В ходе «полюдья» вырабатывалась и другая важнейшая функция государства – посредническая, арбитражная. Наиболее отчетливо она проявляется в фигуре князя. Князь все более становился не столько олицетворением силы, которой следует подчиняться из страха, сколько воплощением справедливости; он выступал в качестве внешней «незаинтересованной» стороны, кому можно и должно доверить разрешение внутренних споров, суд. В то же время, князь не являлся основным источником права, он, по большей части, был лишь его носителем, выразителем тех правовых норм, которые были созданы традиционным укладом в славянской и варяжской среде. Это вполне отчетливо проявилось в дошедшем до нас памятнике древнерусского права – «Русской правде». (Подробнее об этом см. в главе 5 Раздела II). Таким образом, складывалась ситуация, в которой князь, как бы принуждая население к заключению с ним договора, сам, в то же время, был обязан неукоснительно соблюдать его условия.
Киевский князь самостоятельно осуществлял внешнюю политику, ведал сношениями с другими князьями и государствами, заключал договоры, объявлял войну и заключал мир. В то же время, в тех случаях, когда военные нужду требовали созыва народного ополчения, ему было необходимо заручиться согласием веча. Князь был военным организатором и вождем: собирал и формировал дружину, находящуюся у него на службе, назначал начальника народного ополчения – тысяцкого и во время военных действий командовал как своей дружиной, так и народным ополчением.
При всем сохранении в фигуре князя архаичных, идущих от племенного вождества, черт, нельзя, в то же время, не видеть, что под старой формой скрывается уже совершенно новое содержание: он – первое, и первоначальное, звено структуры формирующегося, пока еще весьма примитивного, под стать примитивности его функций, государственного аппарата.
Вторым новым элементом этой структуры, тоже вполне архаичным по форме, становится боярский совет («боярская дума»[35]), выросший из совмещения былого совета старейшин («старцев градских») и дружинной верхушки («старшей дружины», «княжьих мужей» или бояр).
В своей деятельности князь и дума опирались на рядовых дружинников («младшую дружину», «гридей», «отроков», «детей»), несущих основные исполнительные (по преимуществу – военные) обязанности.[36] Отношения между всеми этими звеньями весьма демократичны и ничем не напоминают отношений монарха со своими подданными. Дружина может воздействовать на принятие князем решения, бояре могут иметь собственные дружины и, порой, весьма независимы от князя.[37] Жесткое подчинение ограничивается лишь периодом военного времени, впрочем, достаточно длительного.[38]
Численность дружины были невелика, доходя до 700-800 человек.[39] Однако, учитывая, что это были сильные, храбрые, высокопрофессиональные воины, она представляла собой грозную силу. Дружинники составляли товарищество или братство, союз преданных князю людей. Дружина содержалась на княжеском дворе, получала долю из дани, собираемой с населения, и из военной добычи после похода. Она являлась одним из важнейших источников формирования древнерусской элиты.
Таким образом, функции и структура Древнерусского государства с очевидностью свидетельствуют о несомненном военном [40] характере этого государства, предназначенном, в первую очередь, для решения военных задач. Поскольку их выполнение требовало определенной централизации имеющихся сил, Древняя Русь должна была быть относительно единой. Однако в случае перехода к решению задач невоенного характера, такое государство не могло сохранять устойчивость и тем самым, оно несло в себе самом элементы временности, возможность будущего распада. Государство состояло из весьма автономных по отношению друг к другу и к центральной власти земель-волостей, в основе которых лежало все еще сохранявшее значение былое племенное начало. Поэтому крайне важно учитывать именно относительный характер единства. Настолько относительный, что И.Я. Фроянов предлагает даже говорить не о едином Древнерусском государстве, а лишь о «суперсоюзе» – совокупности городских волостей, своеобразных аналогов античных городов-государств.
Еще более усиливало возможность распада государства несовершенство системы местного управления, точнее, самоуправления. В основе ее лежала вервь – территориальная община, в функции которой входило решение земельных вопросов (распределение земельных наделов), контроль за членами общины, обеспечение уплаты дани (налогов), следствие и суд по внутриобщинным конфликтам, исполнение наказаний. Руководство общинами осуществляли выборные старосты, выступавшие также представителями интересов верви перед княжеской администрацией. Вся сельская Русь представляла собой совокупность подобных общин, также крайне мало связанных между собой.
Фактически, Древнерусское государство еще не вполне государство, это, скорее, «полугосударство», некое образование с зачатками государственности, зародыш будущего государства.
С одной стороны, оно выполняет вполне очевидные государственные функции с помощью особого пусть и весьма примитивного государственного аппарата, представляющего собой фактически огосударствленные два звена общинно-племенной структуры управления: вождь-князь и совет старейшин. С другой, – управление носит еще явно недифференцированный характер, администрация неотделима от суда (более того, суд рассматривается как одна из важнейших ее функций), отсутствует какое-либо разделение властей.
Наконец, особенно отчетливо показывает несформированность государства тот факт, что в системе решения вопросов общественной жизни продолжает играть заметную роль третий, сохранивший свою прежнюю природу, элемент архаичной, догосударственной структуры – вече, хотя и реже, но продолжающее довольно регулярно собираться.
На протяжении довольно длительного времени в классической советской историографии господствовала точка зрения Б.Д. Грекова о том, что во 2-й половине IX – 1-й половине XI вв. «в Киевском государстве, как таковом, вече, строго говоря, не функционировало». Однако сегодня большинство исследователей вернулись к позиции досоветской историографии о существовании веча на всем протяжении существования Древней Руси, включая и Киевский период. Другое дело, что вопрос о происхождении, природе, правовой и территориальной компетенции, социальном составе участников остаются предметом острых дискуссий.
По-видимому, в основе разногласий лежит попытка рассматривать вече как статический институт, тогда как в действительности, на протяжении всего времени его существования он меняется. Ведя свое происхождение от племенных вечевых собраний, он медленно, но поступательно движется в направлении превращения его в третье звено государственной структуры. Впрочем, завершение этого процесса может быть отнесено лишь к удельному периоду (см. Глава 5).
На ранней же стадии – это несомненно еще по сути дела общественный институт, представитель общества (волости) перед государством (но не орган этого государства). Соответственно, нет и каких-либо норм, которыми бы определялись или ограничивались его власть, состав или компетенция. Вече могло принять к обсуждению и решить любой вопрос. Оно могло призвать на княжение[41], принять или изгнать князя, заключить с ним договор об условиях княжения. В его компетенцию входили вопросы о войне и мире, о начале, продолжении или прекращении военных действий (инициатором здесь могли выступать как князь, так и вече) в том случае, если это требовало создания народного ополчения и выбора его руководителей.
Вече являлось собранием всех свободных людей старшего города земли-волости. Могли в нем принимать участие и представители младших городов, а также сельской округи, однако, по всей видимости, такие случаи были сравнительно редки.[42] Независимо от этого решение старшего города считалось обязательным для жителей всей волости.
Степень организованности веча также была различной. В ряде случаев мы видим очевидную стихийность собрания, вызванную, например, возмущением какими-либо действиями власти.[43] Чаще, однако, оно созывается по инициативе «лучших людей» (бояр и старцев градских) или князя.[44] В последних случаях можно обнаружить некоторые элементы подготовительной работы (выработка «повестки дня», подбор кандидатур на выборные должности и т.п.), определенной упорядоченности проведения собрания с соблюдением ряда правил: осуществление различных обрядовых действий, выступления в пользу того или иного решения, «голосования». М.Н. Тихомиров даже считал вполне вероятным существование каких-то «протокольных записей» решений. Впрочем, говорить о четкой, детальной и устойчивой процедуре проведения веча, конечно же, было бы явной модернизацией. Имели место лишь общие контуры, которые легко могли быть изменены непосредственно в ходе обсуждения. Решения принимались большинством голосов в прямом смысле этого слова – силой крика. В случае раскола дело могло дойти до элементарной драки, что, однако, рассматривалось как вполне легитимный способ разрешения конфликта: в глазах участников веча победа в столкновении определялась не столько собственно силой той или иной стороны, сколько силой правды, имеющей божественную природу.
Нет единства среди историков и в вопросе о степени демократичности веча: одни (Б.Д. Греков, В.Л. Янин, М.Б. Свердлов) полагают, что оно являлось собранием преимущественно аристократических элементов, или находящимся под их полным контролем; другие, как И.Я. Фроянов, считают, что в Древнерусском государстве, во всех его землях, на протяжении Х – XIII веков «глас народный на вече звучал мощно и властно, вынуждая нередко к уступкам князей и прочих именитых «мужей». По его мнению «руководить и господствовать – вовсе не одно и то же… наличие лидеров-руководителей… на вечевых сходах нельзя расценивать в качестве признака, указывающего на отсутствие свободного волеизъявления “вечников”. Древнерусская знать не обладала необходимыми средствами для подчинения веча. Саботировать его решения она тоже была не в силах».[45]
Как бы то ни было, вечу в IX – X вв., по крайне мере в ряде случаев, принадлежала весьма заметная роль в развитии политических процессов в Древней Руси, в которых оно выступает, скорее, как проявление общественной воли, либо сотрудничающей, либо оппонирующей рождающемуся государству, чем, соответственно, если не определяет, то, несомненно, оформляет его складывающуюся структуру.
Тем самым, мы имеем дело с переходным, формирующимся государством, в котором сосуществуют как элементы уже нового, несомненно государственного порядка, так и старые, сохраняющие связь с прежним укладом. Именно это очень сложное взаимопереплетение порождает среди исследователей острые дискуссии: одни обращают в первую очередь внимание на появление новых черт в жизни славянского общества (порой, преуменьшая роль старых), другие, напротив, подчеркивают значение архаичных характеристик, чем, в свою очередь, преувеличивают незрелость существующих отношений. По видимому, правильнее было бы, определив в качестве несомненно приоритетного направления движение в сторону все большего развития именно государственных структур (а вместе с ними и нового, настоящего общества), понимать, что сам по себе этот путь чрезвычайно длительный, лишь постепенно заменяющий порядки и принципы догосударственного строя. В IX в. процесс образования государства начинается, но вовсе не заканчивается.
Таким образом, в IX-XI вв. на обширной территории Восточной Европы все более активно идет процесс формирования значительного по размерам, сильного в военном отношении, набирающего политический авторитет и обеспечивающего достаточно устойчивое общественное развитие Древнерусского государства. Это имело существенное значение для международной обстановки конца I – начала II тысячелетия н. э., поскольку создавало оборонительный рубеж между Западом и Востоком, усиливало натиск на Византию, способствовавший ослаблению последней (что вкупе с крестовыми проходами привело в XV в. к прекращению ее существования), наконец, фактически завершало оформление «ареала» раннесредневековой западной цивилизации. Русь IX – начала XIII вв. может с несомненностью рассматриваться в качестве государства европейского или, если быть более точным, провинциально-европейского типа.
Древнерусское государство оказалось колыбелью древнерусской народности, ставшей основой трех современных славянских народов – русского, украинского и белорусского.
Образование Древнерусского государства также знаменует собой начало российской государственности. Еще сравнительно недавно эта мысль выглядела весьма банальной, однако в последние десятилетия появилось немало трудов, в которых доказывается прямо противоположное. Прежде всего, это относится к современной украинской историографии. Так автор работы «Свою Украину любите» Кононенко П. с полной серьезностью доказывает, что Киевская Русь к России не имеет ни малейшего отношения, что Украина как нация древнее России, а ее государственность возникла раньше. Кононенко с уверенностью заявляет, что Россия принадлежит Азии, тогда как Украина–Европе.[46] Такие попытки вполне понятны: не обладая пока прочным фундаментом собственной государственности, Украина (точнее, часть ее политической элиты) пытается найти его хотя бы в истории.
Однако очевидная, в общем-то, мысль о существовании множества истоков российской государственности, в том числе, действительно имеющих и азиатское происхождение, никоим образом не дает оснований для проведения какой-либо резкой разграничительной черты между Киевской Русью и Россией.
3. Начало христианизации Руси
Важнейшей чертой любой государственности является особая идеология, официально провозглашаемая и, как правило, поддерживаемая и охраняемая государством. В большинстве случаев, особенно на ранних этапах развития государств, такой идеологией становится та или иная форма религии. Однако она вовсе не обязательно остается неизменной на протяжении всего периода существования государства: с течением времени, по тем или иным причинам она может перестать его устраивать, в результате чего происходит смена государственной идеологии.
Подобное развитие событий характеризует и историю Древнерусского государства, где господствовавшее в момент его образования язычество в конце Х в. было сменено христианской (православной) религией. Естественно встает вопрос о том, почему и при каких обстоятельствах произошла эта смена. Очевидно, что, по крайней мере, часть ответа должна лежать в самой дохристианской религиозной системе восточных славян. Поэтому, прежде чем говорить о причинах перемены религии, следует кратко остановиться на основных чертах славянского язычества.
К VIII – IX вв. языческая религия восточных славян приобрела сравнительно развитые формы. Она достигла стадии политеизма (многобожия). Языческие боги имели общеславянский характер, хотя единой иерархической системы, по-видимому, еще не сложилось.[47] Культ поклонения предполагал жертвоприношения поставленным на холмах «идолам» – каменным или деревянным статуям богов. Руководство религиозными отправлениями осуществляли жрецы – волхвы, колдуны, кудесники. В то же время, отсутствуют специальные храмы для выполнения обрядов, а жреческие функции еще не выделились в самостоятельные.
Иными словами, хотя славянское язычество представляло собой сравнительно развитую систему, однако оно не достигло высших ступеней зрелости, характеризующихся выделением общих для всего народа главных богов, со своей сложившейся иерархией, складыванием особой церковной организации и жреческого сословия – т. е. теми условиями, которые, как правило, обеспечивали переход к монотеизму (единобожию).
Тем самым, переход Руси к новой религии начался тогда, когда реальные условия для ее восприятия большинством населения еще не сложились, и язычество все еще обладало существенным потенциалом дальнейшего развития. Поэтому вполне естественным выглядит стремление понять, почему при таких, казалось бы, неблагоприятных обстоятельствах процесс христианизации все-таки начинается.
Православные богословы со времен митрополита Илариона объясняли принятие христианства божественным вдохновением, снизошедшим на князя Владимира[48]. Впрочем, церковные историки, стремясь удревнить начало православия на Руси, нередко предлагают вести отсчет даже не с Владимира, а с Андрея Первозванного, который якобы осуществлял миссионерскую деятельность в славянских землях еще в I в. н. э.
В советской исторической науке ответ на вопрос о причинах перехода к новой религии вытекал из общеметодологического классового подхода. Переход к классовому строю, согласно этому объяснению, требовал такой религии, которая обосновывала бы власть господствовавшего класса. Поскольку язычество, как религия бесклассового общества, не могло решить эту задачу, оно было отброшено и заменено более подходящим для этих целей христианством, представлявшим из себя идеологическую санкцию господства и подчинения и средство утверждения эксплуатации непосредственных производителей классом феодалов.
Однако такое объяснение даже в категориях марксистского подхода выглядит не вполне удовлетворительным. Ведь в классовых, по меркам советской историографии древнегреческом, или древнеримском обществах существовавшее там язычество нисколько не мешало осуществлять власть над рабами. Более того, и само-то христианство возникло как религия низших слоев населения.
Другой причиной нередко называют стремление укрепить власть киевского князя и единство Древнерусского государства. Попыткой задержать расползание «сверхсоюза» объясняет принятие христианства и И.Я. Фроянов, однако в отличие от большинства историков, рассматривающих крещение как свидетельство прогресса в развитии Древней Руси, он видит в этих событиях отражение консервативных тенденций: христианство, по его мнению, вводилось в интересах племенной полянской верхушки, стремившейся к сохранению старых, родоплеменных порядков, означавших, одновременно и сохранение ее господства в восточнославянском мире.[49]
По-видимому, реальные причины смены религии можно понять лишь в том случае, если рассматривать религию не просто как веру в сверхъестественное, а как – и это главное – форму мировоззрения. Каждая религия пытается по-своему объяснить человеку окружающий мир, научить его ориентироваться в нем с помощью предоставления необходимого набора правил и норм, обеспечивающего эту ориентацию. Если изменяется мир вокруг человека, то возникает и потребность изменить способ его объяснения.
Применяя этот подход к нашему случаю, можно определить язычество как систему взглядов на мир человека в его неразрывной связи с природой, где он и себя рассматривает как часть этой природы. Но по мере развития человек становится все более независимым от нее, для него все более важным становится объяснение его связей с себе подобными, понимание себя самого и окружающего его общества. Именно такое объяснение и дают мировые религии (христианство, ислам, буддизм и др.), в центре которых как раз и стоит человек (богочеловек).
Первые признаки несоответствия религиозной языческой идеологии новым реалиям возникают еще в начале Х в., когда среди русских появляются первые христиане, однако само замена язычества именно православием не была так уж фатально неизбежна. Перед русскими князьями оказались весьма широкие возможности выбора, как минимум из четырех мировых религий: ислам (исповедовавшийся Волжской Болгарии), иудаизм (Хазарский каганат), католичество (Священная Римская империя) и православие (Византия).[50] Кочевническо-скотоводческии традиции восточных народов, периферийное (с точки зрения основных устремлений киевских князей) положение Волжской Болгарии и давние враждебные отношения с хазарами, делавшие малоприемлемым восприятие их религиозных систем, во многом предопределили выбор в пользу христианства. Что касается разновидностей последнего, то здесь чаша весов достаточно легко склонялась на сторону православия, более знакомого верхушке древнерусского общества. Однако главной причиной, окончательно определившей выбор, явилась, по-видимому, особая система взаимоотношений церкви и государства в православии, признававшая приоритет светской власти перед духовной (при сохранении, в то же время довольно широкой автономии церкви). Важным являлось и то обстоятельство, что ослабевшая Византийская империя не могла претендовать на установление той или иной формы зависимости Руси от нее в случае принятия православия при ее содействии.[51]
Впрочем, при всех очевидных, казалось бы, предпосылках смены религии, процесс христианизации оказался весьма длительным, прошедшим несколько этапов. Начальный его этап относится примерно к первой половине Х в., когда основной массой христиан на Руси оказались древнерусские купцы, торговавшие с Византией. Их крещение часто имело сугубо прагматический характер, объясняясь стремлением обеспечить себе более благоприятные условия торговой деятельности на территории Византии. Отсюда, сохранение, наряду с исполнением христианских обрядов, языческих верований («двоеверие »).
Однако постепенно число адептов новой веры на Руси росло, свидетельством чего становится крещение одного из высших лиц Древнерусского государства – княгини Ольги.[52] К тому же, успехи православия на Руси вызвали явное недовольство среди наиболее приверженной традициям части дружинников (особенно в правление Святослава), в результате чего возникает противоборство язычников и христиан в 50-х – первой половине 80-х гг. Х в. Одним из средств укрепить позиции язычества обычно считают попытку князя Владимира в 980 г. создать в Киеве пантеон языческих «кумиров», рассматриваемых, как правило, в качестве главных племенных богов.[53]
По-видимому, попытка не оправдала надежд, что заставило князя перейти к интенсивной христианизации Руси (хотя, судя по тону изложения летописного рассказа о крещении Владимира, это не слишком отвечало его личным желаниям). В результате довольно сложной интриги, сопряженной как с оказанием помощи византийским императорам, так и с военными действиями против них и женитьбой на их сестре, Владимир крестился. Летопись относит все эти события к 988 г.[54]
Этот акт крещения вопреки собственным желаниям является несомненным свидетельством нового отношения древнерусских князей к своим обязанностям. Из некогда завоевателей, «находников», временщиков они превращаются в государственных деятелей, озабоченных интересами этого государства, рассматриваемого как свое собственное владение. Тем самым, крещение Руси стало не только особым третьим этапом в развитии процесса христианизации, но и одновременно важнейшей вехой в становлении российской государственности.
Вслед за крещением князя было проведено крещение Руси, где мирным (Киев), а где и насильственным (Новгород) путем. В результате, православие стало официальной государственной религией Древней Руси, т.е. обладающей преимуществом перед другими религиями на ее территории, поддерживаемой и защищаемой государством,. Актом крещения, таким образом, завершился третий этап христианизации Руси.
Однако процесс христианизации на этом не закончился, он растянулся еще на несколько веков – вплоть до XIII – XIV вв., когда основная масса населения действительно приняла новую веру. Одновременно, это был не только период распространения православия среди населения и превращения его в господствующую религию Российского государства, но и существенный этап в становлении здесь мощной и крайне влиятельной организации – Русской православной церкви. В течение Х – XII вв. церковь сумела установить свой идеологический контроль над Русью, создав весьма разветвленную структуру, во главе с киевским митрополитом и подчинявшимися ему епископами. По всей стране стали быстро расти монастыри.
После принятия христианства в качестве государственной религии на Руси складывается церковная организация. Формируется духовенство, делящееся на «черное» (монашеское) и «белое» (приходское). Организационными центрами церкви стали епархии и монастыри. Церковь получила право на приобретение земель, населенных деревень, на осуществление суда по специально выделенной юрисдикции (все дела в отношении «церковных людей», дела о преступлениях против нравственности, брачно-семейные вопросы).
Значение принятия христианства на Руси большинство историков оценивает чрезвычайно высоко, прежде всего, в плане воздействия на развитие древнерусской культуры: письменность, школы, архитектура, живопись, летописание – все испытало на себе влияние православия. При этом важно подчеркнуть, что становление новой культуры шло не путем слома старой – языческой, а в виде процесса их слияния, взаимопроникновения. Языческо-православный (русско-византийский) синтез и породил ту неповторимую древнерусскую культуру, достижения которой остаются непреходящими ценностями российской истории.
Впрочем, ряд историков, порой, не без убедительности, доказывает определенную преждевременность крещения Руси, обращая внимание на недостаточную готовность значительной части славянского населения к восприятию норм христианской морали. Например, по мнению И.Я. Фроянова, «с точки зрения поступательного развития Руси введение христианства в конце X столетия являлось в некотором роде опережением событий, забеганием вперед. Не имея под собой твердой социальной почвы и ближайшей политической перспективы, оно скользило по поверхности древнерусского общества и значительно позднее (в XIV – XV веках, когда завершилось формирование классов) превратилось в орудие классового господства, а также в рычаг объединения русских земель вокруг Москвы».[55]
По-видимому, можно согласиться с этим утверждением в той его части, что православие не сразу обрело прочную почву на Руси в виде проникновения в народную среду, однако и при этой оговорке, нет сомнений, что крещение Руси стало заметнейшей вехой в становлении российского государства, создав один из важнейших атрибутов государственности вообще.
4. Удельный период на Руси (XII – XIII вв. [56])
Со второй половины XI в. на Руси начинаются новые процессы, характеризующиеся, в первую очередь, распадом пусть и весьма непрочного, но, в целом, единого до сих пор государства на отдельные, фактически, самостоятельные земли.
Советская историческая наука в течение долгого времени объясняла причины раздробления нарастанием классовой борьбы крестьян против эксплуататоров-феодалов, что вынуждало последних держать необходимые для подавления восстаний военные дружины на местах. В результате заметно повышалась независимость и авторитет руководителей этих сил – местных князей. Другой причиной – уже экономического порядка – называлось господство натурального (замкнутого) хозяйства[57], не создававшего условий для экономического единства страны. Среди внешнеполитических факторов, как правило называлось исчезновение торгового пути «из варяг в греки», объединявшего вокруг себя славянские племена и ослабление Киевского княжества в результате половецких набегов.
Однако вышеназванные причины не слишком удачно объясняют распад Руси. Во-первых, у нас почти нет данных о каких-либо крупных массовых социальных выступлениях XI – XII вв. (за исключением известий о событиях в Суздальской земле в 1024 г. и 1071 г., или в Киеве в 1068 г., где волнения весьма сложно определить как классовые), а во-вторых, натуральный характер хозяйства, будучи характерен как для удельной, так и для единой Руси, сам по себе ничего не объясняет.
Сегодня нередко к обоснованиям причин распада, предлагавшимся советской историографией, правда, несколько модернизированным[58], добавляют представления ее предшественников, видевших главную причину в ошибочном решении Ярослава Мудрого разделить земли Киевского государства между своими сыновьями, принятом в условиях становления запутанной системы наследования власти, т.н. лествичной системы.
Эта система базировалась на постепенно сложившемся представлении князей рода Рюриковичей о Руси как об их коллективном владении, где каждый друг другу «брат» – равный и обладающий правами на занятие главного Киевского стола. Первенство принадлежало старшему в роду, которого, традиционно, называли «отцом», хотя он не всегда был действительно старшим. В соответствии с этой системой после смерти князя ему наследовал старший сын, потом – второй, третий, и т.д., потом – по очереди дети старшего, дети второго…. Если князь умирал и не успевал сесть на великий стол, его дети лишались этого права. Изначально князья переезжали из города в город на освободившееся после смерти старших места, передавая свои княжества более молодым в роду.
Однако принцип старшинства уже со второго поколении Ярославичей все труднее становилось воплотить в жизнь, поскольку в условиях многочисленности княжеского потомства возникали трудности с определением того, кто же старший, что должно лежать в его основе: возраст или степень и уровень родства? Отсутствие ясности приводило к многочисленным конфликтам между старшими по годам племянниками, детьми старшего брата и младшими по возрасту их дядями?
Неспособность разрешить эту проблему на «юридическом» уровне привела к формированию, по сути дела, договорной системы в распределении княжеских столов, где главную роль играло не столько право, сколько политический авторитет и военная сила того или иного князя. А поскольку соотношение сил постоянно менялось то неизбежны были регулярные споры и «усобицы».