ЛИНИЯ ЖИЗНИ -
ЛИНИЯ ВОЙНЫ
Котельнич 2005
ББК 63.3(2Рос - 4Кир)62
с 32
Ответственный за выпуск
Александр Суворов
Фотографии из личного фонда
А. И. Сергеева и книги
«Великая Отечественная война в фотоснимках и кинохронике»
Издание осуществлено на средства автора
СЕРГЕЕВ А. И.
С 32 ЛИНИЯ ЖИЗНИ - ЛИНИЯ ВОЙНЫ. Автобиографическая повесть
Котельнич. 2007 г. 128 стр.
Автор выражает сердечную признательность
коллективу Котельничской типографии
и ее директору Сергею Коромыслову
за содействие в осуществлении
этого издания
ã Сергеев А. И. Линия жизни - линия войны. Котельнич. 2005 г.
60 лет отделяет нас от дня окончания Великой Отечественной войны. В этот временной промежуток может вместиться целая человеческая жизнь.
Что знаем мы, молодое поколение, о прошедшей войне? Какой мерой измерить героизм и патриотизм всех и каждого, чем оправдать миллионные потери человеческих жизней? Как осознать и оценить значение Победы для нашей страны и мира в целом?
За прошедшие 60 лет изменилась и сама наша страна, а история войны перекраивалась и переписывалась «учёными мужами» неоднократно. И тем ценнее для нас, узнавших о той войне только со страниц книг и учебников, свидетельства очевидцев и непосредственных участников тех событий.
В основу данной книги положена рукопись моего деда Александра Ивановича Сергеева, прошедшего линией войны от её начала до завершения, познавшего и передовую, и плен, и лагерь.
С каждым годом всё меньше остаётся с нами их, настоящих героев, солдатов той большой войны. Низкий поклон вам, дорогие ветераны, за совешённый вами подвиг. Вам посвящаем мы издание этой книги.
Александр Суворов.
Сегодня 15 февраля 2000 года. Нахожусь в госпитале инвалидов Отечественной войны, г. Киров. Выполняя настойчивую просьбу бывшего Котельничского военкома Таранова Ивана Константиновича, начинаю писать воспоминания о годах Великой Отечественной войны.
Постараюсь успеть закончить...
Глава 1. Начало жизненного пути
Со слов покойной матери, она «нашла» меня в борозде, когда жала серпом рожь на другой день Ильина Дня. Ильин День – это второе августа, значит, я родился третьего августа 1920 года. Семья жила до 1931 года в дер. Сергеевская Мельница Шабалинского сельского совета Оричевского района. Отец после окончания гражданской войны, помимо занятия земледелием, служил лесником. Позднее родилась сестра Лида, но умерла от кори, в 1923 году родилась вторая сестра Апполинария, и в 1928 году родился брат Владимир. Жива была и мать отца – наша бабушка, которая умерла в 1937 году и похоронена в селе Нема.
По всем документам день моего рождения – 11 августа 1920 года. Дело в том, что я был крещен в с. Пустоши Оричевского района, и когда в 1936 году мне понадобилось получать паспорт, выяснилось, что церковные записи Пустошевской церкви утеряны. Я жил тогда в с. Нема, и там пришлось пройти медкомиссию, где на основании ее заключения мне выдали справку-восстановление о рождении и паспорт. Но так как комиссия была 11 августа, у меня и появилась дата рождения 11 августа 1920 года.
С 1928 года начались годы учебы.
С 1928 год по 1932 год закончил четыре класса Крысовской единой трудовой школы, пятый и шестой классы закончил в Старо-Мултанской школе колхозной молодежи (В-Полянского района, ныне Кизнерский район Удмуртии), седьмой класс учился первую четверть в Сосновской неполной средней школе, а со второй по четвертую четверти – в Кизнерской неполной средней школе. Восьмой класс пришлось учиться в Вятско-Полянской средней школе, а девятый- десятый – в Немской.
Это был первый выпуск десятиклассников. Всего выпускников было 16 человек, из них 8 мальчиков и 8 девушек. В выпуске 4 полных отличника: 3 мальчика и одна девушка. В числе отличников был и я. И как отличник без экзаменов был зачислен в студенты Свердловского Горного института на геолого-разведочный факультет по специальности «разведка полезных ископаемых», а попросту – геолог. В настоящее время из первого выпуска в живых остались только двое. Мой сосед по парте проживает в Нижнем Новгороде.
С сентября 1938 года начались трудные годы учебы в институте. Ощутимо сказывались недостатки сельской школы. Но шестой семестр в 1941 году я закончил вторым в группе, имея одну «четверку». Короче – догнал, хотя было адски трудно. Из дома получал мизерную помощь, а остальное зарабатывал самым простым грузчиком.
...Война уже была рядом. В 1940 году осенью взяли часть студентов в Армию. В их письмах, несмотря на цензуру, ясно читалось, что запах пороха уже рядом. Так писал один из-под Ровно, а другой из Халхин-Гола.
В начале мая 1941 года преподаватель кафедры минералогии пригласил меня в геолого-разведочную партию на должность старшего коллектора (это что-то вроде младшего геолога). Это мне давало зарплату около 700 руб. и 60% полевых и, конечно, опыт. Партия располагалась в 6 км от Уралмашзавода. Велась детальная разведка рудного поля для существующих четырех медных рудников. Работа просто радовала и устраивала еще и потому, что моя девушка – студентка 1 курса Свердловского педагогического института – будет в июне сдавать в Свердловске экзамены, а значит, будут и встречи.
Мой преподаватель, а теперь и начальник партии, отдал приказ о моем назначении на должность старшего коллектора с 1 мая. Но май – это еще и экзаменационная сессия. Он договорился, чтобы мне разрешили сдать экзамены досрочно. И я за десять дней умудрился сдать шесть экзаменов и зачеты и выехал в партию. Работа была сумасшедше интересная. Мы с напарником (тоже из нашей группы, только он первый Сергеев из Камышлова, а я уж второй – Кировский) жили на частной квартире.
С нетерпением ждал каждую субботу. После работы шестикилометровый кросс – и я на трамвайной остановке. Около часа езды – и встреча с девушкой. Ночевал в своем общежитии, спал прямо на газетах на сетке. Обычно ходили в кино, в Центральный парк культуры и отдыха. Юность есть юность.
21 июня 1941 года. День провел на шурфовке, налазился по самым глубоким шурфам. Нагрузил образцами полный рюкзак и еле дотащился. Быстро разделся, переоделся и бегом на остановку. Сел в трамвай и вот примерно через час я уже на остановке “Улица Большакова”. Ныряю в будку телефона-автомата и вызываю Веру к телефону. Вскоре она подошла, взяла трубку, – это я видел через улицу. Поздоровались, она спросила, как дела. Сказал – порядок, а затем она попросила, извинившись, чтобы я сегодня к ней не приходил, сказала, что завтра с утра сдает экзамены по “Основам марксизма-ленинизма”, так как преподаватель в понедельник уезжает на курорт. Сказала, чтобы я сходил в кино, отдохнул и чтоб завтра к двум часам подошел в общежитие. Я так и сделал: сходил в кино, выпил кружку пива и перекусил и – в общежитие поспать.
Что день грядущий мне готовит?..
Глава 2. КУРСАНТ
Итак, 22 июня 1941 года. Проснулся отдохнувшим, побрился и где-то в девятом часу дошел до маленькой аптеки, которая находилась почти рядом с нашим общежитием на ул. Фурманова. Хорошо помню, что купил туалетное мыло, зубной порошок, зубную щетку и флакон «Тройного» одеколона. Вернулся в общежитие. Лег на кровать и углубился в чтение книги «Иудейские войны» Леона Фейтфангера. Я и по сей день не могу ни от кого получить ответ на вопрос, почему так схожи еврейский и немецкий языки. И в дальнейшем я убеждался не раз, что схожесть этих языков просто поразительна. Она значительно больше, чем схожесть русского и украинского языков, хотя они географические соседи, тогда как евреи и немцы в национальной массе соседями не были.
...Время шло. Я ждал часа свидания. В комнату нет-нет да кто-нибудь заходил. Шел первый час. Вдруг по радио, а репродуктор стоял на шкафу, объявили: «Через пятнадцать минут слушайте выступление главы правительства и народного комиссара иностранных дел Вячеслава Михайловича Молотова». В комнате на тот момент нас оказалось четверо. Все подошли к шкафу и остановились в ожидании. Дверь из комнаты в коридор была открыта. Вдруг Семен Краснов (из группы маркшейдеров) проговорил: «Это насчет общесоюзного физкультурного кросса». Эту реплику услышал студент той же группы, единственный женатик (он жил с женой Марусей и дочкой в соседней комнате и только что вернулся с фронта из Финляндии) – командир запаса Литвак. Под его руководством мне, после окончания в 1952 году Кизельского горного техникума, пришлось работать в Коспаше на шахте № 41 главным маркшейдером, а Литвак был главным маркшейдером треста «Коспашуголь». Он из коридора шагнул к нам в комнату, на левой руке у него был кирзовый сапог, а в правой – сапожная щетка, он был в майке, армейских галифе и тапочках. Похоже, только что чистил сапоги. Подойдя к Краснову, сказал: «Да, пожалуй, ты на сей раз прав, а я вот, видимо, не успел доносить с гражданки свои кирзовые сапоги». И в это время мы услышали: «Граждане и гражданки, братья и сестры! Сегодня утром без объявления войны...»
...Полная тишина. Литвак подошел к Краснову, взял за козырек фуражки и с силой натянул ее на глаза Краснову со словами: «Ну вот тебе и общесоюзный физкультурный кросс. Теперь всем хватит». Потом он крикнул: «Маруся! Готовь вещмешок, пару белья, портянки, полотенце, кружку, ложку. Я через два часа ухожу на сборный пункт». Он был приписан к части и по тревоге должен был прибыть туда.
Прошло несколько страшных минут, и нас на площадке у наших двух зданий общежития набралось человек пятьдесят. Вопрос был решен четко и ясно: идем в горвоенкомат, будем требовать отправки на фронт добровольцами. Итак, всей этой группой топаем в сторону института, а там по Вайнера на Площадь 1905 года и в Ленинский горвоенкомат.
Не смог припомнить, как нам удалось пробиться в кабинет военкома. Вспоминаю, что это крупный мужчина с сильным голосом:
– Кто такие?
– Студенты горного института. Просим отправить на фронт добровольцами.
И вот тут я впервые услышал как «большие» военные могут материться. Он завернул такую матерщину, что, наверное, не каждый сапожник смог бы так изощренно выразиться, а к этому добавил:
– Ишь, испугались, что им войны не хватит! Обещаю, всем, всем хватит по самую маковку. Придет время – всех отправим. А теперь не мешайте работать. Кругом марш!
Вот так мы в первый день войны повоевали...
Не помню, по чьей инициативе зашли в гастроном на Вайнера и купили выпивки и закуски. Деньги, заработанные на практике, хотя и небольшие, но были.
Урывками память восстановила, что мы зашли в комнату №7 нашего общежития и там сидели довольно долго и изрядно выпили. Хотя многие, как и я, грешник, пили водку в первый раз. Пусть простят нас за такой проступок, но у многих уже на фронте были братья, близкие, а к этому времени кое-кого уже не было в живых.
Около 17.00 я проснулся в таком положении: сижу на скамеечке судьи на волейбольной площадке и обнимаю столб. Вскочил, осмотрелся – все в порядке. Забежал в общежитие: многие еще спали, два стола были заставлены выпивкой и закуской.
Наконец-то сознание вернуло меня в действительность: я опоздал на свидание и мне надо скоро быть на месте работы. Спешу на улицу Большакова, нырнул в будку телефона-автомата, набрал номер общежития пединститута. А сам смотрю и смотрю. Вижу, Вера бегом спускается по лестнице. Ее первый вопрос: «Откуда звонишь?» И сейчас мне стыдно, что я тогда ей солгал, что звоню с вокзала, еду на рудник. Спросил про экзамен. Сдала хорошо. Поздравил. О войне она в курсе. Я рассказал свои похождения за этот день. Она ко всему отнеслась со всей свойственной ей рассудительностью и не одобрила наш архипатриотизм. Поговорили... Было тяжело, как-то натянуто. Договорились о встрече в следующую субботу. Попрощались. Я видел, как она с опущенной головой шла по лестнице вверх. Меня душили слезы. Наконец-то подошел трамвай, я вскочил в него, добежав до остановки, и поехал. Какие-то обрывки мыслей кружились, захлестывали одна другую...
Доехал. Кросс в шесть километров несколько успокоил. Поделился виденным со своим напарником. Значит, война...
Теперь каждый день начинался со сводки информбюро. А головы все ниже и ниже. Привыкнуть к этому невозможно. Рабочая неделя прошла, как и раньше, с нагрузкой, но с еще большей. Вечерами было трудно добраться до кровати.
Владимира Ивановича Матвеева отозвали в институт. Начальником партии стала доцент кафедры геологии Елена Модестовна Клер – дочь нашего профессора общей геологии. Он, уроженец Франции, учился в Берне в Швейцарии, а в 1902 приехал в Россию и остался.
Прошла неделя войны. Вести с фронта все страшнее и страшнее.
Суббота 28 июня 1941 года. Направляюсь знакомым маршрутом – и я уже в Свердловске. Знакомое общежитие, второй этаж, сороковая комната. А сердце так и пытается выскочить... Стукнул в дверку... «Да!» Перешагнул через порог, девушка стоит у стола. Свет-то слабоват. Я и выпалил: «Вера, здравствуй!». И тут понял, что это была не она. У Веры косы чуть не до пят... Мысль работает, все мелькает. А незнакомка подходит ко мне ближе. «Вы ее сестра Нина?» И услышал такой ответ: «А ну-ка, молодой человек, подходите-ка ближе, я на вас посмотрю, раз вы знаете такие семейные подробности». Я подошел к столу. Да, это точно старшая сестра Веры. «А кто Вы?» «Студент третьего курса Горного, геолог, а сейчас с практики».
Пригласила за стол, сели, смотрим друг на друга. И тут я вспомнил, что у меня с собой фотографии, которые я отпечатал, а снимались 1 мая в районе Каменных палаток на берегу озера Шарташ. Вера была с двумя подругами, и я. Ну вот, Нина их рассматривает, и вдруг на пороге появляется Вера. Остановилась, посмотрела и говорит: «Значит, представлять вас друг другу не надо? Это мне легче». И сразу мне: «Саш, из Красноуфимска пришла автомашина из МТС, помоги нам все собрать, упаковать, мы уезжаем. Учиться буду или перейду на заочное – я не знаю, не решила еще. Что жизнь подскажет».
Упаковал постель, остальное, увязал. Все. Посидели. Взяли багаж и вышли из общежития. Перешли улицу, а там, на поперечной, уже стояла знаменитая «полуторотонка». Погрузили все. Нина села в кузов, а мы с Верой отошли в сторонку и стояли так, взявшись за руки, еще минут 20. Интересно то, что познакомились мы с нею 30 августа 1940 года метрах в 200 от места расставания... Она уселась, шофер обошел вокруг машины. Машина тронулась. Я стоял и плакал. Мы даже не поцеловались, так хотелось встретиться...
Иду на остановку, еду на рудник. Теперь мне в Свердловске делать больше пока нечего.
Работа, работа и работа. Пишем с товарищем отчеты по практике. А радио приносит все более неприятные сообщения. Если память не изменяет, то малой искоркой промелькнуло сообщение о победе под Ельней.
24 июля 1941 г. среда. Вечером вернулись с шурфововок. Елена Модестовна нас встретила и сказала, чтобы побыстрее переоделись, сложили всю робу и вышли на площадку для отдыха. Что мы и сделали. Она нам сообщила, что получено приказание нам завтра быть к 8.00 в Свердловске в Ленинском горвоенкомате. Вот и пришла она, наша очередь. Сфотографировались на память. Получили заработную плату. Раскланялись и отбыли в Свердловск.
Ночевали в общежитии. Утром 25 июля к 8.00 были на дворе школы недалеко от трибуны. Конвейер заработал. Заходишь голышом, меряют рост, взвешивают. Команда «Нагнись!», далее –врач: «Чем болел, на что жалобы?» «Ничем не болел, ни на что не жалуюсь». Проверяли слух и зрение. И вот тут-то я застопорился, потому что с первого курса подхватил близорукость и носил очки. По молодости на первом курсе влюбился в полячку – она училась на геофизика. И ей я выполнил восемь листов чертежей формата А-1, да еще для себя семь листов. А результат был таков: профессор Иванов ей поставил «пять», а мне – «четыре», и вдобавок я получил близорукость, так как чертил в общежитии в комнате при слабом свете. Вот и стал «очкариком». Поэтому я и попал в команду №5 – это Смоленское артиллерийское училище. В конце комиссии долго мы задерживались у странных для нас людей, отвечая на вопросы: откуда родом, кто родители, были ли репрессированы, есть ли родственники за границей, был ли осужден и т.д. Здесь у меня все ответы были одинаковы – нет.
Далее нам объявили, какая команда и откуда завтра отправляется. Наша команда отправлялась завтра со двора этой школы во второй половине дня.
Ночевал в общежитии. Мечта сбылась – повоюю.
Но какое-то непонятное чувство все больше охватывало меня. У таких же новобранцев есть тут или родители, или друзья, или девушки. Я же был один-одинешенек. Тоска начала охватывать меня, как говорится, с головы до пят. Прибыл на двор школы, а время еще было с запасом. Я больше не смог и проскочил в дыру в заборе и – до гастронома на Вайнера. Купил поллитра водки. Пролез обратно на двор школы. Как сейчас помню: бутылка была запечатана корковой пробкой и залита сургучом. Все мои попытки удалить пробку ударом дном бутылки о грунт не удались, и тогда я ударил о бетонную поверхность забора. Отшиб горлышко бутылки, потерял граммов около ста. Пил через острый край бутылки, закуски не было. Пил не сразу, а с перерывами, то есть «с отдыхом». Все, бутылка выпита и поставлена в угол забора на кучу. Но состояние было у меня такое, как будто я ничего не пил. А тоска начала выжимать слезы. Я снова ныряю в ту же дыру забора и до гастронома... Закрыт на обед. Топаю по площади в сторону вокзала до первого попавшегося гастронома. Там купил вторую пол-литру и кекс «поленом». Вернулся обратно тем же путем. Уже испытанным способом я открыл бутылку и ее выпил, видимо, всю, закусывая кексом. Здесь провалы памяти... Очнулся я в колонне, двое соседей меня поддерживали под руки. Затем мы шли по улицам города на железнодорожную станцию. Дошел или довели – теперь трудно сказать.
Окончательно пришел в себя в вагоне. Сижу на нижней полке рядом с проходом под треугольником, на который опиралась вторая полка. Руками держался за этот треугольник... Мысли... мысли... а весь вагон пьяными голосами пел: «На диком бреге Иртыша сидел Ермак, объятый думой...» Я поднялся, осмотрелся – все в порядке. Вышел в тамбур, покурил, вернулся обратно, сел и вскоре уснул.
Утром прибыл в город Ирбит. Помню, что в первый же день в каком-то помещении нам дали по листочку бумаги из тетради, дали ручки и попросили написать заявление на имя начальника училища о зачислении в училище курсантами.
После этого мы сдавали экзамены по математике и русскому языку (диктант).
По математике в классе какой-то капитан продиктовал нам около семи задачек (примеров) фактически по арифметике за 7 класс. Пока капитан повторял содержание, я вполне успевал решать. Он закончил и спросил: «Кому что неясно?» Я поднял руку, встал и сказал: «Можно сдать работу?» А он, несколько опешив, спросил: «Что, отказываешься писать?» Я ответил ему, что я все решил. А он снова: «Когда это ты успел сделать?» Отвечаю: «Когда вы повторяли примеры». Подошел, вручил ему свой труд, он посмотрел и сказал: «Иди на плац, завтра этим же будешь заниматься».
На следующий день мы получили обмундирование, нас распределили по подразделениям.
Обмундирование, снаряжение и вооружение были привезены эшелонами из разбомбленного Смоленска.
Потом – строем на реку, купались, стирали и полоскали белье, сушили его. К нашему счастью, погода была чудесная. Затем занялись ремонтом обмундирования.
Вот так мы входили в роль курсантов.
Я попал в взвод управления 2-й курсантской батареи.
Командиром был ст. лейтенант Иванов. Это истинный военный, пожалуй, из всех тех, что я встретил за свою военную службу. Всегда подтянут, спокоен, выдержан, внимательно выслушает, четко и ясно даст решение. Никогда я от него не слышал ни одного бранного или оскорбительного слова. Место мату в его словесном багаже не было. Поэтому он для всех курсантов стал образцом командира.
За период обучения сменилось три командира взвода. Фамилию запомнил у одного – капитан Рак. Вспомнил фамилию и второго – Сухарев. Со всеми из них имел хорошие отношения. Я был «библиотекарем» взвода, а точнее, я по увольнительной имел право выхода из части до библиотеки и по доверенности командира взвода получал нужны для взвода книги, которые потом выдавал курсантам взвода. За время учебы не была потеряна ни одна книга.
Начались дни учебы. Подъем в 6.00, отбой в 22.00. Физически очень сильно уставали. Программы обучения курсантов были до предела сжаты. Я с первых дней занялся изучением материальной части орудий. Все сколько-нибудь свободное время отдавал изучению материальной части, а затем и огневой службы. Я часто уходил вперед по изучаемым дисциплинам. Огневую службу вел майор Демидов – участник гражданской войны и чуть ли не буденовец. С годами службы у него выработалась требовательность и громовой голос. На занятиях он поднимал курсанта, давал ему вводную и ставил задачу подать необходимые команды для ведения огня. Вот тут-то и началось... Курсант не подавал команды, а попросту «пищал». Гремел голос Демидова: «Что ты там пищишь? А на позиции батареи рвутся мины, ружейная стрельба, и тебя должны услышать четыре командира и четыре наводчика орудий, это же минимум 120 метров. Голос и еще раз голос...» Вот это было для многих самое трудное. Приходилось тренировать свой голос, а точнее «драть глотку» и ночью.
Учеба шла. Приняли присягу и стали ходить в караулы. Я обычно был разводящим. Начальником караула был всегда сержант Юган (по-моему, латыш). Очень требовательный, знающий дело и очень замкнутый человек. Однажды привел в караульное помещение 18 человек караульных. Курсант Самохвал отпросился в туалет. Туалет был в отдельном помещении во дворе. Прошло 10 минут– он не вернулся. Время-то военное. Разбудил караульного, вооружил, дал инструктаж и отправил. Томительно проходит минута, вторая, третья... Что же случилось? Наконец-то вернулся мой посланец. Смеется и говорит: «Самохвал сейчас придет и пусть сам расскажет...» Вот и Самохвал, красный, что рак вареный. Докладывай! А было все очень просто: постовой на посту стоит с открытыми подсумками, в которых 60 патронов. Когда он из постового становится караульным (сходит с поста), он должен закрыть подсумки. Самохвал этого не сделал, а я прозевал – было же это ночью. Вот и наказал он себя. В туалете стоило только ему присесть, как обоймы выпали из подсумков в выгреб. Пришлось ему раздеться, лечь на сиденье и искать в выгребе обоймы. Вот за этим занятием и застал его мой посыльный.
Где-то осенью наш взвод пошел на боевые стрельбы из винтовки на полигон. Взвод сопровождал комбат и командир дивизиона майор Колтыгин. Я, как и всегда, шел левофланговым в колонну по четыре, так как был во взводе по росту четвертым. Пришли на полигон. Команда: «Взвод вольно!». Поставлена задача: цель – мишень 3, три патрона, дистанция 100 метров. «Стреляющие, на огневой рубеж – марш!» Я на ходу из грудного кармана гимнастерки достал очки и на нос. Вдруг слышу визглявый голос: «Это что у тебя на носу за бирюльки? Снять!» Это так окрестил меня командир дивизиона. Я остановился, не мог справиться с волнением и сказал: «Товарищ майор, я без очков не вижу мишени». Он выматерился и что-то сказал, но я понял, что мне можно на огневой рубеж. И когда я ложился, услышал реплику: «Мазила!»
Я лег на огневом рубеже, а трое-то уже отстрелялись. Меня всего била лихорадка... Делаю несколько глубоких вдохов, чувствую – лучше, вдохнул глубоко, прицелился, нажал на спуск. Выстрел. Так же и второй. А вот на третьем выстреле рука чуть дернула, и я понял, что выстрел испорчен. «Встать! Стреляющие бегом к мишеням!» А мне майор преподнес «милостыню»: «Сдать стреляные гильзы!» Повернулся лицом в тыл, сделал шагов пять, сдал гильзы, повернулся лицом к мишеням и, хотя меня била дрожь, услышал голос комбата: «Первый – 29». Это же мои очки. Я стоял и лил слезы, так было обидно. Я же еще в школе был «ворошиловский стрелок». У второго было 27, а у самого слабого – 18 очков. Вот так мы стреляли.
Снова полигон. Наш взвод пришел на метание боевых ручных гранат РТД. Граната эта для наступательного боя, убойная сила осколков при взрыве до 5 м.
По приказу командира взвода я беру из ящика гранату и вручаю курсанту. Он идет на огневой рубеж и по команде «огонь» бросает гранату. Уже прошло около половины взвода, когда я выдал очередную гранату и очередной курсант вышел на огневой рубеж. По команде «огонь» он рукой сделал отмах назад и в этой позе «окаменел». Командир взвода не своим голосом буквально рявкнул: «Ложись!» Все на земле, кроме виновника – он продолжал стоять. Взрыв. Виновник продолжал стоять, но с ладони правой руки струилась кровь. Он был невменяем. Отчислили его. Вот так произошло первое боевое крещение...
Од осень у проходной в батарею я увидел группу наших студентов. Их пригнали на уборку. Узнал студенческие новости: в институте пополнение за счет студентов Ленинградского и Днепропетровского институтов. В моей группе на учебе остался немец – сын рыбака из Евпатории Томас Тобиасович Мергенталлер. В 1952 г., когда я учился в Кизеловском Горном техникуме, от бывшего сокурсника геофизика узнал, что Мергенталлер работает начальником Рудоуправления в Пегенге (это рядом с Норвегией), Второй – Тюрин Андрей Петрович из нашей группы и комнаты. Призывались мы с ним в один день, но мандатная комиссия его не пропустила – он был сыном раскулаченного и высланного на 10 лет. И вот этот геофизик Тетюев мне принес газету «Правда», видимо, за 1951 или 1952 год и попросил меня отыскать в ней знакомого. Скоро я увидел фото Тюрина А.П.– лауреата Сталинской премии за открытие Волганского угольного месторождения на Урале.
Учеба и учеба. Искорками радости были письма от Веры и из дома. Вера будет работать и учиться заочно. Отец отличился: отсидел месяц под следствием в Котельничской тюрьме. Сняли все обвинения, а вот на старую работу он не пошел. С него сняли броню, и вскоре через Котельничский военкомат он был призван и отправлен в г. Горький, где в зенитном артполку отслужил все время до конца войны.
Положение на фронте все тяжелее и тяжелее. Враг уже под Москвой. Но...
...6 ноября в Ирбите вечером в Доме Красной Армии состоялось торжественное заседание, посвященное 24-й Годовщине Великой Октябрьской Революции. Я получил право присутствовать на этом заседании. Сидел в конце зала. Света было мало, полумрак. На сцене – стол под красным сукном, графин с водой, стакан, один стул и трибунка. За трибункой комиссар училища старший батальонный комиссар Мостовский. Он открыл заседание, поздравил присутствующих с праздником и, не выбирая президиума, слово для доклада предоставил комиссару нашей батареи младшему политруку Драпкину. Он из-за кулис вышел на сцену: худенький, в шинели, в шапке, в сапогах. Остановился у стула, снял шапку и положил ее на стол. Стул поставил сиденьем к залу. Стал слева от стула, левую руку положил на спинку стула, правую – за борт шинели. Начал говорить. Голос громкий, произношение слов четкое, доходит до каждого. В зале полнейшая тишина.
Он без всяких шпаргалок чеканил, как молотом, слова. Он говорил о том, как Москва готовится к обороне. Настроение москвичей. Что он видел собственными глазами. Дал характеристику положения на фронте под Москвой.
Закончил он свое выступление, громко чеканя каждое слово: «Ни при каких обстоятельствах Москва не будет сдана врагу. Враг будет разбит!» Он говорил эти слова с такой верой, убежденностью, что все в зале в это поверили. Все стояли со слезами на глазах и вдруг запели «Интернационал». Это я и сейчас вижу, как на фотографии.
Уже поздней осенью в выходной после завтрака дивизион был построен, вооружен саперными лопатками и колонной с песнями топает на окраину города. Ровная луговина, покрытая легким снежком. Остановились. Командиры собрались, потолковали. Колонну повернули на 90 градусов, и я услышал команду: «Кто может работать с геофизическим инструментом, два шага вперед». Я сразу же шагнул и остановился. Ко мне быстро подошел капитан, но не артиллерист. Он присмотрелся и спросил, кто я. Я сказал, что закончил три курса Свердловского института, изучил полный курс геодезии и прошел практику. Он тогда и говорит: «Вот ты-то мне и нужен». Подошел к группе наших командиров, им меня представил. Вручив мне теодолит, штатив, мерную стальную ленту, отвес, шпильки, он указал мне две угловые точки и дал схему-чертеж главного цеха автозавода. Разрешил мне взять сколько надо курсантов – и за работу. По ходу разбивки я должен был поставить колышки через три метра. Это задание каждому курсанту. Взял из своего взвода человек пять.Все делалось быстро, так как в нашем одеянии было прохладно, а питание было весьма и весьма посредственным. В памяти остался прямоугольник 250x54 м. Сделал все. Немного покопал – погрелся. По-моему, это цех мотоциклетного завода, но это не точно.
6 декабря. Иду в наряд – дежурный по батарее. Мы занимаем двухэтажное кирпичное здание старинной постройки. Наша батарея была на втором этаже. Полы деревянные, старые и хорошо их вымыть – адский труд. Со своими дневальными мы к четырем часам закончили всю приборку. Сам носовым платком протер пирамиду, протер и проверил оружие. Дневальный дал возможность вздремнуть. Около 5.00 утра открылась дверь, и в коридоре на пороге появился комиссар батареи мл. политрук Драпкин. Я дал команду «смирно» и, печатая шаг, пошел навстречу к нему с докладом. Он мне махнул рукой и сказал дважды: «Вольно, вольно.» Я продублировал команду дневальным и тут заметил, что лицо политрука, несмотря на худобу, просто сияло. Это было очень странно. Он очень просто мне сказал: «Объявите подъем в батарее – и всем в Красный уголок. Только людей не пугайте, потихоньку». Вот тут кое-что стало проясняться. Я понял: что-то случилось важное, экстренно хорошее, так как политрук «цветет». Через две минуты вся батарея была в Красном уголке. Тишина. Я стою на пересечении коридоров, пытаюсь встать так, чтобы слышать из Красного уголка и видеть входную дверь. Драпкин начал в обычной манере громко, четко, чеканя каждое слово: «После полуночи Совинформбюро передало экстренное сообщение. Наши войска вчера под Москвой перешли в решительное наступление. Освобождены города...» и т.д. Гремит ура!
В это время на пороге в коридор появляется командир батареи ст. лейтенант Иванов. Подаю команду «смирно» и строевым иду навстречу:
– Товарищ старший лейтенант, вторая курсантская батарея после подъема собрана в Красном уголке. Комиссар батареи младший политрук Драпкин сделал экстренное сообщение.
Комбат сказал: «Вольно». Я продублировал. Комбат улыбнулся и говорит: «Вот же, чертяка, опередил комбата, ну да ладно, на то он и комиссар!»
После первых сообщений о Победе под Москвой люди просто стали неузнаваемы. Появилась бодрость, улыбки на лицах.
Идет декабрь. Наши наступают. Во всем чувствуется, что скоро наш выпуск, сдаем экзамены. Участились ночные тревоги, марш-броски. 31-го состоялось дневное учение в составе всего училища. Утро было ясное, морозное, температура ниже -30. Топаем колонной почти в летнем обмундировании. Но главное - это сапоги. Многие поморозили пальцы ног. Отошли от города километров 10, разбиваем в лесу бивак, делаем шалаши. Подошли походные кухни. Ура! Обед. Как сейчас помню, длинные белые макароны на крышке котелка с мясом. Уплетаем за обе щеки. И тут мне помкомвзвода сержант Юган приказал взять винтовку у нашего правофлангового Куцебина – он поморозил пальцы ног, топает в училище. Я немного верхогляд, мельком глянул – штык опущен книзу. Я закинул винтовку за спину, и тут началась пальба. «Автоматчики противника» нас атакуют. Команда – «в цепь!» Перебежками к опушке, и там на фоне темнеющего леса мы увидели «противника», залегли и открыли огонь. Вот тут-то я и увидел, что у меня на винтовке нет штыка, что штык мною утерян. Я понял, что он был засунут под тренчик ремня. Доложил сержанту, затем комвзвода. Получил приказание взять двух курсантов и искать штык. Я так и сделал, хотя понимал, что это бесполезно, ибо снегу было уже см. 30-35. Затемно мы вернулись в расположение части, я доложил комвзвода. Тот дал мне распоряжение: «Доложить комбату». Иду в канцелярию батареи и, как положено по уставу, докладываю все как было. Старший сержант выслушал очень внимательно и, не повышая голоса, без всякой «морали» коротко сказал: «В вашем распоряжении для поисков сутки, увольнительную получите. О результатах доложите». Все ясно. Наверное, мне было бы легче, если бы он меня отматерил, как у нас принято было. Вот после такого отношения к тебе наверное разобьешься «в лепешку», но выполнишь. Ужин уже в глотку не лез. Вдруг появился комвзвода и говорит, что был сейчас в штабе училища и дежурный по училищу сказал, что больше никто штыков не терял. Он слышал, что замполит 2-го дивизиона в районе бивака нашел штык. Ура было кричать рано. Надо мной висело шесть лет заключения за утерю боевого оружия. Бегу во 2-й дивизион, нашел канцелярию, и мне там ответили, что замполит старший сержант такой-то ушел на квартиру. Возвращаюсь в часть. Пытаюсь уснуть, но это бесполезно, меня всего бьет легкая дрожь. Ведь я, простофиля, не смог глянуть, а как же закреплен штык. Зато потом я часто вспоминал пословицу: «За битого двух небитых дают, и то не берут».
Утром 1-го бегу на квартиру замполита, а это далеко. Добежал и опять неудача – только-только он уехал с семьей на новую квартиру, а куда – хозяин не знает. Топаю снова во 2-й дивизион. И там дежурный по дивизиону не знает нового адреса замполита. Возвращаюсь в батарею, захожу в канцелярию и докладываю комбату. Он, выслушав мою «исповедь», сказал: «Продолжайте поиски!» Я повернулся, чтобы уходить. Он мне вдогонку: «Не опаздывайте на зачитку приказа». Я чуть не упал с ног. Это уже пахло концом моей военной карьеры. Вечером снова страдаю в артдивизионе. Наконец-то появился мл. сержант. Я представляюсь и докладываю все, как есть. Он сел за стол. Я встал по стойке «смирно», и эта сцена продолжалась около 1,5 часов. Я слушал назидание замполита на тему «Храните оружие как зеницу ока». Наконец, он остановился и достал из ящика штык. Я весь в холодном поту. «Номер винтовки?» Я назвал – номера не сходились. Я пояснил, что винтовка из 1-й батареи, а там почти все штыки вот так перемешаны, попросил его позвонить дежурному по училищу. Там подтвердили, что больше штыка ни у кого не было.
Наконец-то штык у меня в руках и я наверное быстрее лани добежал до своей батареи, вручил штык дежурному по батарее (кстати, уже винтовки-то унесли в 1-ю батарею) и – в канцелярию батареи. Доложил комбату: «Штык найден, сдан дежурному по батарее». Комбат улыбнулся, сказал: «Вольно! Можете идти».
А через полчаса (я успел подшить чистенький воротничок) я стоял в штабе училища и слушал приказ. И так я стал лейтенантом, отличником боевой и политической подготовки.
...Начался Новый 1942 Год. Дня два оформляли и получали документы. Наконец-то сформирована команда. До свидания, Ирбит! Спасибо тебе!
Едем до Свердловска, там пересадка, и вот мы уже в г. Ишим. Как нам стало известно, мы прибыли в штаб 229 стрелковой дивизии. В отделе кадров получаем назначения. Я шел в числе последних и получил назначение на должность командира 2-го огневого взвода 76 мм полковых пушек в 811 стрелковый полк. Он формировался на ст. Новоназываевская, что в 131 км от Ишима в сторону Омска. Из нашего училища туда попали: Вадим Шергин из Перми – командир 1-го огневого взвода, Иван Сагдаков со ст. Проснуда – студент ветеринарного института, Николай (фамилию забыл) – студент Свердловского политехнического института, командир взвода боепитания, Чупин и Левин – командиры взводов 45 мм батареи.
Собрались и решили позвонить от дежурного на станцию на счет поезда. Около телефона сидели капитан и ст. лейтенант. Оказалось, что они тоже ехали в 811, капитан Стальников – начальник штаба полка, а ст. лейтенант – командир 1-го стрелкового батальона. Они оба из госпиталя после ранения. Капитан сказал, что поезд вечером, а сейчас направил нас в столовую, где мы отлично пообе