ГЕННАДИЙ ВОЛНОХОДЕЦ
ЗОДЧИЙ ЛЮБВИ
Стихотворения
Переводы
Драматургия
Симферополь
ИТ «АРИАЛ»
 |
ББК 84.Р7
В 89
Литературный редактор – Людмила Коваль
Корректор – Владимир Кустов
Оригинал-макет – Евгения Крикун
Автор сердечно благодарит евпаторийских меценатов данной книги, профинансировавших 37% стоимости тиража, а значит, он сможет дарить свою новую книгу в библиотеки и социальные учреждения Крыма.
Главный даритель – Мущинский Руслан Владимирович, коммерческий директор Детского развлекательного центра «РИОЛЕНД» – 27%.
Второй даритель – Бегичев Александр Сергеевич, заместитель директора по экономике отеля «Империя» – 10%.
Отзывы на книгу присылайте по адресу:
volnohodec@mail.ru
Волноходец Г.
В 89 Зодчий любви: стихотворения / Г. Волноходец. – Симферополь: ИТ «АРИАЛ», 2014. – 212 с.
ISBN 978-617-648-311-3
ББК 84.Р7
© Волноходец Г., 2014
ISBN 978-617-648-311-3 © ИТ «АРИАЛ», 2014
об авторе
Геннадий Волноходец – творческий псевдоним Геннадия Ивановича Бондаренко. Родился в 1962 году, киевлянин. Отец – кадровый военный (47 лет выслуги), полковник в отставке, участник обороны Ленинграда. По материнской линии потомок классика польской литературы Адама Мицкевича и ректора Санкт-Петербургской Академии Художеств академика Ивана Акимовича Акимова.
В детстве Геннадий лечил последствия родовой травмы (ДЦП) в Евпаторийском центральном детском клиническом санатории МО СССР, там же проходил педпрактику. После окончания спецшколы-интерната для детей с поражением опорно-двигательного аппарата поступил на филфак КГУ им. Т. Г. Шевченко, который закончил с отличием. По второму высшему образованию – коррекционный психолог, выпускник Международной Программы Фонда Форда.
В связи с тотальной украинизацией всех сфер общественной жизни в 1993 году переехал в Санкт-Петербург.
Педагог, поэт, драматург, переводчик, журналист, актёр и режиссёр. По представлению коктебельского дома-музея М. Волошина с 2013 года член Союза российских писателей (Ялтинское отделение), а с 2014 года член Союза писателей Санкт-Петербурга. Автор 18-ти научных публикаций, 4-х поэтических сборников, 3-х пьес в стихах: «Фата Пьеретты» (1997), «Пёс депутата» (2011), «Игумен всея Руси» (о Сергие Радонежском, 2014). Первая поэтическая публикация вышла в 1983 году. Стихи печатались в журналах «Нева», «Крещатик», «Брега Тавриды», альманахах «Петербургский литератор», «Планета друзей», антологиях «С чужого слова», «Да святится Имя Твое» и петербургской поэзии начала XXI века. Лауреат Международных поэтических фестивалей: «Гринландия» (Старый Крым) и «Чеховская осень-2012» (Ялта). Получил специальный приз музея А. Грина на I Международном поэтическом фестивале «Алые паруса» (Феодосия).
В 1989 году создал в Киеве первый в СССР центр эстетического воспитания детей-инвалидов «Данко», а в Петербурге в 2003 году – Антрепризу им. Екатерины Орловой, в которой играли инвалиды и профессиональные актёры. Участвовал в спектаклях: «Эмигрантский вальс» (автор, роль Поэта); «Девушка и кентавр» (роль Мужчины); «Контракт» (роль Магнуса); «Выпить море…» (автор, роль Эзопа); «Пёс депутата» (автор, роль Пса); «Зал ожидания» и «Василий Тёркин» (режиссёр-постановщик). Лауреат международных фестивалей особых театров в Москве, Киеве и Львове.
Малой родиной считает Евпаторию. После прекращения муниципального финансирования созданного Г. Волноходцем театра с 2012 года жил на две страны, поэтому исторический факт воссоединения Крыма с Россией воспринял с надеждой возродить интеграционный театр в Крыму с последующими гастролями по полуострову и России. Кроме того, единственный в СНГ профессиональный театр инвалидов носит имя Екатерины Васильевны Орловой, фронтовички, учителя истории, более сорока лет руководившей санаторской театральной студией.
Преодолевая судьбу
Геннадий Волноходец – поэт безусловный, не волей судьбы и недуга, но Божьей милостью. Будь он здоров, он всё равно стал бы только поэтом. У него острый, влюблённый в жизнь ум и глаза удивлённого новогодней ёлкой ребёнка. Я знаю творчество многих литераторов-инвалидов. Схожи они общими ущербными чертами. Прежде всего – горькой до истеричности сфокусированностью на своих страданиях и обидах. Обо всём остальном в мире – абстрактные, книжные сентенции, глубокомысленное барахтанье в космогонии и мистицизме. Или – что хуже всего – злобное политиканство. Всё это понятно и простительно, поскольку инвалид в нашей стране – человек, хоть и опекаемый обществом физически, но выброшенный из живой и активной жизни.
На фоне такой, «инвалидной», литературы Г. Волноходец выделяется яркой здоровой сущностью. «Всех простить, с изгнанием смириться…» И – жить! Жить полнокровно, с верой, надеждой, любовью. Его стихи удивляют, радуют, но и мучают, поскольку без муки не бывает ни радости, ни самой жизни. Г. Волноходец пашет своё литературное поле глубоко и серьёзно. Стихи органичны и волнующи: «Распахнуто тело до струн, до колокольного звона» – пишет поэт. У него «нежностью расписанные будни». Хоть мы-то знаем, какие они, будни нездорового человека.
Желаю Геннадию Волноходцу большой и радостной творческой жизни и настоящих удач. А людей, от которых зависит его судьба и быт, прошу любить и беречь поэта.
| Ирина Жиленко, |
лауреат Национальной премии Украины
имени Тараса Шевченко
ПОЗДРАВИТЕЛЬНЫЙ АДРЕС
Воспитаннику санатория в прошлом, эталону социального портрета сегодня, талантливому и целеустремлённому человеку с большой буквы, Бондаренко Геннадию Ивановичу в день рождения – 05 декабря 2012 года.
Дорогой Геннадий Иванович! Ваш жизненный путь с рождения и по сегодняшний час – борьба со многими невзгодами, препонами природы и людскими преградами. Но так уж устроен наш мир и влияние времени, что это всё завершилось полной Победой.
Вы, уважаемый Геннадий Иванович, сделали себя сами. Сегодня – это состоявшийся поэт, журналист, учёный, драматург и актёр. Не много ли? Уверен, что за оставшиеся 50 лет Вы добавите ещё столько же дремавших черт. Вы действительно совершили Великий подвиг, который есть и будет всегда настоящим примером не склонившегося, перед трудностями судьбы, человека.
Все мы – взрослые и дети санатория, радуемся свершившемуся и сердечно поздравляем Вас с замечательным юбилеем – 50-летием со дня рождения! Желаем творческих успехов: блистать как поэту и актёру, помнить о своём здоровье и постоянно его поддерживать с нашей помощью.
Вклад санатория Министерства обороны в Ваше становление – это маленький кирпичик в фундамент роста, взросления одарённого человека. Так и только так держать!
С уважением,
начальник Евпаторийского
центрального детского клинического
санатория Министерства обороны Украины,
Заслуженный врач АРК,
полковник медицинской службы Ю.Н. Пономаренко
Школа терпения
стихотворения
автопортрет
Я жизни суть по ранам изучал,
По азбуке страданий – нежность рук;
Во мраке брезжил солнечный причал,
Когда мутил хронический недуг.
Распахнут был для дружбы и любви,
Бессмертным дням не размечал границ,
Благоволил к тому, кто даровит,
Жалел больных детей и певчих птиц.
От ярости пространство сотрясал,
Когда пытались превратить в слугу,
Осколки слов переплавлял в кристалл,
Но подлостью не бил под дых врагу.
Усталых мыслей нудный метроном
Не раз смертельный подводил итог;
Молитвами в пасхальный перезвон
Судьбу преображал воскресший Бог…
памяти мамы
Родился я в купели декабря
Под пристальным надзором карантина,
Закат, свинцовым облаком скорбя,
Ждал снегопада – как мадонна сына.
В сетях Морфея бесновалась ночь:
В окно нацеливала ветра дуло
И предвещала, что родится дочь!
Но медсестра к полуночи уснула…
Господь вознес над миром алый диск,
Пылала плоть под кулаком Пилата,
Но к жизни предъявил неоспоримый иск
Растерянный служитель Гиппократа.
Плач рьяно рвался из утробной тьмы
К рассвету вечной православной дали,
Из чаши утра ангелы зимы
Снежинками младенца причащали…
На могиле мамы пташка
Прощебечет небылицу,
Как Иванушка-дурашка
Захотел воды напиться,
Не послушался сестрёнку,
Козликом заблеял тихо...
В нашей северной сторонке
Пострашнее бродит лихо.
На могиле мамы маки
Заколышутся напевом,
Как Иван, забыв про страхи,
Величал лягушку девой.
Простелились побасёнки
Рушника златой рекою...
В нашей северной сторонке
Не слыхали про такое.
На могилушке берёзка
От морозца серебрится.
Бабья доля – слёзка к слёзке,
Ласки мужниной с копытце,
Всё обеды да пелёнки
Да морщинок злые вести…
В нашей северной сторонке
Потускнели нынче песни.
Почему ты мне не снишься, мама,
На лугу иль на морской волне?
Тридцать лет не заживает рана –
Нет прощения моей вине…
Образ твой роднее с каждым годом,
И слышней из детства голоса,
Липовый отвар с небесным сводом,
Помнишь, рифмовали в полчаса?
Был рождён в чепце, а не в сорочке,
Видно, ангелу не доставало льна.
Имя Вера передать бы дочке,
Чтобы синью глаз была сильна.
Ты хотела, чтоб я стал поэтом,
Инвалидность мыслью одолел,
От природы наполнялся светом,
Для надежд не размечал предел…
Жить стараюсь, чередуя стили,
Бьюсь над воплощением идей…
Сколько вёсен мы недолюбили,
Сколько нас не обняло детей!
Как всегда на людях балагурю –
Наплевать, что белые виски!
За меня ты молишь Бога в бурю –
Прорастают роли и стихи.
Не пустил тебя отец в актрисы –
Третий сын желанье воплотил,
Никогда завистливые крысы
Не лишат нас животворных сил!
Зреющим плодом на древе рода
Искупаю наболевший грех…
Я – твоя воскресшая свобода
И спектаклей истовый успех!
стихи из отроческой тетради
1. К юности
Одари, одари, одари –
Светом радуги душу затронь,
Пред восходом крылатой зари
Поддержи романтичный огонь!
Уведи, уведи, уведи
В эстакадную серую пыль,
Чтоб вела, словно мать, по пути
Свет-надежда в суровую быль!
Соблазни, соблазни, соблазни
Лепетанием чувств через край,
Пусть подружатся с музою дни,
Одиночеством не покарай...
2. первомай
Солнце взыграло за ивою
И озарило нас,
Мощной шагает лавиною
Гордый рабочий класс!
Как океан разливается,
Пенится в сто дорог,
Земля батутом качается
Маршами крепких ног!
3. дачная бессонница
Ночь… Раздумья… И крик петухов…
Страхи шепчут о боли без меры –
Даже звезды, похоже, барьеры
Не написанных мною стихов.
Жизнь – иллюзия, нежность – обман,
Но оставлю я сонную заводь,
И в каких бы заливах ни плавать,
Постараюсь уйти в океан!
4. просьба
Отец в мороке дачной спозаранку –
Все грядки до звезды не обойти...
Давай сегодня сходим на рыбалку,
Лишь пять минут до озера пути.
Макнём удилища в малиновую воду,
Попьём привольно тишину земли
И, позабыв крутую непогоду,
Восторга лучик разглядим вдали.
Мы возведём меж берегов закалки
Надёжной человечности мосты…
Давай-ка, папа, сходим на рыбалку,
Передохнём от хлёсткой суеты.
5. Осень
Кружат птицы, не найдут приют,
Улетайте – падают Икары.
Скоро, скоро землю подожгут
Леденящие осенние пожары.
Это сердцу никуда не улететь,
Вечно биться о грудную клетку,
И выдерживать метели плеть,
И слезою замерзать на ветке.
интернат
Полжизни в страшных снах я вижу интернат,
Когда вникал виной в горнило взрослой правды,
С поникшей головой перед доской распят,
По льду стучит капель от злости и досады!
Я с ЛФК* сбегал в цветение дерев,
Искрило на тетрадь поэзии кресало,
Предчувствие любви стерёг в засаде блеф,
В чарующих лучах под ложечкой сосало…
Мой тайный сад, держись под натиском стихий,
Пока не всю кору с нас ободрали люди,
Зовёт голубизной немыслимая высь,
Ещё одну весну давай с тобой пробудем!
Подросток под плетью режима –
Уроки сменяются сном.
Лишь храбрый Антоний из Рима
Спешит к Клеопатре в кино.
Опять не хватает напора
Тебе о любви рассказать,
С глазами пугливого вора
Ступаю на дерзкую гать…
Но грянуло громом свиданье
Наградою после порош,
Придаточных фраз ковылянье, –
Ручьями с другим уплывёшь!
Не этой ли ноющей раной
Измучает юности путь –
Как пленник под тайной охраной
В любовь не посмел заглянуть.
Памяти поэта и моего педагога
Григория Моисеевича Шурмака
Какие Вас томили сроки,
Какие правили верхи –
Класс, усадивши за уроки,
Крутили из усов стихи.
Я только привыкал к потерям,
По одиночеству бродил,
Лишь зову романтизма веря,
Держался из последних сил…
Без Ваших шуток стало душно
От замечаний властных дам,
Они плевали равнодушно
На все зигзаги детских драм…
Узнал я только в новом веке,
Что в годы стойких несвобод
Балладу о сбежавшем зеке
Пел с благодарностью народ.
На репрессированном брате
Застыл в безумии наган...
Комсорг – жидомасон, предатель,
Зато расправил рабский стан!
Вы мне открыли стихотворство
Как личного познанья путь,
Где беспредельное упорство
Дерзает бездну зачерпнуть...
Я счастлив, что рычали справа,
А слева морщили носы –
Как будто будущая слава
Бросала строфы на весы...
И только Вы, родной учитель,
Жаль, не увидели плодов:
Как молится моя обитель
Просторам выстраданных слов!
Я интернатом сослан был в себя –
В каморке тела каркал ворон боли,
Под лозунгами брежневской неволи
Стихами я выдавливал раба!
киевский реквием
1. Марии марковне
С доброй мачехой в траурной лодке
Снизошла покрова,
Сын с отцом по-сиротски на гране разлада,
Чтоб ваш лоб целовать,
С тополей облетает листва, –
Похоронный марш листопада.
Високосный тот день – от сует одичавшая мысль.
Високосный тот год – прикус яда.
Високосный тот век – затемнённого зеркала высь.
Похоронный марш листопада.
2. брату евгению
Утерянный твой след пытался я найти
На киевской земле, казнясь чужой виной,
Но к братскому столу отрезаны пути –
Я вечно не с тобой, ты вечно не со мной.
Из армии пришёл и целых тридцать дней
Братишке подарил как щедрый государь.
Но пролетарский быт в гостиничной стране
Сивухой расплескал по сердцу хмеля хмарь…
Гуляки добрый нрав – от брянских мужиков.
Пропойцы грубый сленг – от широты души.
Три года не кутил. Семейный строил кров.
А после пропадал в чернобыльской глуши.
Душою истлевал в реакторном аду.
В запои уходил, подвесив жизнь на крюк.
Талант любить детей низвел на ерунду –
Кому-то полумуж, кому-то полудруг.
Мальчишкой надорвал скрипичную струну.
Нелепо променял смычок на ржавый лом.
…Я в Питер убежал. А ты пошёл ко дну.
И некому скорбеть над холмиком с крестом.
3. Александру евтееву
Александр Евтеев отказался от диплома литинститута после изгнания из страны Солженицына. Последние 15 лет был прикован к постели, но оставался балагуром, писавшим трогательные рассказы, которые так и не опубликованы. В его киевской хрущёвке жили сто попугаев. Умер Саша в 1993 году в 47 лет из-за отсутствия в больнице инсулина.
Хозяин сотни говорливых попугаев,
В каком теперь пристанище живёшь,
Не прячешь текст в огне от негодяев,
И литсобратьев не вкушаешь ложь?
В твоей хрущёвке стало слишком тихо –
Ни певчих звуков, ни смешных картин,
Лишь по углам скребётся скорбно лихо,
Растеряны вдова и плохозрячий сын.
Ты научил его на паперти империй
Смеяться над властителем страны,
И не ломиться в запертые двери,
Когда давно все стены снесены!
Есть мужество обломовского толка –
На свет свободы предъявлять права,
Сама в стогу отыщется иголка,
Сквозь тление проявятся слова…
москва впервые
На куполах златился август
В разморенной жарой столице,
Когда меня коварный казус
Падением скормил больнице.
Я, загипсованный на совесть,
Вздыхая о пропавшем лете,
Твердил неслыханную повесть:
Учусь, мол, в университете –
С филологическим азартом
Зубрю латынь, читаю греков.
Балуюсь шахматами с братом.
Хромаю в ногу с умным веком.
«Хоть и калека, врёт прилично.
Такого не слыхал я сроду!»
«Тогда позвольте с вами лично
Поговорить про Гесиода».
«В науках с детства был болваном» –
Сосед с улыбкою признался, –
«А ты, хоть и виляешь станом,
Умнее многих оказался».
Московский люд глумился часто,
Что все хохлы с хитрющим взором.
Но врач, как высшее начальство,
Их ошарашил приговором:
«Я родом из Кривого Рога.
Люблю перцовку, шкварки с кашей.
Коль будете поэта трогать,
До смерти залечу, мать вашу!»
Соседи перестали каркать.
Стихи про баб читать просили.
За что, как в древний Рим Петрарку,
Во двор с почётом выносили!
Мой сон дразнила всласть ночами
Картинным царством Третьяковка,
И юность бранными речами
В подушку плакала неловко.
Неизгладима с первой встречи,
Порой вульгарна, бестолкова,
Москва пристрастным вечным вече
Казнить и миловать готова...
***
Леденит петербургская осень –
Опалённого духа ларец.
Чуть заметную молнию-проседь
Подмечает у сына отец.
Листопадною дрожью заката
Окаянный октябрь моросит.
Одинокою каплей азарта
По алее стекает такси.
Ночь – разбиты мои циферблаты.
И разменяна боль на гроши.
День – раздеты мои меценаты.
Все театры – в простудной тиши.
Планетарно сиротство. Устало
Осыпаются храмы без нас.
Лишь парит над размытым кварталом
Пряной осени иконостас…
в джазовой филармонии
Саксофона гордый профиль
Соло солнечным храним.
Листопада Мефистофель
Шагом шаркает хмельным.
Околесицею милой
Банджо бранное брюзжит.
Пианист, теряя силы,
Сиплой нотой моросит.
Эллингтоновского зала
Ветхий лоск лиловых мест.
...Как спокойно и устало
Сходит в бездну джаз-оркестр.
в поисках родины
И в Киеве, и в строгом Петербурге
Не украинец я и, в общем-то, не русский,
Нет, не еврей – изрек посольский бюргер,
Дефекты речи – не прононс французский.
На плечи лёг сырой и мрачный Питер
Громадой рассудительной гордыни…
С пелёнок я – по нраву южный житель,
Ценю цвет солнца вкуса спелой дыни.
Люблю прибоя бархатное тело
Под ласками заката и рассвета,
Рукою детской возведённый смело
Песчаный город в ореоле света.
Приехал в Питер подрывать устои? –
Промямлит литератор неказистый.
Хотел срастись с людскою добротою,
Ведь тут с меня не брали мзду таксисты.
Но время перемен разит цинизмом,
Храм Милосердия в проказе тленья,
Который год в удушье анархизма
Народ молчит на паперти терпенья...
***
Ткань души искромсали узором
Сумасшедшие лезвия бед.
Запятнали зловещим позором
Золотые знамёна побед.
Отмежуюсь, не смерть это вовсе,
Лишь её отраженье пока.
Непременно грядущая осень
Над судьбой разметёт облака!
бессонница
Под спокойным взором снегопада
С койки подниматься всё трудней,
Быть мишенью долгого распада
Беспросветных однотипных дней.
На судьбе – корявый почерк стона,
Полыньи промозглое окно,
Вместо сна – медлительная дрёма,
Словно не добытое руно…
депрессия
Хрипит несмазанная глотка
За обезлюдевшим столом,
Но не спасает больше водка
Своим искусственным теплом.
Чреда событий – льдина смысла,
Борьба за истину – мираж,
Злодейскими нулями числа
Сосут сценический кураж.
Впервые к психотерапевту
Стремятся боли на поклон,
Судьбы разменную монету
Бросают между голых крон.
В объятья млечного Морфея
Бредёт усталый катаклизм,
Где ты с размахом корифея
На пульс накладываешь жизнь,
Условность мира попирая,
Щебечешь радугой-дугой!..
Опять обман... Потеря рая…
Но я другой... другой… другой!..
эмигрантский вальс
Зима по-петербургски чудит в конце апреля,
В парадных прозябает с начала октября,
А в камере квартиры немного духа в теле –
Вмерзают в невский омут событий якоря.
Конвойный привкус быта, а за порогом слякоть –
Нет ни весны, ни лета на данной полосе.
Что проку рифму править или над Бахом плакать –
Читатели уходят в разносчики газет.
Бомжи, интеллигенты, торговцы и пижоны –
Хранители снобизма и клановых забав,
Со знаньем смысла жизни, с оглядкой на каноны
Пришельцу за культурой смиряют южный нрав...
***
Петербург – это школа терпения –
Эрмитажа желанный приют,
Для приехавших – миг изумления,
Для оставшихся – каторжный труд!
Петербург – это страсть безотчётная –
Эмиграции дерзкий соблазн,
Покровителей дружба почётная
И Фонтанки лирический спазм.
Петербург – это доля жестокая –
Пьедестал возгордившихся душ;
Вдохновения жажда высокая
В паутине несохнущих луж.
Петербург – это крест возвращения
В адмиральский готический миф;
Для оставшихся – школа терпения,
Для уехавших – сказочный мир…
после ремонта
Пытаюсь освоить пространство квартиры,
Где стены затоплены морем обоев,
В свинцовых сетях суетливой сатиры
Ломаюсь шутом не для царских покоев.
В горячке душа от взрыхлённого быта –
Зияют потерями книжные полки,
Семейное ложе нервозностью смыто,
Бессонные белые ночи как волки...
Давай возвратимся в потерянный праздник,
Где воздух распластан горячей листвою, –
На ветке щегол, одиозный проказник,
Влюблённо вращает смешной головою...
простуженное лето
Зрачки разлучены со светом,
У неба воспалённый вид,
Простуженное насмерть лето
В постели города лежит,
Распухшие желёзы арок,
Гортань краснеет от зонтов
У петербургских тротуаров,
Метущихся меж влажных снов.
А мы тепла так долго ждали,
Еще гриппозным февралём
За лучезарный феникс дали
Платили окаянным днём.
Карает на разрыв аорты
Безбожный уходящий век,
Как атеистов за аборты
Рождением детей-калек.
Лучистый день разбуженного лета,
Но ходит в куртках сумрачный народ,
Предчувствием восторгов разогрета,
Нева поэта белой ночью ждёт.
Последний год – как радуга в мазуте:
Раздор с отцом лечил анапский пляж,
Читал спецкурс студентам в институте –
Сумбурной жизни праздничный вираж!
Вернулся к детям в возрождённом «Данко» –
Друзья ликуют, скалятся враги.
На равнодушие, как прежде, еду танком
Так, что от глаз расходятся круги…
Я столько пережил, а написал так мало,
Не хватит даже на солидный том.
Неясной нежности таинственное жало
И вечной травли в горле горький ком.
Мой «Эмигрантский вальс»
теперь звучит с подмостков
Для страстных дев и нервных стариков.
Проковылял я через сотни перекрёстков,
Отныне Питер – мой надёжный кров!
Июньской ночи белое вино
Течёт по венам каменного града,
Душе в подарок одиночество дано
Литьём Екатерининского сада.
Без устали за всё благодарю
Душе вольготней – в синяках, чем в трутнях! –
Служа христианскому календарю,
Блуждаю в фарисейских буднях.
Несу свой крест как Вечный Эмигрант.
Кружусь на каруселях влажных улиц.
Лишь белой ночью я почти что франт
И до утра немного петербуржец.
В прохладную платину Летнего Сада
Взирает смешной гимназисткой Нева.
Ахматовский город – тоска и отрада,
Великого века желтеет листва.
Меж солнечных зайчиков вечные лужи.
Обилие слёз на продрогших ветвях.
Здесь каждый поэт одинок и не нужен –
Качаются строки на чёрных зыбях...
***
И если Бог – любовь, иных богов не знаю –
Молитвенно твердил я в суете не раз,
Приоткрывалась вдруг объятий дверь резная,
И предвещал восторг очей иконостас.
Но все слова любви неслись листвой по ветру,
Гигантские шаги их втаптывали в грязь.
Не смог я подхватить споткнувшуюся веру.
Не смог забинтовать разорванную связь.
Наверное, любви молился без усилий?
Страх важных перемен завесил зеркала.
Остались на воде дрожать наброски лилий –
Внезапная метель вчера их замела.
А Бог всегда любовь...
2008 году
Меньшей петлёю и большей петлёю –
Адской восьмёркой разбитых дорог,
Год перетягивал, чтоб под плитою
Старой квартиры не спас меня Бог.
Враг проиграл в високосной интриге.
Гордо прощаю я равному нрав.
Жаль, не написаны лучшие книги –
Жжёт послевкусие строчек и глав.
***
Надежда греет нас палитрой пылких фраз –
Плотина из растравленных терпений.
В ладонь уткнулся новорожденный Пегас
Предвестником весны на лезвии борений…
Довольно пары слов, чтоб певчей птицей стать,
Раскрыть изнемогающие крылья,
Смерть заложить в ломбард,
Взнуздать старуху стать
Забвением дремучего бессилья!
***
На подмостках весны под мажорные марши капели
Сквозь отчаянье я прорастал
страстным стеблем в небесную высь –
По ночам соловьи долгожданные арии пели,
Перезвоны колёс в черноморские дали неслись.
Романтический дух закалялся в немыслимых схватках,
И порою стяжал ускользавшей гармонии лад.
Обнаженность души прикрывала дерюга в заплатках.
Просветлялся слезою врагами поверженный взгляд.
Ниспошли же, Господь,
жизнь любить до последнего вздоха,
Коль помог покорить за полвека десяток вершин.
Пусть благие дела не пугает коварством эпоха,
А созревшее слово вдохновляет судьбу до седин.
царскосельские стансы
1. прогулка
Провинциальный лоск – просторы одиночества.
Пьянящий воздух синь, морозен и медов.
Лицейский парк в тиши сегодня видеть хочется,
Держаться на плаву под тяжестью трудов.
Как радостно кружить оттаявшими скверами
И слушать клавесин скворцовой чехарды,
То мысли рифмовать с заоблачными сферами,
То взглядом поглощать базарные ряды...
Вновь жаждать брать рубеж на самой слёзной стадии.
Отыскивать цветы у каменных оград.
Сквозь гул машин ловить хорал церковной братии.
И в день седьмой постичь, как возрожденью рад!
2. апрельский этюд
Горлом нахлынет законная зрелость,
Вдох под угрозой, как будто в петле, –
Только бы пелось, только бы пелось
Этой весною в Царском Селе.
Может, позволит последняя смелость
Бремя событий нести на крыле –
Только бы пелось, только бы пелось
Этой весною в Царском Селе.
Снежные когти вгрызаются в прелость,
Таинство трав вызревает в тепле –
Только бы пелось, только бы пелось
Этой весною в Царском Селе.
Сдастся объятьям твоя неумелость
Струями слёз на разбитом стекле –
Только бы пелось, только бы пелось
Этой весною в Царском Селе!
3. танец нимф
С тенью царскосельских кружев
Я сливаюсь безраздельно,
И четыре нимфы кружат
Над моей тоской смертельной.
Как на хищном лобном месте
Ожидаю скорой казни.
Только нимфы полны лести,
Их движения так праздны…
Смерти с жизнью поединок –
Кровью писаная тема.
Обратился скучный инок
В предводителя гарема.
Этот парк – как с неба манна,
И душа прологом лада
Повторяет неустанно,
Может, умирать не надо?
4. соловей
Как поёт соловей в царскосельской обители,
Ни один инструмент так ещё не звучал.
И как будто не в счёт, что вчера нас обидели, –
Овевает стезю воздух новых начал...
Вот бы мне так запеть: разметав пепел памяти,
Разглядеть горизонт в первозданных мечтах,
И когда в сотый раз сокровенное раните,
Не сердясь, рассказать о своих палачах.
Научусь соловьём щебетать для прохожего,
Если свитки стихов на помойках гниют.
Ожидаю денька наливного, погожего,
Что избавит гортань от назойливых пут.
5. свеча за леонида лукьянова
Две недели назад умер мой брадобрей
И задорный целитель болезного тела –
Я на целую жизнь стал душою старей,
Царскосельская дружба навек отлетела.
После стольких пропаж обретённая дочь,
Шаловливость внучат – утешением деду.
Монастырская жатва пророчит помочь
Накупить кренделей – подсластить ту беседу.
Ты победу святил окуджавским стихом!
Но надежды на встречу сомненьями зыбки –
Вместо праздника хоспис казённым добром
Обозначил в зрачках роковые ошибки...
6. P. S.
Раздав свой пыл вокзалам и подмосткам,
Научным книгам и ученикам,
Внимаю в Пушкине трепещущим берёзкам
И Анненского огненным стихам…
памяти николая гумилева
Мой царь убит! – Зачем же дальше жить,
Растить детей, любить прекрасных женщин,
В ночи рыдать стихотвореньем вещим
И с каждым днём себя сильней казнить?
Мой царь убит! – Святой монарший трон
В бунтарской думе делят демократы,
У алтаря разгульные солдаты
Россию предков продают в притон.
Мой царь убит! – И пролетарский смерч
Коверкает божественное слово.
Крещусь на храмы средь толпы суровой,
«Шестое чувство» как духовный меч!
Мой царь убит! – Спасенье в мятеже:
Кронштадт штыком благословит героев,
Большевиков бесовским бравым строем
Геенна поглотит в кровавом кутеже!
Мой царь убит! – Россия, помолись!
Пускай листовки вдохновят матросов,
Как православный стяг великороссов, –
И падший дух коснётся светлых риз…
русь ушедшая
Охраняемая крёстными ходами,
Покаяниями бражных молодцов,
После Пасхи раскрывала рамы
На цветенье яблочных садов.
Полновесней на посту терпенье,
Если скорбью покрывался срам.
Православных праздников моленье
Таинством тянулось к небесам…
Соблазнили большевицкой бредней
Души работящих мужиков.
Пишут, Русь любили беззаветней.
Только предали до третьих петухов…
Что ж народу не жилось, не пелось
В ореоле царственных знамён?
Под крестом нательным мягкотелость
Пряталась до дьявольских времён…
от иудеи до россии
Он от яслей в хлеву
До оскала галдящей Голгофы
Добротой и прощеньем
Отметил отверженный путь,
Сотни иноков славных
Слагали сакральные строфы,
А озлобленный Ирод
В Кремлевке боялся заснуть.
Расширялась тропа
От полуночных звёзд Вифлеема
До заснеженных далей
Хлебами кормящих полей,
То неслась в небеса
Перезвонов златая поэма,
То на сверженный купол
Стекал покаянный елей.
Сколько ж надо молитв
Вознести к бесприютному Сыну
И благими делами
Удобрить заплёванный шлях,
Чтоб под плетью Мамоны
Расправить сомлевшую спину
И вернуть покаяньем
Монаршей России размах?
баллада об эшелонах
Теплушки свозят пушечное мясо
К жаровне незасеянных полей,
Иные мчатся с тыловым запасом
Под снежистым покровом тополей.
Грохочут по Отчизне эшелоны!
Залог победы – танки и войска.
Как в 41-м заглушали стоны,
Так в 45-м – матушка близка.
Останутся на киноплёнках внукам
Две ветки параллельных, две судьбы
Рыдающей Руси в цветах и муках
С листком ликбеза: «Люди – не рабы!»
А за Уралом ветка без подруги,
Без подвигов, без нежности берёз,
Её крест-накрест пеленают вьюги,
Кровавый месяц – сгорбленный вопрос:
За что цвет нации лишили права
Встать грудью за великую страну?
Товарняков прострелянная слава
Въезжает в победившую весну!
иркутская осень
В гостиничном окне закатною порой
Так несравненна в миловидной стати
Чреда желтеющих берёз над Ангарой
В венце провинциальной благодати.
Бревенчатой Руси прадедовский уклад
Сопротивляется коттеджевой угрозе.
Народной совести необратим распад,
О чём рыдал Распутин в поздней прозе.
Коммерческих страстей беснуется накал
На твёрдой пяди нераспроданной России.
Греховность помыслов целительный Байкал
Преображает миролюбием Мессии.
В музейной кузнице немотствуют мечи,
Дававшие отпор бунтующему вору!
В церквушке без гвоздей мерцание свечи
Библейский свет приоткрывает взору...
***
В Таврическом саду согбенный старец
Бутылки собирает на газонах,
Покойный взор, в руке облезлый ранец –
Такие лики пишут на иконах.
«Остались только старики на свете.
Улыбок не найти на юных лицах!» –
Так он хрипит. А на углу, в буфете
Тоскливо пьёт культурная столица.
«В войну и то свободнее дышали:
Стяжали в голоде любовь к Отчизне,
Стихом Берггольц обозревали дали…
Теперь уныние – источник жизни!»
Старик по листьям шаркал бестолково
И бормотал: «Что будет завтра с нами?
Ужель заложники мы века пожилого?
Блаженны не кормящие сосцами…»
Баллада о слепом матросе
Белой тростью гребёт сквозь торговцев и мат –
Нищета призывает на службу,
Ветхий, молью побитый, но чистый бушлат
Якоря поднимает натужно.
В петербургском метро одряхлевший моряк
Прошлой славой к прохожим взывает,
Как врагу не сдаётся наш гордый «Варяг»
И пощады никто не желает!
Возле ног бескозырка для звонких монет –
С каждым годом для сердца дороже,
В доме с кортиком рядом висит на стене,
Шелест лент пробирает до дрожи...
Вновь слепые глаза без единой слезы
Смотрят горестно в дали морские,
И трехрядка, вздыхая, выводит басы
Дорогой черноморской стихии.
Пробегает девчонка в джинсовке, в цепях,
На косыночке череп хохочет –
Ей, чудачке, не ведом просоленный страх
И прожектор врага среди ночи…
Смело стелятся под ноги тропы земли,