Павел Комарницкий
Всего один шаг
День ангела – 3
https://www.litres.ru/pages/biblio_book/?art=2818845
Аннотация
Порой достаточно сделать один шаг, чтобы понять, что значит быть Хозяином Вселенной.
Это же самое трудное – понять. А уж когда поймёшь, остальное просто дело техники.
Остался всего один шаг.
Павел Комарницкий
Всего один шаг
Глава 1
Здесь мой дом
Волна жара, пронизывающая с головы до пят. Или холода? Нет, не то… Плюс мгновенная невесомость. Плюс вращение‑головокружение‑растяжение… Нет, опять не то. В общем, весьма необычные ощущения.
– Поехали… – бормочу я.
– Чего? – это Аина.
А воздух уже с шипением выходит наружу, и я невольно пытаюсь задержать дыхание, чувствуя, как меня распирает изнутри.
– Выдохни! – резко говорит Аина, и воздух разом выходит из меня, как из проколотого мяча. – Тут же у них давление ниже, чем у нас, забыл?
Я невольно отмечаю – «тут у них». Не «тут у вас», а «у них»… Тем самым ставя меня ПО ЭТУ сторону.
Крышка телепорта между тем плавно всплывает над головой, и Аина тут же освобождается от моей тесной близости, легко и непринуждённо выскакивая наружу. Я тоже выбираюсь, правда, несколько менее изящно.
В зале телепорта, светящегося розовато‑жемчужным светом, на ярко‑голубом полу стоит встречающая делегация. Небольшая, правда – Кио, Юайя и Уэф. Впрочем, одно наличие папы Уэфа перевешивает почётный караул и оркестр вместе взятые…
Аина смеётся, уловив мою мысль.
– Мы рады приветствовать тебя, координатор Уэф, – она говорит по‑русски, с еле уловимым, непередаваемым ангельским акцентом. – Познакомьтесь – это мой напарник.
– Ну так тебе и надо! – заявляет папа Уэф своим серебряным голоском, и все дружно смеются. Мне немного обидно даже. Всё‑таки зять, какой‑никакой родственник… Даже не поздоровался, как будто я из соседней комнаты вышел…
Широко разворачивается радужно‑белое крыло, и от сильного шлепка я чуть не падаю.
– Здорово, Рома! – в фиолетовых глазах зажглись знакомые огоньки, и говорит Уэф на сей раз голосищем деда Иваныча. – А так нормально?
Теперь и я смеюсь вместе со всеми.
– Здравствуй, Рома, – это Юайя. Всё‑таки мы довольно хорошо были знакомы.
– Привет! – жмёт мне руку, хлопая другой по плечу, Кио, с которым мы знакомы ещё дольше. Подобный жест ангелам никак не свойствен, и я улавливаю – это специально для меня.
– Поцелуи и объятия оставим на потом, – папа Уэф уже направляется к лифту – Кушать хотите?
– Естественно, – это Аина, – мы же не ели перед дорогой. А молоко есть?
– Во‑от такая посудина! – встревает Юайя. – Дед Иваныч утром привёз!
Уэф уже в створе лифта. Миг, и он свечкой уносится вверх, точно ведьма из русской сказки в печную трубу. Аина шагает за ним, и я следом. Секунды «падения вверх» – точнее процесс срабатывания гравилифта на подъём описать трудно – и я уже стою в том самом холле, знакомом до боли… Дома…
Они смотрят на меня. Они все смотрят на меня. Впрочем, Кио и Юайя уже отвели глаза и расходятся.
– Извини, что спрашиваю, Рома, – папа Уэф смотрит очень внимательно и серьёзно. – Разве ты сейчас дома?
Ну чего он так‑то, в самом деле? За слово цепляется… Даже не за слово – за мысль…
«Он не зря цепляется» – это уже Аина, и перешла на мысль. – «Ты не понимаешь, но это важно. Мне тоже интересно, что ты ответишь».
Я задумываюсь. Действительно, интересно. Ведь у человека может быть только один дом. И у ангела тоже, между прочим. А у биоморфа?
– Всё ясно с тобой, напарник, – смеётся Аина, вновь переходя на звук. – Ты зря задал ему этот вопрос, Уэф. Теперь он загрузится и будет думать до нервного истощения.
– Хорошо, отложим, – Уэф ведёт нас в трапезную, легко перешагивая через высокий порог люка и не сбивая при этом шага. Я же невольно втягиваю голову в плечи, чуть приседаю, и мне самому смешно. Надо же, до чего живуча память тела. Сколько раз я стукался макушкой об эти люки, будучи человеком…
«Память тела весьма полезна, и для некоторых биоморфов особенно. Порой пара хороших плюх доходчивее долгих подробных разъяснений» – улавливаю я чью‑то мысль. Чью – папы Уэфа, Аины или и вовсе свою собственную?
– Кстати, где моя тёзка? – спрашивает Аина.
– Кстати, твоя тёзка нас покинула. Пришёл вызов из службы Соединённых Судеб. Так она сразу ко мне – отпусти замуж, начальник! – смеётся Уэф. – Так что опять у меня некомплект, и хоть как тут крутись.
– Замуж – дело святое, – понимающе кивает Аина. – Долго же она ждала. Сильно хороший парень?
– Насчёт парня не видел, а диаграмма практически без зазоров. Это при том, что характер у тёзки твоей сложноватый. Но всё же не как у тебя!
– От такого слышу! – и они разом смеются. Я уже в курсе, что Аина и папа Уэф старые коллеги, знакомы ещё с довоенных времён.
На столе в трапезной красуется самовар, которого раньше не было. Я всматриваюсь – ого! Такому самовару место в Эрмитаже, не меньше. Рядом с часами «Павлин», точно.
– Иванычу на день рождения подарок, – говорит Уэф, уловив мысль. – Нравится? Моя работа!
– Да ты прямо Фаберже, папа Уэф, – я разглядываю самовар. Золотая гравюра на серебре, платиновая зернь, разноцветная перегородчатая эмаль, или что‑то покруче… Впрочем, с этими синтезаторами… Тот же Фаберже с радостью отдал бы все свои яйца, включая природные, за одну такую машинку…
Папа Уэф смеётся, уловив мою мысль, и Аина тоже.
– Да, Рома… Но всё‑таки главное дело не в синтезаторе. Главное тут! – он указывает пальцем себе на лоб. – А синтезатор просто экономит силы и время.
– Ну так и я про то – мастерская работа! – это я. – Супер!
– Вот интересно, подхалимаж – врождённое чувство у людей? – спрашивает Аина, расставляя тарелки – помогает Уэфу накрыть на стол.
– Да ладно! – я наконец обижен в лучших чувствах художника. – Сама небось кроме стандартного набора кухонной посуды и не сделаешь ничего, а судишь! Это шедевр, если хочешь знать, а зависть ещё хуже, чем подхалимаж!
Они весело и звонко хохочут, так открыто и беззлобно, что и я улыбаюсь.
– Иваныч же свой подарок сразу сюда на стол, – Уэф уже извлёк откуда‑то корзинку с ватрушками и здоровенную полуведёрную крынку с молоком. – Чего, говорит, я такую красотищу на кордоне у себя держать стану, с котом вместе чай пить? Я там и бываю‑то реже, чем тут. Тут, говорит, мой дом, а там офис‑контора, значит… Садись, Рома, поближе, вот сюда…
Стол уже накрыт. Всё, как в тот первый раз, только ухи не хватает. Да, и даже картошка варёная в наличии, и тыквенная каша.
–… И украсть там могут, говорит, это ж не база наша неприступная. Я ему: я же тебе трёх дендроидов старых отдал, – продолжает Уэф, щёлкая пальцами в воздухе, и я улавливаю: это он отдаёт мыслеприказ. Самовар начинает тихо шипеть. – А он мне: против русского вора устоять трудно…
Самовар уже вскипел, за каких‑то полминуты. Я вглядываюсь в изделие папы Уэфа ещё раз – ни малейших признаков электрического шнура. Да, пожалуй, из‑за такой штуки стоит беспокоиться… Хотя дед неправ, после контакта с охранными дендроидами у любого вора должно выработаться стойкое отвращение к своему ремеслу, вплоть до отказа поднимать с земли чужие рассыпанные купюры. При условии, конечно, что этому вору удастся каким‑то образом уцелеть, да ещё и сохранить более‑менее рассудок.
– …Вообще Иванычу чего дарить, одни мучения. Мауна тут баловалась, связала из шерсти барана – ну ты знаешь, зверь такой некрупный и травоядный (это Аине, и Аина в ответ кивнула) – ага, связала ему носки (Аина снова кивнула, подтверждая, что такие предметы туалета ей известны). Руками, заметьте! Так он их на почётное место где‑то у себя там положил, чтобы молиться, не иначе. Мауна ему – чего, мол, не носишь, обидеть норовишь? А Иваныч в ответ – да чтобы я такой подарок в сапоги или валенки стоптанные?! Никогда! Для того портянки имеются и носки покупные…
Уэф сегодня непривычно разговорчив и словоохотлив, и я всматриваюсь в него внимательней. Папа Уэф обычно не меняет своих привычек без веских на то причин, и ещё реже делает что‑то, не подумав.
– Ум‑м, вкусно! – перебивает мои мысли Аина, с наслаждением отпивая из стакана молоко. – Каждый раз, как на Землю попадаю, так напиться не могу, правда, правда. Дома в синтезаторе делать пыталась – вот не то, хоть перья выдери! Корову, что ли, телепортировать с Земли? Ну телёночка, ладно. Я женщина состоятельная, могу себе позволить…
А я наконец улавливаю. Не так это просто, между прочим – уловить скрытые мысли папы Уэфа.
– А где мама Маша? – спрашиваю я.
Веселье за столом увядает, как роза в кипятке.
– На Кавказе в данный момент.
– С ней ничего?..
– Типун тебе на весь язык! – рявкает Уэф голосом, ещё не слышанным мною. – Всё в порядке пока. Если ЭТО можно назвать порядком… – он успокаивается, возвращая себе излюбленный серебряный голосок.
– Рассказывай, – Аина ставит стакан на стол.
– А вы уверены, коллеги, что это дело не подождёт до конца трапезы? – прищуривается Уэф. – Четверть часа ничего не решают.
– Не тебе бы говорить, координатор, и не мне бы слушать, – усмехается Аина. – Рассказывай. Сводка была очень невнятной, и вводная перед телепортацией тоже не ахти. Что тут у вас имеет место быть?
– Не тебе бы спрашивать, не мне бы отвечать, – возвращает Аине папа Уэф. – Имеет место быть встречный контроль, что же ещё…
– Спасибо, что просветил, – Аина вновь отхлёбывает молоко. – Я до последнего надеялась, что ты вызвал нас, чтобы угостить молоком. Подробности, Уэф, причём все и в хронологическом порядке.
– Ну что ж… – вздыхает Уэф. – Я не хотел портить вам аппетит, коллеги, но ты сама напросилась. Смотрите!
Вспыхивает в воздухе большой виртуальный дисплей‑экран…
* * *
Цветные размытые пятна танцуют свой танец, исполненный скрытого смысла – красные, зелёные…разные… Я уже привык к вам, ребята… Я знаю, знаю, что вы пытаетесь сказать мне что‑то очень важное, но я всё ещё изрядный балбес, и до меня доходит туго…
Я просыпаюсь разом, как будто выныриваю из сна. Светится пепельным светом потолок, не гуляют в толще пушистого ковра, на котором я сплю без всяких подушек‑одеял, цветные огоньки – включен ночной режим. Всё тихо в старом ските.
Я сажусь по‑турецки, упираю локти в колени и подпираю руками голову, сцепив пальцы в замок. Для человека такая поза не слишком удобна, кстати, а вот ангелам ничего. Думать удобно, ага…
Перед моим мысленным взором снова и снова прокучиваются кадры, показанные Уэфом. Вот, значит, как тут развивались события, пока я там смотрел кино и «рос над собой». Похоже, зелёным понадобился ещё один «пояс зла», причём на сей раз от Атлантики до Японии. И они уже нашли, куда удобнее бросать зажжённые спички. Кавказ… Ладно… Это мы ещё поглядим!
Я встаю на ноги, иду к люку. Люк послушно исчезает. Давно, ох, как же давно это было!
…Люк дрогнул и бесшумно исчез, как и не было. Неяркий голубовато‑белый свет изливался из отверстия, размытые блики загуляли по двору.
«Туда…» – уже еле слышный шёпот Ирочки. Не надо было быть семи пядей во лбу, чтобы понять – она умирает…
Я очнулся, глядя на три громадины витализаторов, неподвижно и без всякой опоры висящие в воздухе. Вот в этот… да, точно, в этот мы с Ильёй положили Ирочку. Точнее, тогда ещё не Ирочку, тогда мне неизвестно было даже её истинное имя – Иолла…
А память уже прокручивает следующий сюжет.
… Я стою столбом возле сооружения, похожего на громадный саркофаг. Я не уйду отсюда без неё, даже не думайте. И никакие приказы – ни папы Уэфа, ни самого Создателя Вселенной – для меня недействительны.
«Она жива?»
«Она БУДЕТ ЖИВА. Ты успел»…
Я глажу крышку аппарата, способного оживлять даже мёртвых. Не всех и не всегда, правда. Но ты дважды справился, и мне по идее надо бы встать перед тобой на колени…
И снова выныривает из памяти…
…Сосредоточенное лицо мамы Маши смотрит на меня через край ванны.
«Всё, Победивший бурю. Теперь уже всё»
Победивший бурю – кто бы это мог быть… Ха, это что же, я?
Змеевидные отростки, удерживающие меня, исчезают, и я сажусь, придерживаясь за край ванны витализатора.
«Где моя Летящая под дождём?»…
Выходит, я должен тебе трижды, умный аппарат, с лёгкой руки моего соотечественника названный когда‑то столь звучным именем? Да, выходит, трижды…
Я оглядываюсь. Вон тут я спал, с молчаливого разрешения папы Уэфа, пока моя Ирочка… да, тоже спала. Как бабочка в куколке, точнее не скажешь.
Сколько всего связано с этим…
Вся моя теперешняя жизнь связана с этим. А то, что было в прошлой – нет, уже позапрошлой жизни, вспоминается теперь как сон.
В памяти всплывает вчерашнее: «Разве ты сейчас ДОМА?».
Да. Да, папа Уэф. Вчера ещё я не мог ответить. А вот сейчас, пожалуй, могу. Да. Да, я ЗДЕСЬ ДОМА. И там дома, и тут. Вот так вот.
Что‑то меняется в мире. Я вслушиваюсь и быстрым шагом покидаю зал витализаторов, пересекаю холл и выскакиваю на крыльцо, едва не натыкаясь на Уэфа.
– Ты чего не спишь, Рома? – луны на небе нет, в темноте у папы Уэфа можно различить лишь тепловые пятна глаз и прочие размытые детали. В отличие от меня он одет в термокостюм.
– Не спится. А ты?
Но папа Уэф не отвечает, и правильно делает. Потому что я уже вижу.
Вспыхивает рассеянный мягкий свет, струящийся ниоткуда и странным образом не забивающий даже сияния звёзд, но в то же время достаточно яркий, чтобы видеть почти как днём. Широкой пологой спиралью, медленно и со вкусом, планирует к нам мама Маша. Я догадываюсь, что кокон выпустил её невысоко, во всяком случае, не выше купола общего маскирующего поля – иначе она не стала бы лететь вот так, не включив индивидуальную невидимость. Но такое ощущение, что спускается мама Маша прямо со звёзд.
– Ап! – она с шумом тормозит крыльями, хлопает ими. – О, какой гость!
Папа Уэф молча шагает с крыльца, обхватывает жену руками, обнимает под крыльями. Тут я замечаю – на ней боевой скафандр, сверкающий разными штучками, как мундир орденами. Только шлема недостаёт. Или мама Маша успела его снять в коконе?
– Удачно? – а глаза‑то, глаза у папы Уэфа… и мысль расходится со словами. Потому что я улавливаю нечто иное: «ты жива… ты вернулась…»
Я деликатно отворачиваюсь, потому как воспитанным детишкам не пристало глазеть, как целуются взрослые.
«Всё хорошо. Оба живы»
«Две ключевые фигуры… Ты умница, Мауна»
«Стараюсь соответствовать!»
Они смеются. Два голоса – роскошное вибрирующее контральто и серебряный колокольчик. Нет, воля ваша – не тот у папы Уэфа голос…
– Опять! – голос Уэфа опускается до сверхнизкого потрясающего баса, переходящего в инфразвук, от которого чуть вибрируют кости черепа. – А так лучше?
– Здравствуй, Рома, – смеётся мама Маша, поднимаясь на крыльцо.
– Здравствуй, мама.
– А ты чего это голый? – она трогает меня ладошкой – Гляди‑ка, замёрз совсем! А ну, в дом!
Я с удовольствием и немедленно исполняю команду. Действительно, прохладно на улице, заморозком пахнет… и вообще, апрель на Селигере месяц зимний.
«Кушать будешь?»
«Молоко. И спать! С ног валюсь…» – мама Маша ещё раз оглядывает встречающих. – Вот вы чего не спите‑то? – это уже вслух.
Мы с Уэфом встречаемся взглядами. В фиолетовых глазах уже зажёгся знакомый огонёк.
– Так не с кем! – хором заявляем мы. И давимся смехом, все трое, стараясь не разбудить остальных.
* * *
Длинный, мелодичный сигнал вырывает меня из неги сна.
«Подъём!» – чей это посыл, я даже не разобрался. Вскакиваю на ноги и бросаюсь на выход.
В холле меня ждёт целая команда, причём одетая в термокостюмы. Уэф, мама Маша, моя напарница‑начальница и Иого.
– О! Он пробудился, хотя никто не верил в это – заявляет Аина, разглядывая меня. – Ты собираешься лететь в таком виде? Тут тебе не Рай! Враз отморозишь самое главное!
– Здравствуй, Рома, – говорит Иого. Вчера мы с ним так и не увиделись. – Рад тебя видеть.
– Здравствуй, Летящий над морем!
– Давай‑давай, быстро одевайся! – командует Аина. – Утренняя разминка!
Я растерянно гляжу на маму Машу.
– «Домового» вызови, и все дела, – смеётся она, прочитав‑увидев причину моей растерянности.
На мой зов является местный «домовой», стандартный ярко‑красный пылесос с шестью гофрированными руками‑шлангами, в одной из которых зажат туго скатанный свёрток термокостюма. Я торопливо одеваюсь.
– На, держи, – Аина протягивает мне нитку хрустальных бус, прибор невидимости.
– Всё, полетели! – Уэф натягивает на голову капюшон. – Время, время!
Входной люк исчезает, и мы цепочкой шустро выскакиваем на крыльцо, взлетая с места – прямо как ласточки из гнезда, честное слово. Я тоже взлетаю, пристраиваюсь последним в цепочке. Небо на востоке вовсю пылает золотом, предвещая ясный погожий день. Ангелы, усиленно машущие крыльями, набирая высоту, вдруг исчезают, превращаясь в размытые тепловые пятна.
«Включи невидимость, Рома! Мы выходим из маскирующего поля базы! Да оставь тепловой фон, чтобы не столкнуться!»
Я послушно исполняю команду. Внизу среди крон сосен и голых ветвей торчат крыши старого скита. По телу вдруг пробегает неприятно‑щекочущая волна, всё изображение разом искажается, как отражение в текучей воде. О‑оп! И никакого внизу скита, вообще ни малейшего намёка на чьё‑то присутствие. Сплошное море серо‑сизой после зимы зелени, куда ещё не ступала нога человека. Круто!
«Вверх, други! Встретим восход светила раньше всех!»
Мы поднимаемся по широкой спирали, и вдруг солнечные лучи брызжут из‑за горизонта, превращая ангелов в еле уловимые моим тепловым зрением призраки. Мне кажется, что эти лучи пронизывает меня насквозь, наполняя горячим радостным светом. Господи, как хорошо!
«А ну, полетели к Селигеру! Наперегонки!»
И снова я не успеваю уловить, чья это мысль.
Цепочка распадается, и мы наперегонки несёмся к серой глади озера, которого ещё не коснулось солнце – там, внизу, восход ещё не настал.
«Здесь Уэф. Сегодня победителя ждёт приз – он первый ест лимоны!»
«Лимоны?! Так что же ты молчал, шеф!»
Два пятна резко вырываются вперёд, выказывая наибольшую заинтересованность.
«Какой ты вредный, Иого! Мог бы гостье и уступить! Когда я ещё попробую лимонов?»
«Победа достаётся в борьбе! Давай‑давай, гостья, работай крылышками!»
Гладь озера уже под нами, и теперь видно, что оно ещё не совсем освободилось ото льда.
«Ага, я первая! Все лимоны теперь мои!»
«Ха‑ха! Гляди, не объешься! Дед целое ведро привёз!»
Одно тепловое пятно резко сворачивает ко мне, повисает перед носом на расстоянии каких‑то десяти шагов.
«Рома, здесь Мауна. Догонишь меня?»
«Мама Маша… Как ты определяешь, кто где? Маскировка же! Я вот вижу только размытые тепловые пятна, и то еле‑еле»
«А чего тут определять? Ты последний тащишься» – бесплотный шелестящий смех. – «Ну, догоняй!»
Пятно резко увеличивает скорость, но и я не лыком шит. А ну‑ка! Посмотрим, чему я научился в Раю!
Ап! «Бочка» с разворотом. Ап! Двойная «мёртвая петля». Ап! «Кобра Пугачёва» Ап! «Фигура Кио» – остановка в воздухе, зависание, разворот назад. Ап! Ап!
Мама Маша закладывает один головокружительный вираж за другим, но я держусь сзади, как приклеенный. Таким ведомым гордился бы, наверное, сам Чкалов.
«Неплохо, Рома, совсем неплохо!» – шелестит бесплотный смех. – «А вот такое?»
Нет, это немыслимо – вертикальное падение вниз и подъём почти по своему следу! Я отваливаю в сторону. Нет, мне такое не по силам…
«Ну то‑то!»
«Рома, здесь Уэф. Ты зря поддался на провокацию, все твои старания тщетны. Она же значительно легче тебя, забыл?»
«Папа Уэф, я потрясён! Как тебе удалось ТОГДА догнать?»
Я чувствую, как Уэф пытается прочесть‑уловить в моей голове смысл фразы.
«А, вон ты о чём… Даже если бы я летал так, как ты вначале, можешь не сомневаться – я бы её догнал. Уж очень ей хотелось за меня замуж!»
Бесплотный шелестящий смех наплывает, дробится, наслаивается… Смеются все.
«Болтун! Хочу купаться!»
«И я! И я!»
Вся группа посыпалась вниз, и я следом. Гладь Селигера уже искрится солнечными бликами – пока мы разминались, солнце добралось‑таки до земли.
Крылья нашей ангельской пятёрки взвихривают настоящий маленький ураганчик, в воздухе летает мелкий мусор. Вся команда без всякой команды скидывает термокостюмы и со смехом – на сей раз настоящим, вслух – устремляется в воду. Маскировку, между прочим, никто не выключал, и со стороны зрелище выглядит весьма необычным – над ледяной водой дрожит знойное летнее марево, волны расходятся кругами, плеск и смех… Вот так и рождаются легенды о русалках. Если бы кто‑то из аборигенов сейчас был поблизости, то уже наверняка прикидывал бы, сколько бутылок водки потребуется для лечения внезапно навалившегося недуга.
«А ты чего? Не любишь холодной водички, напарник?» – этот вопрос Аины адресован, естественно, мне. Углядела мои мысли, не иначе. Или марево на берегу, не торопящееся в воду.
Ага… если бы просто холодная… Ладно, была не была! Я опасливо стягиваю термокостюм, медленно подхожу к берегу. Трогаю ногой водичку с симпатичной такой плавающей льдинкой…
Неприятно‑щекочущая волна пробегает по телу, и прежде чем я успеваю сообразить, что к чему, знойное марево материализуется в Аину на расстоянии вытянутой руки. Сильный толчок, и я лечу в воду, беспорядочно хлопая крыльями. Ледяная вода обжигает… нет, вроде как не обжигает? Да ведь мне хорошо! Ух, здорово!
«А я думала, ты будешь визжать» – Аина говорит мысленно, но смеётся вслух.
«Ну вот ещё! Что я, дама? Я бы и сам…»
«Сам бы ты ждал, пока вода прогреется, а это случится в июне»
«Здесь Уэф. Всё, коллеги, вылезайте. Время, время!»
Термокостюмы, минуту‑полторы назад возникшие из ниоткуда на берегу, так же бесследно исчезают в никуда. Определённо местным жителям и заезжим туристам следует соблюдать осторожность, путешествуя по глухим берегам Селигера, если им дорог здравый рассудок.
«А как‑то и был такой случай, Рома, и не так давно. Мы с Уэфом купались в проруби, и не доглядели, как рыбаки подкатили на снегоходе. Ох и удирали они!»
«Всё, полетели!» – это, очевидно, Уэф. – «У нас сегодня масса работы!»
* * *
За время отсутствия нашей пятёрки во дворе старого скита произошли изменения. У крыльца стоит белая замызганная «Нива», и рядом крутится Казбек.
– Иваныч!
Пётр Иваныч встречает нас на крыльце, возвышаясь над окружающими, как древняя башня.
– Здорово, Рома!
Дед вдруг хватает меня под мышки, как пацана‑малолетку, притискивает медведем. От неожиданности я вцепляюсь в деда руками и ногами одновременно, и все смеются.
– И вас с приездом, барышня! – переключает внимание Пётр Иваныч.
– Чего? – прищуривается Аина. – Ты меня ещё «госпожой» назови!
– Ну вот, хочешь как лучше, а выходит как всегда, – смеётся‑ухает дед. – Это ж был комплимент!
Наша команда уже проходит в душ, стягивая костюмы. Селигер вообще‑то озеро чистое, но там у берега был ил… Все моются разом, благо душевая комната немаленькая, и бьющие отовсюду струи приносят мне дополнительное удовольствие.
В трапезной уже кипит самовар, и за столом уже сидят Кио и Юайя. Один сдал смену, вторая приняла – вот почему их не было на утренней зарядке. На столе, кроме непременных шанег, молока, мёда и ватрушек стоят вазы с фруктами, и отдельно – широкое блюдо с изрядной горкой лимонов.
– Торжественный завтрак в честь прибытия делегации, значит, – гудит дед.
– Вчера уже был торжественный ужин, – смеётся Аина.
– А! – отмахивается Иваныч. – Разве ж я не знаю архангела нашего? Объедки кой‑какие по углам небось наскрёб…
Все смеются, и папа Уэф тоже. Аина смачно откусывает от лимона, запивает молоком. Меня передёргивает.
«Напрасно морщишься» – улавливает Аина мои эмоции. – «Очень вкусно».
Я осторожно беру лимон, откусываю, невольно ожидая, что челюсти сведёт… Хм… Интересно… Вкусно. В самом деле очень вкусно! Вот кислятина же, а вкусно, отчего так?
«Ты до сих пор порой забываешь, Рома, что ты уже не человек. И вкусовые ощущения у тебя другие. Вспомни колбасу!» – мама Маша смотрит на меня поверх высокого стакана с молоком, точь‑в‑точь как тогда моя Ирочка.
Торжественный завтрак проходит в не менее торжественном молчании, нарушаемом только характерными аппетитными звуками. Впрочем, молчание это весьма условно, потому как за столом уже идёт оживлённый мысленный диалог – папа Уэф не любит терять время.
«Как прошла встреча с лесорубами?»
«Нормально. Тяжёлые, правда, ребята, да кому сейчас легко»
«Ладно, не расстраивайся. Ими уже занимается Геннадий»
«Ну тады за их светлое будущее я спокоен» – ухмыляется Пётр Иваныч.
– Лесорубы замучили, – папа Уэф перехватывает мой заинтересованный взгляд. – Настоящие бандиты, просто слов нет. Уже четвёртую фирму закрываем, а всё неймётся. Надо им порубить здешние окрестные леса, и всё тут.
– С мелкими порубщиками я сам справляюсь, слава Богу, – гудит Иваныч. – Ну да местные меня знают, лишнего не позволяют себе. С пришлыми хуже. Колёса прострелю там, мотор… Ежели кто особо отчаянный, ружьишком машет, ружьишко забираю…
– Лесовоз… – в глазах Уэфа зажглись озорные огоньки.
– Один раз! – дед с шумом прихлёбывает чай. – Очень уж наглые были ребята. В меня стреляй, ладно, а собака‑то при чём? Еле вон Маша отходила Казбека моего… В долгу я перед тобой, Маша, по самый гроб.
– Да хватит уже, Иваныч, сколько можно! – это мама Маша.
– А как с лесовозом‑то? – я увожу разговор в нужную сторону.
– А чего с лесовозом? Отогнал подале, Кольку Хруста оповестил, и все дела… Он где‑то продал…
– И что, молча стерпели?
– Не до того им теперь, Рома. Все мысли, должно быть, о здоровье. Поди, уже в каталках катаются… А может, поумнели, случаются же чудеса иной раз…
– Не отвлекайся, Иваныч, – это Уэф. – Досказывай байку, и займёмся делом.
– Да, верно. С мелочью‑то я сам справляюсь, хоть и время уходит лишнее. А вот с фирмами, которые из Москвы леса грабят… Тут дело Геннадия.
– И как? – я полон любопытства. Надо же мне профессионально расти, осваивать методы работы с подобными аборигенами…
– Геннадий изымает со счетов фирмы и её владельцев средства, все без остатка, – вмешивается папа Уэф. – Если имеется наличка, изымает тоже. И все ценные бумаги, равно как и документы. Всё остальное делают они сами, между собой. Всё просто, Рома.
Я таращу глаза. В самом деле, как просто. Если даже у фирмы «Майкрософт» изъять ВСЕ деньги и ценности до последнего цента, обнулив все счета, она немедленно прекратит свою деятельность и вряд ли возобновит. Остался пустячок – суметь это сделать.
– «Майкрософт» тут ни при чём, они на наш лес не покушаются, и для базы угрозы не представляют, – видно, что папу Уэфа ход беседы утомил, но ради любимого зятя он терпит.
– Но как?!
– Обыкновенно. Номера счетов известны их владельцам. Есть такое явление, как телепатия. Есть система глобального видения. Есть универсальные документы. Есть ряд различных устройств, открывающих любые двери, в том числе и сейфов. Твоё любопытство удовлетворено?
– А его любопытство сейчас перестанет быть праздным, – Аина доедает заключительный лимон. – Всё, Рома, экскурсия закончена. Будешь работать!
– Я готов! – я встаю.
– Дайте ему «зелёных», дайте! – это Юайя, сидевшая до сих пор тихо, сосредоточив всё внимание на молоке, ватрушках и лимонах, наносит внезапный удар. Хохот стоит такой, что дребезжат витражи в окнах.
– Ладно, Рома, – Аина великодушна. – Отпускаю тебя попрощаться с миром. Десять минут!
Все уже выходят из‑за стола, рассасываются.
– Пойдём, Рома, проводишь старика, – гудит Иваныч.
Мы выходим на крыльцо, у которого стоит белая «Нива».
– Вот вожу провизию, то‑сё… – дед перехватывает мой заинтересованный взгляд. – А по лесу куда вольготней на Чалке передвигаться, значит.
Я только тут замечаю – на «Ниве» вместо номера прикручена невзрачная белая табличка. И на стекле вместо талона техосмотров белеет карточка. Понятно…
– Не всегда, значит, бывает уместен один и тот же номер, – усмехается дед, но я вижу, что сказать он хочет другое.
– Ты прав, Рома, другое, – в свою очередь улавливает дед. – Ты, само собой, парень куда как смелый… Так вот. Об Ирке думай каждый раз, прежде чем подвиг совершить. Не прошу – требую. Вот так, Рома.
– Всегда, Иваныч, – я гляжу ему в глаза, и он смягчается.
– Ну, удачи тогда.
Дед садится в машину, и «Нива» разом становится тёмно‑зелёной, одновременно обретая номер. Мотор заводится мягко, словно у «Мерседеса», автомобиль неспешно выкатывается за ворота, распахивающиеся перед машиной и закрывающиеся следом.
«Ты готов, напарник?» – слышу‑ощущаю я мысль Аины. – «Хватит прохлаждаться! Иди сюда, я в своей комнате»
«Иду!»
* * *
В комнате, где расположилась на постой моя наставница и старшая коллега, витают ароматы гладиолусов и левкоев – да, точно, я хорошо помню запахи земных цветов.
– Люблю антураж, – усмехается Аина. – Вот, Рома, гляди.
В воздухе вспыхивают сразу три фигуры, медленно вращаясь. Я вглядываюсь. Ну и лица… а вот у этого определённо Лик Зверя. Голограмма точно передаёт детали, вплоть до последней чёрточки и блеска глаз.
– Вот тебе первое задание: отследить этих субъектов. Выяснить всё – перемещения, связи, образ мыслей, текущие планы и замыслы. Последнее особенно. Вводные материалы я собрала вот сюда, – она показывает на светящемся виртуальном экране файл. – Сделать сегодня, в крайнем случае к завтрашнему утру. Всё, работай!
– Где их искать?
Аина прищуривается.
– Это ты МЕНЯ спрашиваешь?
Она переходит на мысль.
«Если ты полагаешь, что я буду тобой руководить, как контролёр ситуации исполнителем – иди туда, открой дверь, зайди, закрой дверь – ты жестоко ошибаешься. Ты сотрудник службы внешней безопасности. Вопросы?»
«Пока нет»
«Это радует. Свободен!»
Я поворачиваюсь и чётким уставным шагом следую к выходу из помещения. Сзади фыркает смешком Аина.
– Если что, обращайся. Я у себя буду.
* * *
Я сижу на бледно‑зелёном ковре, в толще которого гуляют размытые огоньки – малиновые, жёлтые, фиолетовые… Я уже давно научился производить настройку этого самого ковра, это не сложнее, чем выбрать заставку для компа. И потолок светится матово‑белым светом. Только стены сохранили первозданную бревенчатую незыблемость. Прямо передо мной на стене висит нечто, здорово напоминающее африканский тотем. Я уже знаю, что это такое – устройство контроля эфира. В зоне действия этого прибора проходят только те радиоволны, которые прибор сочтёт нужным пропустить, все остальные затухают бесследно. Некоторое время я бесцельно и тупо таращусь на «тотем», изучая каждую деталь. Перевожу взгляд на ковёр с гуляющими размытыми огоньками – по идее, должны же они оказывать хоть какой‑то гипнотический эффект… Закрываю глаза, пытаясь вызвать знакомые цветные пятна, танцующие свой таинственный танец. Ну давайте, ребята, ну помогите же мне…
Нет, бесполезно. Хорошо всё‑таки Аине – она Великий Грезящий, она может управлять своими видениями, находясь в твёрдом уме и ясной памяти. Ну почти. А мне что делать? Я не властен над своими сновидениями. Или всё‑таки в какой‑то мере властен?
Я снова мысленным усилием включаю виртуальный дисплей. Передо мной в воздухе возникают три изображения… хм, ну пусть будет людей, как очень грубое допущение.
Анвар. Чеченец, 28 лет, уроженец аула… Да, бедный аул. Глаза волка, уже заражённого бешенством, но ещё могучего и смертельно опасного. Уже чующего свою смерть, и потому спешащего порвать как можно больше людей, уже не заботясь о последствиях.
Дмитрий. Русский, 20 лет, уроженец Москвы. Да, русский… вот так посмотришь, и становится как‑то неловко за то, что ты вроде бы тоже по рождению русский. Красивое, холёное лицо уверенного в себе супермена с ясными глазами пятилетнего испорченного мальчишки. Отморозка, знающего только один закон: «я хочу!». Абсолютно безбашенный парнишка. Таких опасаются и самые крутые уголовные авторитеты, потому как стая подобных подростков‑переростков способна совершить покушение на Папу Римского или президента, если это придёт им в голову. Страх им неведом, слово «последствия» они никогда не слышали, а слова «уважение», «милосердие» или хотя бы «не убий» вряд ли способны прочесть даже печатными буквами.
Фархад. Афганец, 35 лет, место рождения неизвестно… А был ли сам факт рождения у этого? Голограмма очень чётко передаёт мельчайшие детали, и одного взгляда на это лицо и особенно глаза достаточно, чтобы понять – это портрет зла. Концентрированного, стопроцентного, абсолютного зла.
Ладно. Раз я не могу управлять своими видениями наяву, надо спать. Надо СПАТЬ. И при этом постараться увидеть не абы что, а именно вот этих трёх. Мда, задачка. И ко всему ещё не приучен я спать днём.
Апрельское солнце бьёт в окно, но мне оно вроде как не мешает. Или всё же затемнить окно? Ладно, обойдусь…
Я ложусь лицом вниз, пристроив под голову круглую подушечку. Это человеку спать удобней на спине. Ангелы же не любят, когда что‑то связывает крылья. Оттого и стульев‑кресел нет у них – из‑за спинок. Тем более что сколиоз ангелам ни при каких условиях не грозит… Оттого же, кстати, и женщины обычно спят сверху – мужчины у ангелов сплошь джентльмены, всё для любимых… Всё для них…
…Мы летим высоко‑высоко, и земля под нами кажется синим ковром с многочисленными блюдцами озёр и блескучими жилками рек. Мы будто парим над центром колоссальной, невообразимой чаши. На горизонте темнеет горная гряда, и вершины гор темнее подножия – там растут высокогорные чёрные леса, способные переносить ночные заморозки и даже снег. А гор с мёртвыми вершинами, покрытыми вечными снегами, тут нет. Тут всё буквально насквозь пропитано жизнью, в Раю. Эта планета живая.
«Догоняй, Рома!» – Ирочка вырывается вперёд, но я тоже прибавляю хода. Она скользит стремительными неуловимыми зигзагами, но и я кое‑чему научился, и держусь как приклеенный.
«Ага, похоже» – одобряет Ирочка – «А ну‑ка!..»
Петля, ещё петля. Обратная петля. «Кобра Пугачёва». «Фигура Кио». Целый каскад умопомрачительных по сложности воздушных пируэтов. Но я всё так же держусь в десяти‑двенадцати шагах позади. Любой ас времён Отечественной войны такого ведомого носил бы на руках, поил бы коньяком и пел на ночь колыбельные…
Ирочка звонко хохочет, перекрывая шум ветра, рассекаемого нашими крыльями, и смех её разносится по всему бескрайнему небу.
«Последнее испытание, Рома. Удержишься – я станцую для тебя танец живота»
«Ангелам это несвойственно»
«Для тебя будет сделано исключение!»
Она складывает крылья, камнем проваливаясь вниз. Я следую её примеру, и упражнение даётся мне легко – я заметно тяжелее своей жены, а падать тем легче, чем ты тяжелее.
«Я выиграл!»
«Неужели?»
Ирочка внезапно распахивает крылья, тормозит ими, как парашютом, и с ходу начинает вертикальный подъём. Я проскакиваю мимо, беспорядочно хлопая крыльями, но момент упущен.
«Не всё ты ещё освоил, Рома. Ой, не всё!»
«Ладно. Твоя взяла» – я великодушен. – «Обойдусь без танца живота. Есть и другие приёмы!»
И снова она хохочет так звонко и счастливо, что я плавлюсь от счастья. Моя. Моя!
«Ну что, домой?» – спрашивает Ирочка.
И только тут я замечаю, что мы находи