РОЗОВАЯ ВОДА И БОМБА С ЧАСОВЫМ МЕХАНИЗМОМ
(Фантазия латиноамериканского ветра)
Предупреждение: Читать не спеша, не торопясь. Затейливость текста может испугать тех, кто плохо знает автораJ)
Создатель ветров, ветерков, сквозняков и прочих легких дуновений Надземной Откровенности, бог по имени Алаойя, сотворил Хозяйку Жизни и Смерти этих беспокойных подопечных из Ничего. Не из глины, не из песка, не из камня, не из ребра пробегавшего мимо вепря, не из копыта огромного сопящего кабана, не из клюва птички-колибри, удивленной фактом собственной несоразмерности с толстенными стволами южных деревьев.
Божки ойяала, немногие из свидетелей акта творения, утверждали, что в качестве магического материала Великий и Хитроумный использовал свой собственный Выдох. Злые раздвоенные языки местных змей шипели, рассказывая всем встречным, что от Хозяйки Жизни и Смерти здорово разит крепким чесночным запахом. Не любили змеи Алаойя, не нравилась им его золотистая кожа, завидовали всей своей змеиной сущностью. Потому и сбрасывали собственное серо-зеленое, скользкое, одеяние в надежде получить новое, по цвету схожее с кожей Создателя ветров. Да столь дерзкое желание еще ни разу у них не исполнилось.
Хозяйка выглядела как тощая нищенка с двумя масками в руках. Почему нищего вида? Бог Алаойя других женщин никогда и не видел – по той дороге, что обвилась вокруг подошв его сброшенных от жары и уже окаменевших от пота сандалий, проходили только такие. Обескровленные жизнью существа с грудными младенцами, окруженные целыми выводками ребятишек постарше. Одни и те же юбки и кофты эти создания носили со дня совершеннолетия до самой последней минуты пребывания своего в земной печали, прикрывая дырки и прорехи живописными лоскутами. Оттого и были они похожи на странных птиц, никогда не видевших неба, не пивших небесной влаги – держащиеся на нескольких нитках лоскуты топорщились этакими непокорными перьями, причудливо меняя очертания женских тел.
Не очень был силен бог Алаойя в механике, хотя любил со своих недосягаемых для человеческого понимания высот наблюдать за работой наладчика маслобойки. Он хотел, чтобы Хозяйка то и дело командовала ветрам-ветерочкам-сквознякам «Живи!»- «Умри!»-«Живи!»- «Умри!» - и подносила к своему невзрачному лицу то одну, то другую нарисованную им маску. Распознавая эти сигналы, ветра-ветерочки-сквозняки, по разумению горе-механика, должны были послушно то затихать, то воскресать, то буйствовать, превращаясь в немыслимые ураганы. Ничего другого, более умного и современного, Великий и Хитроумный придумать не мог.
Ох, как же разболелись у Хозяйки костлявые тонкие руки, как заныла спина! И упала она в ноги богу Алаойя, умоляя забрать надоевшие ей маски, разбить их в пыль, бросить на растерзание оскорбленным сумасбродными приказами ветрам!
- Сделай же бессмертными воздушные потоки, избавь меня от этих мучений! – прошептала несчастная Хозяйка. – Это же драгоценное движение, Алаойя, не лишай его жизни. Пускай вечно дуют ветры, пускай они танцуют свои танцы вечно! Пускай они разносят по миру лепестки чьей-то невинности и приподнимают подолы черных вдовьих платьев. Не будь таким жестоким и с ними, и со мной!
-Ты просишь о невозможном, несчастная, - сухо ответил Алаойя и капризно оттопырил нижнюю губу. Губа, превратившись в синеватую тучу, закрыла на какой-то один штрих мгновения беззаботно разгуливавшее по небу Солнце.
-Ты просишь о невозможном, - грозно повторил Создатель Ветров и завесил туманом пустые глазницы, в которых пока не поселились ночные звезды и в которых так любили прятаться маленькие шустрые сквозняки, - движение воздуха должно время от времени замирать, дабы поняли люди весь ужас этого замирания. Смерть ветров заставит их подумать о конце света, наступающем раньше предсказанного человеческими пророками срока. Зато какое облегчение, какая радость, когда вновь начнется перемещение послушных нам потоков! Вот оно, первое легкое прикосновение к горячим, искусанным губам, к покрытому испариной страха лбу. Потом – порыв за порывом, и оглушающий беснующийся шквал переворачивает уснувшие на берегу лодки, срывает крышу с трудом построенного к празднику Великого Алаойя сарая, сбивает с ног странника-правдоискателя, описывающего вокруг точки смысла жизни бесконечные круги. И не проси, и не тычь мне в живот этими масками. Сломаешь – вовек не расплатишься!
Побрела Хозяйка, толком не разбирая дороги, проклиная ту секунду, когда Алаойя создал ее из своего чесночного выдоха. О, как она ненавидела неумело нарисованные своим Создателем маски. Правый глаз у Жизни был меньше левого и казалось, что она смотрит на мир, ехидно прищуривавшись, словно оценивая – а стоит ли вообще с тобой связываться. Рот у маски Смерти был приоткрыт по-глупому. Никак не соответствовала подобная приоткрытость мрачной, суровой сути обладательницы такого рта.
Ничего не могла поделать Хозяйка с богом Алаойя, который подсматривал за ней из всех многочисленных окошек своей небесной хижины. Боялась несчастная: «Как выдохнул меня, так и вдохнет обратно, и не успею я умыться розовой водой!»
Да, да! «Умыться розовой водой», - вот какая удивительная мечта не давала покоя бедной женщине-выдоху. Не той жидкостью, что русоволосые пышнотелые дамы одной северной страны увлажняли свои луноподобные лица перед сном, пытаясь извести глубокие морщины и только еще зарождавшиеся морщинки.
Нет, Хозяйка мечтала о чудодейственных каплях настоящий росы, стекающих с лепестков настоящих роз в расставленные ею под цветами чашки из кукольного сервиза, украденные у одной девочки без-имени-без-фамилии, но с очень богатыми родителями.
«Как выдохнул, так и вдохнет», - то и дело повторяла Хозяйка, не зная ни сна, ни отдыха, размахивая уродливыми масками. «Жизнь-Смерть-Смерть-Жизнь-скрип-скрип-Жизнь-Смерть».
- II-
Была у Хозяйки Ветров-Ветерков-Сквозняков еще одна хрупкая, нежнейшая мечта: легкое, легче лебединого перышка, полупрозрачное, маленькое платье. Серо-дымчатого цвета. Не такое грубое, как те тряпки, в которые рядились встречавшиеся ей крестьянки. Не такое яркое и кричащее, как те наряды, в которых вертелись перед неподкупными зеркалами острые на язычок горожанки. А такое невесомое, что его можно спрятать в пустой скорлупе грецкого ореха.
Именно о таком наряде рассказывал сам себе в маленькой добропорядочной стране длинноносый сказочник с чистыми голубыми глазами. Сказочник очень не любил детей, памятуя собственные обиды и жестокость ровесников, и придумывал очень страшные истории о замерзших под рождество девочках со спичками, о глубоком озере, на дне которого мертвым сном уснул младенец... Мало кто из героев его фантазий выпутывался из хитросплетений сюжетов и жил долго и счастливо.
Хозяйка Ветров как-то пожалела Сказочника, почувствовав сбой в его чувствах и притупление вкуса жизни – погладила его по голове рукой, в которой была зажата маска «Жизни». Но Сказочники же не ветры, их существование подчиняется совсем другим законам...
В тот вечер Хозяйка сидела на берегу моря, а, может быть, океана (собственно, какая разница? Вода и там, и там соленая), опустив уставшие от постоянной ходьбы ноги в воду. В какой-то момент показалось ей, что дремавшая водяная гладь начинает закипать – странное движение началось по всей то ли морской, то ли океанской шири. Это были не дельфины-акробаты, веселящие друг друга новыми прыжками и пируэтами в воздухе, не битва тысяч жестоких кракенов, не поделивших сокровища затонувших пиратских кораблей. Тысячи русалок с переливающейся всеми цветами радуги чешуей на элегантных хвостах, с украшенными маленькими ракушками длинными зелеными волосами направлялись к далекому берегу совсем другой страны.
- Мы плывем в Данию! В Данию! – шептала одна русалка другой. Шепот одной рыбодевушки накладывался на шепот другой, и – никуда не деться! – получался оглушительный крик. – В Данию!!!
На закате солнца русалочья волна вернулась обратно. Но уже в полном молчании, без шепота, рождавшего крик, с редким всхлипыванием и причитаниями. И к ногам все еще сидевшей на берегу Хозяйки ветров приливом выбросило грецкий орех, с тем самым – серо-дымчатым, невесомым. Странное тепло разлилось по ее зыбкому уставшему телу, а руки были готовы выбросить надоевшие маски и взять таинственную скорлупку.
- Руками не трогать! Масками дирижировать! – не смыкающий последнее время глаз ни днем, ни ночью бог Алаойя, ударил Хозяйку Ветров по плечу высохшим бамбуковым стеблем. – Работать, красавица, работать!
Старый краб на искалеченных подагрой клешнях подобрался к ореху и... Пролетавшая мимо чайка, то ли расплакавшись, то ли рассмеявшись, выхватила орех из неуклюжей крабовой клешни. Но не удержала его в клюве. Серо-дымчатое, такое желанное для Хозяйки, исчезло то ли в морских, то ли в океанских глубинах. Да-да, там, где вода стала еще солонее прежней из-за слез, пролитых русалками у берегов Дании.
- Сказочник умер, - тихо сказала маленькая русалочка, с жалостью глядя на пытавшуюся в который раз подняться с камня Хозяйку, - знаете, сеньора, в одном кармане у него нашли засохшую алую розу, а в другом – сломанного механического соловья.
Русалочка помолчала, раздумывая, стоит ли продолжать разговор с этой унылой, изнуренной постоянной ходьбой и движением рук дамой.
- Послушайте, сеньора, ко мне вернулся голос, а принц стал мне совершенно безразличен. Земные мужчины – самые ненадежные создания в этом мире, земным женщинам так легко обвести их вокруг пальца. В час смерти нашего Сказочника оловянный солдатик встал в строй, а мертвый ребенок из пруда назло мстительным аистам произнес свое первое «У-а!» и открыл голубые глазки.
-III-
Как же ломило руки от бесконечных взмахов придуманными Алаойя масками! А внутри у Хозяйки заболело нечто странное, что раньше совершенно не ощущалось. Это Нечто почему-то начало тикать. Сначала с перебоями, неуверенно, потом все ритмичнее и ритмичнее. Люди, кажется, называют такое тикающее устройство сердцем. Музыканты – метрономом. Расплодившиеся любители взрывов и просто влюбленные – бомбой с часовым механизмом.
Завершая череду непонятностей и странностей, наступил момент Полного Отчаяния. Но не в полнолуние, как это обычно бывает.
Тончайший месяц, словно мастерски отточенное лезвие, аккуратно взрезал ночное небо, чтобы повиснуть в образовавшемся пространстве новорожденным красавцем над растрепанной ветрами головой Хозяйки.
- Пойду и сама попрошу вдохнуть меня обратно, - решила та, - не умыться мне розовой водой, не видеть мне больше кукольных чашек...
О скорлупе грецкого ореха, исчезнувшей в глубине не то моря, не то океана, Хозяйка даже и думать не смела. Она смирилась с потерей сыро-дымчато-полупрозрачного. Не дано, значит, не дано.
Неуклюже двигалась она вдоль почищенной лезвием месяца дороги, вверх по склону горы, к хижине Алаойя. То и дело спотыкалась о некстати разбросанные мысли философствующих французов, о черепки разбитых судеб поляков и японцев, о сброшенные оленьи рога и рассыпанную кем-то чужую для этих краев клюкву.
- Мы тут посовещались, - прошелестел незаметно подкравшийся к Хозяйке не очень сильный, но очень воспитанный ветерок, который согласно поднятой в тот момент маске должен был жить и радоваться, - и решили спасти тебя. Отдай эти штуковины нам, и мы сыграем с Алаойя отличную шутку.
- Отдать?!
- Отдать! – не очень сильный, но воспитанный ветерок закрутил безвредный миниатюрный смерч в три оборота, - отдать, подарить, одолжить. Мы спасем тебя, спасем себя. Ты умоешься...
-... розовой водой, - подхватила Хозяйка, даже не пытаясь узнать, откуда ее секрет известен этому вертлявому баловнику.
- Да, розовой водой. А мы вдоволь наиграемся. И все станем
сво-бод-ны. Ты и мы, мы и ты.
Дзинь! Капля росы скатилась по бархату задумавшейся о вечном розы и упала на фарфоровое донышко чашки, украшенное рисунком крыльев бабочки. Изумрудного цвета с золотыми прожилками и с желто-синим глазком посередине. Тик-так.
-Эй, баловники! – неожиданно для самой себя выкрикнула Хозяйка, совершенно забыв о том, что разгневанный Алаойя очень просто может вдохнуть ее обратно в свое темное нутро, - забирайте мерзкие образины и делайте с ними все, что хотите!
Будь она в тот момент чуточку повнимательнее, то заметила бы, что при этих словах левый глаз у маски Жизни стал еще больше, чем был, а правый – еще меньше и у же. Рот у маски Смерти скривился в диковинной усмешке, уничтожив всю глупость своей былой приоткрытости.
- Ура! – дружно закричали теперь уже бывшие подопечные Хозяйки. И на юге глубокими трещинами пошла внезапно пересохшая земля, затаскивая в образовавшуюся пустоту беспечный зеленый маис, на севере грузно осел в холодную воду здоровенный ледник, сбросив с себя пару заглядевшихся на всполохи полярного сияния белых медведей. Запад мотнулся было всеми резными флюгерами в одном направлении, но тут же остыл, и лишь с нескольких крыш старых домов слетел десяток-другой черепиц. На востоке... А на востоке в одной из опиумных курилен дым из чьей-то трубки поднялся вверх под самый потолок и завис там, очертанием своим напоминая королевскую кобру. И эта кобра умела кусаться!
-IV-
Заря только собиралась прихорашиваться – она еще не вдела в недавно проколотые обычной швейной иглой розовые ушки золотые серьги своей прабабушки. Ночной мрак еще не сполз окончательно с горных склонов в расщелины, полные легенд и духов, не исчез в городских канализационных люках. Так что не солнечный свет, а громкий хохот и визг разбудили вздремнувшего было после трудов праведных бога Алаойя.
Сел он на своем старом расшатанном топчане из костей мамонтов, попробовал завести пружину отключившегося во время сна сознания. Но, как и у всех, созданных им живых существ, одна душа еще не вернулась из дальних странствий, а вторая расслабилась и чуть не упустила связывающую их крученую нить-поводок. Без воссоединения двух душ ни здраво мыслить, ни рассуждать Алаойя не мог.
- Ах, ты негодница! Порождение моего чесночного выдоха! – разразился он гневной тирадой, увидев в одном окне маску Жизни Ветров. Та, покачиваясь, лихо подмигивала ему то правым, то левым глазом. В другом окне моментально сфокусировалась маска Смерти, не глуповатой, как прежде, а уже всепожирающей. Маски с бешеной скоростью передвигались от окна к окну. А ведь окон в хижине было не меньше сотни, чтоб все видеть, за всем наблюдать. Хохот ветров за стенами не утихал, а повизгивание сквозняков становилось все громче и громче, все непрочное здание ходило ходуном. Что творилось при этом на Юге-Севере-Западе-Востоке - не описать словами!
Кухонная утварь Алаойя с грохотом сыпалась с полок, из распахнувшихся дверок шкафов летели соль, перец, всякие колдовские, запрещенные к хранению даже самым великим богам, травки и коренья. За одно лишь количество корней мандрагоры, выкатившихся в центр хижины, можно было бы взять пару мешков калифорнийского золота.
Казалось, хижина кружится на месте. Если бы у нее были куриные ноги или, скажем, индюшачьи, это можно было бы понять, но куриных ног-то не было! Как, впрочем, и лап индюшки.
-Старик! Мы пришли за тобой! – надрывался нестройный хор ветров-сквозняков-ураганов, которым с удивительным умением дирижировал самый воспитанный ветерок. – Танцуй, старик! Умри! Живи! Умри! Живи!
С диким грохотом жилище онемевшего от такой наглости бога Алаойя неслось к раскинувшей черные объятья пропасти. А вторая душа все никак не могла выбраться из одной музейной мышеловки, в которую угодила исключительно из-за любопытства – полюбоваться на припрятанную там мышью-воришкой голубую жемчужину. Нить-поводок, прикрепленный к первой душе, то натягивался до невозможности, то ослабевал.
Теряющий мистические силы Создатель Хозяйки Ветров судорожно втягивал в себя воздух, полагая, что нападением на его мирное жилище и заслуженный покой командует именно она.
«Где выдох, там и вдох», - убеждал он сама себя, пытаясь все-таки устоять на танцующем полу.
- Живи! Умри! Живи! Умри! – ветряная гвардия, разгулявшаяся без меры и потерявшая всякий контроль над своим чувствами, охрипла. Хрип уже походил на рык взбесившихся львов, вырвавшихся из цирковых загонов всего мира на волю.
До падения хижины в пропасть оставался какой-то несчастный метр. Как вдруг все закончилось. Никакого верчения, никакого ураганного воя, никакого мельтешения измочаленных образин в окнах. Тишина. Удивительнейшая. Неужели заря вдела строптивую прабабушкину сережку с покосившимся от древности замком, и все, способное видеть прелестницу, залюбовалось ее красотой? Или все русалки уселись нежиться в первых лучах еще не жаркого солнца на прибрежные камни и заворожили ветра-ветерки-сквозняки-ураганы сказочным видом длинных зеленых волос, украшенных разноцветными ракушками?
К хижине бога Алаойя степенно шла очень важная и очень красивая Сеньора, одетая в нечто серо-дымчато-прозрачно-тончайшее. Ее голову украшала не старая соломенная шляпа с обвисшими полями, а венок из белых и голубых фиалок. В руках Сеньора несла две чашечки из кукольного сервиза, наполненные ароматной розовой водой.
- Сказочники тоже немного боги, - промолвила без единого шепелявого звука бывшая Хозяйка Ветров (и - заметьте! – никакого чесночного запаха!) – Выпей розовой воды, Алаойя, и я помогу привести тебе дом в порядок.
- Предательница, - самый воспитанный из всех ветерков скорчил презрительную мину, - мы думали, она с нами, она за нас... Вечно женщины все испортят, особенно если внутри у них что-то тикает!
И с этими словами он быстро переместился поближе к восточной королевской кобре, продолжавшей царить в опиумной курильне.
Забытые ветрами маски медленно, нехотя, падали в пропасть, то соприкасаясь друг с другом, то плавно расходясь в разные стороны.
Краб, доставший Хозяйке со дна не то моря, не то океана скорлупу грецкого ореха с дымчато-прозрачным секретом внутри, теперь горько корил себя за свое добродушие. Он собственными глазами видел чудесное превращение страшной, худой, жалкой нищенки в приличную Сеньору. Только намотала она сотканное из паутинок чудо на кривоватый мизинец, как все и произошло. Дзинь! Тик-так!
«А намотай я это самое на клешню, может быть, превратился бы в красавца-боцмана с усами и боцманской дудкой на цепочке... или, нет, в летящего стрелой дельфина», - фантазировал краб, то закапывая, то выкапывая из песка теперь уже ненужную никому пустую скорлупу грецкого ореха.
- С какой стати такой мармеладно-пряничный финал этой истории? – спросите вы. – С какой стати Хозяйка явилась к тому, кто создал ее из ужасного чесночного выдоха, да еще заставил руками размахивать, жонглировать самодельными масками?
Как же плохо вы знаете женщин!
Во-первых, он – бог. Во-вторых, из всех мужчин на свете Хозяйка знала только Алаойя. Ничего, что глазницы пустоваты, что нижняя губа оттопыривается и то и дело в темную тучу превращается. Зато владения огромные, считай - целый мир, со всеми погрешностями и недочетами, но простор-то какой! Хижина крепкая, обновленная, с новым фундаментом, славно сроднившимся с вершиной горы. Сто окон – света много. Стежок к стежку – сиди, вышивай себе гладью фиалки, лилии, розы или колючий боярышник для разнообразия. А можно и сокола со змеей в когтях.
Если вдруг опять самодурство какое в голову Великому и Хитроумному взбредет, так всегда можно призвать расторопные анархические сквозняки, ветерки и ветра, договориться с зарей, подарить ей новые сережки вместо прабабкиных, достать из пропасти две немного потрепанные, но вполне годные к употреблению маски, и отпустить как бы ненароком на волю вторую душу Алаойя. Да незаметно и перерезать заветную связующую нить ножницами из китайского набора для вышивания.
Поплакать, конечно. А потом пойти вниз, по уступам, мимо бормочущих о своем колдовстве родников, мимо странно переплетенных между собой вековых стволов. Вниз, в тот самый сад, где с лепестков стекают капли росы в чашечки из кукольного сервиза.
Какое чудо эта розовая вода!
Какое чудо это дымчато-серо-полупрозрачное нечто, придуманное Сказочником и спрятанное когда-то в скорлупу грецкого ореха...
Какое...
А что там делает Алаойя? Что делает этот старый хрыч Алаойя, пустые глазницы да губа в полнеба?! Наевшись вкусного мяса с фасолью, выпив кувшин божественного напитка, настоенного на щебете колибри?
Он сидит за огромным столом, заваленным рулонами белой бумаги! Он держит в руках линейку и толстый красный карандаш, о которых раньше и понятия-то не имел! Он беззвучно шевелит губами, но Сеньора – умная женщина, она умеет читать и по губам.
«Живи!»- «Умри!» - «Живи!»-«Умри!» - вот что шепчет неугомонный любитель чесночного соуса.
Какой недосмотр, Сеньора, какое досадное упущение!
Бог Алаойя успел повстречаться с интересным парнем по имени Леонардо, пока Хозяйка одним воскресным утром на берегу не то моря, не то океана болтала о своем, о женском, с маленькой русалочкой. Этот Леонардо не был наладчиком с маслобойки и голова его была полна всяких завиральных идей. Он с улыбкой посмотрел на неровные каракули Алаойя, ловко соединил все кривоватые линии, напустил немного тумана на получившееся изображение и протянул лист Богу Ветров. На Алаойя смотрела его мечта – Неподкупный Повелитель Воздушных Потоков во всеоружии, пресекающий любое непослушание со стороны своих рабов. Никаких «дзинь!», никаких «тик-так!». Абсолютное подчинение и железный порядок.
- Дальше сам! – сказал Леонардо восхищенному его мастерством Алаойя, поправил на груди ремни от огромных орлиных крыльев, разбежался и… скрылся в облаках...
Теперь бывшая Хозяйка Ветров с ужасом наблюдает за рождением сложнейших деталей диковинного механизма. На этот раз у Алаойя все получается не так кособоко и смехотворно, как в прошлый. А белые и голубые фиалки на вышивках, развешанных по всей хижине Создателя ветров, грустно повесили свои головки, колибри отказались щебетать, серо-дымчато-прозрачное почему-то показалось Хозяйке тесновато в плечах.
«Кажется, пришло время действовать!» - эта мысль приходит в голову Сеньоре одновременно с падением в чужом саду очередной капли в маленькую чашку из кукольного сервиза, роспись которого немного потускнела от времени.
На берег Калифорнии выбрасывается сотня красивых взрослых китов, которым плавать бы и плавать. Река Дунай выходит из берегов, сообщив о своем решение устроить наводнение всем рекам Европы, включая чванливую Темзу. Тайфуны с остервенением принимаются терзать золоченые крыши азиатских храмов, подбрасывать в воздух соломенными чучелками загорелые человеческие тела. Перелетные птицы замертво падают к ногам подвыпивших охотников, так и не успев рассказать им о том, что они видели то ли за морем, то ли за океаном в одной странной хижине с сотней окон, на вершине древней горы, собравшейся раскурить свою любимую трубку.