсировать при Юи. Только после этого развернется настоящее сражение, которое отрежет от своих тылов двести тысяч англо-американцев в районе Экс-ла-Шапель и окружит их вместе с техникой.
Зепп Дитрих показал мне на карте пространство Тронгерен-Синт-Трёйден на северо-западе Льёжа, затем с горящим взором он положил большой палец на название Экс-ла-Шапель, священный город империи.
В тот же вечер ударные дивизии Ваффен СС просочатся к северо-западу и выстроятся в линии на высотах Барво и Льернё. КП Зеппа Дитриха расположился на мельнице в одном поселке, расположенном на второстепенной дороге между Уффализ и Ла-Рош.
***
Мы присутствовали на матче, как трепещущие от волнения зрители. Мы прошли через наши красивые арденнские деревни с совершенно белыми фермами, на стенах которых можно еще было прочитать написанные нами в дни великих политических сражений буквы: «REX».
Мы спустились до деревни Штайнбах в нескольких километрах к северо-востоку от Уффализа. Там был старинный пустой холодный замок. Мы остановили возле него нашу маленькую колонну. Арденнские крестьяне вышли из домов, вышли нам навстречу с трогательной теплотой, добросердечностью. Каждый вспоминал моих деда и бабушку, живших здесь, вспоминали речи, что я говорил. Они угостили нас едой в своих низких фермах, освещенных старыми керосиновыми лампами. Жареный картофель с салом дымился на красивых тарелках, разрисованных цветами, все как в детстве.
Эти суровые и благородные лица, несущие на себе отпечаток крестьянского труда, были любимыми мною лицами. Мы дышали полной грудью, наши души лучились. В протопленных фермах, полных таинственного мрака, у огня мы опять с теплотой вкушали общение с нашей землей, с людьми из нашего народа…
Потерянные дороги
Чудесное солнце продолжало ласкать своими золотистыми лучами белые долины, большие рыжие, фиолетовые и голубые леса, взбиравшиеся по склонам. Со все более яростным постоянством союзническая авиация пропахивала каждую проселочную дорогу, каждое узкое перепутье, перекрестки дорог.
Сотни бомбардировщиков искрились в воздухе, как стаи голавлей. Немецкой армии удался невиданный прорыв, но она не смогла захватить ни одну из двух главных связующих дорог север-юг: дорогу Экс-ла-Шапель до Льёжа и дорогу от Трев до Арлона.
Девятьсот танков и триста тысяч солдат, принявших участие в немецком наступлении, двинулись по второстепенным дорогам, довольно медленным для транспорта. Эти были изрыты гусеницами танков, а потом покрылись толстым слоем снега. Прохождение войск по маленьким деревням было малоэффективным и немобильным: существовало много крутых поворотов между домиками, стоявшими почти вплотную друг к другу. Тысячи бомб падали на эти дороги, разрушая их повсеместно. Потом эти деревни и прелестные маленькие городки взлетели на воздух.
Уффализ, остававшийся абсолютно целым в глубине своей глубокой долины между суровыми, крутыми скалами, на берегу поющей реки, дважды подвергся массированной атаке. После первого штурма по главной улице еще можно было проехать. Дома зияли окнами без стекол, но дорогу быстро освободили от обломков. На другое утро вернулась авиация союзников и учинила тотальный разбой. Дорога, спускавшаяся с восточной стороны, делая изгиб очень высоко над долиной, была буквально оторвана и висела над пропастью.
В глубине долины у одного одинокого домика, окруженного невероятными воронками, крыша была покрыта слоем земли, как сад. Ели стали серыми и грязными. Уффализ был буквально ламинирован. Проход через него был больше невозможен.
В Ла-Роше отступавшие американцы оставили целым мост; самолеты союзников вернулись потом, чтобы исправить это маленькое упущение. Они превратили своими бомбами очаровательный городок в чудовищную груду развалин, под которыми лежали убитые мирные жители.
Арденны были отутюжены за несколько дней. Трагедии не удалось избежать ни одному населенному пункту, ни одному перекрестку.
Это был ужасный способ ведения войны за счет женщин и детей, раздавленных в подвалах, но средство, беспощадно использованное англо-американцами, быстро оказалось решающим: через неделю все дороги, использовавшиеся для прохода колонн Рейха, стали практически непроходимыми.
Пришлось идти на авантюры, проводить огромные колонны снабжения, боеприпасов и горючего по лесным дорогам дровосеков, дорогам узким, где грузовики буксовали в снегу, создавая бесконечные пробки. За целую ночь колонны проходили пять-шесть километров.
Битва в Арденнах была проиграна немцами не только на подходах к Маасу и в Бастоне, но в этих ельниках и в этих буковых лесах, где вдоль невероятных дорожных путей останавливались тысячи машин, опасно свешиваясь на вершинах откосов.
Армия только тогда побеждает, когда за ней быстро и регулярно следует обоз с вооружением, едой, боеприпасами и горючим.
***
Первый облом, с самого начала проиллюстрировавший эту элементарную истину, произошел тогда, когда танки, двинувшие на Динан, способные легко взять город, были вынуждены остановиться в деревне Сэл, в восьми километрах от Мааса, и не потому, что, как смеха ради говорят, их остановила очкастая мегера, но потому, что полностью не хватило горючего. Немецкие экипажи ждали два дня, их радиопередатчики безрезультатно передавали сообщение за сообщением. Ни капли горючего не прибыло к месту. Чтобы покончить со всем этим, им пришлось поджечь свои прекрасные танки.
Положение с каждым днем становилось все серьезнее. Надо бы было воспользоваться эффектом неожиданности, как это сделал Роммель в 1940 году. Плод созрел, все было готово. Тылы союзников были пусты, не было никакой преграды, только перемахнуть Арденны.
Но горючего не подвозили, хотя на границе его было в избытке: недалеко от Сен-Вита находились склады, где были многие миллионы литров! Дивизии, устремившись и победоносно пройдя определенный путь, оказались изолированными и лишенными горючего, потому что ослепительное солнце затопило с утра до вечера Арденны на десять дней, позволив огромному воздушному флоту американских бомбардировщиков неукротимо разнести в пух и прах все узловые коммуникации.
Чтобы выйти из положения, немцам было достаточно, как это часто бывает в туманных Арденнах, десяти дней тумана. Продовольствие, боеприпасы, миллионы литров горючего прошли бы к месту. Но удача оставила Рейх, и августовское солнце не покинуло снежные пейзажи декабря.
***
Даже сообщение, взаимодействие посредством эстафет, связных и отдельного транспорта днем стали невозможными. Едва кто-то появлялся на дороге, как «Типфлигеры» пикировали вниз. Они бороздили парой, затем еще пара, затем еще две другие замыкали группу. Они контролировали каждый километр дороги. Дороги были отмечены сгоревшими грузовиками и легковыми машинами, это было ужасное зрелище.
Находясь много дней без вестей от германского командования, я попытался добраться по дороге до КП генерала Дитриха. Едва я успел полюбоваться бело-коричнево-голубой панорамой Арденнского плато, как на полдороге между Уффализом и Ла-Барак-Фретер один «Типфлигер» бросился на нас, пролетев почти над головами. Две пули толщиной с большой палец пробили мотор, третья стукнула меня по каске, пройдя точно между моими ребрами и левой рукой. Один грузовик, встретившийся нам, сделал безумный пируэт в кювет и превратился в настоящий факел.
Мы смогли вытащить из этого костра одного более-менее невредимого солдата. Другие, придавленные под машиной, сгорали заживо. Было видно, как подпаливаются их ноги. На протяжении четверти часа самолеты заходили на нас непрерывно, с отменным азартом, каждый раз посылая нам в упор зажигательные очереди. Вдоль всех дорог это была одна и таже охота на человека и машину.
Дни ожидания
Мы провели новогоднюю ночь среди наших арденнцев из Штайнбаха. Повсюду наши солдаты были как члены семьи. Крестьяне звали их по именам, они вместе делали рагу из различных сортов мяса с каштанами и репой.
Эти славные люди просили только одного: мира. Пусть им позволят работать! Пусть с ними не говорят больше о политике. Быть спокойными у себя дома, заниматься своей семьей, своим домашним скотом, своими полями!
Они, конечно, были правы и только повторяли на своем мягком тягучем наречии желания крестьян поэта Вергилия.
Я поел у них вафли в сочельник. В полночь люди обнялись, поцеловались запросто, эти смуглые от солнца крестьяне и женщины с пушком усов на лицах.
У меня даже защемило сердце. Я смотрел, как пели мои товарищи. Но я думал и о снегах, среди которых на подходах к Бастони, вдоль Урта, в лесах Льернё и Ставелота сражались наши солдаты. Я думал о разорванной Арденне, горевшей в бело-розовой ночи…
Куда приведет нас этот Новый год?
***
На следующий день мы должны были передать наш ледяной замок под полевой госпиталь, не знавший, где укрыться, и разместивший здесь, в мрачных залах, раненых, прибывавших из сектора у Бастони. Мы отошли на три километра оттуда, в одну богатую деревню под названием Лимерле. Теоретически я должен был бы взять в руки административную реорганизацию этих районов. Главнокомандующий военными операциями маршал Модель только что официально, письменно передал мне полную политическую власть на бельгийской территории, отвоеванной у союзников.
Но повсюду все представители гражданских властей сбежали, кюре сделали тоже самое. Терроризированные англо-американскими бомбежками семьи с начала января выживали, как могли, чаще всего зарывшись вглубь подвалов. Не время было лезть с декретами и реформировать Конституцию!
Я ограничился тем, что дал жителям Лимерле и Штайнбаха молитвенное утешение: наш полковой священник СС из аббатства святого Траписта Форж-ле-Шиме Р.П. Штокман сопровождал нас. Не взирая на самолеты врага, колокольни деревенских церквей отзвонили, чтобы созвать гражданских и солдат в лоно любви, к Божьему алтарю мира и милосердия.
***
Я послал по всем направлениям связных, чтобы получить сведения о ситуации в коммунах, освободить заключенных товарищей, собрать коллегии журнала «Монитор» и газет.
Рассказы наших освобожденных товарищей леденили кровь. Они описывали нам дикое обращение, которому подвергались по всей Бельгии тысячи мужчин и женщин, заключенных в ужасных условиях. Их унижали, пытали, оскорбляли, над ними издевались, даже убивали, потому что они исповедовали идеи, отличные от тех, что были в сентябре 1944 года.
Газеты Брюсселя, Льёжа, Арлона, которые приносили нам наши эмиссары, представляли собой исключительно ненавистнические и яростные воззвания к животным инстинктам толпы. Они кормили своих читателей бесконечными списками наших славных парней, заключенных в камеры политических победителей за то, что когда-то разделяли наши взгляды или подписывались на наши газеты. Толпами, приблизительно в сто тысяч человек, их бросили в тюрьмы, в казармы, подвергая насилию бешеных надсмотрщиков. Около полумиллиона бельгийцев было вытеснены, изгнаны из своей нации.
Самое волнительное зрелище мы увидели, когда прибыли человек пятнадцать детей, убежавших из исправительной тюрьмы города Сент-Юбер. Этот исправительный дом для преступников и малолетних ущербных имел мрачную репутацию в Арденнах. Тем не менее, туда по безумию и наглости заперли некоторое число детей из семей рексистов. Отцы и матери были брошены в тюрьмы, детей вырвали из семейной среды и относились к ним как к умственно отсталым, смешав их с ненормальными малолетками, съедаемыми самыми худшими пороками!