Бор Какую воду?
Гейзенберг Тяжелую воду. Замедлитель, в который был погружен уран.
Бор Мой дорогой, славный Гейзенберг, будь то сказано не ради критики, но вы все сошли с ума!
Гейзенберг Мы были почти у цели! У нас было такое потрясающее размножение нейтронов! У нас было нарастание на 670 процентов!
Бор Вы потеряли всякую связь с реальностью, сидя в этой дыре!
Гейзенберг Еще бы неделя. Еще бы две недели. Это все, что нам требовалось!
Бор Вас спасло только то, что пришли союзники!
Гейзенберг Мы почти достигли критической массы! Чуть-чуть бы больше, и цепная реакция стала бы поддерживать себя бесконечно. Все, что нам требовалось, это еще немного урана.
Бор И всё тем не менее было под твоим контролем?
Гейзенберг Под моим контролем — да! В этом весь смысл! Под моим контролем!
Бор К тому времени уже ничего не было ни под каким контролем!
Гейзенберг Нет было, потому что, мы, наконец, были свободны от всяких ограничений! Чем ближе подходил конец, тем быстрее мы работали!
Бор Вы больше не руководили проектом, Гейзенберг. Это проект руководил вами.
Гейзенберг Еще бы две недели, еще бы два куска урана, и немецкая физика получила бы первую в мире самоподдерживающуюся цепную реакцию.
Бор Да, только вот Ферми уже получил ее в Чикаго, двумя годами раньше.
Гейзенберг Мы этого не знали.
Бор Вы ничего не знали, сидя в этой пещере. Вы были слепы, как кроты в норе. Перрин сказал, что там даже не было никакой защиты от радиации.
Гейзенберг У нас не было времени думать об этом.
Бор Ну а если бы он все-таки достиг критического состояния...
Маргрет Выбы все погибли от лучевой болезни.
Бор Дорогой Гейзенберг! Мой дорогой мальчик!
Гейзенберг Да, но к тому времени реактор бы уже действовал.
Бор Я должен был быть там, чтобы оберегать тебя.
Гейзенберг В то время мы думали только об одном. Добиться того, чтобы заработал реактор. Добиться того, чтобы заработал реактор.
Бор Тебе всегда был нужен я, чтобы немного замедлить тебя. Твой персональный кусок кадмия.
Гейзенберг Если бы я умер тогда, что бы я упустил? Тридцать лет попыток объясниться. Тридцать лет укоров и враждебности. Даже ты повернулся ко мне спиной.
Маргрет Ты опять приезжал в Копенгаген. Ты приезжал в Тисвильд.
Гейзенберг Но уже никогда не было так, как прежде.
Бор Да. Уже никогда не было так, как прежде.
Гейзенберг Я иногда думаю, что те несколько недель в Хейгерлохе были последними счастливыми днями моей жизни. По какой-то непонятной причине они были очень спокойными. Неожиданно мы оказались за пределами политической суеты Берлина. За пределами бомбежки. Война подходила к концу. Думать было не о чем, за исключением реактора. И мы отнюдь не потеряли рассудка. И мы не все время работали. Наверху скалы, над пещерой был монастырь. Я, бывало, удалялся в церковь и на хорах играл на органе фуги Баха.
Маргрет Посмотри на него. Он заблудился. Он как потерявшийся ребенок. Он целый день бегал туда сюда по лесу. Он рисовался, показывая, какой он храбрый и какой он трусливый. Он вел себя то хорошо, то плохо. И вот наступил вечер, и единственное, чего он хочет, это вернуться домой, но он заблудился.
Гейзенберг Тишина.
Бор Тишина.
Маргрет Тишина.
Гейзенберг И опять заклинивает румпель, и Христиан падает.
Бор И опять он изо всех сил пытается дотянуться до спасательного круга.
Маргрет И опять я поднимаю глаза, отрываясь от работы, и вижу в дверях Нильса, молча смотрящего на меня...
Бор Итак, Гейзенберг, зачем ты приезжал в Копенгаген в сорок первом году? Правильно, ты рассказал нам о своих опасениях, которые у тебя были ... Но на самом деле ты ведь не рассчитывал, что я скажу тебе, занимаются ли американцы разработкой бомбы.
Гейзенберг Не рассчитывал.
Бор Ты ведь серьезно не надеялся, что я остановлю их.
Гейзенберг Не надеялся.
Бор Ты все равно уехал бы обратно работать над реактором, что бы я ни сказал.
Гейзенберг Уехал бы.
Бор Ну так, Гейзенберг, зачем же тогда ты приезжал?
Гейзенберг Зачем я приезжал?
Бор Расскажи нам еще раз. Еще один вариант научного труда. И на этот раз мы разберемся в нем. На этот раз мы поймем.
Маргрет Может быть, даже ты поймешь и самого себя.
Гейзенберг Зачем я приезжал? Еще раз я перебираю в памяти тот вечер сорок первого года. И вот опять гравий знакомо хрустит у меня под ногами. Я дергаю за знакомый шнурок от звонка. Что у меня в голове? Страх, конечно, и нелепое и отвратительное чувство значимости того, кто приносит дурные вести. Однако... да... а также что-то еще. Вот оно что. Я почти вижу это воочию. Что-то хорошее. Что-то яркое, и пылкое, и обнадеживающее.
Бор Я открываю дверь…
Бор Дорогой Гейзенберг!
Гейзенберг Дорогой Бор!
Бор Заходи, заходи…
АКТ ВТОРОЙ
Гейзенберг Была ранняя весна. Когда я в первый раз приехал в Копенгаген, в 1924году. Март: промозглая, ветреная северная погода. Но время от времени появлялось солнце и согревало кожу первым чудесным теплом. Самое первое дыхание возвращающейся жизни. •
Бор Тебе было двадцать два года. Так что мне должно было быть...
Гейзенберг Тридцать восемь.
Гейзенберг И что мы делаем?
Бор Надеваем ботинки, берем рюкзаки...
Гейзенберг Садимся на трамвай, доезжаем доконца маршрута...
Бор И идем в поход!
Гейзенберг На север к Эльсинору.
Бор Ходьба стимулирует разговоры.
Гейзевберг Но как?
Бор Что как
Гейзенберг Как мы разговаривали? По-датски?
Бор По-немецки, конечно.
Гейзенберг Лекции я читал на датском.
Бор Я помню. Ты уже отлично говорил по-датски.
Гейзенберг Нет.
Бор Ты помнишь, дорогая?
Маргрет На каком языке вы говорили, когда меня там не было? Ты думаешь, у меня были там спрятаны микрофоны?
Бор Нет, нет — нужно проявлять-таки терпение, дорогая!
Маргрет Терпение?
Бор В твоем голосе прозвучала резковатая нота.
Маргрет Вовсе нет.
Бо р Нам нужно шаг за шагом проследить весь путь назад к самому началу лабиринта
Маргрет Что я и делаю.
Бор Ты ведь не была против? Я надеюсь.
Маргрет Против чего?
Бор Чтобы остаться дома?
Маргрет Пока вы ходили в поход? Конечно, нет. Почему бы я стала возражать? Тебе нужно было уйти из дома. Появление на свет еще двух сыновей подряд — большое жизненное испытание для любого мужчины.
Бор Еще двух сыновей?
Маргрет Гейзенберга.
Бор Да, да.
Маргрет И нашего собственного сына.
Бор Ойе?
Маргрет Эрнеста!
Бор Двадцать четвертый год — конечно — Эрнеста;
Маргрет Нашего пятого. Так ведь?
Бор Да, да, да. И если это был март, ты права — ему не могло быть больше...
Маргрет Недели.
Бор Недели? Одной недели, да. И ты действительно была не против?
Маргрет Нисколько. Я была рада, что у тебя есть предлог убежать. И ты всегда ходил в походы со своими новыми ассистентами. Ты ходил с Крамерсом, когда он появился в шестнадцатом году.
Бор Да, когда Христиану, наверное, было еще только...
Маргрет Тоже неделя.
Бор Да... Да... Ты знаешь, я чуть было не убил Крамерса.
Гейзенберг Уж не игрушечным ли пистолетом?
Бор Я чуть не подорвал его на мине. Во время похода.
Гейзенберг Да, ты говорил мне, на одной из немецких мин. Ну Бог с ним, с Крамерсом — ты чуть было не убил себя!
Гейзенберг Ты знаешь, я завидовал Крамерсу.
Бор Его Высокопреосвященству. Ты его так называл?
Гейзенберг Потому что он такой и был. Твой самый главный кардинал. Твой любимый сын. До тех пор, пока не появился я.
Маргрет Он великолепно играл на виолончели.
Бор Он все делал великолепно.
Гейзенберг Даже слишком.
Маргрет Мне он нравился.
Гейзенберг А на меня наводил ужас. Все наводили на меня ужас. Все эти вундеркинды, которые работали у тебя, все они были такими незаурядными и разносторонними. Но Крамерс был законный наследник. Все остальные работали в общем учебном помещении. У Крамерса же был свой частный кабинет по соседству с твоим. И он был не особо высокого мнения о моих физических концепциях. Он настаивал на том, что в отношении атома всё можно объяснить при помощи классической механики.
Бор Он ошибался
Маргрет И очень скоро его кабинет опустел.
Гейзенберг Ах, эти годы! Эти удивительные годы! Эти короткие три года!
Бор С двадцать четвертого по двадцать седьмой.
Гейзенберг Начиная с моего приезда в Копенгаген для нашей работы с тобой...
Бор И кончая твоим отъездом в связи с получением кафедры в Лейпциге.
Гейзенберг Три года длилась эта дождливая, бодрящая, северная весна.
Бор В конце которой мы уже имели квантовую механику, имели неопределенность...
Гейзенберг И дополнительность...
Бор У нас была вся «копенгагеновская интерпретация»
Гейзенберг Европа снова в зените славы. Новый век просвещения, и Германия вновь на своем законном месте — в самом центре. И кто всем указывал путь?
Маргрет Ты и Нильс.
Гейзенберг Да, мы указывали путь.
Бор Именно так.
Маргрет Так вот к чему ты хочешь вернуться в сорок первом году?
Гейзенберг К чему-то такому, что мы сделали за эти три года
Бор Вместе.
Гейзенберг Вместе. Да, вместе.
Маргрет Нет.
Бор Нет? Почему нет?
Маргрет Никакие проекты вместе вы не делали.
Бор Нет, делали. Конечно же делали.
Маргрет Нет, не делали. Всю работу, до единого проекта, вы проделали, когда были врозь. Ты разработал квантовую механику, когда был на Гельголанде.
Маргрет В одиночку, на пустынном скалистом острове в Северном море ты сказал, что там нет ничего, что могло бы тебя отвлечь...
Гейзенберг В моей голове началось просветление, и у меня вырисовалась отчетливая картина о том, какой должна быть атомная физика. Мы не можем увидеть электроны внутри атома.
Маргрет Точно также, как Нильс не может увидеть мысли в моей голове, а ты не можешь увидеть мысли в голове Нильса.
Гейзенберг Всё, что мы можем увидеть, это эффекты, которые производят электроны на свет, который они отражают…
Гейзенберг И я помню тот вечер, когда математика впервые начала сочетаться с принципом.
Маргрет На Гельголанде.
Гейзенберг На острове.
Маргре т В одиночку.
Гейзенберг Это была ужасно трудоемкая задача — в то время я был не в ладах с матричным исчислением... Я так возбужден, что все время делаю ошибки. Но к трем часам ночи решение готово. Как будто сквозь внешние эффекты атомных явлений я увидел необыкновенно красивый внутренний мир. Мир чистых математических структур. Я крайне возбужден и не могу спать. Я иду в сторону южной оконечности острова. Там в море выступает скала, на которую я давно хотел взобраться. Я поднимаюсь на нее в полутьме и до рассвета лежу на вершине, пристально глядя в море.
Маргрет В одиночку.
Гейзенберг В одиночку. И — я был счастлив.
Маргрет Более счастлив, чем когда ты был снова с нами в Копенгагене зимой следующего года?
Гейзенберг Еще бы, чего стоил один только вздор Шрёдингера.
Бор Какой вздор? Да, полно, что ты. Ты говоришь о волновой формулировке Шрёдингера?
Маргрет Да, внезапно все отвернулись от твоей прекрасной новой матричной механики
Гейзенберг Никто не может ее понять.
Маргрет Но понять волновую механику Шрёдингера, они могут.
Гейзенберг Потому что они учили ее в школе! Мы возвращаемся обратно к классической физике! А когда я высказываю некоторую осторожность по этому поводу...
Бор Потому что Ты к тому времени помешался! Ты стал фанатиком! Ты ни за что не хотел признавать, что волновая теория может занят хоть какое – то место в квантовой механике!
Гейзенберг.. Ты пошел на попятную!
Бор я сказал, что волновая механика и матричная механика – это просто альтернативные инструменты.
Гезенберг Это то, в чем ты всегда обвиняешь меня. «Что сходится – то сходится.» Все равно, что за этим стоит.
Бор Конечно, мне не все равно, что за этим стоит.
Гейзенберг Каков смысл на человеческом языке.
Бор На понятном языке.
Гейзенберг Смысл чего угодно может быть выражен на математическом языке.
Бор Ты считаешь, что коль скоро математические рассчеты выходят, то смысл роли
не играет.
Гейзенберг Математические рассчеты и е с т ь смысл! Весь смысл именно в них!
Бор Однако ты не забывай, в конце концов нам нужно объяснить все это Маргрет!
Маргрет Объяснить мне? Да вы друг другу объяснить ничего не могли! Не переставая спорили ночи напролет! Вы оба так распалялись!
Бор И оба при этом совершенно изнурялись. Маргрет А доконала вас камера Вильсона.
Бор Да, потому что если оторвать электрон от атома и пропустить его через камеру Вильсона, то можно увидеть оставляемый им след.
Гейзенберг И это возмутительно. Там не должно быть следа! Маргрет Согласно твоей квантовой механике.
Гейзенберг Нет там следа! Нет орбит! Нет следов и траекторий! Только внешние эффекты!
Маргрет Только вот есть там след. Я сама его видела, так же отчетливо как виден кильватер вслед за проходящим кораблем.
Бор Это потрясающий парадокс.
Гейзенберг Ты всегда любил парадоксы, это твоя слабость. Ты обожал противоречия.
Бор Да, а ты никогда не мог понять, что парадоксы и противоречия дают пищу для размышлений. Это твоя слабость. Тебя со всех сторон окружают парадоксы и
противоречия, однако ты не видишь их красоты, как рыба не видит красоты воды.
Гейзенберг Ты не представляешь, насколько агрессивен.
Бор Однако именно так мы и творили нашу физику.
Маргрет Нет. Нет! В конечном счете ты творил ее все-таки в одиночку! Даже ты! Ты уехал кататься на лыжах в Норвегию.
Бор Мне надо было отвлечься!
Маргрет И в Норвегии ты разработал принцип дополнительности, в одиночку.
Гейзенберг При той скорости, с которой он спускался на лыжах, ему нужно было что-то делать, чтобы кровь не застыла в жилах. Пришлось выбирать между физикой и обморожением.
Бор Да, а ты остался в Копенгагене...
Гейзенберг И начал, наконец, думать.
Маргрет Вам двоим гораздо лучше быть порознь.
Гейзенберг Когда он уехал из города, мне стало так же легко и хорошо, как после избавления от сенной лихорадки.
Маргрет Если бы я была вашим учителем, я бы ни в коем случае не позволила вам сидеть рядом.
Гейзенберг Вот тогда я и открыл неопределенность Однажды промозглым
февральским вечером я прогуливался в одиночку по парку Fае11еd. Было уже поздно, свернув в парк, я оказался в темноте совершенно один. Я начинаю думать о том, что бы ты увидел, если бы навел на меня телескоп с Норвежских гор. Ты увидел бы меня около уличных фонарей на аллее, затем ничего не увидел бы, когда я исчезал в темноте, потом ты снова увидел бы меня мельком, когда я проходил мимо фонарного столба перед эстрадой. И это как раз то, что мы видим в камере Вильсона Не сплошной след, а прерывистую траекторию столкновений между проходящими электронами и различными молекулами водяного пара...
Я не знаю, почему мы не подумали об этом раньше, возможно, наши бесконечные споры вообще не давали нам думатъ.
Бор Вернувшись из Норвегии, я узнаю, что ты закончил проект статьи о неопределенности и уже послал его для публикации!
Маргрет И начинается еще более жестокая битва.
Бор Мой дорогой славный Гейзенберг, ну кто так делает — в спешке отдать в печать предварительный проект без нашего совместного обсуждения! Это не наш стиль работы!
Гейзенберг Да, наш стиль работы такой, что ты ходишь за мной по пятам с раннего утра до позднего вечера! Наш стиль работы такой, что ты выводишь меня из себя!
Бор Да, потому что твоя статья содержит фундаментальную ошибку.
Маргрет Вот опять они за свое.
Гейзенберг Однако же при этом я демонстрирую ему самый невероятный принцип устройства нашей вселенной, на который когда-либо наталкивались ученые с момента создания теории относительности: невозможно знать всё о местонахождении частицы или другого объекта, даже самого Бора, как заведенного шныряющего сейчас по комнате в этой несносной его манере, потому что мы не можем наблюдать за этим объектом, не внося в ситуацию какой-то новый элемент — молекулу водяного пара или порцию света — всё то, что имеет собственную энергию и потому производит эффект на то, с чем оно сталкивается. В случае с Бором, следует признать, эффект будет незначительный...
Бор Но, если ты знаешь, где я нахожусь, с такой точностью, о которой мы говорим, когда мы имеем дело с частицами, ты все-таки можешь измерить мою скорость с точностью до... скажем...?
Гейзенберг Что-то вроде одной миллиардной от одной миллиардной километра в секунду. Теоретическая суть деда, тем не менее, остается неизменной и заключается в том, что в мире не существует абсолютно определенной ситуации, что, прокидывает понятие причинной связи, весь фундамент, на котором зиждется наука — потому что, если ты не знаешь, каково положение вещей сегодня, ты, разумеется, не можешь знать, каково оно будет завтра — и все, что ты можешь сказать, это то, что в формулировке есть ошибка!
Бор Но она действительно есть!
Маргрет Чаю налить кому-нибудь? Пирожное будете?
Бор Так, так.
Гейзенберг Пусть Бор — это электрон. Он бродит по городу где-то в темноте, никто не знает где. Он то здесь, то там, он везде и нигде. . Вот он проходит мимо городской ратуши, а вот вышел к гавани. Я — фотон. Квантум света. Меня отправляют п темноту, чтобы найти Бора. И мне это удается, потому что я налетаю на него... Но что происходит при этом? Посмотри — он пошел медленнее, его маршрут отклонился! Ведет себя он уже не так точно как, он вел себя, действуя на нервы, до моего столкновения с ним!
Бор Но Гейзенберг, послушай! Твой маршрут тоже отклонился! Если люди видят, что произошло с тобой, с их порцией света, то они могут сообразить, что произошло со мной! Трудность состоит в том, чтобы узнать, что именно произошло с тобой! Поскольку для того, чтобы понять, как видят тебя люди, мы должны считать тебя не только частицей, но и волной.
Гейзенберг Я знаю — я написал об этом в постскриптуме к своей статье.
Бор Все помнят статью — и никто не помнит постскриптума. Однако вопрос этот фундаментальный. Частицы — это вещи, цельные сами по себе. Волны — это возмущения иной среды.
Гейзенберг Я знаю. Это дополнительность. У меня об этом написано в постскриптуме.
Бор Они или то, или другое. Они не могут быть и тем, и другим. Нам надо выбрать какой-то один из способов их рассмотрения. Однако, как только мы сделаем такой выбор, мы не сможем узнать о них все, что мы хотим.
Гейзенберг Между прочим, это наглядныйпример принципа дополнительности. Маршрут твоей прогулки целиком определяется твоими генами и разными физическими силами, действующими на тебя. И вместе с тем он целиком определяется твоими собственными, переменчивыми и непостижимыми причудами. Таким образом, мы не можем вполне понять твое поведение без рассмотрения его одновременно стой и другой стороны, а это невозможно. Следовательно, твои хитроумные блуждания не есть совершенно объективные аспекты вселенной.
Бор Ты ведь до конца так и не признал принцип дополнительности?
Гейзенберг Я признал его целиком и полностью! Ты все-таки убедил меня и я покорно принял твою критику.
Бор Вот видишь? Где-то внутри тебя все еще сидят тайные оговорки.
Гейзенберг Вовсе нет — все сошлось. Это самое главное. Все сошлось, все сошлось, все сошлось!
Бор Да, сошлось. Но не это самое главное. Теперь ты понимаешь, что мы сделали за эти три года, Гейзенберг? Без преувеличения можно сказать, что мы вывернули мир наизнанку! Мы возвратили человека в центр вселенной. На протяжении истории человечества мы сами себя вытесняли — мы постоянно отсылали себя на периферию. Вначале мы превратили себя в простой придаток непознаваемого Божьего промысла, в крошечные фигурки, поставленные на колени в великом соборе мироздания. И едва мы успели прийти в себя в период Возрождения, едва человек стал, по слову Протагора, мерой всех вещей, как плод наших собственных рассуждений снова нас отбросил в сторону! Мы снова стали карликами — на фоне новых грандиозных соборов, которые соорудили нам на удивление физики. Это законы классической механики, которые существовали испокон веков, которые переживут нас до скончания века и которые действуют независимо от того, есть мы или нет. И вдруг в начале двадцатого века нас заставляют вновь подняться с колен.
Гейзенберг Все начинается с Эйнштейна.
Бор Все начинается с Эйнштейна. Он показывает, что измерение — то измерение, от которого зависит самая возможность науки, — не есть объективное событие, происходящее беспристрастно и универсально. Это человеческое действие, которое совершается в конкретный момент времени и в конкретной точке пространства, и происходит с определенной точки зрения возможного наблюдателя. Потом мы обнаруживаем, что точно определяемой, объективной вселенной нет. Что вселенная существует лишь только как набор аппроксимаций. Она существуют лишь в рамках пределов, определяемых нашими с ней взаимоотношениями. Только благодаря рассудочному познанию, которое содержится в человеческой голове.
Гейзенберг Вовсе нет — все сошлось. Это самое главное. Все сошлось, все сошлось, все сошлось!
Бор Да, сошлось. Но не это самое главное. Теперь ты понимаешь, что мы сделали за эти три года, Гейзенберг? Без преувеличения можно сказать, что мы вывернули мир наизнанку! Мы возвратили человека в центр вселенной. На протяжении истории человечества мы сами себя вытесняли — мы постоянно отсылали себя на периферию. Вначале мы превратили себя в простой придаток непознаваемого Божьего промысла, в крошечные фигурки, поставленные на колени в великом соборе мироздания. И едва мы успели прийти в себя в период Возрождения, едва человек стал, по слову Протагора, мерой всех вещей, как плод наших собственных рассуждений снова нас отбросил в сторону! Мы снова стали карликами — на фоне новых грандиозных соборов, которые соорудили нам на удивление физики. Это законы классической механики, которые существовали испокон веков, которые переживут нас до скончания века и которые действуют независимо от того, есть мы или нет. И вдруг в начале двадцатого века нас заставляют вновь подняться с колен.
Гейзенберг Все начинается с Эйнштейна.
Бор Все начинается с Эйнштейна. Он показывает, что измерение — то измерение, от которого зависит самая возможность науки, — не есть объективное событие, происходящее беспристрастно и универсально. Это человеческое действие, которое совершается в конкретный момент времени и в конкретной точке пространства, и происходит с определенной точки зрения возможного наблюдателя. Потом мы обнаруживаем, что точно определяемой, объективной вселенной нет. Что вселенная существует лишь только как набор аппроксимаций. Она существуют лишь в рамках пределов, определяемых нашими с ней взаимоотношениями. Только благодаря рассудочному познанию, которое содержится в человеческой голове.
Маргрет Так кто этот человек, которого вы поставили в центр вселенной, — ты или Гейзенберг?
Бор Ну, ты уж слишком, милая! Маргрет Да, но это важно.
Бор Один из нас. Мы оба. Ты. Мы все.
Маргрет Если этот человек в центре — Гейзенберг, то один кусочек вселенной, который ему не виден, это он сам.
Гейзенберг Так„что.?
Маргрет Так что спрашивать его, зачем он приехал в Копенгаген в сорок первом году, бесполезно. Он не знает!
Бор Так, так
Маргрет Уж сколько раз я это печатала. Если ты делаешь что-то и должен на этом сосредоточиться, ты не можешь при этом думать о том, как это сделать, а если тыдумаешь о том, как это сделать, тогда ты на самом деле не можешь это делать. Так?
Бор Однако после того, как ты сделал это...
Маргрет Ты оглядываешься и строишь предположение, так же, как и все остальные. Только твое предположение хуже, чем наше, потому что ты не видел, как ты это сделал, а мы видели. Извини меня, но ты даже не знаешь, почему ты вообще занялся неопределенностью.
Бор Однако если в центре вселенной все-таки находишься ты...
Маргрет Тогда я скажу тебе, что ты занимался этим потому, что хотел сбросить бомбу на Шрёдингера.
Гейзенберг Разумеется, я хотел показать, что он ошибается.
Маргрет А Шрёдингер между тем выигрывал войну. Когда место заведующего кафедрой в Лейпциге той осенью оказалось вакантным, он попал в список вероятных претендентов, а ты нет. И тебе понадобилось новое поразительное оружие.
Бор Не ради критики, Маргрет, но ты склонна во всем переходить на личности.
Маргрет Потому что без личностей здесь не обойтись! Ты нам только что прочитал об этом лекцию! Ты знаешь, как сильно Гейзенберг хотел получить кафедру. Ты знаешь, какое давление оказывала на него семья. Извини, но ты хочешь все превратить в какой-то абстрактный и логический героизм. И когда ты рассказываешь, как все это было, то все это становится на свои места, то всем этом есть начало, середина и конец. Но я была там, и когда я вспоминаю, как все было, это совсем не так, как ты это представляешь! Все там запуталось и смешалось с яростью, завистью и слезами, и никто не знает, в чем дело или что будет дальше.
Гейзенберг Тем не менее, все сошлось
Маргрет Да, все сошлось замечательно. Через три месяца после публикации твоей статьи о неопределенности тебе предлагают кафедру в Лейпциге.
Гейзенберг Я не это имел в виду.
Маргрет Не говоря уже о кафедрах в других местах.
Гейзенберг В Галле, и Мюнхене, и Цюрихе.
Бор И в различных американских университетах.
Гейзенберг Но я не это имел в виду.
Маргрет А когда ты получил свою кафедру в Лейпциге, сколько тебе было лет? Гейзенберг Двадцать шесть.
Бор Самый молодой профессор в Германии.
Гейзенберг Я имею в виду 'копенгагенскую интерпретацию".
Маргрет Да, но почему вы оба в конце концов приняли эту интерпретацию? Неужели потому, что захотели восстановить гуманизм?
Бор Отнюдь нет. Мы потому ее приняли, что это был единственный способ объяснить то, что уже увидели физики-экспериментаторы.
Маргрет Или потому, что к тому времени ты стал просрессором и тебе потребовалась надежная доктрина, чтобы преподать ее студентам? Потому что ты хотел, чтобы твои новые идеи были публично одобрены главой копенгагенской церкви? Возможно Нилъс и согласился одобрить их взамен на твое принятие его доктрин. Взамен на твое признание его главой церкви. И если ты хочешь знать, почему ты приехал в Копенгаген в сорок первом году, я могу тебе и это сказать. Ты прав — в этом нет великой тайны. Ты приехал, чтобы похвастаться перед нами.
Бор Маргрет!
Маргрет Минутку! Когда он впервые приехал к нам в двадцать четвертом году, он был скромный доцент из униженной страны, признательный за то, что получил работу. А теперь вот он вернулся с триумфом — ведущий ученый страны, которая покорила большую часть Европы. Ты приехал, чтобы показать нам, как ты преуспел в жизни.
Бор Да что ты такое говоришь!
Маргрет Извини, но действительно, не в том ли причина его приезда? Ему не терпится сообщить нам, что он руководит особо важным участком секретных научных исследований. И что при всем при этом он сохранил свою драгоценную нравственную свободу. Сохранил ее так замечательно, что за ним наблюдает Гестапо. Сохранил ее столь успешно, что теперь стоит перед чрезвычайно важным моральным выбором.
Бор Ну вот сейчас ты просто заводишься.
Маргрет А это цепная реакция. Высказываешь одну горькую истину, а из нее следует еще две. И, как ты сам признал, ты собираешься вернуться и продолжить то же самое дело, которое ты делал раньше, независимо от того, что скажет тебе Нильс.
Гейзенберг Да.
Маргрет Потому что тебе и в голову не придет отказаться от такой прекрасной возможности заняться научными исследованиями.
Гейзенберг Не стану, если это хоть как-то будет зависеть от меня.
Маргрет Ты также хочешь показать нацистам, какой полезной может оказаться теоретическая физика. Хочешь спасти честь и славу немецкой науки. Хочешь быть там, чтобы можно было приступить к ее восстановлению, как только закончится война.
Гейзенберг И тем не менее, я не говорю Шпееру, что реактор...
Маргрет...будет производить плутоний, нет, потому что ты боишься того, что произойдет, если нацисты выделят огромные ресурсы, а ты не сможешь выполнить обещанное и создать бомбу. Только, пожалуйста, не надо говорить нам, что ты герой сопротивления.
Гейзенберг Я никогда не претендовал на это.
Маргрет Твой талант состоит в том, чтобы спускаться на лыжах так быстро, чтобы никто не видел, где ты находишься. В том, чтобы всегда быть одновременно в нескольких местах, как одна из твоих частиц.
Гейзенберг Я могу лишь сказать, что в конечном счете у нас все сошлось. В отличие от героев сопротивления с их красивыми жестами. У нас все сошлось! Я знаю, что вы думаете. Вы думаете, что я должен был вступить в заговор против Гитлера и закончить свою жизнь на виселице, как другие.
Бор Конечно, нет.
Гейзенберг Вы этого не говорите, потому что есть некоторые вещи, о которых не говорят. Но вы так думаете.
Бор Вовсе нет.
Гейзенберг Однако чего этим можно было бы добиться? Чего можно было бы добиться, если бы ты нырнул в море за Христианом и утонул вместе с ним? Но это еще одна вещь, о которой не говорят.
Бор О которой только думают.
Гейзенберг Да. Я очень вам сочувствую.
Бор Думают снова и снова. Каждый день.
Гейзенберг Я знаю, тебя пришлось от этого удерживать.
Маргрет Тогда как ты удерживал себя сам.
Гейзенберг Лучше оставаться на борту лодки, и на ней лавировать в бурном море. Лучше остаться живым и бросить спасательный круг. Это точно!
Бор Может быть. А может быть, и нет. Гейзенберг Я точно знаю, что лучше;
Гейзенберг Ты, возможно, права. Я действительно боялся того, что может произойти. Я действительно сознавал, что нахожусь на стороне победителя... Столько есть объяснений тому, что я сделал! Столько их сидит за обеденным столом! Где-то во главе стола, мне кажется, и находится настоящая причина, по которой я приехал в Копенгаген. И снова я оглядываюсь, чтобы разглядеть ее...
И на какое-то мгновение я почти вижу это лицо. Потом, оглянувшись снова, я вижу во главе стола совершенно пустой стул. Причина исчезла. Я не сказал Шпееру просто потому, что не подумал об этом. Я приехал в Копенгаген просто потому, что подумал об этом. И есть еще миллионы вещей, которые мы можем сделать или можем не сделать буквально каждый день. Миллионы решений, которые принимаются сами по себе. Почему ты не убил меня?
Бор Почему я не...?
Гейзенберг Не убил меня. Не прикончил меня. В тот вечер в сорок первом году. Вот мы повернули обратно к дому, и ты как раз поторопился сделать вывод о том, что я собираюсь вооружить ядерным оружием Гитлера. Ты наверняка примешь любые разумные меры, чтобы предотвратить это.
Бор Например, убью тебя?
Гейзенберг Самый разгар войны. Я — враг. Нет ничего странного или безнравственного в том, чтобы убить врага.
Бор Сбегать за игрушечным пистолетом?
Гейзенберг Он тебе не понадобится. Тебе даже мина не понадобится. Ты можешь
сделать это без громких взрывов, без крови, без всяких страданий.
Ты просто ждешь, чтобы я ушел. Затем ты спокойно садишься в свое любимое кресло
здесь и повторяешь для Маргрет вслух, перед нашей невидимой аудиторией, то, что я
тебе только что рассказал. Я буду отправлен на тот свет так же быстро, как бедный
Казимир. И даже быстрее, чем Гамов.
Бор Дорогой Гейзенберг, это предположение, конечно...
Гейзенберг Весьма интересное. Настолько интересное, что оно никогда не приходило тебе в голову. Опять эта дополнительность. Я — твой враг, но я и твой друг. Я опасен для человечества, но сейчас я — твой гость. Я — частица, и я в то же время волна. У нас есть совокупность обязательств по отношению к миру в целом и у нас есть другие обязательства, несовместимые с первыми, по отношению к соотечественникам, к соседям, к друзьям, к семье, к детям. Нам надо пройти не через два отверстия одновременно, а через двадцать два. Однако всё, что мы можем сделать, это оглянуться потом назад и увидеть, что произошло.
Маргрет Я назову тебе еще одну причину, которая заставила тебя заниматься неопределенностью: у тебя к ней природная склонность.
Гейзенберг Ну что же, должно быть у меня умильно смиренный вид, когда я возвращаюсь к вам в сорок седьмом году. Снова ползком на четвереньках. Моя страна опять в руинах.
Маргрет Да ладно. Ты показываешь, что ты лично еще раз вышел в победители.
Гейзенберг Выпрашивая как нищий продуктовые посылки?
Маргрет Обосновавшись в Гёттингене под британским покровительством, ты возглавляешь науку послевоенной Германии.
Гейзенберг В тот первый год в Гёттингене я спал на соломе.
Маргрет Элизабет говорила, что потом вы жили в очень даже очаровательном домике.
Гейзенберг Мне дали его британцы.
Маргрет Твои новые приемные родители. Которые конфисковали его у других людей.
Бор Хватит, дорогая, хватит.
Маргрет Нет уж, я и так все эти годы держала свои мысли при себе. Однако теперь я больше не могу видеть, как этот умник выплясывает перед нами, требует нашего одобрения, изо всех сил старается шокировать нас, умоляет, чтобы ему определили гр