ПОСЛЕСЛОВИЕ БРЭДЛИ ПИРСОНА 8 глава




будто смотришь на атлета или танцовщика, чья особая стать очевидна и в

минуту, казалось бы, полного бездействия. В ее позах содержался призыв,

который был в то же время издевкой, и даже блистательной издевкой над самой

собой. В молодости ее кокетство всегда было немного безмозглым, глуповатым.

От этого теперь не осталось и следа. Своим искусством она овладела в

совершенстве. Может быть, благодаря все тому же дзэн-буддизму.

Я смотрел на нее, и душу мою наводнял прежний, забытый страх быть

неверно понятым, ложно истолкованным, это было подобно угрозе вторжения,

насильственного захвата моих мыслей. Я старался не отводить взгляд и

сохранять холодность, старался найти такой тон, чтобы голос звучал твердо и

спокойно. Я сказал так:

- Я пришел сюда просто потому, что иначе ты бы наверняка не дала мне

покоя. Но все, что я написал тебе в письме, - правда. Оно нисколько не

"взбудораженное", оно - простая констатация факта. Я не хочу и не потерплю

возобновления нашего знакомства. Теперь, когда ты насмотрелась на меня,

удовлетворила любопытство и насмеялась вдоволь, прошу тебя понять, что я

больше не желаю иметь с тобой ничего общего. Говорю это на случай, если тебе

придет в голову позабавиться еще, преследуя меня. Буду весьма тебе

признателен, если ты совершенно оставишь меня в покое. Меня и моих друзей.

- Ну, ну, Брэд, твои друзья - это еще не твоя собственность, верно?

Неужели ты уже ревнуешь?

Прошлое живо встало передо мной, я припомнил, как она всегда ловко

парировала все, что ей говорилось, не гнушаясь ничем, лишь бы за ней во всех

случаях жизни оставалось последнее слово. Краска гнева и отчаяния залила мне

лицо. Только не вступать в пререкания с этой женщиной! Я решил спокойно

повторить ей то, что только что сказал, и уйти:

- Прошу тебя не беспокоить меня больше - ты мне неприятна, и у меня нет

ни малейшего желания тебя видеть. Зачем? Твое возвращение в Лондон для меня

мучительно. Будь добра, впредь совершенно забудь о моем существовании.

- Знаешь, мне и самой тоже не очень приятно. Я как-то взволнована,

растревожена. Я думала о тебе там, Брэд. Ужас, что мы с тобой наделали,

верно? Так влезли друг другу в печенки, что свет стал немил. Я даже говорила

о тебе с моим гуру. Собиралась написать тебе...

- Всего доброго.

- Не уходи, Брэд, прошу тебя. Мне ведь о многом хотелось договорить с

тобой, не только о прошлом, но вообще о жизни, понимаешь? Ты - единственный

близкий мне человек в Лондоне, я растеряла всех друзей. Да, знаешь, я купила

верхний этаж тоже, теперь весь дом мой. Эванс считал, что это выгодное

помещение капитала. Бедный старина Эванс, упокой Господи его душу, был

настоящий американский дуб, но в делах разбирался прилично. А я развлекалась

самообразованием, иначе мне бы просто сдохнуть с тоски. Помнишь, как мы

мечтали купить когда-нибудь верхний этаж? Я жду рабочих на будущей неделе. И

я подумала: может быть, ты мне поможешь кое в чем советом? Право, не уходи

еще, Брэдли, расскажи мне немного о себе. Сколько у тебя книг вышло?

- Три.

- Всего? Надо же, а я думала, ты теперь уже настоящий писатель.

- Я и есть настоящий писатель.

- К нам приезжал один тип из Англии, литератор, выступал у нас в

Женском писательском клубе, я спросила его о тебе, так он даже имени твоего

не слышал. Я тоже немного занималась писательством, написала несколько

рассказов. И ты по-прежнему тянешь лямку в налоговом управлении или нет уже?

- Недавно ушел.

- Но тебе ведь еще нет шестидесяти пяти, Брэд? У меня все в голове

перепуталось. Сколько тебе лет?

- Пятьдесят восемь. Я ушел, чтобы писать.

- Страшно подумать, какие мы уже старые. Давно бы надо было тебе уйти.

Всю жизнь ты отдал этой дурацкой конторе, ну разве это дело? Тебе бы надо

было пуститься в странствования, сделаться настоящим Дон Кихотом, тогда бы у

тебя было много материала. Птицы в клетках не поют. Я, слава Богу, вырвалась

на свободу. Знаешь, я так счастлива, что можно с ума сойти. Целыми днями

смеюсь не закрывая рта, с тех пор как бедный Эванс отдал Богу душу. Он был

приверженец "Христианской науки", ты не знал? Но все равно, когда болезнь

его скрутила, стал звать доктора, испугался не на шутку. А они устраивали у

него коллективные моления, так он прятал лекарства перед их приходом. А

знаешь, в "Христианской науке" все-таки что-то есть, я сама в нее немного

верю. Ты в этом хоть сколько-нибудь разбираешься?

- Нет.

- Бедный старина Эванс. В нем была какая-то доброта, какая-то тонкость,

но скука такая жуткая, что я чуть не померла. С тобой, по крайней мере,

никогда не было скучно. А ты знаешь, что я теперь богатая женщина,

действительно богатая, по-настоящему богатая? Ах, Брэдли, как хорошо, что я

могу тебе это сказать, как замечательно! Я начну новую жизнь, Брэдли, я еще

услышу фанфары!

- Всего наилучшего.

- Я еще буду счастлива и буду дарить счастье. Убирайся вон!

Последнее приказание относилось, как я почти сразу понял, не ко мне, а

к кому-то, появившемуся у меня за спиной, в окне, выходившем прямо на улицу.

Я повернул голову и увидел за окном Фрэнсиса Марло. Он приблизил лицо к

стеклу и вглядывался, подняв брови, с кроткой, покорной улыбкой на губах.

Разглядев нас, он воздел перед собой по-молитвенному сложенные ладони.

Кристиан сердито отмахнулась, даже как-то некрасиво оскалилась. Но

Фрэнсис плавным движением развел ладони, распластав их по стеклу, и прижал

между ними сплющенный нос.

- Пошли наверх. Быстрее.

По узкой лестнице я поднялся за нею в одну из спален. Здесь все

переменилось. На полу лежал ярко-розовый ковер, а мебель была черная,

блестящая и современная. Кристиан распахнула окно и вышвырнула что-то на

улицу. Я подошел ближе и увидел на тротуаре полосатый мешочек, из которого

вывалилась электрическая бритва и зубная щетка. Фрэнсис быстро подобрал свое

имущество и выпрямился, все такой же жалкий, подняв кверху маленькие, близко

поставленные глазки и по-прежнему кривя маленький рот в покорной улыбке.

- И вот еще твой шоколад! Посторонись. Нет, я лучше отдам его Брэдли.

Брэд, ведь ты еще любишь молочный шоколад? Смотри, я отдаю твой шоколад

Брэдли. - Она сунула шоколадку мне в руки. Я положил ее на кровать. - Я не

бессердечная, но он пристает ко мне со дня моего приезда, воображает, что я

буду его нянчить и содержать. Настоящий паразит, живущий за счет социального

обеспечения, американцы считают, что все англичане теперь такие. Ну ты

только погляди на него! Что за шут! Денег я ему дала, но он желает переехать

сюда и у меня поселиться. Забрался, пока меня не было, через окно на кухню,

прихожу - а он в постели. О-о! Смотри-ка, кто пришел!

Внизу появился еще один человек - Арнольд Баффин. Он остановился и

разговаривал с Фрэнсисом.

- Ау, Арнольд!

Арнольд запрокинул голову, помахал рукой и пошел к подъезду. Она

убежала, дробно простучали вниз по лестнице каблуки, я услышал, как

открывают входную дверь. Смех.

Фрэнсис по-прежнему стоял в канаве под окном с бритвой и зубной щеткой

в руках. Он перевел взгляд с закрывшейся двери вверх, на меня. И, виновато

улыбаясь, жестом шутовского отчаяния вскинул и уронил руки. Я бросил ему в

окно плитку молочного шоколада. Как он ее подберет, я смотреть не стал, а

медленно пошел вниз по лестнице. Арнольд и Кристиан стояли в дверях гостиной

и оба одновременно говорили.

Я сказал Арнольду:

- Вы оставили Присциллу.

- Брэдли, не сердитесь, - ответил Арнольд, - но Присцилла набросилась

на меня.

- Набросилась?

- Я рассказывал ей о вас, Кристиан. Брэдли, вы даже не говорили ей о

приезде Кристиан, а она не знала, что подумать. Ну, словом, я рассказывал ей

о вас, и можете не делать такой гримасы - все, что я говорил, было очень

лестно для вас, и вдруг с ней случился припадок, она набросилась на меня,

обхватила руками за шею...

Кристиан шумно захохотала.

- Мне, может быть, и надо было стойко терпеть, но... словом, я, как

джентльмен, не буду вдаваться в детали, но я подумал, что для нас обоих

будет лучше, если я удалюсь, а тут как раз появилась Рейчел. Она не знала,

что я там, у нее было какое-то дело к вам, Брэдли. Ну, я и сбежал, а ее

оставил вместо себя. Понимаете, Присцилла обхватила меня за шею, да так

крепко, я даже ничего не мог сказать ей... Допускаю, что это было не слишком

галантно, однако... Словом, мне очень жаль. Но что, интересно, сделали бы

вы, Брэдли - mutatis mutandis? {Здесь: на моем месте (лат.).}

- О Господи, вот чудак! - проговорила Кристиан. - Да поглядите, как он

взволнован! И я вам нисколько не верю, все, наверно, было совсем не так. А

обо мне что вы говорили? Вы же ничего обо мне не знаете! Верно, Брэд? Ты

знаешь, Брэд, этот человек меня смешит.

- Вы меня тоже смешите! - отозвался Арнольд.

И они оба стали смеяться. Веселое возбуждение, которое Кристиан еле

сдерживала в продолжение нашего разговора, шумно вырвалось наружу. Она

заливалась смехом, задыхалась, всхлипывала, бессильно прислонившись к

дверному косяку, и слезы катились у нее из глаз. Арнольд тоже хохотал от

всей души, хохотал самозабвенно, запрокинув голову и прикрыв глаза. Они выли

от смеха. Они едва держались на ногах.

Я прошел мимо них в дверь и быстро зашагал по улице. Фрэнсис Марло

бросился за мной:

- Брэд, погодите, два слова!

Я не обращал на него внимания, и он вскоре отстал. Уже когда я

сворачивал за угол, - он крикнул мне вдогонку:

- Брэд! Спасибо за шоколадку!

 

А потом я очутился в Бристоле.

Нескончаемые стенания Присциллы об оставленных "драгоценностях" сломили

в конце концов мое сопротивление. С опаской и неохотой я все же взялся за

это поручение и согласился проникнуть в дом, чтобы в отсутствие Роджера

вынести ее горячо любимые побрякушки. Присцилла составила целый список, куда

вошли также кое-какие предметы покрупнее и много ее носильных вещей. Все это

я должен был "спасти". Список я сильно сократил. Мне была не вполне ясна

законная сторона дела, Я считал, что сбежавшая жена сохраняет право

собственности на свою одежду. Присцилле я сказал, что и украшения остаются

за нею, но в действительности отнюдь не был в этом уверен. А уж то, что

покрупнее, я уносить наверняка не собирался. В итоге помимо украшений и

норкового палантина я должен был доставить ей еще ряд вещей, а именно: жакет

с юбкой, вечернее платье, три пуховых свитера, две блузки, две пары туфель,

узел нейлонового белья, белую в синюю полоску фарфоровую вазу, мраморную

статуэтку какой-то греческой богини, два серебряных кубка, малахитовую

шкатулочку, расписную коробку для рукоделия флорентийской работы, эмаль

"Девушка, собирающая яблоки" и веджвудский фарфоровый чайник.

Присцилла обрадовалась, когда я согласился привезти ее вещи, видимо,

они имели для нее чуть ли не магическое значение. Было решено, что после

этого изъятия Роджеру будет направлена официальная просьба сложить и выслать

всю ее остальную одежду. Присцилла считала, что надо только добыть

украшения, а остального он присваивать не станет. Она все время повторяла,

что Роджер может продать ее "драгоценности" просто ей назло, и я,

поразмыслив, склонен был поверить ей. Я очень надеялся, что мое согласие на

эту поездку, довольно самоотверженное, если учесть все обстоятельства,

развеет Присциллину мрачность, но Присцилла, успокоившись на этот счет, тут

же снова начала стенать и причитать о потерянном ребенке, о своей старости,

о том, какой у нее ужасный вид и как плохо обращался с ней муж, и о своей

загубленной, никому не нужной жизни. Такие приступы безудержной жалости к

себе, не облагороженной разумом и совестью, могут быть очень

непривлекательны. Мне тогда было стыдно за свою сестру, я бы с радостью

спрятал ее от людей. Но кто-то должен был с ней остаться, и Рейчел, которая

уже накануне наслушалась ее причитаний, любезно, хотя и без восторга,

согласилась побыть это время у меня, при условии, что я постараюсь вернуться

как можно скорее.

Телефон звонил в пустом доме. Было немного за полдень, рабочее время. В

стекле телефонной будки я разглядывал свою выбритую верхнюю губу и думал о

Кристиан. Что это были за мысли, я объясню ниже. В ушах у меня все еще

раздавался демонический хохот. А несколько минут спустя, нервничая и страдая

и чувствуя себя почти вором, я вставлял ключ в замочную скважину и осторожно

толкал дверь. Я тихонько опустил на пол в прихожей два чемодана, которые

привез с собой. В квартире что-то было не так, я это почувствовал, как

только переступил порог, но не сразу смог понять, в чем дело. Потом

догадался: сильно пахло свежей мебельной политурой.

Присцилла так красочно описывала мне царящее в ее доме запустение.

Постели не застилаются неделями. Посуду она мыть перестала. Женщина

помогавшая по дому, разумеется, взяла расчет. Роджер" с каким-то даже

удовольствием увеличивал беспорядок, всю вину возлагая на нее, Присциллу. Он

нарочно все ломал. А она не убирала за ним. Он нашел тарелку с

заплесневевшими остатками пищи и прямо в прихожей бросил ее на пол Присцилле

под ноги. И она там так и лежит - осколки фаянса вперемешку со слизистой

кашицей, налипшей на ковер. Присцилла тогда просто перешагнула и с каменным

лицом прошла в комнату. Но обстановка, в которую я попал, отперев дверь,

была настолько не похожа на все, о чем я слышал, что мне даже пришло в

голову, уж не ошибся ли я адресом. Чистота и порядок так и бросались в

глаза. Полированное дерево блестело, уилтонский ковер сверкал чистотой. Были

даже цветы, большие белые и красные пионы в медном кувшине на старом дубовом

сундуке. Сам сундук был свежеотполирован. Медный кувшин сиял.

Та же зловещая чистота и порядок царили и наверху. Постели стояли

убранные и по-больничному аккуратные. Нигде ни пылинки. Мерно тикали часы.

Что-то во всем этом было жуткое, как на "Марии Селесте" {"Мария Селеста" -

американская бригантина, оставленная экипажем в океане при загадочных

обстоятельствах. Обнаружена в 1873 г.}. Я выглянул в окно - вокруг аккуратно

подстриженной лужайки цвели сиреневые ирисы. Сияло яркое холодное солнце.

Должно быть, Роджер после отъезда Присциллы как следует поработал в саду. Я

отошел к комоду и открыл нижний ящик, где, по рассказам Присциллы, должен

был лежать ларец с ее украшениями. Я вытянул ящик полностью, но в нем

ничего, кроме тряпок, не было. Я запихал их обратно и стал искать в других

ящиках здесь и в ванной комнате. Открыл платяной шкаф. Нигде не было никаких

следов ни ларца с украшениями, ни норкового палантина. Не увидел я и

серебряных кубков, и малахитовой шкатулки, которым надлежало находиться на

туалетном столике. Обескураженный, я стал ходить из комнаты в комнату. Одна

была почти доверху завалена Присциллиной одеждой - вещи лежали на кровати,

на стульях, на полу, яркие, разноцветные, странные. В каком-то углу мне

попалась на глаза сине-белая полосатая ваза, которая оказалась значительно

больше, чем следовало из рассказов Присциллы; я прихватил ее. И как раз

когда я стоял на лестнице с вазой в руках, размышляя, что мне с ней делать,

внизу послышался шум и чей-то голос пропел:

- Ау! Это я.

Я медленно пошел вниз по ступеням. В прихожей стоял Роджер. При виде

меня у него отвисла челюсть, а брови полезли на лоб. У него был прекрасный,

цветущий вид. Каштановые, с сильной проседью волосы тщательно зачесаны со

лба вверх. Хорошо сшитый серый пиджак спортивного покроя. Я осторожно

поставил полосатую вазу на сундук рядом с пионами в медном кувшине.

- Я приехал за Присциллиными вещами.

- Присцилла тоже здесь?

- Нет.

- Она не собирается вернуться?

- Нет.

- Слава Богу. Зайдите сюда. Выпьем чего-нибудь.

У него был сочный, "интеллигентный" голос, довольно громкий,

псевдоуниверситетский голос, голос завзятого оратора, голос завзятого

подлеца. Мы, скользя по паркету, прошли в "залу". (Голос паркетного

шаркуна.) Здесь тоже все было прибрано, стояли цветы. В окно лился солнечный

свет.

- Мне нужны украшения моей сестры.

- Выпьете? А я выпью, если не возражаете.

- Мне нужны украшения моей сестры.

- Очень сожалею, но я вам сейчас отдать их не могу. Видите ли, мне

неизвестна их стоимость, и пока я...

- И ее норковый палантин.

- То же самое относится и к палантину.

- Где эти вещи?

- Здесь их нет. Послушайте, Брэдли, зачем нам ссориться?

- Мне нужны ее украшения, и норка, и та ваза, что я принес вниз, и

эмаль...

- О Господи. Вы что, не понимаете, что Присцилла психопатка?

- Если и так, то это вы ее довели.

- Прошу вас, не надо. Я больше ничего не могу для нее сделать. Я делал

все, что мог. Можете мне поверить, это была не жизнь, а сущий ад. И

кончилось тем, что она все бросила и скрылась.

- Это вы ее выжили! - Я увидел на каминной полке Присциллину мраморную

статуэтку. Вероятно, это была Афродита. Горькая жалость к сестре охватила

меня. Ей хочется иметь вокруг себя эти жалкие вещицы, в них все ее утешение.

Больше у нее ничего не осталось в жизни.

- Жить под одной крышей со стареющей истеричкой, я вам скажу, не шутки.

Я старался, как мог. Она становилась буйной. Кроме того, она перестала

убирать, в доме был развал.

- Я не хочу с вами разговаривать. Мне нужны вещи.

- Все ценное находится в банке. Я предвидел, что Присцилла захочет

обчистить дом. Она может получить свою одежду, но, ради Бога, не подавайте

ей мысли являться сюда лично. А так я буду только рад освободить дом от ее

туалетов. Но все прочее я считаю sub judice {Арестовано на время суда

(лат.).}.

- Украшения являются ее собственностью.

- Отнюдь. Она покупала их, экономя на хозяйственных расходах. Я

недоедал. Конечно, она делала эти покупки, не советуясь со мной. Но теперь,

черт возьми, я рассматриваю их как капиталовложение, как мое

капиталовложение. И эту чертову норку тоже. Ладно, ладно, успокойтесь, я

буду справедлив к Присцилле, я назначу ей содержание, но я совершенно не

склонен делать ей дорогостоящие подарки. Сначала я должен узнать, на каком я

свете, - в смысле денег. А присваивать все ценное в доме я ей не позволю.

Она убралась отсюда по своей доброй воле. Сама знала, что делала.

От ярости и унижения я почти не мог говорить.

- Вы же сознательно, намеренно выжили ее отсюда. Она рассказывала, как

вы пытались ее отравить!

- Просто всыпал ей в тарелку соли с горчицей. Вкус, я думаю, был

премерзкий. Всыпал - и сижу смотрю, как она будет есть. Картинка из

преисподней. Вы этого и представить себе не можете. У вас, я видел, с собой

два чемодана. Я вам вынесу кое-что из ее одежды.

- Вы сняли все деньги с вашего общего счета...

- Ну и что же? Ведь это были мои деньги, верно? Другого источника

доходов у нас нет. А она втихомолку тянула фунт за фунтом и покупала себе

тряпки. Она на этих тряпках просто помешалась. У нас наверху одна комната до

отказа набита ее вещами, и все ненадеванные. Дай ей волю, она бы все пустила

на ветер. Ей-богу, не будем ссориться. Вы же мужчина, можете меня понять, и

незачем тут поднимать крик. Она обозленная неудачница, да к тому же

помешанная и жестокая, как дьявол. Мы оба хотели ребенка. Она сыграла на

этом, заставила на себе жениться. Я женился только потому, что хотел

ребенка.

- Что вы врете! Вы же требовали аборта.

- Это она хотела сделать аборт. А я сам не знал, чего хотел. Но когда

ребенка не стало, я это очень тяжело пережил. Ну а потом Присцилла сказала,

что снова забеременела. Гениальная идея вашей матушки. Но это была ложь. Я

женился, чтобы не потерять и этого ребенка. А никакого ребенка не оказалось.

- О Господи. - Я отошел к камину и взял с полки мраморную статуэтку.

- Поставьте на место, - сказал Роджер. - Здесь вам не антикварная

лавка.

. Я поставил статуэтку назад, и в это время в прихожей послышались

шаги. Дверь отворилась, вошла красивая молоденькая девушка в белых брюках и

длинном розовом полотняном жилете, с темно-каштановыми растрепанными

волосами, словно только что каталась на яхте. Лицо ее сияло каким-то

значительным внутренним светом, а не просто здоровьем и загаром. Ей было лет

двадцать. В руке она держала сумку с продуктами и опустила ее прямо на

пороге.

Может быть, я перепутал и у них все-таки был в конце концов ребенок?

Вот эта девица?

Роджер вскочил и бросился ей навстречу, лицо его смягчилось, губы

улыбались, глаза словно стали больше, залучились, разошлись от переносицы.

Он поцеловал ее в губы, прижал, потом отодвинул от себя и, улыбаясь, смотрел

на нее, словно пораженный. Потом издал возглас довольного изумления и

обернулся ко мне.

- Это Мэриголд. Моя любовница.

- Быстро вы обзавелись.

- Дорогая, это брат Присциллы. Скажем ему все, да, дорогая?

- Конечно, дорогой, - важно ответила девица, откидывая волосы со лба и

прижимаясь плечом к Роджеру. - Скажем ему все.

Она говорила с легким провинциальным акцентом, и я теперь видел, что ей

больше двадцати лет.

- Мы с Мэриголд уже давно вместе. Мэриголд была моей секретаршей. Мы

уже тысячу лет живем как бы вместе. Но от Присциллы скрывали.

- Не хотели ее огорчать, - добавила Мэриголд. - Несли бремя одни. Так

трудно было принять верное решение. Нелегко нам пришлось.

- Теперь все позади, - сказал Роджер. - Слава Богу. - Они держались за

руки.

Эта картинка любовного счастья наполнила меня ненавистью и отвращением.

Не обращая внимания на девицу, я сказал Роджеру:

- Я вижу, что с молодой особой, которая вам в дочери годится, жить куда

приятнее, чем с пожилой женщиной, связанной с вами супружеской клятвой.

- Мне тридцать лет, - возразила Мэриголд. - И мы с Роджером любим друг

друга.

- "Ив бедности, и в богатстве, и в здравии, и в болезни". И как раз

когда она особенно нуждается в вашей помощи, взять и выгнать ее из дому!

- Это неправда!

- Правда!

- Мэриголд беременна, - сказал Роджер.

- Как вы можете мне это говорить, - возмутился я, - и стоять тут с

таким порочно-самодовольным видом? Я что, должен радоваться, что вы зачали

еще одного ублюдка? Чем вы так гордитесь? Прелюбодейством? В моих глазах это

мерзость: старик и молодая девушка. Если бы вы только знали, как на вас

противно смотреть - стоите там и лапаете друг друга и так грубо радуетесь,

что избавились от моей сестры! Вы точно убийцы...

Они отошли друг от друга. Мэриголд села в кресло, не сводя со своего

любовника горячего растерянного взгляда.

- Мы не нарочно, - сказал Роджер. - Так уж случилось. Чем мы виноваты,

что мы счастливы? По крайней мере, теперь мы поступаем по совести, мы

покончили с ложью. И мы хотим, чтобы вы сказали Присцилле, - объясните ей

все. Черт, гора с плеч. Правда, дорогая?

- Нам так неприятно было лгать, ужасно неприятно, да, дорогой? -

подхватила Мэриголд. - Мы столько времени прожили во лжи.

- У Мэриголд была квартирка, и я приезжал к ней... Унизительное

положение.

- Но теперь все это позади, и мы... Господи, когда можно наконец просто

говорить правду! Мы так жалеем Присциллу...

- Вы бы на себя посмотрели. Полюбовались бы. А теперь, будьте добры,

отдайте мне Присциллины украшения.

- Мне очень жаль, - сказал Роджер. - Я же объяснил.

- Она просила украшения, норку, вон ту статуэтку, полосатую вазу,

какую-то эмаль...

- Статуэтку купил я. И она останется здесь. Эмаль тоже. Она мне самому

нравится. Эти вещи принадлежат не ей одной. Неужели вы не понимаете, что еще

не время приступать к дележу? Речь идет о деньгах. Она уехала и все здесь

бросила - может немного и подождать! А тряпки увозите, сделайте милость. В

ваши два чемодана поместится довольно много.

- Я пойду упакую, хорошо? - предложила Мэриголд. И выбежала из комнаты.

- Вы расскажете Присцилле, да? - сказал Роджер. - Для меня это будет

огромным облегчением. Знаете, я такой трус. Все время откладывал, не мог ей

признаться.

- Когда ваша приятельница забеременела, вы сознательно выжили свою жену

из дома.

- Я ничего такого не думал! Все шло, как шло, само по себе, мы были

очень несчастны. Жили и ждали неизвестно чего...

- Присциллиной смерти, я полагаю. Удивительно, что вы ее не убили.

- Мы хотим ребенка, - сказал Роджер. - Ребенок самое главное, и я

забочусь о его интересах. Он тоже, слава Богу, имеет свои права. И мы хотим

наконец жить счастливо, честно и открыто! Я хочу, чтобы Мэриголд стала моей

женой. Присцилла никогда не была со мной счастлива.

- А вы подумали о том, что теперь будет с Присциллой, какое

существование ее ждет? Она посвятила вам всю, свою жизнь, а теперь она вам

больше не нужна.

- Ну, я тоже посвятил ей жизнь. Она отняла у меня не один год, когда я

мог бы жить счастливо и открыто!

- Идите к черту! - Я выскочил в прихожую и увидел Мэриголд стоявшую на

коленях в облаке шелка, твида и розового нейлона. Почти все вещи были

совершенно новыми.

- Где норка?

- Я же объяснил, Брэдли.

- Ну как вам не стыдно? Посмотрите на себя. Вы очень плохие люди.

Неужели вам не стыдно?

Они сокрушенно, участливо посмотрели на меня, грустно переглянулись.

Счастье словно сделало их святыми. Задеть их я не мог. Мне хотелось уязвить

их, растерзать на куски. Но они были неуязвимы, блаженны.

Я сказал:

- Я не стану тут дожидаться, пока вы упакуете чемоданы. - Я не мог

видеть, как эта девица встряхивает и аккуратно складывает Присциллины вещи.

- Можете отправить их ко мне на квартиру.

- Хорошо, мы отправим, верно, дорогой? - сказала Мэриголд. - Наверху

есть большой кофр...

- Вы ей расскажете, да? - сказал Роджер. - Только как-нибудь

потактичнее. Но чтобы была полная ясность. Можете сказать и про беременность

Мэриголд. Обратной дороги нет.

- Уж об этом-то вы позаботились.

- Но что-то вы должны ей привезти прямо сейчас, - сказала Мэриголд,

стоя на коленях и подняв к нам безмятежное лицо, светившееся искренним

доброжелательством счастливых. - Дорогой, может быть, пошлем ей эту

статуэтку или?..

- Нет. Она мне самому нравится. Это ведь и мой дом, верно? - сказал

Роджер. - Я его создавал. У этих вещей есть свое место.

- Ну, тогда полосатую вазу... она ведь ее просила? Ах, дорогой, ну

пожалуйста, пусть эта ваза будет Присцилле, ну согласись, ради меня!

- Ладно, пускай. Ну что за доброе, нежное сердечко!

- Пойду упакую ее получше.

- Не считайте меня дьяволом во плоти, Брэдли, дружище. Я, конечно, не

святой, но, право же, самый обыкновенный человек, обыкновенней меня не

найдешь, я думаю. Вы должны понять, что мне тут ой как не сладко жилось.

Знаете, какое мучение, когда приходится жить двойной жизнью? А Присцилла уже

много лет обращалась со мной ужасно, как настоящее исчадие ада, годы я от

нее слова доброго не слышал...

Вернулась Мэриголд с громоздким свертком. Я взял его у нее из рук и

открыл дверь на улицу. Мир за порогом ослепил меня, словно все это время я

находился в темноте. Я вышел в дверь и оглянулся. Они стояли покачиваясь,

плечом к плечу, держась за руки, не в силах подавить сияющих улыбок. Мне

хотелось плюнуть им на порог, но во рту у меня пересохло.

 

Я пил у стойки легкий золотистый херес и разглядывал в окно

черно-красно-белую пароходную трубу на фоне густо-синего, подернутого дымкой

неба. Труба была очень яркой, очень осязаемой, до краев полной цвета и

бытия. Небо было умопомрачительно огромным и бесконечным: кулисы, кулисы,



Поделиться:




Поиск по сайту

©2015-2024 poisk-ru.ru
Все права принадлежать их авторам. Данный сайт не претендует на авторства, а предоставляет бесплатное использование.
Дата создания страницы: 2018-01-08 Нарушение авторских прав и Нарушение персональных данных


Поиск по сайту: