ФАЛЬШИВОМОНЕТЧИКИ ОТ ИСТОРИИ

Государь не отрекался от престола

В 1865 году умер наследник Престола Николай Алек­сандрович, старший сын Императора Александра II, и это большое русское горе неожиданно вызвало злую радость не только вне России, но и в самой России. Потрясенный Федор Иванович Тютчев отозвался на злобное ликование странно звучавшим стихотворением:

О, эти толки роковые,

Преступный лепет и шальной

Всех выродков земли родной,

Да не услышит их Россия, —

И отповедью — да не грянет

Тот страшный клич, что в старину:

«Везде измена —. Царь в плену!»

И Русь спасать Его не встанет.

Пророческий смысл тютчевских строк обнажился только полвека спустя, в 1917 году. Плененный своими же генералами, понятно, что изменниками, но от этого не легче, и поезде под Псковом, Русский Император Николай II, по­кинутый Церковью, преданный народом, пишет в своем дневнике горько и точно: «Кругом измена и трусость и обман». Генералы Рузский, Алексеев, Эверт, Брусилов и думские масоны требовали тогда у Царя отречения от Пре­стола в пользу Наследника.

Исчисление событий, непосредственно связанных с от­речением Государя, надо вести с 14 февраля 1917 года, когда недовольные скудостью жизни военного времени толпы вышли на улицы Петрограда с лозунгами «Долой войну!», «Да здравствует республика!». 17 февраля стачечная зараза охватила крупнейший Путиловский завод и чумовой волной покатилась по всему городу. Рабочие громили хлебные лавки, избивали городовых. 23 февраля бастовало уже 128 тысяч человек. 26 февраля восстала распропагандированная ре­волюционерами 4-я рота запасного батальона Павловского гвардейского полка, которая открыла огонь по полиции, пы­тавшейся пресечь беспорядки. Начался переход Петроградского гарнизона на сторону толпы... К этому времени уже весь Петроград захлестнули демонстрации рабочих, тре­бовавших хлеба, преступным умыслом не подвозимого в город, намеренно не продаваемого в лавках. Начался на­родный бунт, спровоцированный масонским заговором. Масонам мало было Государственной думы, они рвались к всевластию в России. Им мешал монархический строй, пре­градой на их пути стоял Государь.

Государя Николая Александровича и до того нельзя было упрекнуть в нерешительности, а в те мятежные дни жесткость его приказов на подавление предательского бунта в столице была поистине диктаторской. Вечером 25 февраля генерал Хабалов получает приказ Государя о немедленном прекращении всех беспорядков в столице — там громили магазины, грабили лавки, избивали и убивали городовых. В помощь Хабалову Государь посылает из Ставки корпус генерала Иванова. Считая и это недостаточным, едет по­ездом к командующему Северным фронтом генералу Руз­скому, чтобы направить в Петроград подтянутые с фронта войска. Не медля Царь подписывает Указ о приостановке на месяц работы Государственной думы и Государственного совета. Деятельность думских говорунов объявляется неза­конной. По замыслу Государя власть сосредотачивается в его руках и в руках его правительства с опорой на верную Царю армию.

Но события развиваются вопреки воле Государя. Его приказы не выполняются. Генерал Иванов не доводит свой корпус до Петербурга. Солдаты петербургских полков отказываются подчиняться генералу Хабалову. Дума противиться указу Государя, организует Временный комитет, а затем на его основе Временное правительство... Будь у Го­сударя в тот момент хотя бы триста солдат, преданных ему, присяге и закону, способных исполнить железную волю Царя, Россию можно было удержать на краю разверзшейся пропасти: думский Временный комитет разогнать, Советы «рачьих и собачьих депутатов», как их тогда называли умные люди, расстрелять. Но в Пскове Государь встретил от командующего Северным фронтом генерала Рузского не верности себе, присяге и крестоцелованию, а... требование отречения. Генерал-адъютант (одно из высших воинских званий в царской России) Рузский, исполняя порученную ему Временным комитетом роль, предложил Государю Ни­колаю Второму «сдаться на милость победителя». Генерал царской свиты Дубенский вспоминал потом: «С цинизмом и грубой определенностью сказанная Рузским фраза «надо сдаваться на милость победителю» с несомненностью ука­зывала, что не только Дума, Петроград, но и лица высшего командования на фронте действуют в полном согласии и решили произвести переворот».

Стремительная измена не только Рузского, который два месяца спустя похвалялся в газетных интервью о своих «за­слугах перед революцией», но и всего поголовно командования армии. Вот свидетельство самого Рузского: «Часов в 10 утра я явился к Царю с докладом о моих переговорах. Опасаясь, что он отнесется с моим словам с недоверием, я пригласил с собой начальника моего штаба генерала Да­нилова и начальника снабжений генерала Саввича, которые должны были поддержать меня в моем настойчивом совете Царю ради блага России и победы над врагом отречься от Престола. К этому времени у меня уже были ответы Ве­ликого князя Николая Николаевича, генералов Алексеева, Брусилова и Эверта, которые все единодушно тоже призвали необходимость отречения».

«Кругом измена и трусость и обман»,— записал Государь в своем дневнике.

Одни сознательно изменяли — Алексеев, Рузский, Бру­силов, Корнилов, Данилов, Иванов...; другие трусливо по­корялись изменникам, хоть и проливали слезы сочувствия Императору, — его свитские офицеры Граббе, Нарышкин, Апраксин, Мордвинов..; третьи, вырывая у Императора от­речение, лгали ему, что это делается в пользу Наследника, на самом деле стремясь к свержению монархии в России. Зло­вещие фигуры Временного комитета Государственной думы Родзянко, Гучков, Милюков, Керенский, Шульгин — разно­мастная и разноголосая, но единая в злобе на Русское Са­модержавие свора подлецов и предателей России...

* * *

1 марта 1917 года Государь остался один, плененный в поезде, преданный и покинутый подданными, разлученный с семьей, ждавшей и молившейся за него в Царском Селе. Оставшись один, Николай Александрович берет себе в совет и в укрепление Слово Священного Писания, читает, подчеркивает избранное. Эта книга сохранилась, и первое, что непреложно встает из государевых помет в Библии — твердая вера Императора в Божий Промысел, убежденность, что Господь с ним: «Не бойся, ибо Я с тобой»(I Быт. 26,24), «Не бойся, Я твой щит»(I Быт. 15,1), «Бог твой есть Бог благий и милосердый, Он не оставит тебя и не погубит тебя »(Второзак. 4, 31).

Государь поступил единственно возможным в тех об­стоятельствах образом. Он подписал не Манифест, какой только и подобает подписывать в такие моменты, а лишь телеграмму в Ставку с лаконичным, конкретным, единст­венным адресатом «начальнику штаба», это потом ее под­ложно назовут «Манифестом об отречении», но уже под­писывая телеграмму, кстати, подписывая карандашом, и это единственный государев документ, подписанный Николаем Александровичем карандашом, Государь знал, как знало и все его предательское окружение, что документ этот неза­конен. Незаконен по очевидным причинам: во-первых, от­речение Самодержавного Государя да еще с формулировкой «в согласии с Государственной думой» не допускалось ни­какими законами Российской империи, во-вторых, в телеграмме Государь говорит о передаче наследия на Престол своему брату Михаилу Александровичу, тем самым минуя законного наследника царевича Алексея, а это уже прямое нарушение Свода Законов Российской Империи. Телеграмма Государя в Ставку, подложно названная «Манифестом об отречении», была единственно возможным в тех обстоя­тельствах призывом Государя к своей армии. Из теле­граммы этой, спешно разосланной в войска начальником штаба Ставки Алексеевым, всякому верному и честному офицеру было ясно, что над Государем творят насилие, что это государственный переворот, и долг присягнувшего на верную службу Царю и Отечеству повелевает спасать Импе­ратора, чего, однако, не случилось. Войска сделали вид, что поверили в добровольное сложение Государем Верховной власти. Клятвопреступники, они не услышали набата молитвенно произнесенных когда-то каждым из них слов присяги: Клянусь Всемогущим Богом, пред Святым Его Евангелием, и том, Что хочу и должен Его Императорскому Величеству, своему истинному и природному Всемилостивейшему Ве­ликому Государю Императору Николаю Александровичу, Самодержцу Всероссийскому, и Его Императорского Вели­чества Всероссийского Престола Наследнику, верно и не­лицемерно служить, не щадя живота своего, до последней капли крови... Его Императорского Величества Государства и земель Его врагов, телом и кровью... храброе и сильное чинить сопротивление, и во всем стараться споспешест­вовать, что к Его Императорского Величества верной службе и пользе государственной во всех случаях касаться может. Об ущербе же его Величества интереса, вреде и убытке... всякими мерами отвращать... В Чем да поможет мне Господь Бог Всемогущий. В заключение же сей моей клятвы, целую Слова и Крест Спасителя моего. Аминь».

Не встала армия спасать Царя! Хотя никакой документ об отречении, пусть даже всамделишный Манифест об от­речении, не освобождал воинство от присяги и крестоцелования, если об этом в документе не говорилось напрямую.

Год спустя, когда Император германский Вильгельм отре­кался от Престола, он специальным актом освободил во­енных от верности присяге. Такой акт освобождения от присяги всех, присягавших перед Крестом и Св.Евангелием Императору и Его Наследнику, должен был подписать и Го­сударь Николай Александрович, если бы он действительно мыслил об отречении...

По сей день не только историков озадачивают непости­жимые факты, как могла Красная Армия, в основе своей со­стоявшая из дезертиров, из кромешного сброда, стаей во­ронья слетевшегося на лозунг «Грабь награбленное», возглав­ляемая прапорщиком Крыленко, в Первую мировую войну бывшим лишь редактором-крикуном «Окопной правды», руководимая беглым каторжником Троцким, не имевшим и малейшего, даже прапорщицкого военного опыта, предво­дительствуемая студентом-недоучкой Фрунзе, юнкером Антоновым-Овсеенко, лекарем Склянским, как могла вот эта Красная Армия теснить Белую Гвардию, громить Корнилова, Деникина, Врангеля, Колчака, лучших учеников лучших во­енных академий, опытнейших военачальников, умудренных победами и поражениями японской и германской войн, со­бравших под свои знамена боевых, закаленных на фронтах офицеров, верных солдат-фронтовиков... Почему вопреки неоспоримым преимуществам, очевидному перевесу сил, опыта, средств, Белая Армия под началом лучших офицеров России потерпела поражение? Да потому что на каждом из них, и на Корнилове, и на Деникине, и на Колчаке, равно как и на каждом солдате, прапорщике, офицере лежал тяжкий грех клятвопреступника, предавшего своего Государя, По­мазанника Божьего. Для православного ясно: Бог не дал им победы.

Трагичные, жуткие судьбы генерала Алексеева, это он держал в руках нити антимонархического заговора, генерала Рузского, пленившего Государя и требовавшего от него от­речения в псковском поезде, генерала Корнилова, суетливо явившегося в Царское Село арестовывать Августейшую Семью и Наследника Престола, которому он, как и Царю, приносил на вечную верность присягу, генерала Иванова, преступно не исполнившего Государев приказ о восстанов­иипорядка в Петрограде, адмирала Колчака, командо­вавшего тогда Черноморским флотом, имевшего громад­нейшую военную силу и ничего не сделавшего для защиты своего Государя, и судьбы этих генералов, как и печальные судьбы тысяч прочих предателей Царя свидетельствуют о скором и правом Суде Божьем. Рвавшиеся уйти из-под воли Государя в феврале 1917 года, жаждавшие от Временного правительства чинов и наград и предательством их зара­ботавшие, уже через год, максимум два, они расстались не только с иудиными сребрениками, с жизнью расстались, — |такова истинная цена предательства. Генерал Рузский, бах­валившийся в газетных интервью заслугами перед Фев­ральской революцией, зарублен в 1918 году чекистами на Пятигорском кладбище. Генерал Иванов, командовавший Особой Южной армией, которая бежала под натиском Фрунзе, умер в 1919 году от тифа. Адмирал Колчак рас­стрелян большевиками в 1920 году, успев прежде пережить, сполна испить чашу горечи измены и предательства. Генерал Корнилов погиб в ночь перед наступлением белых на Екатеринодар. Единственная граната, прилетевшая в предрас­светный час в расположение белых, попала в дом, где ра­ботал за столом генерал, один осколок — в бедро, другой — в висок. Священный ужас охватил тогда войска, Божью кару узрели в случившемся солдаты. Судьба наступления была роковым образом предрешена.

Грех клятвопреступления стал трагической судьбой всей Белой Армии, от солдат до командующих.

* **

... Государь прощался с армией в Могилеве. «Ровно в 11 часов, — вспоминал генерал Техменев, — в дверях по­казался Государь. Поздоровавшись с Алексеевым, он обер­нулся направо к солдатам и поздоровался с ними не­громким голосом... «Здравия желаем, Ваше Императорское Величество», — полным, громким и дружным голосом от­вечали солдаты... Остановившись, Государь начал говорить...

Он говорил громким и ясным голосом, очень отчетливо и образно, однако, сильно волнуясь... «Сегодня я вижу вас в последний раз, — начал Государь, — такова воля Божия и следствие моего решения». Император благодарил солдат за верную службу Ему и Родине, завещал во что бы то ни стало довести до конца борьбу против жестокого врага, и когда кончил, напряжение залы, все время сгущавшееся, наконец, разрешилось. Сзади Государя кто-то судорожно всхлипнул. Достаточно было этого начала, чтобы всхли­пывания, удержать которые присутствующие были, оче­видно, не в силах, раздались сразу во многих местах. Многие просто плакали и утирались... Офицеры Георгиевского ба­тальона, люди, по большей части несколько раз раненные, не выдержали: двое из них упали в обморок. На другом конце залы рухнул кто-то из солдат-конвойцев. Государь не вы­держал и быстро направился к выходу...». Так армия про­щалась со своим Царем — рыдая, вскрикивая, падая в об­мороки, — о воинской присяге, от которой Государь не ос­вободил свое воинство, о клятве защищать Императора «до последней капли крови» не вспомнил никто.

Армия не встала спасать Самодержца, явив собой скопище, как и предсказывал Тютчев, «всех выродков земли родной». И как ни больно признавать, но это русская армия по приказу самозваного масонского Временного комитета арестовала Императора, хотя если бы отречение являлось законным, кому был бы опасен гражданин «бывший царь». Это русская армия бдительно охраняла царственных плен­ников в Царском Селе, в Тобольске и требовала снять погоны с Царя, запретить прогулки Его детям, отказать Семье в возможности ходить в церковь. Это русская армия, подняв белое знамя сопротивления против большевизма, начертала на нем не имя Монарха, а противные монаршему строю демократические лозунги, вовсе не помышляя об ос­вобождении Императора, находившегося в то время в ека­теринбургском заточении. А ведь русской армии давалась от Бога последняя возможность спасти Царя и очистить себя от греха клятвопреступления. В Екатеринбурге пре­бывала тогда Российская Академия Генерального штаба! По соседству с большевиками и с заточенным ими Царем беспрепятственно работали, обучались кадровые военные бывшей царской армии, имевшие опыт наступательных опе­раций, диверсионной, разведывательной служб, здесь были высочайшего уровня профессионалы своего дела, но не ока­залось верных Государю и присяге воинов. На одно только и хватило слушателя старшего курса Академии гвардии ка­питана Малиновского со товарищами: «У нас ничего и не вышло с нашими планами за отсутствием денег, и помощь Августейшей Семье, кроме посылки кулича и сахара, ни в чем не выразилась».

Предав своего Императора, порушив закон и присягу, армия — вся, и в этом состоит ответственность перед Гос­подом всех за грехи многих — понесла заслуженное нака­зание — разделение на белых и красных, гибель и отступ­ничество вождей, крушение воинского духа. Армии, не вставшей спасать своего Царя, Бог не даровал победы.

За трагедией армии встает трагедия Русской Право­славной Церкви. Почему ее, единую, с почти тысячелетней историей, мощную, родившую на рубеже веков великих святых — преподобного Иоанна Кронштадтского, препо­добных оптинских старцев, преподобного Варнаву Гефсиманского, прославившую в одном только начале XX века мощи семи угодников Божиих, открывавшую в те годы новые храмы, монастыри, семинарии, духовные училища, — этот нерушимый, казалось, оплот Православной Веры и Самодержавного Царства вдруг в одночасье поразил ги­бельный пожар раскола, внутренних распрей, жестоких го­нений со стороны безбожников и иноверцев. Что сталось с православными, не с горсткой новомучеников, испове­давших Христа и верность Государю Императору и с именем Христовым на устах погибших, а с массой русских хри­стиан, «страха ради иудейска» отвергшихся от своего хри­стианского имени и все-таки попавших под мстительный меч репрессий. Где были их прежние духовные вожди и наставники, кто бы остановил повальное богоотступни­чество?

Коренное зло было совершено в Церкви 6 марта 1917 года, когда Церковь в лице Святейшего Синода не усомнилась в законности Царского отречения. «Поразительнее всего то, что в этот момент разрушения православной русской госу­дарственности, когда руками безумцев насильно изгонялась благодать Божия из России, хранительница этой Благодати Православная Церковь в лице своих виднейших представи­телей молчала. Она не отважилась остановить злодейскую руку насильников, грозя им проклятием и извержением из своего лона, а молча глядела на то, как заносился зло­дейский меч над священною Главою Помазанника Божия и над Россией...», — писал о тех днях товарищ обер-прокурора Святейшего Синода князь Николай Жевахов, который еще за неделю до псковского пленения Императора умолял ми­трополита Киевского Владимира, бывшего в Синоде первен­ствующим членом, выпустить воззвание к населению, чтобы оно было прочитано в церквах и расклеено на улицах. «Я до­бавил, что Церковь не должна стоять в стороне от разыг­рывающихся событий и что ее вразумляющий голос всегда уместен, а в данном случае даже необходим. Предложение было отвергнуто».

Пока Святейший Синод в дни с 3-го по 6 марта 1917 года раздумывал и медлил, решал, молиться ли России за Царя — страшное, к краю гибели подводящее решение — в сино­дальной канцелярии ужасающей грудой накапливались те­леграммы: «Покорнейше прошу распоряжения Святейшего Синода о чине поминовения властей», «Прошу руководственных указаний о молитвенных возношениях за бо­гослужениями о предержащей власти», «Объединенные пастыри и паства приветствуют в лице вашем зарю обнов­ления церковной жизни. Все духовенство усердно просит преподать указание, кого как следует поминать за цер­ковным богослужением»... Под многочисленными теле­граммами подписи Дмитрия, архиепископа Таврического, Александра, епископа Вологодского, Нафанаила, епископа Архангельского, Экзарха Грузии архиепископа Платона, Назария, архиепископа Херсонского и Одесского, Палладия, епископа Саратовского, Владимира, архиепископа Пензенского... Они ждали указаний, забывши тысячелетний бла­годатный опыт русского Православия — опыт верности Царю-Богопомазаннику, опыт, благословенный патриархом Гермогеном, святым поборником против первой русской смуты: «Благословляю верных русских людей, подымаю­щихся на защиту Веры, Царя и Отечества, и проклинаю вас, изменники».

5 марта 1917 года в Могилеве, не убоявшись гнева Божия, не устыдившись присутствия Государя, штабное и придворное священство осмелилось служить литургию без возношения Самодержавного Царского имени. «В храме стояла удивительная тишина, — вспоминал позже генерал- майор Дубенский. — Глубоко молитвенное настроение ох­ватило всех пришедших сюда. Все понимали, что в церковь прибыл последний раз Государь, еще два дня тому назад Са­модержец Величайшей Российской Империи и Верховный Главнокомандующий русской Армии. А на ектеньях по­минали уже не Самодержавнейшаго Великаго Государя Нашего Императора Николая Александровича, а просто Государя Николая Александровича. Легкий едва заметный шум прошел по храму, когда услышана была измененная ектенья. «Вы слышите, уже не произносят Самодержец», — сказал стоявший впереди меня генерал Нарышкин. Многие плакали». Это свершилось в присутствии великой русской православной святыни — Владимирской иконы Божией Матери, привезенной в Ставку перед праздником Пресвятой Троицы 28 мая 1916 года. Икона, благословившая начало Русского Царства, нерушимое многовековое Самодержавное Стояние его, узрела в тот час, как Россия перестала открыто молиться за Царя.

Уже назавтра этот самовольный почин был укреплен решением Святейшего Синода: «Марта 6 дня Святейший Синод, выслушав состоявшийся 2-го марта акт об отре­чении Государя Императора Николая II за себя и за сына от Престола Государства Российского и о сложении с себя Верховной Власти и состоявшийся 3-го марта акт об отказе Великого Князя Михаила Александровича от восприятия Верховной Власти впредь до установления в Учредительном собрании образа правления и новых основных законов Госу­дарства Российского, приказали: означенные акты принять к сведению и исполнению и объявить во всех православных храмах... после Божественной литургии с совершением мо­лебствия Господу Богу об утешении страстей, с возгла­шением многолетия Богохранимой Державе Российской и благоверному Временному Правительству ея». Так Синод благословил не молиться за Царя и Русское Царство. И в ответ со всех концов России неслись рапорты послушных исполнителей законопреступного дела: «Акты прочитаны. Молебен совершен. Принято с полным спокойствием. Ради успокоения по желанию и просьбе духовенства по теле­графу отправлено приветствие председателю Думы».

Кто в Церкви в те дни ужаснулся, кто вздрогнул в пред­дверии грядущей расплаты за нарушение одного из ос­новных Законов Православной Российской империи: «Импе­ратор яко Христианский Государь есть верховный защитник и хранитель догматов господствующей Веры и блюститель правоверия и всякого в Церкви Святой благочиния... В сем смысле Император... именуется Главою Церкви»? В Св. Синоде не оказалось ни одного верного своему Главе ие­рарха за исключением митрополита Петроградского Питирима, арестованного 2 марта вместе с царскими мини­страми, а 6 марта Постановлением Св. Синода уволенного на покой.

4 марта 1917 года архиепископ Арсений (Стадницкий) ликовал на первом при Временном правительстве заседании Св. Синода: «Двести лет Православная Церковь пребывала в рабстве. Теперь даруется ей свобода. Боже, какой простор! Но вот птица, долго томившаяся в клетке, когда ее откроют, со страхом смотрит на необъятное пространство... Так чув­ствуем себя мы, когда революция дала нам свободу от цезарепапизма».

Так случилось, что большие люди Церкви возомнили себя больше Царя, а следовательно, больше Господа. Они забыли, а может, и не знали предупреждения о. Иоанна Кронштадтского о грядущем цареотступничестве: «Если мы православные, то мы обязаны веровать в то, что Царь, не идущий против своей облагодатствованной совести, не погрешает». Но тогда большие люди Церкви в несомненно дьявольском наваждении рассудили, что Царь грешен, не­мощен, недалек, и «для завоевания гражданской свободы» они призвали русских православных христиан «довериться Временному Правительству». Они обосновали переворот богословскими доводами, внушая верующим мысль о «богоустановленности» новой власти, как это делал епископ Рыбинский Корнилий после прочтения Акта об отречении Императора: «.Сейчас мы слышали об отречении Николая II. Крестом для России, для русского народа было его цар­ствование: сколько крови пролито во время японской и настоящей войны!.. И не стерпел этих унижений русский народ... он взял теперь власть в свои руки под водитель­ством нового Богом данного правительства, ибо «несть власть аще не от Бога, сущие же власти от Бога учинены суть» (Рим. 13,1). Теперь народ будет защищать свои права и мощно будет отражать врага... Для ускорения желанной победы мы должны все от мала до велика искренно и не­лицемерно соединиться под властью нового правительства и помогать ему всеми своими силами».

Горько сегодня читать эти строки, ибо мы знаем о том «счастье» и о той «славе», которые ждали Россию без Царя, а потому и Россию без Бога. Когда большие люди Церкви бла­гословили цареотступничество, маленькие люди Ее, верные чада, промолчали. Маленькие люди посчитали себя слишком маленькими, чтобы отстоять Русское Царство.

Не встала Православная Русь спасать своего Белого Царя. Отшатнулись от Императора те из духовных, кто по долгу своему должны были ни на шаг не отступать от Него. Заведующий придворным духовенством протопрес­витер Придворных соборов Александр Дернов смиренно ис­прашивал указаний Синода «относительно того, как будет в дальнейшее время существовать все Придворное духо­венство», чем ему кормиться и кому подчиняться. Из 136 человек причта придворных соборов и церквей — про­тоиереев, священников, протодьяконов, дьяконов, псалом­щиков ни один не последовал за Государем в заточение, ни один не разделил с Ним его мученического креста. Что го­ворить, были среди пошедших на крест за Императором дворяне, и дворянин доктор Е. С. Боткин писал из екате­ринбургского заточения: «Я умер — умер для своих детей, для друзей, для дела.., чтобы исполнить свой врачебный долг до конца». Дворянин генерал-адъютант И. Л. Татищев вспоминал о своем решении на просьбу Государя поехать с ним в ссылку: «На такое монаршее благоволение у кого и могла ли позволить совесть дерзнуть отказать Государю в такую тяжелую минуту». Были среди верных слуг Царевых крестьяне и мещане, и камердинер Государыни крестьянин Волков о своей верности Царю говорил просто: «Это была самая святая чистая Семья!» Были у Семьи и верные слуги из иностранцев и иноверцев — англичанин Гиббс и француз Жильяр. Духовных лиц среди последовавших за Царем в за­точение не было.

Епископ Екатеринбургский Григорий, поведший с боль­шевиками примирительно-соглашательскую политику, имел возможность не только облегчить положение узников, а если бы желал, и помочь их спасению, однако ничего для этого не сделал. Уже после злодейского убийства на до­просе у Соколова он даже не выразил сочувствия муче­никам. Екатеринбургский священник о. Иоанн (Сторожев) трижды служил обедницу в Ипатьевском доме, был рядом с Государем накануне Его смерти, но и обмолвиться словом не решился. Страшно было, как же, на обеднице присут­ствовал сам комендант Юровский, «известный своей жес­токостью». Зато с этим иудеем-палачом священник нашел время поговорить о своем здоровье, кашель-де одолел. Но именно этому человеку, носившему звание священнослу­жителя, Волею Божией довелось приуготовить Государя и Семью Романовых к последнему смертному пути, причем сам он понял это уже много позже свершенного убийства. Следователю Соколову сам о. Иоанн Сторожев об этом рас­сказывал так: «Став на свое место, мы с дьяконом начали последование обедницы. По чину обедницы положено в определенном месте прочесть молитвословие «Со святыми упокой». Почему-то на этот раз дьякон, вместо прочтения, запел эту молитву, стал петь и я, несколько смущенный таким отступлением от устава (а поют «Со святыми упокой» на отпевании и панихиде. — Т. М.). Но, едва мы запели, как я услышал, что стоявшие позади нас члены семьи Рома­новых опустились на колени. Когда я выходил и шел очень близко от бывших великих княжон, мне послышались едва уловимые слова: «Благодарю».

Царская семья, с изумлением отмечал Сторожев, вы­ражала «исключительную почтительность к священному сану», при входе в зал священника отдавали ему поклон. Сам же Сторожев не имел воли выразить почтительность к священному сану Царя и лишь «молчаливо приветствовал» Семью. «Молчаливо приветствовал»! Какое страшное при­знание в цареотступничестве стоит за этими словами. Еще недавно он дерзнуть не мог помыслить даже о чести ока­заться вблизи Помазанника Божия, а теперь «молчаливо приветствовал» Его Величество, то есть кивал ему головой, отвергая в страхе иудейском голос совести, что Царь ос­тался Царем, что воля людская, отвергшая Его Самодер­жавие и презревшая Его Помазанничество — ничто в очах Божиих.

Такие, как Сторожев, спешно собирали соборы и со­брания в уездах и губерниях, чтобы засвидетельствовать свою поддержку «новому строю», а на самом деле, чтобы предать поруганию Царство. «Духовенство города Екатеринодара выражает свою радость в наступлении новой эры в жизни Православной Церкви...», «Омское духовенство при­ветствует новые условия жизни нашего Отечества как залог могучего развития русского национального духа», «Из Новоузенска. Отрекаясь от гнилого режима, сердечно присое­диняюсь к новому. Протоиерей Князев», «Общее пастырское собрание города Владивостока — оплота далекой окраины Великой России приветствует обновленный строй ее», «Прихожане Чекинской волости Каинского у. Томской губ. просили принести благодарность новому Правительству за упразднение старого строя, старого правительства и Вос­кресение нового строя жизни. От их имени свящ. Михаил Покровский», «Духовенство Чембарского округа Пензенской епархии вынесло следующую резолюцию: В ближайший вос­кресный день совершить Господу Богу благодарственное мо­ление за ниспосланное Богохранимой державе Российской обновление Государственного строя, с возглашением мно­голетия Благоверным Правителям. Духовенство округа по собственному своему опыту пришло к сознательному убе­ждению, что рухнувший строй давно отжил свой век», «Тульское духовенство в тесном единении с мирянами, со­бравшись на свой первый свободный епархиальный съезд, считает своим долгом выразить твердую уверенность, что Православная Церковь возродится к новой светлой жизни на началах свободы и соборности», «Из Лабинской. Вздохнув облегченно по случаю дарования Церкви свободы, собрание священно-церковнослужителей принимает новый строй»...

Духовенство всей России — от Витебска до Владиво­стока, от Якутска до Сухума — представлено в таких вот те­леграммах. Как затмение нашло на этих облеченных долгом людей, доверившихся революционной пропаганде, начитав­шихся газетной травли, напитавшихся крамольным духом демократии, в безотчетности, что нарушают присягу, прине­сенную ими при поставлении в священнический сан на вер­ность Государю Императору, которую Государь Император для них не отменял:

«Обещаюсь и клянусь Всемогущим Богом пред Святым Евангелием в том, что хощу и должен Его Императорскому Величеству, своему истинному и природному Всемилости­вейшему Великому Государю, Императору Николаю Алек­сандровичу, Самодержцу Всероссийскому, и законному Его Императорского Величества Всероссийского Престола На­следнику верно и нелицемерно служить и во всем повино­ваться, не щадя живота своего до последней капли крови... В заключение сего клятвенного обещания моего целую Слова и Крест Спасителя моего. Аминь».

Как можно было не ведать православному священству, что нарушение присяги, принесенной ими на Евангелии, что осквернение ими крестоцелования навлекут на них страшные бедствия, ведь отречение от Царя Помазанника Божьего являлось отречением от самого Господа и Христа Его. Но это в тот час никого не пугало, одна за другой летели в Святейший Синод телеграммы: «Обер-прокурору Св. Синода. 10.3. 1917. Из Новочеркасска. Жду распоряжений относительно изменения текста присяги для ставленников. Крайняя нужда в этом по Донской Епархии. Архиепископ Донской Митрофан». Чудовищно, но к ставленнической присяге священника Царю отнеслись как к устаревшему и должному быть упраздненным обычаю, не более...

Март 1918-го. Убит священник станицы Усть-Лабинской Михаил Лисицын. Три дня водили его по станице с петлей на шее, глумились, били. На теле оказалось более десяти ран и голова изрублена в куски. Это отсюда, из Лабинской, не­слось в Синод приветствие собрания священнослужителей новому строю.

Апрель 1918-го. В Пасху, под Святую заутреню, свя­щеннику Иоанну Пригоровскому станицы Незамаевской, что рядом с Екатеринодаром, выкололи глаза, отрезали язык и уши, за станицей, связавши, живого закопали в навозной яме. Духовенство Екатеринодара всего год назад выражало радость от наступления новой эры в жизни Церкви.

Весной 1918-го в Туле большевики расстреляли кре­стный ход из пулеметов. Совсем недавно тульское духо­венство «в тесном единении с мирянами» надеялось на возрождение Церкви «к новой светлой жизни на началах свободы и соборности».

Июль 1919-го. Архиепископ Донской и Новочеркасский Митрофан сброшен с высокой стены и разбился насмерть. Это он четыре месяца назад торопил Синод с изменением текста присяги для ставленников.

Март 1920-го. В Омской тюрьме убит архиепископ Сильвестр Омский и Павлодарский. Это подчиненное ему духовенство одобряло телеграммой новые условия жизни Отечества...

Армия и Церковь — две организованные русские силы, которые согласно Законам Русского Царства и приносимой каждым из служащих присяге обязаны были защищать Русское Царство, Государя и Его Наследника до последней капли крови, нарушили и закон, и присягу и понесли за это наказание, узрев в лицо, что есть чудо гнева Божия. Не видеть Божьего воздаяния за нарушение клятвы и за свержение Царя (именно за свержение, а не добровольное отречение!) в последовавших за этим революционных со­бытиях — в большевистском восстании, в Гражданской войне, в гонениях против Церкви — значит ничего не по­нимать в русской истории, совершающейся по Промыслу Божию.

Судьбы армии и Церкви явились предтечей судьбы всего русского народа, который не мог не ответить за Цареотступничество, весь народ ответил за грех многих из него. Именно в нарушении клятвы — Соборного Постановления 1613 года на вечную верность русских царскому роду Рома­новых — причина нескончаемых русских бед.

Государя убила горстка «выродков земли родной», но грех Цареубийства лег на всех русских и будет лежать, отя­гощая нас Божьими казнями, доколе соборно не покаемся в содеянном. Ведь и Христа убили немногие иудеи, но грех Богоубийства лежит на всем еврейском народе и будет лежать печатью богоотверженности до скончания веков. Наш же грех подобен иудейскому во всем, ведь иудеи про­гнали Господа, а мы прогнали Царя, на котором благодатно пребывал Господь. Мы уподобились богоненавистникам- иудеям в том, что поверили иудейской лжи о черных делах Императора и Его Семьи, не Иоанну Кронштадтскому по­верили, говорившему: «Царь у нас праведной и благочес­тивой жизни», а газетным клеветам и вымыслам, умело внедряемым в сознание «читающей публики» еврейскими идеологами, которые две тысячи лет назад Господа Нашего Иисуса Христа оклеветали, «ложью схватили и убили» (Мф.26,4). Как когда-то евреи-богоубийцы «заплевали лице Христа и пакости Ему деяли» (Мф.26,67), ведомому на крестную смерть, так и русские выродки, обвиняя Царя и Царицу в измене, требовали расправы и даже останав­ливали на путях поезд, везший Семью в Тобольск, кричали: «Николашка, кровопийца, не пустим!». Превыше сил чело­веческих Царю терпеть поношение от своего народа, но Он, как Христос, терпел и молчал. Из Тобольска в Екате­ринбург Его, Государыню и великую княжну Марию везли на телегах, устланных соломой, взятой от свиней. «Режим Царской Семьи был ужасен, их притесняли... Княжны, по приезде в Екатеринбург, спали на полу, не было для них кро­ватей». А Государь и Государыня говорили, скорбя и терпя: «Добрый, хороший, мягкий народ. Его смутили худые люди в этой революции. Ее заправилами являются жиды. Но все это временное. Это все пройдет. Народ опомнится, и снова будет порядок». Так говорил Сам Христос: «Отче, отпусти им, не ведают бо, что творят» (Лк.23,34).

Вторя еврейской пропаганде, мы называли Царя Кро­вавым, хулили Его матерными ругательствами в надписях на стенах Ипатьевского дома. Поносные слова на Царя и Царицу п