Тонино Бенаквиста
Сага
Текст предоставлен правообладателем https://www.litres.ru/pages/biblio_book/?art=118527
«Сага: Роман / Пер. с фр. Л. Ефимова.»: Азбука, Азбука‑Аттикус; Москва; 2013
ISBN 978‑5‑389‑05459‑2
Аннотация
Два капитана, три товарища, четыре мушкетера… нет, не так. Четыре безработных сценариста подрядились работать на французский телеканал, которому срочно потребовался недорогой отечественный сериал. Писать можно все что угодно, фильм покажут глубокой ночью и смотреть это все равно никто не будет. Никаких натурных съемок, минимум декораций и не более шести персонажей на серию.
Так начинается знаменитый роман‑бестселлер французского писателя Тонино Бенаквисты «Сага». Сценаристы на скорую руку придумывают долгоиграющий сюжет: две семьи на одной лестничной площадке. Интересы у авторов полярные: детектив, фантастика, романтическая любовь. Они стараются изо всех сил, но даже в бредовом сне им не могло привидеться, что их сериал «Сага» побьет все рекорды популярности, а у героев возникнут совсем другие проблемы.
Тонино Бенаквист
Сага
Кое‑что позаимствовано у Граучо, Бергмана, Шеффера, Превера и некоторых других.
Но в первую очередь я должен воздать должное Сезару, моему отцу.
Благодарю также Даниеля, Жан‑Филиппа, Франсиса и Фредерика.
SAGA
Tonino Benacquista
© Editions GALLIMARD, 1997
Перевод с французского Леонида Ефимова
Оформление Вадима Пожидаева
© Л. Ефимов, перевод, 2007
© ООО «Издательская Группа „Азбука‑Аттикус“», 2013 Издательство АЗБУКА®
Команда
Он писал свои сериалы, по мере того как их выпускали в эфир; я заметил, что на каждую серию у него уходило всего в два раза больше времени, чем на ее показ, – то есть час.
– Гинеколог, – сказал он, – сейчас принимает тройню у своей племянницы. Один из этих головастиков застрял. Можете подождать меня пять минут? Сделаю малышке кесарево, и выпьем с вами вербены с мятой.
Марио Варгас Льоса. «Тетушка Хулия и писака»
Литература – роскошь.
Вымысел – необходимость.
Г. К. Честертон
Луи
Она лежала на паркете – окровавленный лоб, левая рука за шторой.
– Ваши ноги в кадре, – сказал тип из отдела опознания.
Старший инспектор отступил на шаг. Тот сделал несколько общих планов тела.
– Когда это произошло?
– Можно тут кофе сварить?
– Сосед услышал шум часов около семи утра.
– Тело забрать можно?
– Убийца не ожидал, что она дома. Это застало его врасплох.
Второй инспектор, помоложе, сунул нос в свой блокнот, бросил взгляд на коллегу и поспешил высказать гипотезу, пока ее не украли:
– Похоже на работу взломщика. Орудует, видимо, только во время отпусков и делает в штаны, если что не так.
– Во всяком случае, ключи от квартиры у него были. Какое‑то время он тут копался, переворошил все, что мог, и это разбудило жертву. Она встала, пошла взглянуть, что происходит, и оказалась в гостиной.
Странный балет вокруг тела Лизы достиг кульминации, со всех сторон летели обрывки фраз, изредка натыкаясь друг на друга.
– Он запаниковал, схватил пепельницу с каминной полки и ударил ее по голове два раза.
– Чтобы так врезать, надо чертовски сдрейфить.
– Выяснили, что он украл?
Молодой сыщик показал на инкрустированную перламутром шкатулку.
– То, что здесь было, наверняка драгоценности. Больше вроде ничего.
– А семья?
– Детей нет. Жила с мужем, он сейчас в Барселоне, вечером вернется.
– Тело забрать можно?
– У консьержки и прислуги есть дубликаты ключей.
– Вызовите их ко мне. И соседа тоже.
Носилки вынесли в коридор. Едва тело убрали, комната, как это обычно бывает, почти сразу же опустела. Старший инспектор застегнул молнию своей куртки, его коллега в последний раз выглянул в окно.
В комнате наконец воцарилась тишина.
Было уже около одиннадцати, и оба обменялись парой слов насчет обеда и нынешнего августа, похожего на октябрь. Им надо было сначала заглянуть в комиссариат, и тот, что помоложе, Дидье, предложил ехать не по Большим бульварам, а по улице Прованс.
– Никто бы не хотел такого конца, как вы описали…
Оба сыщика, уже в коридоре, одновременно обернулись.
– Никто бы не хотел такого конца, как вы описали.
В комнате, которую они едва успели покинуть, между забитым доверху книжным шкафом и дверью в соседний кабинет сидел на стуле Луи. Благодаря странной неподвижности и костюму того же оттенка, что и старая хозяйская мебель, ему, как хамелеону, удалось совершенно слиться с обстановкой. Он не счел нужным встать и остался невозмутим, как умел делать в решающие моменты.
Дидье почувствовал досаду, что проморгал в комнате постороннего.
– Давно вы тут?
– Добрых полчаса. Зашел по случаю, меня никто тут не заметил. Я редко привлекаю внимание.
– Что вы тут делаете?
– Я почти родственник. Был женат на ней еще два года назад. Она со мной развелась, чтобы выйти за известного актера. Сам‑то я никогда бы не смог поселить ее в таком месте.
– Как вас зовут?
– Луи Станик.
Не сводя с Луи глаз, старший инспектор в раздражении снял свою куртку.
– Так вы зашли «по случаю»?
– У меня была деловая встреча в двух шагах отсюда. Я знал, что ее мужа дома нет: прочитал в газете, что он сейчас в Испании. А поскольку я оказался тут по случаю, она, быть может, меня бы впустила.
Старший инспектор никак не мог решить, что его больше всего выводит из себя: невероятная естественность Луи или его способность не обращать внимания на всю странность ситуации.
– У вас есть ключи?
– Нет. Но зато есть алиби на сегодняшнее утро.
– Мы не в американском телефильме.
Луи недавно стукнуло пятьдесят. Прямые усы и густые брови придавали ему серьезный вид, которому с лукавым удовольствием противоречили светлые глаза. Он встал, разом распрямив свое длинное, узловатое тело, и хрустнул пальцами. В его хорошо поставленном голосе таилось что‑то печальное – где‑то в самой глубине горла.
– В американском телефильме я бы уже давно рыдал. Предпочитаю пока с этим подождать.
– В самом деле… – сказал Дидье. – Похоже, вы восприняли это довольно… довольно спокойно.
Инспектор взглядом дал понять своему коллеге, что от подобных замечаний тот мог бы и воздержаться. Дидье и сам удивился тому, что ляпнул.
– Ошибаетесь. Мне вовсе не легко было видеть двери нараспашку и толпу посторонних вокруг ее тела. Но что сейчас меня удручает больше всего, так это ваша версия событий.
Инспектор набрал в грудь побольше воздуха, чтобы унять раздражение. В разговоре с Луи можно было только импровизировать, рискуя увязнуть по уши.
– И чем же вас не устраивает наша версия?
– Она правдоподобна, но не слишком реалистична. Допустима, но ей не хватает чуточку реализма. Нет, никто бы не захотел такого конца.
– Если хотите нам что‑нибудь сообщить, сейчас самое время.
– Кто бы захотел умереть от удара пепельницей по голове, наткнувшись на жулика, который смоется с украденными драгоценностями?
– При нашем ремесле сталкиваешься и с более нелепыми смертями.
– А при моем – нет. Вы всерьез держитесь за эту историю с драгоценностями в перламутровой шкатулке?
– Быть может, нам это подтвердит ее муж или прислуга.
Луи чуть было не сказал, что прислуга ничего не сообщит ему о Лизе, а муж и того меньше.
– Лиза терпеть не могла драгоценности. Что было удачно, поскольку за десять лет брака я так и не смог подарить ей ни одной. Она даже свое обручальное кольцо потеряла во время свадебного путешествия.
–?..
– А вдруг в этой шкатулке было что‑то другое? Что‑то, чем она очень дорожила? То самое, за чем и явился убийца?
– Пока он для нас всего лишь вор, которому не хватило хладнокровия.
– Думаю, можно подыскать что‑нибудь и получше.
Луи сказал это без малейшей иронии. Наоборот, в его словах сквозила серьезность, благонамеренность.
– Вы прожили с ней десять лет. Мы вас слушаем.
Солнечный луч падал прямо на кресло, высвечивая спинку. Луи уселся туда и сощурился на свету.
– Лиза всегда спала необычайно чутко. Никто бы не смог незаметно для нее переворошить всю квартиру. Он делал это на ее глазах. Ключей у него не было, она сама его впустила.
– Продолжайте.
– Этот тип рассудил так же, как я, явившись сегодня пораньше, поскольку знал наверняка, что ее муж в Испании. А в семь часов утра впускают к себе только кого‑то близкого.
– Любовника?
– Почему бы и нет? Любовник – это как раз в ее духе. Два последних года нашего брака у нее была связь с этим актеришкой, за которого она в итоге и вышла.
– Что же любовник искал в этой шкатулке?
– Пока мы можем рассматривать лишь одну‑две возможности. Быть может, еще и третью, но она более замысловата, следовательно, ею можно пренебречь. Представим себе, что любовник решил объявить ей о разрыве. Но Лиза ни о чем не подозревает. Она лишь хочет воспользоваться этим счастливым случаем, чтобы провести с ним целую ночь, не опасаясь неожиданного вторжения мужа. Но любовник, который даже не удосужился сделать ей этот прощальный подарок, приходит как можно позже, под самое утро, чтобы поставить ее перед уже свершившимся фактом. Он мог даже расщедриться на какую‑нибудь фразу типа: «Мне бы очень хотелось продолжить нашу связь, но я был тебе всего лишь любовником». Дело в том, что он пока не совсем свободен. И ему надо забрать свои письма.
– Какие письма?
– Ужасно романтичные письма, которые он писал ей во время их идиллии. Она это обожала, ей подобные доказательства всегда требовались, чтобы чувствовать себя любимой. В ее глазах они были гораздо выше драгоценностей! Уж я‑то знаю, о чем говорю, благодаря таким письмам я ее и покорил. В те времена я неплохо владел пером.
– Кто, по‑вашему, мог быть этим любовником?
– Понятия не имею, но он женат. Это непременное условие. Она бы никогда не заинтересовалась юным воздыхателем, который донимал бы ее требованиями о разводе. Ее возбуждали только двусмысленные ситуации, двойные измены. Когда она познакомилась со своим актером, тот тоже был женат. К тому же на первого встречного она не кидалась, ей требовался такой, кто придавал бы ей блеска, вечно был на виду, как люди из шоу‑бизнеса, понимаете?
– Более‑менее.
Луи нравилось преподносить из ряда вон выходящее как само собой разумеющееся. Все дело в убедительности.
– Так что любовнику требовалось уничтожить письма любой ценой, поскольку Лиза ими наверняка бы воспользовалась. Перетряхивая все ящики подряд, он в конце концов натыкается на перламутровую шкатулку. Устранив опасность, но поддавшись ностальгии, он говорит ей что‑то вроде: «А теперь, Лиза, остается самое трудное – забыть тебя, забыть даже о том, что ты существовала когда‑то, превратить тебя в смутное воспоминание, а потом забыть и его». Пьянея от ярости, Лиза угрожает все рассказать его жене. Он паникует, она отвешивает ему пощечину, он хватает пепельницу и…
Молчание.
Сыщик какое‑то время смотрел на перламутровую шкатулку, потом попросил Дидье принести из кухни остатки холодного кофе.
– Эта версия вас больше устраивает, господин Станик?
У самого‑то инспектора никаких сомнений не было. Убийство явно приобретало совсем другой размах, а он всегда предпочитал преступления из ревности в среде богачей разборкам мелкой шпаны.
– Не знаю, – отозвался Луи. – Я бы очень хотел, чтобы тайна ее смерти прояснила наконец загадку ее рождения.
– Что вы имеете в виду?
Появился Дидье с кофейной гущей. Луи достал сигарету из пачки, инспектор стрельнул у него одну; оба переглянулись.
– Так вы не знали, что Лиза подкидыш?
Не дожидаясь приглашения, Дидье вытащил свой блокнот и перечитал данные, сообщенные из Центральной базы данных.
– В самом деле. Лиза Колет, найдена в тысяча девятьсот пятьдесят седьмом году в Кане, у ворот больницы. В двухлетнем возрасте.
– До шестнадцати лет была в приюте, – добавил Луи. – Ходили слухи, что у нее есть брат, но его так и не нашли.
– Похоже, вы осведомлены лучше всех.
– Хотя она была не слишком откровенной. Но из‑за этой тайны я любил ее еще больше…
Сыщик, едва сдерживая нетерпение, попросил его продолжать.
– Представьте себе, что брат Лизы захотел связаться с ней.
– Из‑за денег?
– Тогда бы он объявился гораздо раньше.
– Из сентиментальных побуждений?
– Это через сорок‑то лет?
– Зачем тогда?
– По одной‑единственной причине: ему требуется пересадка костного мозга.
– Простите?
– Попробуйте найти другую, сами убедитесь, что это единственно приемлемая. Ведь помочь ему могла только сестра.
–?..
– Но такая сложная операция незаметно не проходит, да и Лиза не хочет возврата к прошлому, которое неожиданно обрушилось на нее. Она отказывается наотрез. Брат упорствует, ведь речь идет о его жизни. Этим утром он использует свой последний шанс – приходит умолять ее. И она опять отказывается спасти его. Он знает, что обречен на смерть, но в одном уверен: эта шлюха его не переживет.
Словно алкоголик, любой ценой старающийся выглядеть трезвым, сыщик счел делом чести не показать, что удивлен подобными откровениями. Дидье стоял столбом, ожидая реакции своего начальника.
– Значит, она приговорила собственного брата?
– Это был единственный способ распрощаться с ним навсегда.
– Вы ее изображаете чудовищем.
– Только чудовища пробуждают страсти.
Инспектор уже начал жалеть о своей повседневной мелочовке. Особенно когда Луи добавил:
– Но, подумав хорошенько, хочу вам предложить кое‑что еще лучше.
Как он и ожидал, сыщик воздел глаза к небу и стиснул кулаки. Луи остался невозмутим. Искренен.
– Валяйте. Пора с этим кончать!
– Инспектор, кто, по‑вашему, способен прикончить чудовище?
–?..
– Другое чудовище, – сказал Луи.
Дидье с трудом подавил вздох, прикинувшись, будто прочищает горло.
– Помните дело Андре Карлье?
Никакой реакции.
– Это военный преступник, за которым полиция гонялась по всему свету. Он исчез под Канном в тысяча девятьсот пятьдесят седьмом году. Его так и не нашли.
– Отродясь не слыхал!
– Однажды я случайно наткнулся в сумочке Лизы на старую газетную вырезку об этом деле. Это явно не совпадение. Она была дочерью Андре Карлье.
Инспектор даже не успел выразить удивление.
– Она думала, что он где‑то далеко, может быть, умер, но призрак в конце концов вернулся. Зачем? Чтобы в последний раз взглянуть на свое милое дитя перед смертью? Чтобы шантажировать? Или, наоборот, завещать ей награбленные во время войны сокровища? Невозможно сказать наверняка. Сегодня утром она впустила к себе человека, которого никогда не видела и который бросил ее когда‑то. После этой встречи, о которой мы никогда ничего не узнаем, Лиза погибает от удара по голове.
– Почему вы говорите, что мы никогда об этом не узнаем?
– А вы представьте себе, что за человек этот отец. Он ведь так и не искупил свое прошлое, он стар, затравлен и продержался столько лет лишь благодаря мечте о встрече с дочерью. Думаете, он выживет после сцены, которую они разыграли сегодня утром? В ближайшие дни обшарьте хорошенько берега Сены, вполне возможно, что вы найдете – тридцать лет спустя – тело этого негодяя.
Инспектор сидел, скрестив руки, с отсутствующим видом. Задумавшись. Дидье раскрыл свой блокнот и что‑то записал.
Луи бросил взгляд на контур Лизиного тела, очерченный мелом на полу, и его глаза в первый раз затуманились. Быть может, он понял в этот миг, что уже никогда больше ее не увидит.
– Господин Станик, мне надо составить отчет. Все, что вы рассказали, будет зафиксировано.
– Не стоит, инспектор. Забудьте все, что я вам тут наболтал.
– Забыть?
Луи закрыл глаза, чтобы скрыть выступившие слезы, как оно всегда бывает.
– Вы были правы, инспектор. Лизу наверняка убили из‑за драгоценностей.
–?..
– Но при моем ремесле невозможно допустить, чтобы люди погибали так глупо. Особенно те, кого любил. Хочется придумать им какую‑нибудь захватывающую смерть.
Луи медленно направился в спальню Лизы. Ошеломленные полицейские двинулись следом.
– Но… что же у вас за ремесло?
Помолчав немного, Луи опустился на колени перед кроватью.
– Я сценарист.
Он провел рукой по смятым простыням и уткнулся лицом в подушку.
Матильда
Любовь.
Любовь никогда не приносила Матильде денег. Или самую малость. Она служила ей двадцать лет, трудилась как портняжка, чтобы представить ее в наилучшем виде. Любовь была ее работой, она знала все ее уловки и ухищрения. Порой даже изобретала новые. Прежде чем открыться ей, любовь долго изводила ее своими капризами и каверзами. С утра до вечера, изо дня в день. К чему считать часы, если речь идет о любви? Разве сама любовь спит? Берет отпуск? Любовь всегда требует большего и первой ничего не дает. Но Матильда умела добывать сокровища ее потаенной нежности. Двадцать лет, проведенных в погоне за любовью, научили ее, что самопожертвование – источник животворный и неисчерпаемый.
Как бы там ни было, ни на что другое Матильда все равно не годилась. Виктор твердил ей это каждый день:
– Твой талант – дар небес. Ты только одно и умеешь, но зато, черт подери, бесподобно!
В конце концов она и сама поверила в этот образ великой жрицы любви, который ему так нравилось ей живописать. Колдунья, кудесница, повелительница сердец и страстей, хранительница огня – он никогда не боялся хватить через край, когда надо было подбодрить ее в работе. А она верила всему, что исходило из уст Виктора, – с их первой встречи.
Она тогда даже не пыталась избежать западни, таившейся в его взгляде. В тот же миг начисто забыла о своем дневнике, который писала за столиком бистро на Вогезской площади. А он, словно харизматичный проповедник, который сам ни во что не верит, сразу сумел окрутить ее наивную душу. И стал ее первым любовником, в тот же самый день. Ей тогда и восемнадцати не было. Но он бы не задержался в ее объятиях и до следующего вечера, если бы она с самого начала не проявила потрясающих способностей ко всему, что касалось любви. И к лучшему, и к худшему.
Десять лет счастья. Она за работой, он за кассой. Прямо как в песенке из «Трехгрошовой оперы». Он умел давать ей советы и доставлять все удобства, в которых она нуждалась, чтобы спокойно вкалывать. Порой он ее выгуливал, чтобы у нее немного проветрилось в голове и появился румянец на щеках. Ему довольно было проявить лишь чуточку внимания, чтобы никогда не говорить «я тебя люблю» той, которая только этого и ждала.
И все стало так обыденно, так уныло предсказуемо. Каждые три недели он наведывался к ней в комнатку на улице Мсье‑ле‑Пренс за плодами ее пахоты. Заодно брал и ее, минут на пять – она большего и не просила. Она могла любить его еще лет десять. Что и делала. Вопреки его женитьбе на первой встречной и двоих последовавших за этим детей. «Любовь – не семейное дело», – говаривал он. В конце концов она в это поверила. Ей было тридцать. Он превратил ее в старую любовницу, которой уже ничего не обещают.
Матильда стала работать с еще большим ожесточением. Чтобы забыть Виктора или одарить его еще больше – она и сама не смогла бы сказать наверняка. А его аппетиты все росли, и он порой требовал чего‑нибудь поострее.
– Поострее?.. Что ты имеешь в виду?
– Побольше эротических фантазий, пыла, черт побери! Не сдерживай сучку, которая в тебе сидит!
В сорок лет Матильда приняла все. Пожертвовав своей юностью и детьми, которых у нее никогда не будет. И ради чего?
Ради любви?
– Мне жаль, малышка. Я так и не продал тысячный тираж «Забытой любовницы».
– Но, Виктор… Я же сделала все, как ты просил. Добавила эти главы об «Эрос‑центре»…
– Знаю, знаю, ты старалась. Но перепихон читателей больше не интересует.
– Это из‑за моего псевдонима. Кто захочет читать последний роман Клариссы Гранвиль? Следующий подпишу «Патти Пендлтон», она уже давно ничего не публиковала.
Патти Пендлтон. «Замирание сердца», «Чертог без любви», «Та, что ждет». По тридцать пять тысяч экземпляров каждый. Патти Пендлтон с ее ситуациями‑перевертышами, с романтизмом, не признающим никаких законов, и коттеджами в Сассексе.
– Пятнадцать лет прошло, Матильда. Сегодня этим даже бумагу не окупишь.
– А Сара Руд? Все фанаты ждут продолжения приключений Дженис!
«Дженис и Дама червей», «Дженис идет на войну», «Дженис и ее сестра», «Наследство Дженис». И еще столько других.
– И что ты родишь на этот раз? «Дженис в Интернете»? «Дженис теряет вставную челюсть»? Всем плевать на эту дуру.
– Возобновлю серию «Экстаз».
«Адские грезы», «Экзотическая дрожь», «Андреа‑дикарка», «Оазис наслаждений» и так далее.
Виктор, сидя за ее письменным столом, гнусно осклабился и достал книгу со стеллажа, закрывающего всю стену.
– Ты? О сексе? Хочешь, зачитаю из «Греховодницы» любой отрывок наугад?.. «Эдвина почувствовала, как ее воля дрогнула под опытной рукой Давида. Она знала, что отдастся ему рано или поздно, и этот час пробил. Она опустилась на колени перед своим любовником и потянулась губами к его жезлу». Жезлу! Надо быть шестидесятилетней старухой, чтобы уразуметь, что это такое! Проклятье! Всем плевать на твои старомодные изыски! Хуже всего, что тебя даже нельзя за это винить. Как ты можешь надеяться, что кто‑то поверит в твои дурацкие «Экстазы», если сама знаешь всего две позиции, да и то вторая у тебя только для праздников?
– Тяжело говорить это, Матильда, но я вынужден вернуть тебе твою последнюю рукопись.
– Что ты такое говоришь?
– Я не стану это публиковать.
–?..
– Если не увеличу оборот, придется продать часть лавочки. А я слишком долго дрался за нее, чтобы делить с посторонними.
Мертвенно‑бледная, задыхающаяся Матильда склонилась над столом и вцепилась в руку Виктора.
– Издательство «Феникс» – это же мы вдвоем… Уже двадцать лет… Мы ведь его вместе создали, это издательство… Ты им руководишь, но первые‑то книжки написала я, без задатка, без всякого договора… Да у меня и сейчас его нет… Мы ведь всегда работали на доверии… Всегда были одной командой, верно?
Она ждала, что он улыбнется в ответ на ее улыбку. Но он даже не смотрел ей в глаза. Наверняка из‑за неловкости. Или отвращения, которое она ему внушала.
– Вот, забери свой текст. Завтра рассчитаюсь за «Забытую любовницу».
Она вскинула похолодевшую руку ко лбу. Жестом, достойным «Дженис», изысканным и патетичным, в духе принесенных в жертву любовниц.
– Я должен дать шанс и другим авторам, как тебе когда‑то. Они пишут современнее, больше отвечают запросам публики. В последние годы ты слишком много работала, малышка. Сделай передышку. Попробуй некоторое время заняться чем‑нибудь другим.
Она схватилась за спинку кресла, чтобы не потерять равновесие. Никогда еще она не была так похожа на собственных героинь, прекрасных и беззащитных.
– Я больше ничего не умею…
– Тебе будет трудно пристроить свою писанину, Матильда. Я не знаю тут ни одного издателя, который бы ее взял.
Уж лучше бы он ударил ее кулаком. До крови.
– На что же мне жить?..
– Пиши для бабских журналов, какую‑нибудь ерунду для телевидения – дело нехитрое. Или замуж выходи. В твоем возрасте это еще вполне возможно. Почему любовь должна быть для всех, кроме тебя?
Жером
Детфайтер[1]склоняется к монаху в оранжевом облачении, который молится перед гигантским Буддой. Звучит апокалипсическая музыка. Стены храма сотрясаются от взрыва, земля уходит из‑под ног.
– Слышь, чувак, а левитации долго учиться?
Какой‑то голубоватый дымок вихрем кружится вокруг Будды, поднимающего веки. Тут возникает лицо Джиндзо.
Не веря своим глазам, Детфайтер тащит монаха прочь, пока на них не обрушивается последняя стена. Они выбегают из храма и оказываются прямо посреди Лос‑Анджелеса.
Вновь обретя человеческий облик, Джиндзо скрывается в небоскребе. Бешеная погоня по этажам, рукопашная схватка, Детфайтер прыгает в пустоту вместе с Джиндзо и цепляется за стрелу подъемного крана. Тут рабочие взрывают небоскреб динамитом. Джиндзо исчезает под обломками. Подтянувшись словно кошка, Детфайтер смотрит с высоты подъемного крана, как на Лос‑Анджелес опускается ночь.
Финальная музыка.
Титры.
Сидевшие в зале возбужденные мальчишки уже повскакали с мест. Остальная публика дождалась окончания титров и, рассеявшись в полумраке, двинулась к выходу. Когда зажегся свет, посреди пустыни обезлюдевших кресел оставался только Жером. Он встал, белый как полотно, и поискал глазами, куда бы стравить. Видя, что он шатается, билетерша проводила его к туалету и вытянула несколько бумажных салфеток из автомата.
– Это с вами из‑за кино?
– Наверное, на ура идет?
– Еще бы… Сталлоне и Шварценеггер в одном фильме… Двенадцатичасовой сеанс весь раскуплен, на следующий даже билетов не хватило. Заказы по телефону целую неделю не принимаем.
Жером сунул голову прямо под кран, словно желая протрезветь. Хотя уже больше трех недель не брал в рот ни капли. Он вытащил из кармана своего старого плаща номер «Французского кино». Из другого торчала какая‑то закругленная синяя деревяшка. Билетерше наверняка и в голову бы не пришло, что это бумеранг.
– Тут пишут, что в Штатах он собрал больше, чем «Бэтмен». Знаете, сколько это принесло тому, кто придумал образ Детфайтера? Четыре миллиона долларов.
– Повезло, – сказала она.
Жером еле сдержался, чтобы не влепить ей затрещину. Сейчас он охотно врезал бы кому угодно, пусть даже этой ни в чем не повинной дурочке.
* * *
В кармане не осталось ни гроша. Чем ему кормить Тристана сегодня вечером, да и в последующие дни? «Французское кино» стоило тридцать девять франков. Просмотр «Детфайтера» на Больших бульварах – сорок. Надо было, конечно, попытаться проскользнуть через запасной выход, но это оказалось сильнее его, и он прямиком устремился к кассе. Чтобы увидеть. Увидеть его.
До наступления сумерек он решил укрыться в Булонском лесу, как делал слишком часто в эти последние месяцы бездомья. Не доходя метров ста до озера, остановился на просторной, пустынной лужайке и достал свой бумеранг. Ветер был идеальный, дул как раз куда надо.
«Ну, бросай, старина, забудь этого подонка, ты еще не все потерял, у тебя остался Тристан и твой бумеранг, что такое, в конце концов, четыре миллиона долларов?»
С первого же броска метательный снаряд описал такую искусную параболу, что Жерому пришлось сделать всего пять шагов влево, чтобы поймать его на лету.
«Давай еще разок, не думай об этом ублюдке, только изведешься попусту, да и желчи сегодня вечером в тебе недостаточно, чтобы плюнуть ему в рожу. Ну, бросай!»
Бумеранг вместе с плащом были последним, что у него осталось от прежней жизни, о которой, как ему казалось, он никогда не жалел. Он смастерил его сам, в виде вопросительного знака, а Тристан покрасил в цвета американского флага. Маленькое сокровище, способное держаться в воздухе секунд тридцать. Вполне достаточно, чтобы вообразить, будто оно уже никогда не вернется назад.
«Еще! Бросай, пока рука не отвалится. Никто не остается безнаказанным. Мерзавцам в конце концов всегда приходится заплатить».
Уже размахнувшись, он вдруг ощутил что‑то странное в глубине живота.
«Никто не остается безнаказанным».
Желудок будто прожгло кислотой.
«Никто не остается безнаказанным…»
Будто головней ворошили внутренности.
«Никто не остается безнаказанным».
Ожог был таким сильным, что Жером пожалел, что ему уже нечем блевать. Он потому и придумал своего Мистера Мстителя, что ему всегда была нестерпима мысль о безнаказанности. В конечном счете заплатить должны все. Это божественный закон.
И все же его раздирало ужасное сомнение:
«А если безнаказанность все‑таки существует?»
* * *
Он присел ненадолго на Елисейских Полях, под навесом автобусной остановки. На другой стороне проспекта, на длинной террасе виднелись силуэты, чокающиеся шампанским. Рядом с ним сидела какая‑то женщина, беспрестанно поглядывая на его драные теннисные туфли и вытертые добела джинсы. А Жером смотрел на силуэты в смокингах, сверкавшие словно светлячки.
Наконец огни наверху погасли. Жером перешел через проспект и встал перед зданием, к которому уже стекались грузовики поставщиков. Он подобрал пригласительный билет, валявшийся в водостоке, и прислонился к белой каменной стене у входа на станцию метро «Георг V».
КИНОСТУДИЯ
БЛЮ‑СТАР ПИКЧЕРЗ
приглашает на презентацию фильма
«ДЕТФАЙТЕР»
Режиссер Норман Ван Вуйс
В главных ролях
Сильвестр Сталлоне
и
Арнольд Шварценеггер
Вышла первая кучка приглашенных. Их возглавлял Ивон Совегрэн – слегка захмелевший, со смокингом на плече. Кто‑то предложил продолжить в другом месте, и Совегрэн с восторгом втиснулся на заднее сиденье «мерседеса», в который стали набиваться и остальные гуляки. Вдруг у входа в метро кто‑то выкрикнул его имя. Совегрэн с первого же взгляда узнал Жерома и после секундного замешательства успокоил свое окружение небрежным жестом.
– Подождите минутку.
Он вылез из машины и быстрым шагом направился к Жерому, нашаривая бумажник.
– Вот вам, берите и проваливайте. Терпеть не могу недоразумений.
У ошарашенного Жерома в руке оказалась пятисотфранковая бумажка.
– «Мистер Мститель» принес вам четыре миллиона долларов! Я сам читал во «Французском кино»! Там целая полоса о сценарии, который целиком написал один француз и продал прямо в Голливуд! И этот сценарист – вы!
– Вы потеряете и то немногое, что у вас осталось.
– Два года! Я вам послал его два года назад, и вы заставляли меня его переделывать до тех пор, пока не получился сценарий как раз того фильма, который я видел сегодня утром! Вы всего лишь название сменили!
– В этом ремесле всех облапошивают хотя бы раз. Считайте это боевым крещением. Вам даже повезло. Наивность в нашем деле граничит с глупостью, а за глупость всегда надо расплачиваться. Что за дурацкая мысль – послать коллеге сценарий, даже не зарегистрировав свои авторские права?.. Я‑то сделал это сразу же, как только его получил.
Рука Жерома нырнула в карман и вцепилась в бумеранг.
Он на секунду закрыл глаза и увидел в замедлении, словно на экране, как его орудие плашмя обрушивается на лицо Совегрэна. Изображение было четким: сплющенные от удара черты, струя гемоглобина, хлещущая из‑под надбровной дуги, лопающаяся губа… И все в цвете, широким форматом. Этот жест избавил бы его от боли, но он все‑таки удержался. Из‑за Тристана.
– Я думал, на такое никто не способен.
– Добро пожаловать в клуб.
Совегрэн хотел было вернуться к своей компании, но Жером удержал его за руку.
– У меня брат не может ходить, я сам живу на улице…
– Министр культуры лично меня поздравил, – дескать, я показал американцам, что мы тоже можем писать, как они. Даже предложил представить доклад о сценарном кризисе во Франции. Так что не вздумайте мне угрожать.
Жером опять попытался его удержать, но на этот раз получил тыльной стороной ладони прямо по лицу.
– Американцы уже поговаривают о «Детфайтере‑2». Мне вас будет чертовски не хватать, Жером.
Я
Кто из нас четверых робеет больше всех? Наверняка я, учитывая бессонную ночь, проведенную в ожидании этой встречи. Но не по себе явно всем. Мы неприязненно переглядываемся, сидя на поставленных друг против друга диванчиках, даже не пытаясь завязать знакомство.
У Матильды Пеллерен вид такой, будто она недоумевает, зачем вообще здесь оказалась. Временами выпрямляется, словно собираясь уйти, но по непонятной ей самой причине остается. Думаю, ситуация смущает ее чисто физически: навязчивое присутствие трех мужских тел в этом убогом помещении. Взгляды троих незнакомцев. Оценивающие.
Что тут удерживает Жерома Дюрьеца, понятно – бабки нужны. Некоторые умеют щеголять высокомерным презрением к собственной нищете, но Дюрьец не из таких, и его выдает малейший жест. Пожимая нам руки, он прятал свои манжеты, а потом, перед кофейным автоматом, делал вид, будто ищет мелочь в карманах. Когда я его угостил, он смаковал этот кофе так, будто не пил его уже давным‑давно. Мне даже захотелось одолжить ему немного деньжат, только бы он малость расслабился, потому что его беспрестанные подсчеты уже начали действовать мне на нервы. Один Бог знает, где они его откопали.
Но больше всего меня интригует Луи Станик. Он единственный попытался внести немного непринужденности с помощью коротенькой речи, на манер декана перед началом занятий. Надо думать, преимущество возраста. Ему немного за пятьдесят, высокий, прямой как жердь. Из‑за усов и очков в черепаховой оправе немного смахивает на актера Граучо Маркса. Он единственный из троих, упоминание о ком я обнаружил в профессиональных справочниках. В пяти строчках, уделенных ему в «Ларусс‑синема», говорилось, что в семидесятых он много работал в Италии, но названия фильмов были мне совершенно незнакомы. Вернувшись во Францию, написал сценарий полнометражного фильма, который так и не вышел, потом кропал еще что‑то, пока не очутился здесь, в этой странной конторе. Маловато для послужного списка, вполне может уместиться на листочке для самокрутки. Хотя в моем собственном не написана пока даже первая строчка, я поклялся себе не кончить карьеру так, как Луи Станик.
Никто не пытается нарушить молчание. Я встаю, чтобы выглянуть в коридор через окно. Мы в небольшом четырехэтажном доме на улице Турвиль, в седьмом округе. Комната, в которой мы находимся, абсолютно пуста, за исключением кофейного автомата и двух диванчиков. Прежние съемщики, наверное, смылись потихоньку, прихватив что могли. В перегородке большое окно мне по пояс, через которое видно все, что творится в коридоре. Но пока там происходит нечто совершенно непонятное. Может, это из‑за усталости, нетерпения или стресса, но у меня впечатление, что там, на уровне моих бедер, бушует поток белокурых скальпов. Порой выныривает лоб, пара глаз или кепочка, но все это как‑то смутно. Телефонный звонок нарушает тягостную тишину и снижает давление. Станик снимает трубку и через секунду кладет обратно, успев выслушать объявление секретарши, что наша встреча откладывается на два часа.
– И так уже битый час торчим тут впустую, – говорит Дюрьец.
Станик пожимает плечами в знак бессилия. Для него терпение уже давно стало постоянной работой.
– Вы не находите, что им на нас плевать? – спрашивает Матильда Пеллерен.
Так и подмывает ответить, что мне пока лишь двадцать пять и вся жизнь впереди, чтобы дождаться такой встречи. Она предпочитает встать и гордо удалиться, не пощадив нас в своем старомодном негодовании.
– Жаль, – говорит Станик. – От нее приятно пахло.
Жером Дюрьец остается на своем диванчике один.
– Можно, я чуток вздремну? А то бессонница совсем замучила…
– При нашем ремесле это почти удача. Располагайтесь, через полтора часа разбужу.
И пяти минут не прошло, как Дюрьец уже дрыхнет всем на загляденье.
– Только дети могут так засыпать.
– И еще китайцы, – говорю я. – В Пекине люди спят где угодно – за рулем велосипеда, в переполненных ресторанах, в автобусе.
– Часто там бывали?
– Никогда. Но мне рассказывали.
Из своего угла я могу наконец разобрать, чт<