- Рейчел, послушайте меня. Присцилла вернулась, и здесь Фрэнсис Марло.
Слушайте. Я подарил Джулиан буйвола, на котором сидит дама.
- Что?
- Такую бронзовую фигурку.
- А-а. Подарили Джулиан?
- Да. Она попросила, когда была здесь, помните?
- Ах да.
- Так вот, это на самом деле Присциллина фигурка, только я забыл, и она
хочет ее обратно. Вы не могли бы взять ее у Джулиан и привезти сюда, или
пусть она привезет. Передайте ей мои извинения...
- Ее нет дома, но я поищу. И сразу же привезу.
- Здесь полно народу. Мы не будем...
- Да, да. Сейчас приеду.
- Он спилил мою магнолию, - жаловалась Присцилла. - Она, видите ли,
затеняла клумбу. Сад у него всегда был - "мой сад", дом - "мой дом". Даже
кухня и та была - "моя кухня". Я отдала этому человеку всю мою жизнь. У меня
нет ничего, ничего!
- Удел человеческий мрачен и дик, - бормотал в ответ Фрэнсис. - Мы все
- демоны друг для друга. Да. Демоны. - Вид у него был довольный, красные
губы поджаты, медвежьи глазки поглядывали на меня скромно и удовлетворенно.
- Присцилла, позволь я расчешу тебе волосы.
- Нет, не дотрагивайтесь до меня, я чувствую себя прокаженной, мне
кажется, я заживо гнию, я уверена, что от меня пахнет...
- Присцилла, сними, пожалуйста, юбку, она, вероятно, ужасно смялась.
- Ну и что, какое это все имеет значение? О, я так несчастна.
- Давай, по крайней мере, снимем туфли.
- Мрачен и дик. Мрачен и дик. Демоны. Демоны. Да.
- Присцилла, перестань так напрягаться. Ты вся деревянная, точно
неживая.
- А мне и незачем быть живой.
- Ну хоть попробуй лечь поудобнее!
- Я отдала ему всю жизнь. Больше у меня нет ничего. Ничего. Что еще
остается женщине?
- Ужасно и напрасно. Напрасно и ужасно.
- О, мне так страшно...
- Присцилла, тебе совершенно нечего бояться. О Господи, как ты меня
мучаешь!
- Страшно.
- Прошу тебя, сними туфли.
У дверей снова зазвонили. Я открыл дверь, увидел Рейчел и уже готов был
сокрушенно развести перед ней руками, как вдруг заметил у нее за спиной
Джулиан.
Рейчел была одета в светло-зеленый, похожий на офицерский макинтош.
Руки она держала в карманах, а лицо ее, обращенное ко мне, выражало тайный
восторг. Одного взгляда, которым мы обменялись в первое же мгновение, было
достаточно, чтобы почувствовать, как далеко мы успели зайти со времени
последнего свидания. Обычно люди не слишком всматриваются в глаза друг
другу. Я испытал приятное потрясение. Джулиан была в бежевом вельветовом
жакете и брюках, на шее - газовый индийский шарф, коричневый с золотом. Вид
был шикарный, но при этом лицо ее и весь облик выражали застенчивость и
скромность, она словно говорила: "Я знаю, я здесь самая младшая, самая
незначительная и неопытная, но я сделаю все, чтобы быть вам полезной, и
спасибо вам большое за то, что вы вообще обращаете на меня внимание". Все
это, разумеется, одна поза. В действительности молодые люди самодовольны и
совершенно безжалостны. В руках она держала женщину на буйволе и большой
букет ирисов.
Рейчел поспешила объяснить:
- Джулиан как раз вернулась домой и непременно захотела привезти вам
эту вещицу сама.
Джулиан сказала:
- Я так рада, что могу вернуть ее Присцилле. Конечно, раз это ее, надо
ей тут же отдать. И я очень надеюсь, что это ее немного ободрит и обрадует.
Я пригласил их войти и провел в спальню, где Присцилла по-прежнему
жаловалась Фрэнсису:
- Он не имея ни малейшего представления о равенстве, мужчины вообще
этого не понимают, они презирают женщин... Мужчины ужасны, ужасны...
- Присцилла, к тебе гости.
Присцилла сидела в кровати, обложенная" высоко взбитыми подушками,
из-под одеяла выглядывали носки туфель. Глаза у нее покраснели и заплыли от
слез, рот был скорбно растянут, точно щель почтового ящика.
Джулиан вышла вперед и села на край кровати. Она почтительно положила
ирисы на одеяло под бок Присцилле и, словно забавляя ребенка, стала двигать
к ней по одеялу бронзового буйвола. Фигурка ткнулась Присцилле в грудь.
Присцилла не поняла, что это, и с испугом и отвращением вскрикнула. А
Джулиан тем временем вздумала ее поцеловать и, подавшись вперед, потянулась
губами к ее щеке. Слышно было, как они стукнулись подбородками.
Я сказал мягко:
- Посмотри, Присцилла, вот твоя женщина на буйг воле. Вернулась к тебе,
видишь?
Джулиан успела ретироваться к изножью кровати. Она смотрела на
Присциллу с мучительной, все еще несколько застенчивой жалостью, чуть
приоткрыв губы и, словно в молитве, сложив ладони. Казалось, она молит
Присциллу о прощении за то, что она молода, хороша собой, чиста и не
испорчена и перед нею - долгое будущее, а Присцилла стара, безобразна и
грешна и будущего у нее нет. Контраст между ними был пронзителен, как спазм.
Я ощутил эту боль, я разделил муку сестры. Я сказал:
- И смотри, что за чудесные цветы тебе принесли, Присцилла. Какая ты
счастливица!
Присцилла сердито прошептала:
- Я не маленькая. Нечего вам всем так... меня жалеть. И смотреть на
меня так. И так со мной обращаться, как будто... как будто...
Она нашарила на одеяле бронзовую фигурку, я думал, она хочет подержать
ее. Но вместо этого она с размаху швырнула ее через всю комнату об стену.
Слезы снова градом полились у нее из глаз, она зарылась лицом в подушку.
Ирисы упали на пол. Фрэнсис подобрал женщину на буйволе и, улыбаясь, спрятал
в ладонях. Я сделал знак Рейчел и Джулиан, и мы вышли из спальни.
В гостиной Джулиан сказала:
- Мне так ужасно жаль.
- Ты не виновата, - ответил я ей.
- Как это, должно быть, жутко, когда ты... вот такая.
- Ты не можешь понять, каково это, когда ты вот такая, - сказал я. -
Так что и не пытайся.
- Мне ужасно жаль ее.
- Беги-ка теперь по своим делам, - сказала Рейчел.
- Мне... мне бы хотелось, - нерешительно проговорила Джулиан, - ну,
ладно. - Она пошла к двери, но обернулась. - Брэдли, можно тебя на два
слова? Проводи меня до угла, ладно? Я тебя не задержу.
Я по-заговорщически махнул Рейчел и вышел вслед за девушкой из дому.
Она, не оглядываясь, самоуверенно прошла через двор и свернула на
Шарлотт-стрит. Ярко светило холодное солнце, и я вдруг почувствовал большое
облегчение, очутившись на улице в толпе спешащих, незнакомых, равнодушных
людей, под ясными синими небесами.
Мы прошли несколько шагов и остановились перед оранжевой телефонной
будкой. Джулиан снова стала оживленной и по-мальчишески задорной. Она тоже
явно испытывала облегчение. Над нею, сзади, высилась башня Почтамта; и я
словно сам был в этой вышине - так отчетливо, так близко мне видны были все
ее сверкающие металлические части. Я чувствовал себя высоким и прямым - до
того хорошо было вдруг вырваться из дома, прочь от Присциллинных красных
глаз и тусклых волос и очутиться на минуту рядом с кем-то, кто молод,
красив, не испорчен и не растрачен, с кем-то, у кого есть будущее.
Джулиан озабоченно сказала:
- Брэдли, мне очень жаль, что у меня это так плохо получилось.
- Это ни у кого бы хорошо не получилось. Настоящее страдание само
отрезает к себе все дороги.
- Как ты замечательно сказал! Но святой человек мог бы ее утешить.
- Святых нет, Джулиан. Да ты и молода еще думать о святости.
- Я знаю, мне так по-идиотски мало лет. О Господи, старость так ужасна,
бедная, бедная Присцилла. Послушай, Брэдли, я только хотела тебя
поблагодарить за то письмо. Такого замечательного письма мне еще не писал
никто.
- Какое письмо?
- Ну, то письмо. Об искусстве. Об искусстве и правде. - А-а, ну да.
- Я считаю тебя моим учителем.
- Очень любезно с твоей стороны, но...
- И прошу тебя составить мне список литературы для чтения. Более
полный.
- Спасибо, что принесла назад женщину на буйволе. Надо будет дать тебе
что-нибудь взамен.
- Правда? Ах, пожалуйста! Что-нибудь, какую-нибудь маленькую вещичку.
Мне бы так хотелось иметь от тебя память, меня бы это вдохновляло,
какую-нибудь вещь, которая у тебя давно, которую ты много раз держал в
руках.
Я был тронут.
- Я поищу, - сказал я. - А теперь мне, пожалуй...
- Брэдли, погоди немного. Мы с тобой совершенно не разговариваем. Ну
да, я понимаю, сейчас нельзя, но давай встретимся как-нибудь на днях, мне
нужно поговорить с тобой о "Гамлете".
- О "Гамлете"? Ах да, но...
- Мне надо подготовить его к экзамену. И потом, знаешь, Брэдли, я
совершенно согласна с тем, что ты написал в своей рецензии на папину книгу.
- Где ты видела мою рецензию?
- Я заметила, когда мама прятала ее с таким таинственным видом...
- Не очень-то честно с твоей стороны...
- Знаю. Я никогда не стану святой, даже если доживу до такой же
старости, как твоя сестра. Но я считаю, что папа должен раз в жизни услышать
о себе правду, у всех привычка расхваливать его, не думая, знаешь, -
известный писатель, явление в литературе, никому и в голову не приходит
оценить его творчество критически, получается прямо заговор...
- Я знаю. Но все равно я ее не напечатаю.
- Почему? Он должен знать правду о себе. Каждый должен знать о себе
правду.
- Так думают молодые.
- И потом еще насчет Кристиан; папа говорит, что занимается ею в твоих
интересах.
- Что?
- Что он там делает, я не знаю, но, по-моему, тебе надо пойти к нему и
все выяснить. И я бы на твоем месте уехала, как вот ты говорил тогда. Может
быть, я могла бы навестить тебя в Италии, вот чудесно было бы! А за
Присциллой присмотрит Фрэнсис Марло, он мне понравился. Послушай, по-твоему,
Присцилла вернется к мужу? Я бы скорее умерла на ее месте.
Столько ясности одним махом - это было довольно трудно воспринять.
Молодежь всегда так прямолинейна. Я ответил:
- На последний твой вопрос могу ответить, что не знаю. И спасибо за
соображения, которые ему предшествовали.
- Мне ужасно нравится, как ты говоришь, ты всегда так точен, не то что
папа. Он живет в розовом тумане, а вокруг Иисус, и Мария, и Будда, и Шива, и
Король-рыболов {Персонаж мистических романов позднего средневековья о
рыцарях короля Артура и священном Граале.} водят хороводы в современных
костюмах.
Это было так похоже на Арнольдовы книги, что я засмеялся.
- Я благодарен тебе за советы, Джулиан.
- Я считаю тебя своим звездочетом.
- И спасибо, что ты держишься со мной как с равным.
Она заглянула мне в глаза, вероятно, опасаясь подвоха.
- Брэдли, мы ведь будем друзьями, да? Настоящими друзьями?
- Что должен был означать воздушный шар? - спросил я.
- Да просто так, небольшая демонстрация.
- Я пытался его поймать.
- Честное слово?
- Но он улетел.
- Ну и хорошо, что он пропал. Он для меня много значил.
- Жертвоприношение богам?
- Да. Откуда ты узнал?
- Тебе подарил его мистер Беллинг?
- Но откуда же ты...
- Я ведь твой звездочет.
- Мне правда был очень дорог этот шарик. Иногда, конечно, подмывало
отпустить его, но я и не думала тогда, что перережу веревку.
- Пока не увидела в саду мать?
- Пока не увидела в саду тебя.
- Ну хорошо, Джулиан, теперь я должен отпустить тебя, перерезать
веревку, твоя мама ждет меня.
- Когда же мы поговорим о "Гамлете"?
- Я позвоню.
- Не забывай, что ты мой гуру.
Я пошел обратно. В гостиной Рейчел поднялась мне навстречу и одним
рассчитанным порывом сжала меня в объятиях. Мы закачались, едва не рухнув на
пол, где валялся сброшенный ею макинтош, и наконец опустились в
"хартборновское" кресло. Рейчел пыталась протолкнуть меня коленом в глубину
кресла, но я сидел, вытянув ноги, на самом краю и держал ее перед собой,
точно большую куклу.
- О Рейчел, не надо никаких осложнений.
- Вы обсчитали меня на столько минут! Называйте как хотите, но мы все
равно уже переступили грань. Звонила Кристиан.
- Насчет Присциллы?
- Да. Я сказала, что Присцилла останется здесь. А она сказала...
- Ничего не хочу слышать.
- Брэдли, я должна вам рассказать одну вещь, чтобы вы могли как следует
подумать. Я поняла это уже после того, как написала вам письмо. Меня больше
не мучает то, что происходит у Арнольда с Кристиан, слышите? Я словно
освободилась. Вы понимаете, Брэдли? Понимаете, что это значит?
- Рейчел, я не хочу никаких осложнений. Я должен работать, я должен
быть один, я собираюсь писать книгу, этого мгновения я ждал всю жизнь...
- Господи, у вас сейчас такой брэдлианский вид, что я готова заплакать.
Мы оба не молоды и оба не дураки. Никаких осложнений не будет, кроме тех,
которые исходят от Арнольда. Просто родился новый мир, который принадлежит
вам и мне. У нас теперь всегда будет прибежище. Мне нужна любовь, мне нужны
люди, которых я могла бы любить, мне нужны вы, чтобы я могла любить вас.
Конечно, я хочу, чтобы и вы любили меня, но даже это не так уж важно, а что
мы будем делать, и вовсе не имеет значения. Просто держать вас за руку - как
это чудесно, кровь начинает быстрее бежать у меня по жилам. Наконец-то у
меня в жизни что-то происходит, наконец-то я живу, двигаюсь, изменяюсь,
подумать только, как много успело всего произойти со вчерашнего дня. Я
столько лет была как мертвая, я была несчастной и ужасно скрытной. Думала,
сохраню верность ему до конца моих дней, и, конечно, так и будет, конечно, я
люблю его, это само собой. Но, любя его, я была словно в каком-то ящике, и
теперь я из этого ящика выбралась. Знаете что, мне кажется, мы совершенно
случайно открыли секрет полнейшего счастья. Вероятно, вообще невозможно быть
счастливым до сорока лет. Вот увидите, никакой драмы не получится. Все
останется по-прежнему, кроме самого глубинного. Я навеки жена Арнольда. И вы
тоже можете ехать куда хотите, и быть один, и писать свою книгу, и все что
угодно. Но у нас будет тайное прибежище, у нас будем - мы, вечный союз,
словно религиозная клятва, - и в этом наше спасение, если только вы мне
позволите вас любить.
- Но, Рейчел... это ведь будет тайна?
- Нет. Ах, все так вдруг переменилось, буквально за несколько
мгновений. Мы сможем жить открыто, не таясь. Я чувствую себя свободной, как
воздушный шарик Джулиан, я плыву высоко над миром, я наконец могу видеть его
с высоты. Это как мистическое переживание. Нам не надо будет ничего
скрывать. Теперь из-за Арнольда все изменилось. У меня наконец появятся свои
друзья, свои хорошие знакомые, будет возможность поездить по свету, будете
вы. И Арнольду придется смириться, ему ничего другого не останется, может
быть, он даже научится смирению, Брэдли, он будет нашим рабом. О, наконец-то
я опять сама себе хозяйка. Мы стали как боги. Неужели вы не понимаете?
- Не совсем.
- Вы ведь любите меня немножко, да?
- Да, конечно, и всегда любил, но я затрудняюсь точно определить...
- И не определяйте! В этом все дело.
- Рейчел, я не хочу чувствовать себя виноватым. Это помешает мне
работать.
- Ах, Брэдли, Брэдли! - И она захохотала, заливисто и беспомощно. Потом
она снова подогнула колени и надавила на меня всей тяжестью своего тела. И
мы провалились в глубину кресла, я снизу, а сверху она. Я ощущал ее тяжесть
и видел близко перед собой ее лицо, жадное и раскованное под наплывом
чувств, непривычное, беззащитное и трогательное, и я перестал
сопротивляться, а она перестала давить, тело ее расслабилось и, как тяжелая
жидкость, растеклось по моему телу, проникая во все щели подобно меду.
Влажные губы проползли у меня по щеке и устроились на моих губах, точно
небесная улитка, замкнувшая великие врата. На мгновение, прежде чем тьма
застлала мне взор, я увидел, как в окно ко мне искоса заглянула башня
Почтамта в ореоле синего неба (что было в действительности невозможно, так
как дом напротив совершенно ее заслоняет).
В комнату вошел Фрэнсис Марло, пробормотал: "Прошу прощения", - и снова
скрылся за дверью.. Я медленно высвободился из-под Рейчел - и не из-за
Фрэнсиса, его присутствие смущало меня не больше, чем присутствие собаки, а
потому, что ощутил физическое желание и соответственно - тревогу. Вина и
страх, которые у меня в крови, проснулись во мне, неотличимые в ту минуту от
самого желания, уже тогда пророчески о себе возвещая. В то же время меня
глубоко растрогало, как Рейчел в меня верит. Может быть, он в самом деле
существует, этот новый мир, о котором она говорила. Могу ли я войти в него,
не совершив предательства? При этом больше всего меня беспокоило
предательство не по отношению к Арнольду. Мне надо было подумать. Я сказал:
- Мне надо подумать.
- Ну конечно же, вам надо подумать. Вы - такой.
- Рейчел.
- Я знаю. Сейчас вы скажете, чтобы я уходила.
- Да.
- Ухожу. Видите, какая я послушная. И пусть вас не пугает то, что я
говорила. Вам ничего не надо будет делать.
- Бездействующий деятель.
- Бегу. Увидимся завтра?
- Рейчел, я ужасно боюсь как раз сейчас оказаться чем-нибудь связанным.
Вы, наверно, подумаете, что я низкий и бессердечный человек, но я в самом
деле ценю и разделяю... Только мне нужно писать книгу, обязательно нужно, и
я должен быть достоин...
- Я уважаю вас, Брэдли, я восхищаюсь вами. Это все к тому же. Вы
несколько серьезнее относитесь к творчеству, чем Арнольд. Не беспокойтесь
насчет завтрашнего дня и ни о чем не беспокойтесь. Я вам позвоню. Не
вставайте. Я хочу оставить вас сидящим в этом кресле, такого длинного,
сухопарого, серьезного. Каккак... налоговый инспектор. Только не забудьте:
свобода, новый мир. Может быть, как раз этого и не хватало вам для вашей
книги, как раз этого она и ждала. Ах, ну какой же вы ребенок, какой
пуританин! Пора, пора вырасти и стать свободным. Прощайте, Брэдли. Да
благословит вас ваш бог.
Она выбежала из комнаты. А я остался сидеть, как она хотела. Меня
поразили ее последние слова насчет книги. Я размышлял о них. Может быть,
действительно Рейчел - ниспосланный мне ангел. Как это все было странно, и
как переполняло меня желание, и до чего все было необыкновенно.
Очнувшись, я увидел перед собой лицо Фрэнсиса Марло. Я понял, что он
находится в комнате уже довольно давно. Он как-то странно гримасничал -
щурил глаза, и при этом у него морщился нос и расширялись ноздри. Проделывал
он это с самым естественным и непринужденным видом, как зверь в зоопарке.
Может быть, он просто был близорук и хотел получше рассмотреть меня.
- Вы хорошо себя чувствуете, Брэд?
- Конечно.
- Вы странно выглядите.
- Что вам нужно?
- Можно я схожу куда-нибудь пообедаю?
- Пообедаете? Я думал, уже вечер.
- Первый час. А в доме одна только консервированная фасоль. Можно?..
- Да, да. Идите.
- Я принесу что-нибудь легкое для Присциллы.
- Как она?
- Уснула. Брэд...
- Да?
- Вы не могли бы дать мне один фунт?
- Вот.
- Спасибо. И потом, Брэд...
- Что?
- Боюсь, что эта бронзовая вещичка повреждена. Она не хочет стоять.
Он вложил мне в ладонь теплую бронзовую фигурку, и я попробовал
поставить ее на стол. Одна нога у буйвола была подогнута. Фигурка беспомощно
повалилась набок. Я присмотрелся. Женщина улыбалась. Она была похожа на
Рейчел. Когда я поднял глаза, Фрэнсиса уже не было.
Я на цыпочках вошел в спальню. Присцилла спала высоко на подушках, рот
ее был приоткрыт, ворот блузки сдавил шею. Сон чуть расслабил, размягчил
брюзгливую маску отчаяния, лицо ее уже не казалось таким старческим. Она
дышала с тихим, ровным присвистом: "Ищу... ищу..." На ногах у нее
по-прежнему были туфли.
Очень осторожно я расстегнул ей пуговицу на блузке. Раскрывшийся ворот
был изнутри засален до черноты. Потом, взявшись за длинные острые каблуки, я
стащил с нее туфли и тихонько прикрыл одеялом пухлые ступни в сырых,
пропахших потом чулках. Она перестала пришептывать на выдохе, но не
проснулась. Я ушел.
Я пошел в комнату для гостей и лег на голую кровать. Меня одолевали
мысли о двух моих последних свиданиях с Рейчел и о том, как покойно и
приятно было у меня на душе после первого и как разволновало и смутило меня
второе. Может быть, я в самом-деле готов "влюбиться" в Рейчел? Следует ли
допускать это даже в мыслях? Не грозит ли мне кошмарная неразбериха
катастрофических масштабов, настоящее, серьезное бедствие? А может быть,
наоборот, передо мной неожиданно разверзся долгожданный проход в. иной мир,
уготованный мне путь к Божеству? Или все это пустое, мимолетная вспышка
чувств стареющей женщины, несчастливой в браке, минутное смущение пожилого
пуританина, у которого так долго" не было в жизни никаких приключений?
Действительно, говорил я себе, действительно, у меня в жизни очень давно не
было приключений. Я сделал попытку трезво подумать об Арнольде. Но очень
скоро перестал что-либо соображать и только чувствовал вокруг себя огненные
волны неопределенного, ненаправленного физического желания.
В наш век принято объяснять безграничный и непостижимый мир причинных
взаимосвязей "сексуальными влечениями". Эти темные силы рассматриваются то
как прямые двигатели исторического прогресса, то, в более общем смысле, как
всемогущие мировые законы, и им приписывается власть делать из нас
преступников, невропатов, сумасшедших, фанатиков, мучеников, героев, святых
или, реже, преданных отцов, жен, нашедших самовыражение в материнстве,
безмятежных человеко-скотов и тому подобное. Немного того, немного другого,
и на свете не остается явлений, которых не могли бы вывести из "секса" такие
циники и лжеученые, как Фрэнсис Марло, с чьими взглядами по этим вопросам мы
вскоре должны будем подробно ознакомиться. Лично я, однако, ни в коей мере
не принадлежу к фрейдистам, что и считаю необходимым, во избежание
неясности, подчеркнуть на этой стадии моей "исповеди", или "апологии", или
как бы там ни назвать сей несуразный опус. Я питаю отвращение к этому
дешевому вздору. Мои собственные понятия об "иррациональном", не имеющие
абсолютно никакого отношения ни к чему "научному", носят совершенно иной
характер.
Утверждаю это особенно горячо, так как могу допустить, что человек
недалекий усмотрит в моих рассуждениях нечто именно в названном роде. Ведь я
только сейчас размышлял о том, не послужит ли нечаянный дар нежности Рейчел
к высвобождению запертого во мне таланта, - в который я так долго и упорно
верил, который так терпеливо в себе растил. Какое представление обо мне
может сложиться у читателя? Боюсь, оно будет несколько неопределенным,
поскольку у меня никогда не было четкого самоощущения, а как можно с
достаточной ясностью описать то, что видится расплывчато себе самому? Однако
моя скромность не сможет послужить защитой от суда, наоборот, она еще
вызовет на себя огонь суждений, подобных следующему: "Субъект немолодой и не
добившийся в жизни успеха, не уверен в себе как мужчина, естественно, он
надеется, что, заполучив женщину, почувствует себя другим человеком, даст
выход своим талантам, которых у него, кстати сказать, может, сроду и не
было. Прикидывается, что думает о своей книге, а у самого на уме женские
груди. Прикидывается, что заботится о своей честности и прямоте, а на самом
деле ему причиняет беспокойство совсем другая прямизна".
Так вот, должен со всей определенностью заметить, что подобные
толкования не только примитивизируют и опошляют, но также бьют абсолютно
мимо цели. Даже допуская в мыслях близость с Рейчел (о чем я к этому времени
уже подумывал, но только в самых общих чертах), я был не настолько плосок и
глуп, чтобы воображать, будто простая сексуальная разрядка может принести
мне ту высшую свободу, которую я искал, я отнюдь не смешивал животный
инстинкт с божественным началом. Тем не менее так уж сложно организовано
наше сознание и так глубоко переплетаются его пласты, что перемены в одной
области нередко предвещают, как бы отражают изменения, казалось бы, совсем
другого порядка. Вдруг начинаешь ощущать какое-то подспудное течение,
властную руку рока, происходят удивительные совпадения, и мир наполняется
знамениями. И это вовсе не вздор и не бред параноика. Такие ощущения
действительно могут отражать реальные, хотя еще не осознанные метаморфозы.
Предстоящие события ведь и в самом деле отбрасывают из будущего свои тени.
Известно, что книги нередко оказываются пророческими. Просто воображение
писателей рисует перед ними то, чему предстоит произойти. Однако эти
предвестия бывают двусмысленнее и загадочнее древних оракулов, и исполняются
они в самой неожиданной форме. Как случилось и на этот раз.
Не было ничего смешного в том, что, предчувствуя великие откровения, я
испытывал беспокойство о своей работе. Если в моей жизни предстояли
перемены, они неизбежно должны были стать частью моего творческого развития,
ибо мое творческое развитие было моим человеческим развитием. Очень может
быть, что Рейчел - посланница Бога. Ведь она бросила мне вызов, и теперь
важно было, как я на него отвечу, хватит ли у меня храбрости. Мне часто
приходило в голову, когда я задумывался поглубже, что я плохой художник,
потому что я трус. Не настало ли время выказать смелость в жизни и тем
заявить о своей смелости в искусстве, даже, может быть, таким образом
обрести ее?
Однако существовала и другая сторона проблемы: титанический мыслитель,
которому принадлежат изложенные выше соображения, уживался во мне с
осмотрительным, совестливым обывателем, полным моральных запретов и
общепринятых страхов. Во всей этой истории нельзя было не считаться с
Арнольдом. Если дойдет до дела, хватит ли у меня духу, не дрогнув,
противостоять Арнольдову праведному гневу? А кроме того, существовала и
Кристиан. С Кристиан у меня еще ничего не было решено. Она не шла у меня из
головы, рыская по отдаленным уголкам моего сознания. Я хотел ее видеть. Я
даже испытывал по поводу ее новоиспеченной дружбы с Арнольдом чувство,
близко напоминавшее ревность. Ее оживленное любопытством, чуть сморщенное
лицо виделось мне во сне. Хватит ли у Рейчел силы, чтобы защитить меня от
нее? Быть может, к этому все и сводилось: я просто искал у нее защиты?
Теперь, задним числом, меня поразил возглас Рейчел: "Он наш раб!" Как
можно было сказать такое о муже? А ведь мне тогда показалось, что я понимаю
ее. Однако что, в сущности, эти слова означают? Если они справедливы, тогда
справедливы и все остальные ужасные вещи, сказанные между нами. Не следует
ли признать, что речь идет о самом обыкновенном, пошлом "романчике"? Разве
уже эти мои размышления не есть грех? "Властная рука рока" легко может
привести нас к жалкой зависимости. Драматическое самоощущение - это
свойство, которого лучше не иметь, у святых его, безусловно, нет. Однако,
если ты не святой, толку от таких умозаключений не много. Самое большее, что
я мог сделать на пути раскаяния, это опять подумать об Арнольде, но даже и в
этих мыслях главным героем по-прежнему оставался я сам. Я решил, что надо
поскорее увидеться с Арнольдом и обязательно (но как?) откровенно поговорить
с ним. Разве не он тут главная фигура? И что я, в сущности, к нему
испытываю? Вопрос интересный. И я принял решение, сразу при этом немного
успокоившись, что поговорю по душам с Арнольдом, прежде чем снова увижусь с
Рейчел.
Так размышлял я, стараясь обрести покой. Но к пяти часам того же дня я
все еще метался в исступлении, исступлении загадочном и темном: что это было