Итак, сегодня 27.10.2001 г. Я снова в госпитале с 27 октября. Уже вписался и начинаю привыкать. Вот и решил дописывать свои военные воспоминания. В час добрый!
...Эшелоны шли довольно быстро. Вот и Свердловск проехали с небольшой остановкой. Прощайте, студенческие годы!
Вот уже и Пермь. Вадим Ильич – лейтенант, командир 1-го огневого взвода – успел посетить мать. Она жила недалеко от вокзала.
После Перми я дежурил по эшелону. Принимаю результаты вечерней проверки и ЧП. В моей же батарее нет бойца из 1-го огневого взвода – Чиркова. Он горьковчанин, был в заключении, непревзойденный карманник. Пошел с докладом к комиссару полка. Доложил. Он спросил, не дезертирство ли это. Я ответил, что этого он не мог сделать. Что-то другое, а что? Спустя часа два на одной остановке рядом с нами стал эшелон – тоже на запад. Вдруг я услышал, что кто-то из прибывшего эшелона спрашивал батарею 76 мм. Я выскочил из вагона. Передо мной ст. лейтенант. Он спрашивает, нет ли потерянного бойца. Я ответил ему, что есть, он отстал в Перми, фамилия его Чирков. Иду с ним, подошли к вагону. Я окликнул и услышал голос Чиркова из-под нар. Итак, «дезертир» нашелся. А получилось очень просто: в Перми составы наши стояли рядом. Чирков увидел уходящий состав и сел, а там его и задержали...
Вот и Киров. Было 1 мая, солнечный день. Стояли недолго. Купил у старичка за 250 руб. маленький чубучок из капа-решка с крышкой. Он очень пригодился на передовой, когда батарея вела огонь. Сберегал свои уши от звуков выстрелов.
Сел и писал письма домой и Вере. Успел до Котельнича дописать оба письма. В Котельниче стояли недолго, и я отправил письма. Это были последние мои письма до конца войны.
Мог ли я тогда думать, что почти вся оставшаяся послевоенная моя жизнь пройдет в Котельниче, что городок этот будет моей второй малой родиной.
Скоро стало ясно: эшелон свернул на Горький, а не на Ленинград. Что это значило? Мы же готовились на Ленинградское направление.
Все ближе к фронту. Часто ходил в вагоны, где были размещены кони (бабтарея наша была на конной тяге). Думал и думал о том, что нас ждет впереди.
Осталась позади Шахунья. Остановка на станции Семенов. Стоим и стоим. Простояли ночь. Ночью слышали глухие разрывы и видели зарево от прожекторов.
Утром состав тронулся, шел медленно. Но вот и матушка Волга (вижу впервые). Ползем по мосту. В правом береге видна огромная воронка от бомбы. Потом наш эшелон толкали взад и вперед, и к вечеру мы остановились на окраине поселка. Выгружаемся. Невдалеке сосновый бор. Вот туда и поставили лошадей. Строим шалаши. Командный состав разместили по домам в поселке Большое Козино. Мы жили вчетвером, спали на полу. Хозяин, уже пенсионер, работал на заводе. В батарее было к тому времени две маломощные радиостанции – РБС. Одна была развернута в бору на конебазе, а вторая – в доме, где мы жили. Вскоре мы убедились в слабости радиостанции. Однажды хозяйка мыла пол в комнате, пришлось передвинуть стол, на котором стояла РБС – связь порвалась. Долго не могли сообразить, что же случилось. Оказалось, все очень просто: в створ радиостанции попала круглая печь, обшитая железным листом. Передвинули радиостанцию – связь восстановилась.
Пищу готовили на походной кухне.
В Горьком пробыли около месяца, и за это время пережили три налета немецкой авиации. Город хорошо защищала зенитная артиллерия и аэростатное заграждение над центром города. В один из налетов я насчитал шесть сбитых самолетов. В основном, бомбили заводы и мост через Волгу. В один из налетов немцы сбросили в пойме Волги (в сторону Балахны) уйму листовок. Весь полк чуть не день собирал и сжигал их.
Как народ переносил налеты? Очень спокойно, выдержанно – никакой паники. На улицах поселка были вырыты щели, на которых лежало легкое деревянное укрытие, прикрытое дерном. Так вот, во время налетов осколки зенитных снарядов очень часто барабанили в крыши (в поселке почти все они металлические), а вот молодежь под гармошку в это время с частушками отплясывала, хотя это было довольно рискованно.
Тревога. Следуем на станцию на погрузку. Прощай, Горький! Едем ближе к фронту.
У меня была карта. Читаю название станций и ищу их на карте. И вот узел железных дорог – г. Владимир. Куда нас повернут? Стоим час, другой, третий... Шестой. Наконец-то тронулись. Мелькают рельсы, стрелки... Наконец-то выехали на магистраль. А куда едем? Все ясно – едем к югу. Коломна... Кашира... Запутался совсем с пересечением линий. И вот город Скопин Рязанской области. Это километрах в 140 от Москвы. Говорят, что это третья линия обороны формируется. Да, в 1941 году немцы брали город Скопин, но во время декабрьского наступления наших войск он был освобожден от немцев. На одной из улиц города стояло немецкое тяжелое орудие и рядом лежали снаряды. Местные жители сказали, что конники генерала Белова изрубили орудийный расчет.
Делаем небольшой марш, и вот наше пристанище – роща Репица. Это почти круглой формы лиственный лес, в основном – дубовый. Вот там и расположились. Строим шалаши, палатки, маскируемся. Ночью гудят в небе немецкие самолеты-разведчики. Постреливают в сторону рощи с земли ракетами. Роща охраняется дозорными и постами. Однажды ночью был обстрелян часовой. Дежурная рота прочесывала поле, но впустую. Здесь мы получили личное оружие – пистолеты «ТТ» и по две обоймы патронов. Приказ был таков: «Не расстреливать патроны». Но это абсурд: я получил личное оружие и должен доверить ему свою жизнь, а я не знаю, как оно будет работать. Вечером иду в овраг. На ветку вешаю носовой платок, отхожу на 20 шагов и делаю выстрелы: из семи пуль попал только двумя. Это же черт знает что! Успокоился и расстрелял вторую обойму. На сей раз было пять попаданий из семи. Иду туда, где получил пистолет, сдаю стреляные гильзы и получаю новые две обоймы и строгий выговор в придачу. Продолжаем учебу.
Еще в Новоназываевке я посылал на два месяца одного из бывших заключенных – он слесарь московского завода «Серп и молот» седьмого разряда. Умница он был. Его фамилия Потапович. Он стал орудийным мастером. Вот мы с ним и занялись проверкой накатанных приспособлений. И тут ЧП: Потапович без меня решил сделать самостоятельно, но допустил грубейшую ошибку – не закрепил «матку». Выбросило шток с сильным хлопком (как взрыв) и жидкость – стеол. Я был в шалаше, выскочил, как сумасшедший, к орудиям. Потапович стоял, что мертвец, качая головой. Я его не наказал. Стеол достал. Повреждений не было, и мы уже вдвоем проверили все четыре орудия.
Второе ЧП чуть не стоило жизни. После ночного дежурства я отдыхал в шалаше. Пришел командир взвода управления мл. лейтенант Николай (фамилию не могу вспомнить) и предложил почистить пистолеты. Я сел на дубовый пенек, который служил мне подушкой, расстелил плащ-накидку, выбросил обойму из рукоятки пистолета, затем выбросил обойму из кобуры и достал шомпол, а Николай выбросил только обойму из кобуры, поставил пистолет на взвод и нажал спусковой крючок – раздался выстрел. Он сидел против меня так, что ствол был направлен в мою сторону. Я чуть передохнул и увидел, что Николай снова нажимает на крючок спуска. Рукой наотмашь вышиб я у него из руки пистолет. Он удивился, а потом стали разбираться: обойма была в его пистолете. Разбираемся, куда же ушла пуля. У него оказалось простреленным голенище, брюки и ссадина на кости ноги, ну а у меня пуля пробила брюки под мошонкой и ушла в пенек. Я его чуть-чуть не ударил по лицу. Сразу после ЧП с пистолетами последовала команда сдать пистолеты. Вместо них получили автоматы “ППШ” и два диска патронов.
Вечером, на поверке, начальник штаба полка объявил, что в результате неграмотного обращения с пистолетами один из командиров нечаянно выстрелил и ранил своего дружка. Пуля разбила мочевой пузырь. Раненный умер, а его дружка- «убийцу» разжаловали до рядового с отправкой на фронт...
Где-то уже в начале июля мы сделали передислокацию: оставили рощу Репица и перебазировались километров за пять-шесть. Обосновались в пологой части оврага, заросшего могучими дубами. Но вечером нас снова погнали в рощу. Я по сей день не знаю, чем это было вызвано. Важно то, что следующей ночью немцы ожесточенно бомбили дубовую рощу. После бомбежки я был в той роще – там практически от дубов ничего не осталось, страшно было смотреть.
Предчувствие подсказывало, что уже немного времени нам тут оставаться. Были проведены учения в составе дивизии. Мы оборонялись. Батарея получила 27 боевых снарядов (22 гранаты, причем выпуска 1916 г., и 5 шрапнелей). Провели боевые стрельбы. Стреляющим был командир батареи лейтенант Карналкж, а старшим на батарее был я. После неполной пристрелки комбат скомандовал стрельбу на поражение и очень удачно – щиты были все разбиты. По второй группе щитов практически без пристрелки ударили шрапнелью так удачно, что даже для нас самих это было непонятно. На ученьях был генерал-майор В.И.Чуйков. После стрельб батарея была построена на боевой позиции. В.И.Чуйков поблагодарил артиллеристов за отличную стрельбу, а комбату и мне вынес личные благодарности. Комбату он сказал примерно так: «Лейтенант, а ты оказывается художник. Молодец, когда нужно – художничай!» Дело-то в том, что по уставу по цели нужно было сделать полную пристрелку, а комбат ее сократил и перешел на поражение в виду того, что снарядов-то было мало. Ну а победителей не судят. А у меня Чуйков спросил: «Что же произошло с одним орудием?» Ответил, что наводчику попала в глаз соринка. Глаз слезился, и, когда он делал отметку по точке наводки, допустил неточность в одно деление угломера. Снаряды этого орудия взорвались несколько в стороне. Вот и такое было.
Я, как и в прошлый раз с пистолетом, а на сей раз с автоматом – в овраг. Опять по носовому платку одиночный выстрел. Удачно. Второй и третий тоже. Ставлю переключатель на «очередь» – только одиночный выстрел. Автоматы, как я узнал, получали прямо со сборочного конвейера. У них ложа из березы не зачищена, ничем не протерта. Вот и занялся доводить автомат до ума. У оружейников выпросил кусочек надфиля и шкурки, зачищал в затворной камере до блеска, затем стеклом обгладил ложу, промаслил. Вот теперь автомат стал походить на автомат. Снова иду в овраг, снова испытываю автомат. На сей раз все встало на свое место, и автомат дал мне возможность произвести очередь в 15 пуль. Оружие стало надежным.
Начались тяжелые бои под Воронежем, – это же почти рядом. И вот вечером тревога. Свертываем все и движемся на станцию. А там уже стоит состав. Грузимся быстро. Прощай, роща Репица. Мы где-то нужны. Вначале было не понятно, куда мы едем. Но вот мы попали в Пичуринск. Значит, едем на восток, а не в Воронеж.
Не помню название станции. Но она небольшая – три пути. Ее ночью немцы разбили. На станции было два людских состава, а в середине – состав с боеприпасами. Мы ехали через станцию черепашьим шагом. Кладбище вагонов, платформ. Лоскутья обмундирования висели на обломанных деревьях. Ужас. Догадки и догадки: куда нас везут? Вот и Саратов на Волге. Едем по мосту через Волгу. Или снова в Сибирь?
Потом прошел слух, что едем в Астрахань, а там на пароход – и в Иран на смену кадровой дивизии. А мы же рвались на фронт.
Но вот станция Красный Кут. Повернули на юг, на Астрахань. Местность унылая, голые степи, шары перекати-поля. Глазу не за что зацепиться. Ехали почти без остановок. Но вот станция Баскунчак. Со школьной скамьи мы знали соленые озера Эльтон и Баскунчак. Эшелон остановился. Стоим, стоим... Затем тронулись, и я по карте установил, что мы поехали на запад, а не на юг. Впереди по карте километров в 30-50 была станция Владимировка. Так оно и есть. Остановка, мы выгружаемся, солнечный день, жара. Движемся поперек Владимировки к Ахтубе. Кругом нас сад, огород. Невольно говорили: «Если есть на земле рай, то это Владимировка».
Ахтуба неширокая, но на ней стояло несколько «посудин», и в том числе двухпалубный белоснежный пассажирский пароход «Климентий Ворошилов». Материальную часть погрузили на одну баржу, а людей – на пароход. Гудок, и мы поплыли вверх по Ахтубе. Здесь мы узнали, что немцы прорвали фронт на Донце и развернули наступление на Кавказ и Сталинград.
Походная кухня была на барже, а поэтому для кормления людей пароход пришвартовывался к барже. Так вот во время такой стоянки решили искупаться. Мой комбат тоже плюхнулся в воду. Он совсем не подумал о последствиях ранения. Как только он оказался в воде, у него судорога скрутила ногу, он захлебнулся и начал тонуть. Санитарка, его любовница, разбежалась по палубе и нырнула, а мы еще сапоги снимали. Подплыла, выхватила его из воды и – к пароходу. Тут их подняли. Откачали мужика.
Дальше без особых приключений подошли к Сталинграду. Двигались вверх к повороту Волги. Уже вечером причалили к берегу. Началась выгрузка материальной части. И вдруг тревога, завыли сирены. Первый налет немецкой авиации на Сталинград. Захлопали зенитки. Шло три девятки «юнкеров». Огонь зениток был настолько сильным, что практически немцы на город почти не сбросили бомб, а потеряли шесть или семь самолетов.
В это время в верхней Волге подошли четыре больших буксира, которые привели по четыре баржи. Со стороны города спускалась бортовая машина, из которой на ходу прыгали автоматчики и становились вдоль дороги по обе стороны. С барж потянулись одна за одной военные машины «Студебекер» с какой-то рамой, закрытой брезентом. За ним шла бортовая машина («ЗИЛ» или «Студебекер») с кузовом, закрытым брезентом. Что это такое? Наконец-то я услышал слово «катюши». А они все шли и шли – ведь 16 барж. А у меня вышел казус. Походная кухня свернула с дороги в город в одну сторону, а орудия свернули в другую сторону. Комбат дал команду кормить людей ужином. Я сунулся перескочить улицу в город, по которой шли «катюши» – не вышло. Попросту меня повернули кругом патрульные. Вот так. Машины шли часа три. После этого патрулей сняли и занялись ужином.
Ночью шли по тревожно спящему Сталинграду. Город был защищен. К рассвету мы оказались на возвышенности на окраине города. Остановка. Наступал ясный солнечный день. Завтракаем. Я в бинокль рассмотрел аэродром, который был ниже. Насчитал 71 самолет. Каких только их не было: «Ньюпора» времен гражданской войны, У-2, ТБ-3, а вот боевых-то самолетов было около десятка. Это были тупоносые машины времен испанской войны.
Из города потянулась колонна «катюш». Они шли рядом с нами, так что мы их разглядывали. Можно было их сосчитать. Всего машин было больше 300.
Вот это сила! Они прошли, осталась полоса пыли. Команда: «Строиться!» и «Шагом марш!». Мы тронулись довольно бодро. Идем по следу «катюш». Унылая голая степь. Скоро солнце стало палить нещадно. Пить и пить... А что пить? Нет колодцев, ручьев и речушек... Развилка дорог: «катюши» ушли к северу, а мы повернули на запад.
Ночевали в степи. Спали как убитые. Часовые и те спали стоя, опираясь на винтовку. Снова топаем. В каком-то поселке осушили все колодцы.
Вечером подошли к городу Калач. Первым делом утолили жажду. На окраинах Калача была устроена оборона: окопы, траншеи, ходы сообщения. Но Калач-то на левом берегу Дона, а это низкий берег. С правого высокого берега он будет просматриваться и простреливаться. Какое-то замешательство, а потом снова команда «стройся». Движемся в сторону переправы. Уже темно. На юге темнает очень быстро и ночи очень темные. Железнодорожный мост еще стоял, но был заминирован. Переправа состояла из небольших барж, на них были квадратные деревянные брусья. Днем баржи стояли в яриках, а вечером катерами их ставили в одну линию на якоря, укладывали брусья. Вот и переправа готова. Утром переправу разбирали и разводили по местам стоянки.
По переправе все перемещались бегом. Нужно было за короткую ночь переправить людей, материальную часть, боеприпасы, горючее и т.д. для целой армии.
Итак, переправа позади. Движемся вдоль берега Дона до широкого оврага и по нему выходим на крутой правый берег Дона. Рассветало. Куда не посмотришь, везде люди, машины, повозки...
И вот на небе появляется странный самолет с двумя стабилизаторами. Чей самолет, мы не знали. Он направляется в район переправы, и тут по нему ударяет зенитное орудие. Несколько неточных разрывов – и самолет уходит от переправы, делает большой круг и идет в нашу сторону. А незадолго до этого из колонны бойцов отделили двое, пробежали метров 15. И там был окоп для стрельбы из «Максима» по воздушным целям. Одно мгновение – и станок уже стоял на колесе, другой боец прикрепил ствол пулемета и крикнул: «Ставь бронебойно-зажигательные». Лента уже в затворе, и первый номер готов к стрельбе. Самолет в это время приближался к нам и снижался (он, видимо, захотел русского мяса), и пулеметчик уловил момент, когда самолет оказался в створе стрельбы. Прогремела короткая очередь (потом сосчитали гильзы, их было семь штук), самолет как-то «сел» метров на 50, начал крениться набок и воткнулся носом в землю под холмик. Только два хвоста торчат. Ой, что тут творилось, просто ужас! Народ бежал к самолету и кричал ура. Я туда не бегал, народу было слишком густо. Потом слышал, что в самолете было четыре человека, один из них – полковник генштаба.
Около нас развернулась другая картина. Кто-то кричал: «Кто стрелял? Кто стрелял?». Мы увидели мл. лейтенанта и указали на пулеметчиков. Он к ним подбежал, обоих за шиворот и вон из окопа. Потащил он их по склону книзу, там стояла легковая машина, в которой сидел генерал Лопатин – командир 147 дивизии (наша соседка на фронте справа. Она формировалась в Кукморе, так что там было порядочно вятичей). Так вот он снял свои два ордена «Красной звезды» и... наградил пулеметчиков.
Постепенно восстановился порядок, и колонны пошли на запад. Кое-где сворачивали некоторые подразделения. Не было танков. Прошла девятка «юнкерсов» в сторону переправы, и мы услышали разрывы бомб. Шли целый день. Жара, все потные. К вечеру пришли на разъезд Дмитровска. Он небольшой, рассредоточились по поселку. Первым делом по пояс обмылись. Фруктов в садах – горы. Слышны звуки канонады. Узнали, что 1-й батальон нашего полка побывал во встречном бою и понес существенные потери.
Стало ясно, что завтра мы вступим в бой. Свершиться то, к чему мы готовились. Спали в саду на земле мертвецким сном.
Итак, 25 июля 1942 года.
Утро. День будет ясный и жаркий. Провели завтрак. Запрягли коней. Строимся в колонну для марша. Комбат уехал в штаб полка. Скоро он вернулся, и я получил первый боевой приказ выдвинуться с батареей в район рощи км в 2,5. Азимут основного направления стрельбы. Веер действительного поражения.
Просмотрел по карте маршрут движения, и батарея тронулась за мной. Часть людей взвода управления взял комбат и двинулся на НП, который наметил рядом с НП командира 2-го батальона. Движемся по пойме реки Чир к броду через реку. Переехали через Чир и берегом проехали вверх по течению в хутор. Там домов (мазанок) штук семь. Поперек улицы – овражек, а над ним – небольшой мостик. Проверил его надежность, и батарея переехала по нему. Сделали остановку. Рассредоточились под деревьями. Я ожидал второй приказ комбата, но его не было. Командир второго взвода мне доложил, что у третьего орудия престало крутиться колесо, и он орудие поставил под мостик и вызвал орудийного мастера. В это время со стороны фронта по проселочной дороге показалась колонна. Во главе колонны шло три танка, за ними немного пехоты и до десятка орудий. Когда они подошли к улице, я узнал, что это остатки 600-го полка после боя у станицы Чернышевская. Танки повернули по улице к мостику, а я удалился к деревьям справить нужду в канаве. В этот момент девятка пикировщиков сделала над ними круг, и первый самолет пошел в пике на мост, по которому шел танк. Раздался взрыв. Кто был на броне – сшибло. Танк не пострадал. За первым самолетом пикирует второй, и началась «карусель». Всего они сбросили 22 бомбы.
Наконец пикировщики улетели. Я лежал в канаве на спине и видел смеющиеся лица летчиков. Они спускались чуть не до вершин деревьев. Со злости от своего бессилия я из автомата сделал несколько очередей, несмотря на то, что был приказ о запрещении стрельбы из стрелкового оружия по самолетам. Бегу к мосту. Бомба попала в край моста. У меня были убиты пять человек из расчета орудия, был ранен командир 2-го взвода в колено (разбило чашечку). Кто был на танке, их контузило. Отправил раненого с сопровождающим на коне в медсанбат. Поставил людей копать могилу.
С комиссаром батареи Кобаладзе пошли к походной кухне, а она была в конце хутора. По дороге шли рядом – я был слева от комиссара. Из куреня вышел старик в казацком одеянии, глянул на нас, и я отчетливо услышал, как казак сказал: «Скоро придут немцы и вас перебьют, большевиков». Комиссар повернулся ко мне и спросил:
– Граната есть?
– Есть.
– Дай мне!..
Я не понял и протянул ему гранату Ф-1. он выдернул предохранитель и бросил гранату внутрь куреня, куда ушел старик. Курень загорелся. Меня всего покоробило. Комиссар воюет со стариками...
На кухне я дал приказ, когда готовить обед и куда ехать, и вернулся к мостику. Недалеко от моста была вырыта могила. Убитые лежали рядом. Попрощались, опустили убитых в могилу, завалили. Нашли како-то столбик. Поставили его. Дали салют прощальный. Все мы уже понесли первую потерю.
От комбата нет ничего. Вытягиваемся в колонну, и постепенно по той же дороге, по которой шли остатки 600-го полка, стали подниматься на взгорье. Затем развилка дороги. Идем по левой стороне. Справа прямо на поле стоит 152 мм гаубица-пушка, замаскированная плащ-палатками. Впереди нас примерно в километре в сторону Чира тянется увал. Там идут бои. Автоматная стрельба, рвутся мины. Я на коне был впереди. Командир 1-го взвода рядом. Вдруг вой над нами и чуть позади нас разорвались четыре мины. Кричу: «Стой!» Подтягиваю оставшихся. Я знал, что немцы заметили перелет и уменьшат прицел. Снова вой приближающихся мин – они разорвались, как я и ожидал впереди. Ору что есть силы: «Вперед! Быстро!» Гоним коней и снова уходим из вилки, и так четыре раза. А потом мы стали спускать к оврагу, и немцы нас потеряли из вида. Спускаемся по пологой части оврага, придерживая орудия. Появились промоины, и вот в них-то и разместили свои орудия. А рощица, которую мне на карте показал комбат, видимо, давно приказала долго жить. Я глянул на карту, которая у меня была, и прочитал: «Год пополнения съемки 1937». Вот это да! Накинули на орудия маскировочные сетки. Выбрал точку наводки и подбросил веер действительного поражения. Бойцы роют щели. Бой впереди идет и идет. Иной раз пули проносятся и над нами. Вдруг я заметил бегущего по направлению к нам человека. Я вначале принял его за посыльного от комбата., но в бинокль разглядел в руке у него пистолет. Он все ближе и ближе. Остановился и закричал:
– Кто здесь старший?
– Старший на батарее лейтенант Сергеев Александр Иванович.
– Открывай немедленно огонь, там наши гибнут...
– Батарея на закрытых позициях, связи с НП не получил, ожидаю.
– Если не откроешь огонь, расстреляю! – закричал капитан. Дело совсем дрянь, так как автомат у меня за спиной, и он с выстрелом из пистолета меня опередит. Что делать? Я спрашиваю его:
–У вас карта есть?
Он достал планшетку, а я этим воспользовался, передернул автомат для стрельбы с живота. Он понял, что в случае чего я его опережу, да и командир взвода с пятью бойцами подошли. Капитан как будто протрезвел. Он развернул карту, а я продолжил:
– Рисуй, где край наступающих немцев, а где наши?
Он довольно быстро нарисовал. Я ему сказал, чтобы он подписал карту: кто он, чин, звание и время.
Даю команду «к бою». Сам готовлю данные для стрельбы. Наконец-то я высчитал поворот от точки наводки и прицел, и когда уже хотел дать команду к прицелу, добавил 200 метров. Все готово. Подаю команду по стрельбе очередью по четыре снаряда, взрыватель осколочный. Орудия заряжены, взмах руки: «Огонь!» Отстреляли быстро. Через пять минут я повторил очередь. Итого батарея выпустила 24 снаряда. А куда они легли, наши снаряды? Этот вопрос меня мучил до вечера. Окапываемся...
Кухня не пришла. Наконец-то вечереет, а бой все идет. Особенно неистовствуют автоматы.
Вечереет. Наконец-то бой стихает, и с высоты потянулись группы солдат. Вели и несли раненных и убитых. Я тоже дал команду, и мы начали вытаскивать орудия к дороге. Следуем обратно в Дмитровку. Уже темнело, и тут я встретил своего комбата. Обнялись. Я ему доложил всю обстановку. Дошли до могилки, поклонились. От него узнал, что мои снаряды разорвались на нейтральной полосе, но прихватило и немцев, особенно второй очередью. Как ношу с плеч сбросил. Он не мог связаться, потому что не могли пройти полосу, которую немцы держали под непрерывным обстрелом. Комбату рассказал о храбрости нашего комиссара. Он матюгнулся и спросил, где потом был комиссар. Я сказал, что, видимо, на кухне. С батареей его не было. Покормили ужином и на марш. Вытянулись вдоль улицы и пошли к броду через Чир. Перешли, топаем в Суровикино, а там по мосту опять же на правый берег Чира. Шли берегом, а потом по оврагу, поднялись в гору, а там с километр шли с небольшим подъемом и вышли к вершине большого оврага, который примерно через 1,5 км выходил к Чиру между Суровикино и Дмитровкой.
От усталости валился на землю. Выставил охранение и спать. Хорошо, что было тепло. Итак, первый день боя прошел неважно, но кое-чему научил. Не зря говориться: «Солдатами не рождаются, а становятся!»
Походная кухня осталась на берегу Чира. Пищу на передовую доставляли в ранцевых термосах.
26 июля 1942 года.
Работаем, не разгибая спины: роются окопы для орудий, щели, убежища в овраге для отдыха, укрытия, ходы сообщений. Комбат на НП рядом с командным пунктом командира 2-го батальона. От батареи до НП около двух километров. На батарее построили веер действительного поражения, орудия отметились по точке наводки. Батарея была готова вести огонь. Связь осуществлялась по телефонной линии. Весь взвод управления был на НП, а у меня на батарее был только один связист-белорус Лёза. Мастер своего дела. Во второй половине дня получили команду «к бою». Расчеты на местах. Дублирую команды во всю глотку. Команда следует за командой. Первое орудие начало пристрелку почти на максимальной дальности. Комбат опять «художничает», укорачивает пристрелку. Затем следует команда «всем орудиям беглый огонь по три снаряда». Затем команда «отбой, записать цель №1». Я записал – и через бугор, куда мы стреляли. Увидел столб черного дыма. Все батарейцы смотрели и улыбались: была первая, маленькая пока, победа. Я спросил по телефону комбата:
– Что горит?
– По-видимому, машина.
– Поздравляю с успехом!..
До позднего вечера продолжаем земляные работы. Обед и ужин был доставлен почти вовремя.
Да, фронт батареи был сложный. Первое орудие стояло на поле, второе - в вершине аппендикса оврага и в 40 км от первого, а третье орудие стояло тоже у аппендикса оврага в 120 км от второго орудия.
За день противник не беспокоил, и пехота окопалась. А вот бомбардировщики по три эскадрильи проходили над Суровикиным в сторону Сталинграда. Обратно они возвращались другим маршрутом.
Я себе в склоне оврага (почти отвесная стенка) отрыл нишу на глубине четырех метров. Настелил сухой травы, и мое «убежище» было готово.
К ночи были выставлены дозоры, часовые сменялись через час. ночь прошла спокойно.
27 июля 1942 года.
День прошел спокойно. Была перестрелка на передовой. Связь с НП была нормальная. К вечеру был в штабе полка. Узнал новость, что в штатном расписании появилась новая должность –начальник артиллерии полка. Ему в подчинение была передана наша батарея, батарея 45 мм пушек, батарея 120 мм минометов и рота 82 мм минометов. Познакомился с капитаном, начальником артиллерии полка и от него получил первый приказ: изготовить два макета орудий и установить их на левом фланге. Указал место на карте. Я спросил, а где расположены немцы? Он мне показал линию немцев. Я ответил, что самое трудное в задача – найти четыре колеса. Повторил приказ и сказал, что завтра все будет выполнено.
Хотя мы стреляли мало, снаряды таяли, а подвозу не было. Командир взвода боепитания не покидал штаб дивизии. Но все было пустыми хлопотами, оставалось все меньше и меньше патронов. И тут приказ №270 Главнокомандующего И.В. Сталина: «Ни шагу назад». Появились заградбатальоны.
28 июля 1942 года.
ЧП. Утром в заграждении выстрел. Бросил туда людей из первого взвода. Вскоре они вернулись и привели молодого бойца с простреленной рукой (в ладонь – видны ранки от пороха). Клянется, что кто-то в него стрелял, а у самого в обойме патрона не хватает. Доложил в штаб полка. Военно-полевой суд. Суд был на батарее. Приговор: «К расстрелу». Тут же у батареи расстреляли парня и тут же похоронили. Я написал письмо его семье, что их сын пал смертью храбрых, защищая Родину, и указал, где похоронен. Письмо отправил. Первый раз в жизни я солгал. Да, иначе я поступить не мог.
Утром передал приказ на кухню (там были и бойцы взвода боепитания) старшине об изготовлении двух макетов орудий. День прошел спокойно. После обеда, ближе к вечеру, вместе с командиром 1-го огневого взвода лейтенантом Шергиным разрабатываем план операций по устройству логиных огневых позиций. Было решено ехать на двух повозках, к которым подцепить по логиному орудию. В каждую повозку поставить по ящику гранат Ф-1, в каждой повозке по пять бойцов (один из них ездовой). На первой повозке (на задке) лейтенант Шергин с автоматом, а на задке второй повозки – я с автоматом. Просмотрели по карте маршрут движения. Шергин отобрал самых надежных бойцов. Ближе к вечеру мы с бойцами перебрались к походной кухне. Макеты были готовы. Привязываем к бричкам и, пока светло, отправились в путь-дорогу. Вначале ехали по берегу Чира, затем по склону пологого оврага. Темнает. Вот мы наверху. Противника не видно, да и наших тоже. Ориентируемся, проезжаем метров 500. Делаем грубую трассировку орудийного окопа, траншей. Установили макеты, накинули куски сеток и накидали травы. Все. Затемнало полностью. В сторону наших позиций еще раньше присмотрели дорогу и вот мы по ней едем. Кони бегут трусцой. В каждой упряжке четыре коня. Проехали минут 15-20, уже стало уплывать куда-то чувство опасности, и вдруг слышим: «Хальт!» Где-то рядом с повозкой. Я кричу: «Огонь!» – и дал очередь из автомата. По-моему, я его расстрелял. Что началось! Ужас, огонь со всех сторон. Бойцы кидают гранаты из положения «сидя». Но вот стрельба где-то сзади продолжилась, но мы уже были не на линии огня. Вдруг один конь у первой повозки упал. Остановились, у него оказалось пробитым горло. Его выпрягли. И снова рысью едем. И так благополучно мы добрались до своей обороны. Оказалось, что среди нас нет ни убитых, ни раненных. Спать! Только спать!
Точно не помню дату, но где-то в эти дни в соседнюю 147 дивизию, что занимала оборону от нашего правого фланга, через Суровикино и по р. Дабренькая (все это я хоршо просматривал в артбуссоль) прибыло пополнение 1200 человек – бывшие курсанты из Орджоникидзе с уже присвоенными званиями младшего лейтенанта. Перед ними выступил командир дивизии и сказал, примерно, следующее: «У меня оружия для вас нет, но есть там, –он указал на запад.– Завтра пойдете и возьмете его, а я вам чем могу помогу». Они пришли на фронт, имея на взвод пять учебных винтовок. Командир дивизии за ночь стянул всю артиллерию дивизии на один участок и утром «сыграл вальс из всех орудий». За огненным валом курсанты двумя цепями ушли вперед. Для немцев это было неожиданно, они понесли значительные потери и отошли километров на шесть. Это я наблюдал со своей батареи через артбуссоль. К вечеру вернулась только половина курсантов, но все с оружием, даже минометы притащили. Ночью курсантов отвели в тыл, а на линии окопов осталось только боевое охранение. Утром три эскадрильи пикировщиков там все перепахали. На следующее утро 60 танков рвались через окопы курсантов. Горели, но шли и шли...
Танки продвинулись в тыл до трех километров, но и там их догоняли курсанты, забирались сзади на танк и били бутылки с зажигательной смесью над моторной группой. Танк горел. К вечеру я насчитал 39 сожженных танков. А курсантов осталось в строю чуть больше сотни. Вот такова судьба курсантов этого училища. После этого в районе больше не было боевых операций.
Где-то сразу после этих боев на окраине Суровикино (кстати, этот районный центр Сталинградской области имел большой элеватор, который был заполнен зерном, его наши саперы взорвали, и он горел) была установлена одна 37 мм полуавтоматическая зенитная пушка. Она заряжалась обоймой из пяти снарядов. Стреляла очередью. Расчет пушки быстро вокруг пушки сделал земляной вал. Ее поставили где-то к вечеру, а к утру у нее уже было укрытие.
Утром, как по расписанию, ползут по небу два клина бомбардировщиков с полной боевой нагрузкой. От звуков моторов матушка-земля мелко дрожала. Они шли прямо через Суровикино и как раз над этой пушкой. Она дала очередь – высоко, вторая очередь – низко, третья очередь – по второму клину. Есть! Один стервятник взорвался полностью, но самолеты шли близко друг от друга, как на параде (им некого было боятся – нашей авиации там не было), и при разрыве самолета оба его соседа взрывной волной поставило на бок. Это я сам лично наблюдал в бинокль. Примерно через час появился «фоккер-вульф» и начал облетать пушку на небольшой высоте. Пушке вал мешал вести огонь, но она все же сделала несколько залпов, но неудачно. Где-то через час в воздухе три «мессершмидта» сделали круг над пушкой где-то на высоте не менее двух километров, затем ведущий пошел в пике на пушку. Он ведет огонь – пушка бьет очередь за очередью в упор. «Мессер» перед землей ушел в пике и бухнулся на землю около огорода у усадьбы. Второй и третий «мессеры» вышли из пике на высоте и ушли не солоно хлебавши.
Вот это удача: почти за два часа сбито два самолета. Позднее, видимо, 1 августа, я был у сбитого «мессера». Он стоял «на пузе» около угла огорода из жердей. Пропеллер был погнут, одно крыло было обломано сантиметров на 50 об дубовый столбик изгороди. Щитка у летчика нет, он сбит снарядом, и у летчика нет головы. Часы на приборной доске шли.
Отдохнул. Проверил батарею. Как будто все в порядке. Погода стоит жаркая, на небе ни облачка. Где-то после обеда следует команда «к бою». Дублирую. Расчеты на местах, маскировочные сетки открыты. «По немецкой колонне гранатой, взрыватель осколочный... Первому орудию один снаряд. Огонь!» Следует выстрел, затем корректировка, и уже всем трем орудиям по два снаряда – беглый огонь. Отстрелялись. Следует небольшой поворот и еще по четыре снаряда – беглый огонь! Затем следует команда «отбой». Спросил комбата: «Кого угощали?» Он сказал, что, видимо, роту велосипедистов. Колес было в возудхе, что у хорошего жонглера в цирке.
Да, с утра немцы вели минометный огонь по нашим макетам довольно долго. Ближе к вечеру я заметил одинокого всадника, он ехал со стороны правого фланга. Вскоре в бинокль рассмотрел у него на голове кубанку, автомат, за поясом две гранаты РТД и клинок. Его остановила охрана. Шли переговоры. Пропустили, и он поехал в сторону батареи. Я вышел из-за 2-го орудия ему навстречу. По знакам отличия я вижу, что он капитан, но все же в обмундировании было что-то странным. Он спросил: «Кто здесь старший?» Я представился. Он в ответ назвался начальником штаба батальона соседней дивизии. Указав рукой на запад, сказал, что там движется немецкая колонна, которая прошла по стыку нашего и его батальона. Уже смеркалось, в бинокль я видел верх колонны, но не смог сразу определить, кто и что. Время на раздумья не было, и я сразу дал команду: «Орудия на открытую, зарядить осколочными снарядами и взять колонну под прицел». Веду наблюдение за колонной, до которой метров 200. Но что-то заставило меня остановиться и подумать. Рука поднята вверх, оставалось только крикнуть: «Огонь!» Но тутя вызвал командира 1 -го орудия сержанта Гусева и приказал ему, взяв с собой еще бойца, приблизиться бегом по направлению к колонне на такое расстояние, чтобы безошибочно определить, что это за колонна. Если это немцы – три выстрела один за другим. Они ушли, я весь дрожу. Все внимание на правый фланг. Время тянется слишком