Все мои окна выходили во двор. Из спальни были видны мусорные баки и
пожарная лестница, из гостиной - глухая кирпичная стена, заляпанная грязью.
Моя гостиная (собственно, это была не комната, а только полкомнаты, вторая
половина, голая и необжитая, служила спальней) была обшита панелями того
благородного пепельно-зеленого оттенка, который приобретается только после
пятидесяти лет постепенного выцветания. Эту квартирку я до отказа набил
мебелью, викторианскими и восточными безделушками, разнообразными мелкими
objets d'art {Произведениями искусства (фр.).}, диванными подушечками,
инкрустированными подносами, бархатными скатертями, даже салфеточками, даже
кружевами. Я не коллекционирую, я просто накапливаю. Кроме того, я
скрупулезно аккуратен, хотя и мирюсь с пылью. Темное уютное логово - вот что
такое была моя квартира, один усложненный интерьер и ничего снаружи. Только
за порогом парадного, которое еще не было входом в мою квартиру, можно,
задрав голову, увидеть над крышами кусок неба и уходящую ввысь нагую башню
Почтамта.
Вот как получилось, что я отложил свой отъезд. Что, если бы я этого не
сделал? Я собирался скрыться на все лето, хотя места этого я никогда не
видел и снял дом заочно. Арнольду я не сказал, куда еду. Я напустил
таинственности. Почему, интересно бы знать? Из какой-то скрытой
недоброжелательности? Неизвестное всегда представляется значительнее, чем
оно есть на самом деле. Я сказал ему твердо и уклончиво, что буду
путешествовать за границей и не могу дать определенного адреса. Зачем эта
ложь? Вероятно, отчасти из желания удивить его. Всем было известно, что я
никогда никуда не езжу. Наверно, я решил, что мне пора удивить Арнольда. Не
сообщил я о предстоящем отъезде и своей сестре Присцилле. В этом как раз не
было ничего странного. Она жила в Бристоле с мужем, который был мне
решительно несимпатичен. Что, если бы я успел уйти из дому до того, как
постучался Фрэнсис Марло? Что, если бы к остановке успел подойти трамвай и
увезти Гаврилу Принципа {Человек, убивший летом 1914 г. австрийского
эрцгерцога Фердинанда, что послужило толчком для начала первой мировой
войны.}, прежде чем автомобиль эрцгерцога выехал из-за угла?
Я снова уложил чемоданы и сунул в карман, чтобы перечитать в поезде,
третий вариант моей рецензии на последний роман Арнольда. Плодовитый и
популярный романист Арнольд Баффин, выпускающий по книге в год, никогда
надолго не исчезает из поля зрения публики. У меня с ним расхождения по
вопросу о его творчестве. Бывает, что близкие друзья соглашаются между собой
о том, что в чем-то важном они не согласны, и эту область обходят молчанием.
Так какое-то время было и у нас. Художники - обидчивый народ. Однако,
проглядев последнюю книгу Арнольда, я нашел в ней кое-какие похвальные, на
мой взгляд, черты и поэтому согласился написать рецензию в воскресную
газету. С рецензиями я выступаю редко, ко мне редко обращаются. Но тут я
подумал, что мне представляется случай частично загладить обиду, которую,
возможно, я причинил Арнольду своим прежним критическим отношением. Однако,
перечитав роман внимательнее, я убедился, что он не нравится мне точно так
же, как и его многочисленные confreres {Собратья (фр.).}, и у меня вышла не
рецензия, а "генеральный разнос" творчества Арнольда. Что было делать? Мне
не хотелось подводить редактора: приятно иногда видеть свое имя в печати. И
потом, разве критик не должен высказываться прямо и без оглядки? С другой
стороны, Арнольд - мой старый друг.
И тут у входной двери - мое бессвязное повествование уже и так слишком
долго оттягивало этот миг - прозвенел звонок.
Посетитель, стоявший на пороге парадной двери моего дома, но еще за
порогом двери в мою квартиру, был мне незнаком. Кажется, он дрожал, то ли от
ветра, то ли от волнения или алкоголя. На нем был очень старый синий
макинтош и желтое скрученное кашне-удавку на шее. Он был толст (макинтош
явно не застегивался), невысок ростом, волосы густые и курчавые, давно не
стриженные, с проседью, лицо круглое, со слегка крючковатым носом, толстыми,
очень красными губами и удивительно близко посаженными глазами. Он походил,
как я потом подумал, на карикатурного медведя. Не на настоящего - у
настоящих медведей глаза, по-моему, расставлены широко, а вот на карикатурах
их рисуют с близко посаженными глазами - вероятно, для того, чтобы выразить
их свирепость и коварство. Мне его вид совсем не понравился. Я ощутил в нем
нечто подчеркнуто зловещее, хотя и не поддававшееся еще определению. Кроме
того, от него пахло.
Наверно, здесь уместно будет снова сделать небольшой перерыв в рассказе
и описать самого себя. Я высокого, шести с лишком футов, роста, худощав,
блондин, еще не облысел, прямые шелковистые волосы слегка поблекли. У меня
нервное, тонкое лицо с мягким, застенчивым выражением, тонкие губы и голубые
глаза. Очков я не ношу. И выгляжу значительно моложе своих лет..
Человек, источавший запах, сразу же с порога начал что-то очень быстро
говорить. Что именно, я не расслышал. Я слегка глуховат.
- Простите, я не понял, чего вы хотите, говорите, пожалуйста, громче, я
вас не слышу.
- Она вернулась, - разобрал я его ответ.
- Что? Кто вернулся? Я вас не понимаю.
- Кристиан вернулась. Он умер. А она вернулась.
- _Кристиан_.
Это было имя моей бывшей жены, и его уже много лет не произносили в
моем присутствии.
Я отпустил ручку двери, и человек, говоривший со мной с порога
парадного, - теперь я уже узнал его, - проскользнул, вернее, пронырнул в
квартиру. Я возвратился в гостиную, он последовал за мною.
- Вы меня не помните?
- Помню.
- Я же Фрэнсис Марло, ваш шурин.
- Да, да, как же.
- То есть бывший, разумеется. Я подумал, что надо вам сообщить. Она
овдовела, он оставил ей все, она вернулась в Лондон, в ваш старый дом...
- Она вас послала?
- К вам? Нет, не совсем, но...
- Послала или нет?
- Ну нет. Я узнал от адвоката. Понимаете, она расположилась в вашем
старом доме!
- Вам незачем было приходить...
- Значит, она сама вам написала? Я так и думал, что она, наверно,
напишет.
- Разумеется, она мне не писала!
- Я подумал, вы, конечно, захотите с ней увидеться...
- Я совершенно не хочу с ней видеться. Меньше всего я хотел бы
увидеться с ней. И слышать о ней у меня также нет ни малейшего желания.
Не буду здесь описывать мой брак. Некоторое представление о нем,
безусловно, должно будет сложиться впоследствии. В настоящее же время
интерес представляет лишь его общая природа, без каких-либо деталей. Этот
брак был неудачен. Сперва я видел в ней дарительницу жизни. Потом -
дарительницу смерти. Бывают такие женщины. Они заражают вас энергией,
которая как будто открывает перед вами мир; а потом вдруг в один прекрасный
день обнаруживается, что вас пожирают живьем. Те, кто, как я, испытал это,
поймут, о чем я говорю. Возможно, что я холостяк по натуре. Несомненно, что
Кристиан по натуре кокетка. Откровенная глупости может быть по-своему
неотразима в женщине. Я, во всяком случае, не остался равнодушен. Как
женщина она была, по-видимому, довольно привлекательна. Люди считали, что
мне сильно повезло. Она привнесла в жизнь то, что я больше всего ненавижу, -
беспорядок. Устраивала сцены. Кончилось тем, что я ее возненавидел. Пять лет
такого брака убедили нас обоих в совершенной невозможности продолжать так и
дальше. Сразу же после нашего развода Кристиан вышла за богатого
малограмотного американца по фамилии Эвендейл, поселилась в Иллинойсе и для
меня исчезла из жизни навеки.
Может ли что-нибудь сравниться с мутным, гнетущим ощущением, которое
остается от неудавшегося брака? А с ненавистью, которую испытываешь к
бывшему супругу или супруге? (Как смеют они быть счастливыми?) Не верю тем,
кто в этой связи толкует о "дружеских отношениях". Я сам годы прожил с
постоянным чувством, что все замарано, испорчено, на душе от этого
становилось иногда так скучно, так уныло. Я не мог освободиться из-под
власти этой женщины. Здесь не было ничего общего с любовью. Кто испытал
такую зависимость, поймет. Есть люди, которые от природы являются
"уничижителями", "принизителями" других. Наверно, всякий человек кого-нибудь
унижает. Иначе надо быть святым. Но большинство знакомых, благополучно
уходят из нашего сознания, как только мы перестаем их видеть. С глаз долой -
из сердца вон, такова хартия человеческого выживания. Но к Кристиан это не
относилось, она была вездесуща: душа ее была ненасытна, мысли разъедали на
любом расстоянии, словно губительные лучи, пронизывающие пространство и
время. Брошенные ею фразы застревали в памяти, от них некуда было деться. В
конце концов только добрая старая Америка излечила меня от нее. Я отправил
ее со скучным мужем в скучный и очень отдаленный город и смог наконец
считать ее умершей. Какое облегчение. Другое дело Фрэнсис Марло. Ни сам он,
ни его мысли никогда не имели для меня значения, да и ни для кого другого,
насколько я знал, тоже. Он был младшим братом Кристиан, и она обращалась с
ним презрительно-терпимо. Он никогда не был женат. После затянувшегося
учения он окончил курс с дипломом врача, но вскоре был его лишен за какие-то
махинации с наркотиками. Позже я с отвращением узнал, что он завел себе
практику в качестве самозваного "психоаналитика". Еще позже я слышал, что он
пьет. Если бы мне сообщили, что он покончил жизнь самоубийством, меня бы это
совсем не удивило и не встревожило. Новой встрече с ним я отнюдь не
обрадовался. Да он и стал почти неузнаваем. Прежде это был легконогий,
стройный фавн в ореоле белокурых волос. А теперь стал толстым, грубым,
краснолицым и жалким, чуть диковатым, с какой-то зловещинкой, быть может,
даже слегка безумным. Только глупым он как был, так и остался. Впрочем, в ту
минуту меня интересовал не мистер Фрэнсис Марло, а та убийственная новость,
которую он мне сообщил.
- Меня удивляет, что вы сочли нужным обратиться ко мне. Это
непростительная наглость. Я ничего не желаю знать о моей бывшей жене. С этим
покончено много лет назад.
- Не сердитесь на меня, - сказал Фрэнсис, поджимая свои красные губы
словно для поцелуя (привычка, которую я вспомнил с отвращением). - Ну,
пожалуйста, не сердитесь, Брэд.
- И не зовите меня "Брэд". Я опаздываю на поезд.
- Я не задержу вас, позвольте мне только объяснить - просто я думал...
да, да, я буду очень краток, только, пожалуйста, выслушайте меня, прошу вас,
умоляю... Понимаете, дело в том, что первым человеком, кого Крис захочет
увидеть в Лондоне, будете вы...
- Что?
- Она приедет прямо к вам, честное слово, я это чувствую.
- Вы что, совсем рехнулись? Разве вы не знаете... Я не собираюсь
обсуждать с вами... Никакие отношения здесь невозможны, с этим покончено
много лет назад.
- Да нет же, Брэд, понимаете...
- Не называйте меня "Брэд"!
- Хорошо, хорошо, Брэдли, виноват, только не сердитесь, ведь вы же
знаете Крис, вы для нее очень много значили, на самом деле значили гораздо
больше, чем старый Эванс, и она непременно придет к вам, хотя бы из одного
любопытства.
- Меня здесь не будет, - сказал я. Все это вдруг показалось мне очень
правдоподобным. В каждом есть, вероятно, глубоко запрятанная жилка
зловредности. У Кристиан ее, безусловно, было больше, чем у кого бы то ни
было. Эта женщина действительно могла явиться ко мне - из любопытства или
назло, - как кошки, говорят, нарочно прыгают на колени к тем, кто их терпеть
не может. В самом деле, любопытно посмотреть на того, кто некогда состоял с
тобою в браке, хочется убедиться, что этого человека мучит раскаяние и
разочарование. Хочется услышать о нем дурные вести. Позлорадствовать.
Кристиан наверняка потянет удостовериться, что я прозябаю в ничтожестве. А
Фрэнсис продолжал:
- Ей захочется покрасоваться: ведь она теперь богата, веселая вдова,
так сказать, и захочет покрасоваться перед старыми знакомыми, всякий бы на
ее месте захотел, так что не сомневайтесь, она выкопает вас из-под земли,
вот увидите, и...
- Меня это не интересует! - крикнул я. - Совершенно не интересует!
- Еще как интересует. Поверьте, Если я видел человека с
заинтересованным выражением лица, то это...
- У нее есть дети?
- Вот видите? Видите? Нет, нет у нее детей. И понимаете, Брэд, я всегда
вам симпатизировал, хотел с вами увидеться, я восхищаюсь вами, я читал вашу
книгу...
- Которую?
- Не помню названия. Замечательная книга. Может быть, вас удивляло, что
я не показывался...
- Нет!
- Понимаете, я очень застенчив. Думал, куда я полезу, мелкая сошка, а
теперь, с возвращением Кристиан... Дело в том, что я по уши в долгах,
вынужден постоянно менять адрес, а это... Ну вот, а Крис некоторое время
назад откупилась, так сказать, от меня, и я подумал, если вы с Крис теперь
снова будете вместе...
- То есть вы хотите, чтобы я был вашим заступником?
- Вроде того, вроде того.
- Ну и ну! - сказал я. - Уходите-ка отсюда, вот что. - Мысль, что я
буду вытягивать из Кристиан деньги для ее уголовника братца, показалась мне
чересчур дикой даже для Фрэнсиса.
- Видите ли, я так и сел, когда узнал, что она вернулась, я был
потрясен, ведь это меняет все, мне нужно было пойти и обговорить это с
кем-нибудь, просто по-человечески, естественно, я сразу подумал про вас -
послушайте, у вас в доме найдется что-нибудь выпить?
- Будьте добры, уйдите.
- Я чувствую, что она захочет вас увидеть, захочет произвести на вас
впечатление... Понимаете, мы с ней порвали, прекратили переписку, я все
время просил денег, и она в конце концов поручила адвокату заставить меня
замолчать... Но теперь можно будет начать как бы все сначала, если только вы
меня поддержите, замолвите словечко...
- Вы что, хотите, чтобы я сыграл роль вашего друга?
- Но ведь мы бы и в самом деле могли быть друзьями, Брэд... Дослушайте,
неужели у вас не найдется ничего выпить?
- Нет.
И тут зазвонил телефон.
- Будьте добры, уйдите, - сказал я. - И больше не приходите.
- Брэдли, имейте жалость...
- Вон!
Он стоял передо мною, и вид у него был до отвращения смиренный. Я
распахнул дверь гостиной и дверь на лестницу. Потом в передней я снял
телефонную трубку.
Раздался голос Арнольда Баффина. Он прозвучал спокойно, неторопливо:
"Брэдли, вы не могли бы сейчас приехать сюда? Я, кажется, убил Рейчел".
Я ответил сразу, тоже негромко, но с чувством:
- Не говорите глупостей, Арнольд. Слышите?
- Если можете, пожалуйста, приезжайте немедленно. - Его голос был как
дикторское объявление, записанное на пленку.
Я спросил:
- Врача вы не вызывали? Помолчав, он ответил:
- Нет.
- Так вызовите.
- Я... вам все объясню... Пожалуйста, если можно, приезжайте прямо
сейчас.
- Арнольд, - сказал я, - вы не могли убить ее. - Вы говорите чепуху.
Этого не может быть...
Короткое молчание.
- Не знаю. - Его голос был невыразителен, как бы спокоен, - несомненно,
вследствие пережитого потрясения.
- Что произошло?
- Брэдли, если можно...
- Хорошо, - сказал я. - Сейчас приеду. Возьму такси. - И я положил
трубку.
По-видимому, здесь уместно будет сообщить, что первым моим чувством,
когда я услышал сообщение Арнольда, была странная радость. Пусть читатель,
прежде чем провозгласить меня чудовищем бессердечия, заглянет в собственную
душу. Подобные реакции, в общем, не так уж ненормальны, по крайней мере,
почти простительны. Беды наших друзей мы, естественно, воспринимаем с
определенным удовольствием, которое вовсе не исключает дружеских чувств.
Отчасти, но не полностью это объясняется тем, что нам импонируют полномочия
помощника, которые нам при этом достаются. И чем внезапнее или неприличнее
беда, тем нам приятнее. Я был очень привязан и к Арнольду и к Рейчел. Но
между женатыми и холостяками существует некая родовая вражда. Я не выношу
эту манеру женатых людей, быть может, неосознанную, изображать из себя не
только более счастливых, но в каком-то отношении и более нравственных
индивидуумов, чем вы. Это им тем легче дается, что человек неженатый склонен
рассматривать каждый брак как счастливый, если ему не приходится
удостовериться в противном. Брак Баффинов всегда виделся мне достаточно
прочным. И эта неожиданная виньетка к семейному счастью совершенно
опрокинула все мои представления.
С лицом, все еще розовым от возбуждения, вызванного словами Арнольда, и
в то же время, необходимо подчеркнуть; (ибо одно ничуть не противоречит
другому), расстроенный и огорченный, я обернулся и увидел перед собою
Фрэнсиса, о чьем существовании успел забыть.
- Что-то случилось? - спросил Фрэнсис.
- Нет.
- Я слышал, вы говорили о враче.
- Жена моего друга упала и ушиблась. Я еду туда.
- Может, мне поехать с вами? - предложил Фрэнсис. - Глядишь, окажусь
кстати. В конце-то концов в глазах Бога я все еще врач.
Я минуту подумал и ответил: "Хорошо, поехали". И мы сели в такси.
Здесь я опять делаю паузу, чтобы сообщить еще несколько слов о моем
протеже Арнольде Баффине, Я крайне озабочен (и это не слова, я действительно
до крайности озабочен) тем, чтобы мое описание Арнольда было ясным и
справедливым, поскольку вся эта история представляет собой, в сущности,
историю моих с ним отношений и той трагической развязки, к которой они
привели. Я "открыл" Арнольда - он намного моложе меня, - когда был уже
небезызвестным писателем, а он, недавний выпускник колледжа, только кончал
свой первый роман. Я тогда уже "отделался" от жены и переживал один из тех
периодов душевного и творческого обновления, в которых каждый раз усматривал
залог ожидающих меня успехов. А он, только что окончив Редингский
университет по английской литературе, работал учителем в школе. Мы
познакомились на каком-то собрании. Он стыдливо признался, что пишет роман.
Я выразил вежливый интерес. Он прислал мне почти законченную рукопись. (Это
был, разумеется, "Товий и падший ангел", я и теперь считаю, что это его
лучшая книга.) Я усмотрел в его рукописи кое-какие достоинства и помог ему
найти для нее издателя. Я же, когда книга вышла из печати, и опубликовал на
нее весьма похвальную рецензию. С этого началась одна из самых успешных, с
точки зрения денежной, литературных карьер нашего времени. Арнольд
немедленно - кстати сказать, вопреки моему совету - оставил место учителя и
полностью посвятил себя "писательству". Писал он легко, каждый год по книге,
и продукция его отвечала общественным вкусам. Слава и материальное
благополучие пришли своим чередом.
Высказывалось мнение, особенно в свете последовавших событий, будто я
завидовал писательскому успеху Арнольда. Я с самого начала решительнейшим
образом отвергаю это. Я иногда завидовал той свободе, с какой он писал, в то
время как я был словно скован за письменным столом. Но я никогда не
испытывал зависти к Арнольду Баффину вообще по очень простой причине: я
считал, что он достигает успеха, поступаясь искусством. Как человек,
открывший его и покровительствовавший ему, я чувствовал, что его
деятельность имеет ко мне прямое отношение, и меня угнетало, что молодой,
многообещающий автор пренебрегает истинными целями творчества и так легко
подделывается под вкусы публики. Я уважал его трудолюбие и отдавал должное
его блистательной карьере. У него было еще много талантов помимо чисто
литературных. Но книги его мне не нравились. Впрочем, здесь на помощь
приходил такт, и мы, как я уже говорил, стали некоторые темы обходить
молчанием.
Я был на свадьбе Арнольда с Рейчел (я рассказываю о том, что
происходило вот уже скоро двадцать пять лет назад). И с тех пор я многие
годы каждое воскресенье у них обедал и, кроме того, еще по меньшей мере раз
в неделю виделся с Арнольдом в будни. Наши отношения были почти
родственными. Одно время Арнольд даже именовал меня своим "духовным отцом".
Традиция такого близкого общения, однако, нарушилась после того, как Арнольд
позволил себе одно замечание о моей работе, которого я здесь воспроизводить
не буду. Но дружба наша сохранилась. Она стала, пройдя испытания, даже еще
горячее и, во всяком случае, гораздо сложнее. Не стану утверждать, что мы с
Арнольдом были, так сказать, одержимы друг другом.
Но, безусловно, мы представляли друг для друга неистощимый интерес. Я
чувствовал, что Баффины нуждаются во мне. Я ощущал себя как бы божеством -
хранителем их домашнего очага. Арнольд был мне благодарен, даже предан, хотя
суда моего, без сомнения, боялся. Возможно, что у него самого, неуклонно
опускавшегося на дно литературной посредственности, жил в душе такой же
строгий судия. Мы часто спешим занять те позиции, которые особенно боимся
уступить враждебным нам силам. Неодобрительное отношение к творчеству
другого служит у художников почвой для самой глубокой вражды, Мы -
честолюбивый народ и можем бесповоротно рассориться из-за критики. И нам с
Арнольдом, двум творческим личностям, делает честь, что мы по той или иной
причине сумели сохранить взаимную привязанность.
Я хочу подчеркнуть, что успех не "испортил" Арнольда Баффина. Он не
стал ловкачом, уклоняющимся от уплаты налогов, владельцем яхты и виллы на
Мальте. (Мы иногда в шутку обсуждали законные возможности скостить налоги,
но никогда - незаконные способы уклониться от них.) Он жил в довольно
большом, но, впрочем, достаточно скромном особняке в одном из "зажиточных"
кварталов Илинга. Домашний уклад его был до раздражения лишен "стиля". И
дело не в том, что он изображал из себя обыкновенного, простого человека. В
каком-то смысле он действительно был этим обыкновенным, простым человеком и
избегал увлечений, которые могли бы потребовать от него, во благо ли, во зло
ли, но другого употребления денег. Не помню, чтобы он хоть когда-нибудь
покупал красивые вещи. Вообще ему недоставало зрительного вкуса, в то же
время он питал довольно воинственную любовь к музыке. Что до его внешности,
то он остался все тем же школьным учителем в бесформенной простой одежде и
сохранил слегка застенчивый и неотесанный юношеский облик. Изображать из
себя великого писателя ему и в голову не приходило. А может быть, ум (а ум у
него был достаточно острым) подсказал ему именно такой способ изображать
великого писателя. Он носил очки в стальной оправе, из которых выглядывали
неожиданно светлые серо-зеленые глаза. Нос у него был острый, лицо слегка
лоснящееся, но цвет лица здоровый. В его внешности ощущался некоторый общий
недостаток пигментации. Что-то от альбиноса. Он считался и, вероятно, был
красивым. У него была привычка постоянно причесывать волосы.
Арнольд посмотрел на меня и молча кивнул на Фрэнсиса. Мы стояли в
прихожей. Арнольд был на себя не похож - лицо восковое, волосы взъерошенные,
взгляд без очков рассеянный и безумный. На щеке у него рдел какой-то
отпечаток, похожий на китайский иероглиф.
- Это доктор Марло. Доктор Марло - Арнольд Баффин. Доктор Марло
случайно оказался у меня, когда вы позвонили и сообщили о несчастном случае
с вашей женой. - Я сделал ударение на словах "несчастном случае".
- Доктор, - повторил Арнольд. - Да... она... понимаете...
- Она упала? - подсказал я.
- Да. А он... этот господин - доктор... медик?
- Да, - подтвердил я. - Он мой друг. - Эта ложь содержала, по крайней
мере, важную информацию.
- А вы - тот самый Арнольд Баффин? - спросил Фрэнсис.
- Тот самый, - ответил я.
- Послушайте, я восхищаюсь вашими книгами. Я читал...
- Что произошло? - обратился я к Арнольду. Мне подумалось, что он похож
на пьяного, и тут же я действительно ощутил запах спиртного.
Арнольд медленно и с усилием произнес:
- Она заперлась в спальне. После... после того, что случилось... Было
так много крови... Я подумал... Я, право, не знаю... Рана, понимаете,
была... Во всяком случае... Во всяком случае... - И он окончательно смолк.
- Продолжайте же, Арнольд. Пожалуй, вам лучше сесть. Ведь верно, лучше
будет, если он сядет?
- Арнольд Баффин! - бормотал себе под нос Фрэнсис.
Арнольд прислонился спиной к вешалке в передней, уперся теменем в
чье-то пальто, на минуту закрыл глаза и продолжал:
- Простите. Понимаете, она там сначала плакала и кричала. В спальне. А
теперь все стихло. И она не отвечает. Может быть, она потеряла сознание
или...
- А дверь взломать нельзя?
- Я пробовал. Пробовал. Но долото... дерево крошится, и ничего не...
- Сядьте, Арнольд, ради Бога. - Я толкнул его в стоявшее поблизости
кресло.
- И в замочную скважину ничего не видно, там ключ...
- Наверно, расстроилась и не хочет отвечать просто из... знаете ведь,
как бывает...
- Да, да, - сказал он. - Я же не хотел... Если это все так... Я, право,
не знаю... Брэдли, вы сами -попробуйте.
- Где ваше долото?
- Там. Оно маленькое. Я не мог найти...
- Ладно, вы оба оставайтесь здесь, - сказал я. - А я поднимусь
посмотрю, в чем там дело. Ручаюсь, что... Арнольд, да сядьте же!
Я остановился перед дверью, слегка испорченной стараниями Арнольда.
Облупившаяся белая краска лепестками обсыпалась на рыжий коврик перед
спальней. Здесь же валялось долото. Я нажал на ручку и позвал:
- Рейчел! Это Брэдли. Рейчел!
Молчание.
- Я принесу молоток, - невидимый, сказал снизу Арнольд.
- Рейчел, Рейчел, ответьте, пожалуйста. - Мне вдруг стало по-настоящему
страшно. Я всей силой надавил на дверь. Она была тяжелая и прочная. -
Рейчел!
Молчание.
Я с размаху навалился на дверь, громко позвал: "Рейчел! Рейчел!" Потом
замолчал и напряженно прислушался. Из-за двери донесся еле слышный шорох,
неуловимый, точно мышиный бег. Я молился вслух:
- Господи! Пусть она только будет жива и невредима! Пусть она будет
жива и невредима.
Снова шорох. Потом тихий, почти неразличимый шепот:
- Брэдли.
- Рейчел, Рейчел, вы живы?
Молчание. Шорохи. Тихий шелестящий вздох: "Да". Я крикнул вниз:
- Она жива! Ничего страшного не случилось. Позади меня на лестнице
послышались их голоса.
- Рейчел, впустите меня, хорошо? Впустите меня.
Что-то зашуршало внизу двери, и близкий голос Рейчел сипло произнес в
щель:
- Входите. Но только вы один.
Ключ повернулся в замке, и я быстро протиснулся в спальню, мельком
заметив через плечо на лестнице Арнольда и Фрэнсиса за его спиной. Их лица я
увидел с особой отчетливостью, как в толпе у распятия - лица художника и его
друга. Губы Арнольда были растянуты в презрительной гримасе страдания. Вид
Фрэнсиса выражал нездоровое любопытство. И то и другое подходило для
распятия. Переступив порог, я чуть не упал на Рейчел, потому что она сидела
у самой двери на полу. Она тихо стонала, дрожащей рукой спеша повернуть
ключ. Я запер дверь и опустился рядом с нею на пол.
Поскольку Рейчел Баффин - одно из главных действующих лиц этой драмы, в
каком-то трагическом смысле даже самое главное действующее лицо, я хочу
здесь задержаться и коротко описать ее. Я знал ее больше двадцати лет, почти
столько же, сколько и Арнольда, и, однако, в то время, о котором идет сейчас
речь, я знал ее, как стало очевидно впоследствии, довольно плохо.
Что-то в ней было для меня неясное. Некоторые женщины, я бы сказал