Николай Трофимович Чадович Юрий Михайлович Брайдер
Враг за Гималаями
Трилогия об Олеге Наметкине – 2
Текст предоставлен издательством «Эксмо» https://www.litres.ru/pages/biblio_book/?art=134378
«Охота на Минотавра. Трилогия об Олеге Наметкине»: Эксмо; Москва; 2005
ISBN 5‑699‑12386‑5
Аннотация
Этот поход должен был принести великую славу Ганеше и новую родину всем ариям. Северные земли содрогнулись бы от поступи боевых коней и оглохли от бряцанья оружия. Но как одна песчинка, принесенная ветром, способна сбросить в ущелье огромный камень, так одна душа может изменить волю сотни богов и… соответственно, ход истории. Чем и занялся на этот раз Олег Наметкин, пациент закрытой психиатрической клиники, метко прозванный главврачом Котярой «душеходцем» за способность подселяться в тела предков. Опыт вмешательства в историю у Олега уже имелся. И весьма успешный. Но теперь Наметкину предстояло дело непростое: стать принцем, возглавить военную оппозицию и предотвратить нашествие. А перед этим в своем времени – ни больше ни меньше как умереть. Изящно и таинственно. С верой в будущее.
Николай Чадович, Юрий Михайлович Брайдер
Враг за Гималаями
Поздно пить нарзан, если почки отвалились.
Народная мудрость
Пролог
Рассвет на поле Куру
Все какие ни есть дурные знамения дали о себе знать этим утром – достопамятным утром, которому суждено было стать горестной вехой в истории человечества и с которого начала свой отсчёт новая эпоха, жестокая Калиюга, время зла и насилия.
Сначала с ясного неба раздался гром и на востоке появилась хвостатая комета. Потом неизвестно откуда налетевшие вихри подняли тучи пыли, затмившие только что вставший над горизонтом солнечный диск. Со всех сторон, предвкушая обильную поживу, слетались стаи стервятников. Громко выли шакалы, от алчности забывшие про осторожность.
Все говорило о том, что звёзды, которые появятся в свой срок на вечернем небосводе, отразятся не в хрустальных водах целебных источников, столь многочисленных в округе, а в остекленевших глазах витязей и озерах горячей крови.
Две огромные, до зубов вооружённые армии сходились на широкой равнине, издревле считавшейся священным местом, где раз в месяц бессмертные боги собирались вместе для дружеских бесед и жертвоприношений и где райские небеса соприкасались с грешной землей.
Кауравы, имеющие за спиной восходящее солнце, построили свои несметные рати в виде «шаката», плотного каре.
Пандавы, надеявшиеся не столько на численность, сколько на выучку войска, предпочли строй журавлиного клина – «краунца».
Центр армии пандавов возглавлял Арджуна Светоносный, осенённый знаменем Рыжей Обезьяны. В руках он сжимал дальнобойный лук – гондиву, самое эффективное оружие убийства из всех, созданных человеком вплоть до эпохи пороха. Раззолоченная, сплошь покрытая драгоценностями колесница Арджуны, по меткому выражению одного придворного пиита, сверкала «ярче тысячи солнц».
Знал бы сей стихоплёт да и сам дваждырождённый хозяин колесницы, что впоследствии этот эпитет будет применён к ослепительной вспышке, порождённой атомным взрывом.
Левым крылом войска командовали братья Арджуны – Юдхиштхира Справедливый и Бхима Волчье Брюхо. Правым – близнецы Накула Змееборец и Сахадева Божий Избранник.
Сам я, одетый в лёгкие латы, правил тройкой белых лошадей, запряжённых в колесницу Арджуны.
Должность возничего кажется малозначительной только на первый взгляд, а на самом деле в пылу сражения он заменяет своему высокородному напарнику и слугу, и советника, и телохранителя, и даже санитара. Этим обязанности возничего не исчерпываются – на пирах он должен славить доблестного витязя в возвышенных стихах.
Недаром многие прославленные воины начинали свою карьеру возничими. Пример тому – кичащийся своей неуязвимостью Карна Ушастый, единоутробный брат Арджуны, а ныне один из вождей вражеского войска и смертельный враг всех пандавов.
Да, так уж получилось, что сегодня на поле Куру сошлись в непримиримом противоборстве сплошь друзья и родственники, ещё недавно друг в друге души не чаявшие. Брат встал на брата, отец на сына, племянник на дядю, ученик на учителя.
Одним только всемогущим богам известно, сколько моральных сил, золота и красноречия я потратил для того, чтобы стравить между собой всех этих героев, уже собравшихся было двинуться на Европу.
Если провести аналогию с другим историческим событием, пусть и не свершившимся на самом деле, но в принципе возможным, то распрю пандавов и кауравов, людей одной крови, одной веры и общих устремлений, можно сравнить с войной между сыновьями Чингисхана. Случись такое в свое время – и судьбы многих народов имели бы совсем другое развитие.
Медленно вставало солнце, замутнённое пыльной бурей, но ещё медленнее сближались враждебные армии, как будто бы люди, составлявшие их, стремились хоть на краткий срок продлить свою жизнь, уже вычеркнутую богом Ямой из Книги бытия.
Вперёд рвались только боевые слоны, но опытные вожатые до поры до времени сдерживали их.
Ещё не поступила команда к началу сражения, ещё молчали бубны и не протрубили сигнальные раковины, а стрелы всех видов, дротики и пущенные из пращи железные ядра уже летели в обоих направлениях, легко находя свои жертвы в плотном скопище воинов.
Затем в ход пошли метательные диски «сударшана», острые по краям, как бритва. Их насаживали на специальные шесты, раскручивали в воздухе и посылали в сторону врага, поразив которого, диски возвращались на манер бумеранга, и хозяева ловко ловили их при помощи тех же самых шестов.
Так на поле Куру пролилась первая кровь, но по сравнению с кровавым ливнем, который обещал вскоре затопить всё кругом, это был только лёгкий дождик.
Полоса неистоптанной зелени неумолимо сокращалась, и в какой‑то момент армии остановились друг против друга на расстоянии, позволявшем заглянуть в чужие глаза. Никто не решался начать битву первым, ибо сомнительная слава зачинщиков не привлекала ни пандавов, ни кауравов.
– Посмотри на сыновей слепого лицемера Дхритараштры в последний раз, – сказал я, озираясь через плечо на Арджуну. – Очень скоро ты не узнаешь их, обезглавленных и расчленённых, истыканных стрелами и растоптанных ногами боевых слонов.
И тогда этот рыжий ариец, кшатрий чёрт знает в каком поколении, что означает прирождённого убийцу, буквально вскормленного человеческой кровью, отшвырнул свой грозный лук и со словами: «Я не буду сражаться» – уселся на дно колесницы, устланное тигровыми шкурами.
Конечно, я всегда ожидал от него какой‑нибудь подлянки, очень уж скользкая публика эти самые кшатрии, недаром их презирают все сословия, начиная от брахманов и кончая шудрами, но такое поведение вообще ни в какие ворота не лезло.
Зная, каким авторитетом пользуется Арджуна в обоих станах, можно было заранее утверждать, что если он сейчас хотя бы заикнётся о мире, то долгожданное сражение не состоится и сотни тысяч отборных воинов, сопровождаемых колесницами и боевыми слонами, немедленно устремятся в соседние страны, неся смерть и разрушение, а главное, совершенно иной миропорядок, в котором не найдётся места ни греческим полисам, ни римской империи, ни всему тому, что должно им наследовать.
Допустить такое было невозможно, иначе все мои старания шли коту под хвост. Если придётся, я заколю Арджуну, облачусь в его доспехи и сам поведу пандавов в бой, благо, что под шлемом мои смоляные космы нельзя отличить от его рыжих кудрей.
– Ты хоть понимаешь сам, о чём говоришь? – обратился я к нему. – В последний момент отказаться от сражения – поступок, недостойный мужчины, а тем более кшатрия. Это то же самое, что не донести до рта кубок с вином или не овладеть девой, которая уже готова отдаться тебе.
– Я ничего не могу поделать с собой, – почти простонал Арджуна. – При виде дорогих и близких мне людей, которых придётся лишить жизни, мои ноги подкашиваются, а руки отказываются держать оружие. Зачем мне сокровища, царства, все земные блага и даже власть над тремя мирами, если ради этого надо убивать сородичей? Пусть кауравы корыстолюбивы и вероломны, но, погубив их, мы подорвём основы нашего древнего рода. А когда рухнут родовые устои, исчезнет закон, которому мы следовали на протяжении многих веков. Никто не будет соблюдать предписанные ритуалы. Женщины, оставшиеся без присмотра, станут на путь порока, в результате чего смешаются касты и благородные арийки понесут от поганых шудров. Предки, лишённые жертвенных даров, низринутся с небес в ад, а за ними последуем и все мы, проклятые богами грешники. Уж лучше умереть самому, чем допустить подобное святотатство.
«Нет, сам ты не умрёшь, я тебя, тварь рыжая, собственными руками задушу!» – подумал я, но речь повёл почтительно и спокойно. Размолвки у нас случались частенько, но прежде мне всегда удавалось уломать этого хоть и буйного, но недалекого воителя, к тому же не имевшего и сотой доли моего жизненного опыта.
– Столь малодушное поведение недостойно арийца. Это минутная слабость, и её следует побороть. Бери в руки лук и сражайся.
– Легко тебе говорить! – возразил Арджуна. – Как мне сражаться с мудрым Бхишмой, моим дедом? Или с учителем Дроной? Убив их, я тем самым вкушу отравленной пищи. Зачем жить дальше, ощущая вину за гибель столь достойных людей?
– Ты болен, дваждырождённый, – процедил я сквозь зубы. – Твоими устами вещает сумасшедший.
– Да, я болен! – дерзко ответил Арджуна. – И болезнь моя называется состраданием. Может, ты знаешь лекарство от неё? Дай хотя бы дельный совет, а то я совсем запутался. Просвети меня. Наставь на путь истинный, ведь в народе тебя прозвали пастырем.
«Ладно, – подумал я, – если не помогает психологическое давление, пустим в ход этические доводы. Тем более что все кшатрии помешаны на мистике».
– Странные речи я слышу от тебя, о лев среди людей. Ты сожалеешь о том, что не заслуживает сожаления. Мудрец не скорбит ни о живых, ни о мертвых, ибо жизнь и смерть – это лишь перемена обветшавших одежд, которые мы называем телом, а дух пребывает во веки веков. Любой из нас неоднократно менял свой земной облик, и так будет продолжаться до тех пор, пока неизбывны цепи кармы, судьбоносной предопределённости, порождаемой нашими собственными поступками. Человеческие тела тленны и преходящи, зато душа неуязвима. Она не страшится ни меча, ни огня, ни воды, ни голода. Никакие перемены не затрагивают её. Душа не знает смерти, как не знает и рождения. А посему в равной мере не правы те, кто не хочет проливать чужую кровь, и те, кто страшится собственной смерти. Не стоит горевать о гибнущих на поле брани. В любом случае живого ждёт смерть, а мёртвого – возрождение. Убийство не должно приносить огорчение ни убийце, ни его жертве. В нынешнем воплощении ты принял облик кшатрия, а потому обязан выполнять долг воина, для которого битва – священная обязанность и путь достижения высшего блаженства. Твой меч не карающее оружие, а ключ от рая. Уклонившись от участия в сражении, ты навечно покроешь себя бесчестием и позором, которые неизбежно запечатляются в карме. От тебя отвернутся и люди, и боги. Ты прослывёшь трусом как в глазах друзей, так и в глазах врагов. Дабы избежать столь злосчастной участи, тебе надлежит немедленно ринуться в бой. Но всегда помни о том, что удача ничем не отличается от потери, а победа равна поражению.
Увы, но моя речь, к которой прислушивался не только Арджуна, но и все, кто находился поблизости, не произвела должного впечатления.
– Это лишь доводы холодного рассудка, – продолжал упорствовать вождь пандавов. – Они не тронули моего сердца. Ты не дал мне ни просветления, ни надежды на душевное спасение.
Таким образом, у меня оставался один‑единственный козырь – аргументы теологического порядка. Не исключено, что они убедят упрямого кшатрия, внезапно ощутившего разлад с суровой действительностью, и на самом деле осквернённой человеческими деяниями, а заодно просветлят его разум, омрачённый отчаянием.
Для пущего вдохновения я приложился к походной фляжке, наполненной сомой – крутым настоем эфедры, которой хвалёный кокаин и в подмётки не годился. Всё, что осталось, прикончил Арджуна, большой любитель этого напитка.
Начал я издалека:
– Послушай, о неистовый бык, к чему нас призывает йога, великое учение о пути избавления духа от оков тела. Приобщившись к мудрости йоги, ты избежишь цепей кармы. Каждый шаг, сделанный на этой благой стезе, избавляет от многих горестей. Все наши земные свершения не идут ни в какое сравнение с величием этого учения. Лишь преодолев дебри заблуждений, порождённых прежним жизненным опытом, ты сможешь достигнуть совершенства. Укротив чувства, сердце и разум, ты найдёшь счастье в себе самом, узреешь внутренний свет собственной души. Постепенно для тебя исчезнет не только постылый материальный мир, но и тяга к нему. Но это совсем не значит, что ты должен предаваться бездействию, поскольку оно противно самой природе человека. Ведь, поглощая пищу, вдыхая воздух и отправляя естественные надобности, ты действуешь даже помимо собственной воли. Запомни лишь одно: совершая какое‑либо деяние, не заботься о его плодах. Действовать должно тело, а отнюдь не душа. Главный враг человека – желания. Именно желания порождают привязанность. Привязанность – причина гнева. Гнев ведёт к заблуждениям. Заблуждения – первопричина гибели. Отрешившись от желаний, ты забудешь про страх, обретёшь ясность ума и душевный покой. Мудрый, избавленный от привязанности как к самому себе, так и к другим, недоступный низменным страстям, ты достигнешь нирваны, состояния абсолютного неземного покоя. Лишь после этого тебе откроется высшая, спасительная истина. Хочешь знать какая?
– Хочу! – похоже, что сома уже начала действовать, а в сочетании с моим красноречием это была поистине гремучая смесь.
– Истина в том, что весь зримый мир – всего лишь иллюзия, а людишки, погруженные в суету жизни, мучимые низменными страстями, на самом деле спят.
– По‑твоему, и я сейчас сплю? – Он вытаращился на меня.
– Конечно, о утеснитель врагов! Для пробуждения тебе придётся приложить немало усилий. Первым делом избавься от желаний. Закрой глаза, сосредоточься, как тебя учили гуру, и повторяй за мной, да так, чтобы эти слова слышали не только боги на небе, но и твоя собственная душа. Ты готов?
– Да, пастырь, – впервые Арджуна произнёс это прозвище без тени иронии.
– Я ничего не хочу, – молвил я ему прямо в ухо.
– Я ничего не хочу, – послушно повторил он.
– Ещё! Проникновеннее!
– Я ничего не хочу! Я ничего не хочу! Я ни‑че‑го не хо‑чу!
Когда эта исступлённая мольба заставила притихнуть даже вражеское войско, я остановил его:
– Достаточно. А теперь скажи: у меня нет привязанностей.
– Нет привязанностей, нет привязанностей, нет привязанностей… – эхом повторил он.
– Этот мир всего лишь сон. Повторяй!
– Всего лишь сон, всего лишь сон, всего лишь сон…
– Но я должен действовать, поскольку продолжаю пребывать в цепях кармы.
– Должен действовать, должен действовать, должен действовать…
– Ну так действуй! – Я изо всей силы хлопнул его по плечу. – Труби в сигнальную раковину! Хватай свой лук! Поражай стрелами кауравов, ведь это не люди, а всего лишь кошмарные видения твоего сна!
Арджуна встал, ещё более бледный, чем обычно, и с безумными глазами – и затрубил в огромную морскую раковину, носившую собственное имя Девадатта, Дар богов.
В ответ ему на левом фланге взвыла раковина Бхимы – Паунда, Сахарный Тростник, а на правом раковина Накулы – Сугхоша, Сладкозвучная. Затем армия пандавов издала громоподобный боевой клич, от которого слоны присели на задние ноги.
Ещё минуту назад стрелы мелькали в воздухе, как проворные рыбешки, охотящиеся на стрекоз, а сейчас они хлынули потоком, словно идущий на нерест косяк, и наконечник каждой из них – то серповидный, то зазубренный, то бритвообразный, то похожий на зуб телёнка, то на кабанье ухо, то на стрекало, – прежде чем поразить врага, успевал ярко блеснуть на солнце.
Сам Арджуна метал стрелы из своей гондивы с необычайной быстротой и ловкостью, так что каждая последующая в полёте почти догоняла предыдущую.
Не остались в долгу и кауравы. Несколько точно нацеленных тяжелых дротиков поразили нашу колесницу, и мне пришлось проявить всю сноровку, чтобы прикрыть щитом Арджуну и самого себя.
День, ещё не успев разгореться, быстро угасал в тучах пыли, поднятой атакующей кавалерией и контратакующими слонами.
Грохот схватки на какое‑то мгновение распугал даже стервятников, как крылатых, так и клыкастых.
Так началось великое сражение на поле Куру, – называемом иначе полем Дхармы, то есть закона, – по упорству, длительности и количеству жертв не имевшее себе равных вплоть до новейшего времени. Пандавам и кауравам предстояло истреблять друг друга восемнадцать суток подряд, причём схватка продолжалась и в темноте, при свете факелов.
Таким образом, мой расчёт оправдался. Кровь, которая неминуемо пролилась бы на просторах Передней Азии и Европы, была остановлена кровью, затопившей Декан.
Хочу лишь добавить, что всё, сказанное мной Арджуне, было чистейшей импровизацией, порождённой душевным надрывом и действием сомы. В те времена никакого целостного учения о йоге, карме, нирване и колесе жизни у ведических арийцев ещё не существовало, а я в этом деле вообще был полный профан.
Один из воинов, стоявший возле колесницы, слышал наш разговор и запечатлел его в своей памяти. Впоследствии мои слова и реплики Арджуны, неверно понятые, превратно истолкованные, обильно сдобренные мистикой и сильно разбавленные риторикой, никакого отношения к делу не имеющей, составили знаменитую книгу «Бхагавадгита», что означает «Божественная песня» или «Беседы Кришны с Арджуной».
Между прочим, Кришна – это я. Как говорится, дожили!
Глава 1
Особый отдел
Небо и земля за окном выглядели сегодня не по сезону мерзко. Даже ещё хуже, чем на малоизвестной картине художника Алексея Саврасова «Вид на замоскворецкую помойку в ноябре месяце», закончить которую автору помешала скоропостижная смерть от запоя.
Мерзко было и на душе майора Донцова, но для того, чтобы адекватно отобразить это состояние, понадобилась бы по крайней мере кисть Иеронима Босха или проникновенный библейский слог. Что‑то типа жалоб ветхозаветного пророка Иова: «Когда я чаял веселья, пришла скорбь; когда ожидал света, наступила тьма; когда кичился здоровьем, был снедаем тайным недугом».
Подполковник Кондаков, обирая скорлупу с вареного яйца, поинтересовался:
– Что‑то ты бледный сегодня, Семёныч. Опять нездоровится?
Вполне возможно, что участие его было абсолютно искренним, но вот только слова звучали как‑то фальшиво. Долгие годы службы в следственных органах различных ведомств не могли не наложить на Кондакова свой неизгладимый отпечаток, и сейчас, на закате жизни, все внешние проявления его чувств выглядели по меньшей мере лукавым притворством – и гнев, и радость, и сочувствие. Купиться на эти иезуитские штучки мог разве что неопытный баклан вроде нового Федора Раскольникова.
– Все нормально, – сдержанно ответил Донцов. – Мутит с утра немного. Скоро пройдёт.
– Конечно, откуда ему, здоровью, при такой погоде взяться, – ради поддержания разговора Кондаков мог для вида согласиться с любой точкой зрения, пусть даже и совершенно неприемлемой. – Вчера метель мела, а сегодня дождь хлещет. У самого суставы ноют.
Каждый рабочий день он начинал с трапезы – стелил на письменный стол вчерашнюю газету (чаще всего крайне радикального толка), раскладывал на ней нехитрую пролетарскую снедь, кипятил в жестяной кружке чай, а потом долго и вдумчиво работал челюстями, внимательно просматривая обращённую вверх сторону газетного листа. Причина, мешавшая ему как всякому нормальному человеку завтракать дома, оставалась загадкой – то ли сразу после сна аппетит отсутствовал, то ли со стороны домочадцев существовала угроза отравления.
Донцову, у которого с некоторых пор вид почти любой пищи вызывал отвращение, такое поведение коллеги понравиться, конечно же, не могло, но он свои чувства старался не выказывать. Во‑первых, не хотел прослыть занудой, а во‑вторых, соблюдал некую субординацию. Хотя они с Кондаковым и состояли сейчас в одинаковых должностях, но звания, а тем более выслугу лет имели разные.
– Мой дед в такую погоду всегда на науку грешил, – продолжал Кондаков. – Дескать, опять учёные дырку в небе провертели. И вообще, взгляды имел самые консервативные. Последним изобретением человеческой мысли, которое он одобрял, были галоши.
– Перестройку, надо полагать, ваш дед не принял? – вяло осведомился Донцов (надо ведь было о чём‑то говорить).
– Он до перестройки просто не дожил. Скончался в эпоху волюнтаризма, – охотно сообщил Кондаков. – Впрочем, дед и Октябрьскую революцию не принял. Говорил, что как раз после неё всё и пошло наперекосяк. Взбунтовалась природа. То ли в пику российскому народу, то ли по его примеру. Летом засуха, зимой оттепель, весной бури, осенью градобитие. Бардак, одним словом.
– Глобальное потепление климата, ничего не поделаешь, – веско произнёс капитан Цимбаларь. Вообще‑то он имел свой собственный кабинет, но сегодня забыл от него ключи и вынужден был дожидаться напарника, который как назло где‑то задерживался. – Вечная мерзлота отступает на север со скоростью сто метров в год. Скоро все города, построенные за Полярным кругом, провалятся в тартарары, грязь затопит шахты и нефтепромыслы, могилы разверзнутся, гнус расплодится в неимоверных количествах, а чукчи вместе с оленями эмигрируют в Гренландию.
– Прямо апокалипсис какой‑то. – Кондаков одним глазом подмигнул Донцову. – Ты уж нас, Сашенька, зря не стращай.
– Как же, застращаешь вас, старую гвардию, – ухмыльнулся Цимбаларь, несмотря на молодые годы успевший побывать и за северными морями, и за южными горами. – Особенно климатом… Впрочем, процесс потепления имеет и свою положительную сторону. Средняя полоса России и Западная Сибирь скоро окажутся в зоне уверенного земледелия, как, скажем, сейчас Средиземноморье. Вокруг Сыктывкара заколосится пшеница, а в Балашихе будет вызревать виноград и хлопок.
– В Ростове соответственно кокаиновый кустарник и опиумный мак, – буркнул Донцов.
Цимбаларь на эту реплику не обратил никакого внимания. Он пребывал ещё в том счастливом возрасте, когда собственное мнение кажется чем‑то совершенно неоспоримым.
– В свою очередь, Великие равнины, эта житница Северной Америки, превратятся в пустыню, – с воодушевлением продолжал Цимбаларь. – Про техасскую говядину и мичиганскую кукурузу придётся забыть.
– Давно пора, – сказал Кондаков, разрезая финкой плавленый сырок. – А то зажрались, тузы американские. Пусть теперь у нас продукты покупают. Надоел уже этот импорт. Ни вкуса, ни запаха. Один эрзац какой‑то.
– Не позавидуешь тогда американцам, – покачал головой скептически настроенный Донцов. – Сунутся в свои хвалёные супермаркеты, а там всё как у нас когда‑то. Килька в томате, колбаса «Отдельная», напиток «Буратино» и свиные головы.
– Ничего, не баре. С голодухи всё сожрут, – категорически заявил Кондаков. – Тем более что у них там, наверное, стратегических запасов на сто лет заготовлено.
– В чём‑то вы, возможно, и правы. – Цимбаларь покосился на казённую пепельницу, уже осквернённую первыми окурками. – Но с виргинским табачком тоже придётся проститься. Ведь у наших агрономов‑мичуринцев даже из самых элитных семян ничего, кроме махорки, не вырастает. Вне зависимости от климата и погоды.
– Отвыкать надо от дурных привычек, – сказал Кондаков. – Фидель Кастро, говорят, и тот курить бросил.
Закончив завтрак, он навёл на столе порядок и наконец‑то получил возможность приступить к изучению той стороны газетного листа, которая прежде была обращена вниз.
– Что там новенького пишут в прессе? – осведомился неугомонный Цимбаларь, ощущавший духовное сродство именно с Кондаковым, уже дослужившим до пенсии, а отнюдь не с куда более близким ему по возрасту Донцовым.
Недаром, наверное, говорят, что традиции передаются от дедов к внукам, а не от отцов к детям. Впрочем, их ежедневный трёп нередко переходил в пикировки, а то и в натуральные свары, когда напрочь забывались и разница в возрасте, и чины, и былые заслуги.
– Разное пишут, – ответил престарелый рыцарь плаща и кинжала. – Положение на Ближнем Востоке тебя интересует?
– Вы имеете в виду арабо‑израильский конфликт? Ничуть. Кому какое дело до внутренних разборок между двумя братскими народами? И те и другие – семитские обрезанцы. Милые бранятся – только тешатся. Разве не так? А этот самый Арафат – ну прямо вылитый Рабинович из анекдотов, которому в Одессе памятник поставили.
– Оригинальная точка зрения… – Кондаков зашуршал газетой, выискивая что‑нибудь сенсационное. – А как насчёт Балкан?
– Тем более. Отношусь к этому региону с глубоким безразличием. Мне ваши славянские сантименты до одного места. Я ведь из цыган происхожу. Моя историческая родина на Индийском субконтиненте.
– Ладно. Тогда слушай новости с Индийского субконтинента. – Кондаков поправил очки. – В штате Джамму и Кашмир группа мусульманских экстремистов расстреляла рейсовый автобус с индусами, возвращавшимися с храмового праздника. Имеются многочисленные жертвы. Полиция приступила к расследованию.
– Вот этого я не пойму! – горячо воскликнул Цимбаларь. – Почему индусы за себя постоять не могут? Ведь их численность, наверное, уже за миллиард перевалила?
– Семьсот миллионов, – уточнил Кондаков, – считая с тамилами, гуджаратуями, бенгальцами и самозваными цыганами вроде тебя.
– Какая разница! Всё равно это сила. Сто на одного. При таком раскладе можно любого врага голыми руками разорвать. Почему они этих мусульман не могут обуздать? Или религия не позволяет? Мошку не проглоти, червяка не задави, злу не противься?
– Религия тут ни при чём. – Кондаков отложил в сторону газету, которую впоследствии намеревался использовать ещё раз, уже в сортире. – Религия индусов в этом смысле как раз самая подходящая. У них что ни бог, то оборотень. В одной ипостаси он созидатель, а в другой, наоборот, разрушитель. Выбирай, что твоей душе угодно. Видел бы ты их любимую богиню Деви, когда та принимает образ Кали, истребительницы демонов. Вся черная, как уголь. На шее ожерелье из черепов. В двух руках держит отрубленные головы, в двух других – мечи. Клыкастая пасть открыта, язык свисает до самого пупа. Её жрецы регулярно смазывают своею собственной кровью. В глухих местах Кали до сих пор приносят человеческие жертвы. Да и в городах такое случается. Есть у индусов боги и пострашнее. Особенно предводитель небесного воинства Сканда или тот же Ганеша, старший над злыми духами, составляющими свиту Шивы. Да и сам Шива хорош. Недаром в конце времён ему предстоит уничтожить весь этот мир вместе с богами, людьми и аскетами… Нет, тут дело не в религии, а совсем в другом… Отсутствует единство в народе. По всем статьям отсутствует. У мусульман все перед богом равны. Шейх молится в одной мечети с распоследним бедняком и, если надо, вместе с ним идёт в бой. А индусы разделены почти на две тысячи каст. И если ты, к примеру, брахман, то из рук шудра даже стакан воды не примешь, хотя будешь подыхать от жажды. Половина населения и того хуже – неприкасаемые. Эти даже в обычный магазин не могут зайти, не говоря уже о храме. За ослушание растерзают на месте… Ну а если глубже взглянуть, то и вера свой разлад вносит. Богов у индусов столько, что их даже учёные не сумели точно сосчитать. В каждой местности, в каждой деревне свой кумир. И тот, кто поклоняется Брахме, никогда не поймёт вишнуита. Вот так обстоят дела на Индийском субконтиненте. Между прочим, небезызвестный господин Бжезинский ещё тридцать лет назад предрекал распад Индийского государства. И случиться это должно вслед за распадом Советского Союза, Югославии и некоторых африканских стран. Смеялись мы тогда над ним, дураки…
– Откуда вам такие подробности из индийской мифологии известны? – Эрудиция Кондакова явно заинтересовала Сашу Цимбаларя. – На месте довелось побывать или теоретически эту проблему изучали?
– Вообще‑то сие тебя не касается, – произнёс Кондаков многозначительно. – Но в связи с истечением срока давности могу признаться: да, бывал я в тех краях.
– Резидентом где‑нибудь в Калькутте служили? – вкрадчиво поинтересовался Цимбаларь. – Под видом заклинателя змей или странствующего йога.
– Нет. Дипкурьером в системе Министерства иностранных дел, – ответил Кондаков самым обыденным тоном.
– Почту возили? – Цимбаларь изобразил самое глубокое разочарование.
– И не только, – произнёс Кондаков не без гордости.
– Ага, понятно. Местных коммуняк валютой снабжали. Вот куда уплывали народные денежки.
– Местные коммуняки, как ты изволил выразиться, ориентировались главным образом на маоистов. Мы же сотрудничали с правящей партией Индийский национальный конгресс, возглавляемой в то время дорогим товарищем Индирой Ганди, – Кондаков зашамкал, подражая невнятной речи прославленного в анекдотах генсека. – Слыхал про такую?
– Приходилось. Ещё один вопрос можно?
– Валяй, – милостиво разрешил Кондаков.
– Правду говорят, что лейтенантские погоны вам сам Берия вручал?
– Ну это уже полная туфта! – Кондаков, может, и обиделся, но вида не подал. – Вы меня ещё в соратники Ежову и Ягоде запишите. Семичастного я ещё застал, не спорю. Но в основном под Андроповым пришлось ходить. Серьезный был мужчина. Не чета нынешним начальникам. И кличку имел серьезную – Змея Очковая. В том смысле, что всё насквозь видел и врагам спуску не давал. Как внешним, так и внутренним.
– Ваши слова надо понимать так, что вы оставались чекистом, даже находясь на службе в Министерстве иностранных дел? – продолжал выпытывать Цимбаларь.
– Я чекистом всегда оставался, – произнёс Кондаков веско. – Даже когда подвизался в Государственном санитарном надзоре и был направлен в эфиопскую провинцию Эритрею травить саранчу… а заодно с ней и сепаратистов. Чекистом я остаюсь и в этой занюханной конторе.
– Богатая у вас биография, – восхитился Цимбаларь. – Небось на пенсии за мемуары засядете?
– И не собираюсь даже. Связан подпиской о неразглашении государственной тайны. Да и соответствующих способностей не имею. Мне обычный протокол составить и то в тягость.
– Литературную обработку я вам обещаю. Гонорар пополам. У меня, кстати, и знакомый издатель имеется.
– Если мне понадобится издатель, я лучше к американцам обращусь. В Центральное разведывательное управление. – Кондаков скорбно скривился. – Уж если продаваться, так за хорошие деньги.
– То есть в принципе вы не против, – уточнил Цимбаларь. – И согласны обменять на дензнаки некоторое количество известной вам оперативной информации, пусть и слегка устаревшей.
– Откровенно? – Кондаков, не снимая очков, принялся рассматривать собеседника в лупу, словно тот был не человеком, а каким‑то редким насекомым.
– Конечно.
– Знаешь, Сашенька, какая между нами разница? Я свою профессию ещё в средней школе выбрал. Раз и навсегда. А ты в органы потому, наверное, пошёл, что в мафиозных структурах хорошее место не подвернулось. Для истинного профессионала одной выучки мало. Ещё преданность делу нужна. Причём фанатичная. Настоящий разведчик, если в плен попадёт, кладёт свои яйца на край стола и кулаком разбивает вдребезги. Так что будь уверен – известная мне оперативная информация вместе со мной и умрет. Такие вот пироги.
– Я с вами шутя, а вы на полном серьёзе, будто бы мы сейчас на совещании по бдительности присутствуем. – Цимбаларь сразу поскучнел.
– Шутить опосля будем, когда ты дело по клубу «Астролог» до ума доведёшь. А то толчёшь воду в ступе целый месяц. Весь отдел тормозишь, – этими суровыми словами Кондаков, наверное, собирался окончательно добить своего не по годам заносчивого коллегу. – Вместо того чтобы здесь штаны протирать, шёл бы сейчас да работал. Ведь ещё человек десять по этому делу не допрошено.
– Ваша правда, – ответил Цимбаларь с подозрительным смирением. – Только не десять, а все двадцать. Однако половина из них давно находится вне досягаемости наших правоохранительных органов, а другая половина, судя по всему, может быть допрошена лишь с санкции Святого Петра, владыки загробного мира. И всё потому, что в своё время это дело начинали именно вы, товарищ подполковник. Наворотили чепухи всякой, вот я её теперь и разгребаю. Следствие грамотно провести – это вам не саранчу в Эфиопии травить. И не яйцами об стол стучать. Тут одной преданности мало. Тут ещё голову на плечах надо иметь.
Назревающий конфликт поколений был прерван появлением секретаря отдела Людочки, по возрасту совсем ещё девчонки, но по специфике своей должности человека совсем не последнего.
Хлюпики‑интеллектуалы из отдела планирования и анализа, знатоки каббалы, теософии и оккультизма, прозвали её Метатроном. Так по понятиям древних иудеев именовался наиболее приближенный к богу ангел, истолкователь его снов, божественный писец, указующий перст, быстроногий вестник, ходатай за всех провинившихся и единственный, кто в отсутствие вседержителя имел право садиться на небесный престол.
Все эти определения как нельзя лучше соответствовали служебным обязанностям, возложенным на секретаря, характеру личных взаимоотношений, сложившихся в коллективе и добросердечному нраву самой Людочки.
Поскольку начальник отдела полковник Горемыкин, личность загадочная и непредсказуемая, почти не покидал свой кабинет, расположенный на самом верхнем, девятом этаже здания, и внутренней связью старался не пользоваться (были, видимо, на это свои веские причины), то Людочка Метатрон являлась основным связующим звеном между, фигурально говоря, небесным царством, где ковалась высокая политика, и грешной землей, на которой обитали те, кто должен был эту политику проводить в жизнь.
Кроме того, непосредственно через Людочку на нижестоящих сотрудников нисходила милость небожителей, а равно и их гнев, оформленный в виде стандартных приказов о поощрении и наказании личного состава.
Как и подобает ангелу, Людочка была беленькая, кудрявая и столь рослая, что, если бы не явно выраженная половая принадлежность, могла бы запросто служить в гренадёрском полку. Впрочем, весь её рост сосредотачивался главным образом в стройных ногах, а верхняя часть тела, называемая ещё торсом, была столь компактной, что резинка трусиков отстояла от бретельки лифчика всего лишь на одну пядь (всем отделом мерили, когда прошлым летом справляли на пляже чей‑то день рождения). Даже непонятно было, где там у неё помещаются внутренние органы.
Ясно, что при таких внешних данных Людочка могла легко сделать карьеру в каком‑нибудь модельном агентстве, но она с детства являлась закоренелой фанаткой американского телесериала «Секретные материалы» и мечтала в ближайшем будущем стать отечественным аналогом рыжеволосого агента Скалли.
В настоящее время Людочка готовилась к поступлению на заочное отделение академии правоведения, осваивала вождение автомобиля и посещала все занятия по служебной подготовке, на которые допускались вольнонаёмные сотрудники. Молодые инструктора охотно обучали её правилам обращения с огнестрельным оружием и приёмам рукопашного боя, особенно тем, которые были связаны с захватом курпуса или ног.
– Доброе утро, – сказала Людочка, брезгливо морщась и энергично размахивая перед собой папкой для документации. – Господи, и когда вы только накурить успели! Получите сводку за истёкшие сутки. А вас, – она сде