ЭТО ЛАСКОВОЕ СЛОВО «ЛА СКАЛА» 1 глава




Муслим Магомаев

«Любовь моя -мелодия»

 

 

Москва

 

Издательство «ВАГРИУС» 1999 г.

 

С.Бэлза. Рожденный для песни 3
От автора 5
Мотивы детства 6
Рождение голоса 21
Юность кончилась 33
Белый пароход 40
Это ласковое слово «Ла Скала» 52
«Олимпийские» гастроли 68
«Отец хотел с войны вернуться...» 80
Коммунизм от шаха 89
Триумвират 92
Концерт для оркестра 99
Такое вот кино 105
Поколение гигантов 112
Поезд Алиева 119
Тамара мне понравилась сразу 127
Печальные страницы 132
На Земле Обетованной 135
По следам великого Ланца 138
Старые песни о главном 145
«Друзей моих прекрасные черты» 152

 

РОЖДЕННЫЙ ДЛЯ ПЕСНИ

Звездно сейчас на нашей эстраде. Но, как известно с незапамятных времен, «звезда от звезды разнствует во славе».

Сэр Лоуренс Оливье однажды изрек: «Мы привыкли к тому, что актрисы пытались стать звездами, а сейчас звезды пытаются стать актрисами». Если применять это высказывание к отечественному шоу-бизнесу, то можно, наверное, перефразировать его так: многие сегодняшние эстрадные «звезды» мечтали бы стать певицами (или пев­цами).

Редкий же пример настоящего певца, превратившего­ся в суперзвезду, — Муслим Магомаев, яркость и под­линность дарования которого особенно выделяются на фоне той звездной пыли, что навязчиво пытается прельстить публику мишурным блеском со сцен концерт­ных залов и телевизионных экранов.

Мало кто в отечественном эстрадном искусстве может соперничать по популярности с Муслимом Магомаевым, чей восхитительный баритон, высокий артистизм и душев­ная щедрость покорили не одно поколение слушателей. Диапазон его возможностей необычайно широк: от опер до мюзиклов, от неаполитанских песен до вокальных про­изведений азербайджанских и русских композиторов...

Он стал известен лет в девятнадцать — после выступ­ления на молодежном фестивале в Хельсинки. И вот уже в течение почти четырех десятилетий с честью выдержи-

вает нелегкое испытание славой, продолжая оставаться кумиром множества поклонников. Гюстав Флобер предупреждал, что к идолам не следует прикасаться, а то их позолота окажется на ваших руках. Но Муслим Магомаев — как раз счастливое исключение: артист только вы­игрывает от более близкого знакомства с ним, и нечего опасаться, что к пальцам прилипнет сусальная позолота.

Многие, мне кажется, полагают, что Муслим Магомаев намного старше, чем на самом деле, — так давно на слуху это громкое имя. Москва открыла его для себя вес­ной 1963 года. 30 марта в газетах появилась информация ТАСС с концерта азербайджанских артистов в Кремлев­ском Дворце съездов, где сообщалось: «...самый боль­шой, можно сказать, редкий успех достался М.Магомаеву. Его великолепные вокальные данные, блистательная тех­ника дают основание говорить, что в оперу пришел бога­то одаренный молодой артист».

В том же 1963 году в зале имени Чайковского и во Дворце спорта в Лужниках состоялись первые концерты певца. Требовательная Клавдия Ивановна Шульженко вспоминала впоследствии: «Как только Магомаев появил­ся — это стало явлением. Он был на голову выше всех молодых. Он всем безумно нравился...»

Важнейшим этапом в шлифовке вокального мастер­ства Муслима Магомаева стала его стажировка в милан­ском театре «Ла Скала». Пребывание певца в середине60-х годов в Италии — стране несметных сокровищ ис­кусства, родине бельканто — не только благотворно ска­залось на его исполнительских возможностях, но и вооб­ще существенно расширило его духовный горизонт. Мус­лим Магомаев навсегда остался сторонником итальян­ской школы пения, восхищаясь творчеством Беньямино Джильи, Джино Бекки, Тито Гобби, Марио Дель Мона­ко...

Самому Магомаеву великолепно удавались арии Фига­ро и Скарпиа, Мефистофеля и Онегина... Однако оглу­шительный эстрадный успех помешал его оперной карье­ре — подобно тому, как Голливуд похитил у оперной сцены столь любимого

 

Муслимом Магомаевым Марио Ланца (о котором он написал книгу, сделал радио- и те­лепередачи).

1969 год принес ему победу в Сопоте и первый «Золо­той диск» на фестивале МИДЕМ в Каннах, — этой на­грады Муслим Магомаев был удостоен за то, что запи­санные им пластинки разошлись фантастическим тира­жом в четыре с половиной миллиона экземпляров. Певцу едва перевалило за тридцать, когда он стал Народным артистом Советского Союза...

«Я присутствовал на многих концертах, в которых пел Муслим Магомаев, и ни разу не было случая, чтобы ве­дущий успевал назвать полностью имя и фамилию артис­та. Обычно уже после имени «Муслим» раздаются такие овации, что, несмотря на самые мощные динамики и все старания ведущего, фамилия «Магомаев» безнадежно то­нет в восторженном грохоте. К этому привыкли. Как при­выкли к тому, что уже одно имя его давно стало своеоб­разной достопримечательностью нашего искусства... А еще к тому, что любая оперная ария, любая песня в его исполнении — это всегда ожидаемое чудо», — писал в 1980 году Роберт Рождественский, на стихи которого Магомаев исполнял много песен, в том числе собствен­ного сочинения (одна из них называлась «Мы для песни рождены»).

Певец никогда не гнался за переменчивой модой, не заигрывал с публикой, но его талант и обаяние завоева­ли миллионы сердец. Переполненные залы, кордоны кон­ной милиции, море цветов, легенды и сплетни, машина, обцелованная поклонницами, — все это Магомаев вку­сил сполна. И притом отнюдь не зазнался, сохранил не показную, а истинную скромность, совмещая внутреннее достоинство с трезвостью самооценки. Эти качества не позволили ему, например, согласиться на роль Вронского в кинофильме «Анна Каренина», которую ему предлагал сыграть режиссер Александр Зархи, хотя позже Муслим Магомаев создал запоминающийся образ Низами в филь­ме Эльдара Кулиева.

 

Как это часто бывает у талантливых людей, Муслим Магомаев разносторонне одарен: он не только певец и актер, он пишет музыку для театра и кино, сочиняет пес­ни, лепит и рисует, обладает литературными способно­стями. К этому надо добавить и его поразительное умение ладить с современной электронной техникой, каковой он изрядно увлечен, потому он еще и «домашний волшеб­ник», что так радует его царственную супругу Тамару Си­нявскую, семейному дуэту с которой скоро будет чет­верть века.

Лестные для певца признания сделал в свое время не­забвенный Иннокентий Михайлович Смоктуновский: «Муслим Магомаев завоевал популярность вдруг, сразу. Популярность огромную и надолго... Я всегда скучаю по нему и жду новых встреч, жду возможности услышать и увидеть то, что несет этот замечательный талант своим многочисленным поклонникам».

Я уверен, что читатели получат теперь радость и от встречи с этой книгой, где Муслим Магомаев размышля­ет о себе, о времени, в яростном шуме которого явствен­но слышен его красивый звучный голос.

Святослав БЭЛЗА

 

На башне слов я знамя водрузил,

Свое перо в чернила погрузил.

Низами. «Лейли и Меджнун»

От автора

Я горжусь своей родиной и люблю ее. И пусть такое вступление к книге воспоминаний сочтут несколько па-фосным, но это так. И всю жизнь я раздваивался в этой своей любви: говорил, что Азербайджан — мой отец, а Россия — мать. Появившись на свет, получив хорошее образование, сделав первые шаги в своей профессии на прекрасной земле, земле великих Низами, Хагани, Вур-гуна, Гаджибекова, Бюль-Бюля, Ниязи, Караева, Бейбу-това, Амирова — список можно продолжать, — я очень молодым приехал в Москву. И она вмиг сделала меня из­вестным всему Советскому Союзу, открыла передо мной огромные горизонты, окружила любовью.

Сейчас я живу в Москве и вижу, как день ото дня она хорошеет, превращается в настоящую красавицу (и за это надо сказать «спасибо» главному москвичу — Юрию Ми­хайловичу Лужкову). Но я всегда помню и наш бакинский двор, и бульвар на берегу теплого Каспия... Я часто при­езжаю в свой Баку как на святую для меня землю. Для ба­кинцев их город — это не место рождения, это нечто большее. Бакинец — это особый характер, индивидуаль­ность, особый стиль жизни. Разбросанные теперь, в силу разных жизненных обстоятельств, по многим странам, бакинцы, люди разных национальностей, стараются и там общаться между собой и по возможности хоть на не­сколько дней возвращаются в родной город.

Работая над книгой в Москве, я мысленно постоянно переносился в свои детство, юность, которые прошли в Азербайджане, вспоминал своих учителей, друзей и всех

тех, кто так или иначе помог мне стать тем, кем я стал. Помог своим вниманием, добротой, своей дружбой, под­держкой и просто тем, что они были в моей жизни.

Моя республика пришла мне на помощь и на сей раз — когда появилась возможность издать эту книгу

Но сначала было предложение... Если бы не издатель­ство «ВАГРИУС», я бы не написал свою книгу — все от­кладывал ее на потом. Но годы, к сожалению, притупля­ют нашу память. Многое мне вспомнилось уже после того, как была поставлена последняя точка в рукописи. Книга была уже в издательстве, а я все что-то дописы­вал, вставлял в готовый текст. Конечно, многое вспом­нится и после выхода книги в свет, но будет поздно... Впрочем, главная наша книга не на бумаге, а в нас са­мих. Как прекрасно сказал замечательный поэт Роберт Рождественский:

Живут во мне воспоминания;

Пока я помню — я живу...

 

МОТИВЫДЕТСТВА

В детстве мы не любопытны к своим корням, к исто­рии собственного рода. И мне, Муслиму Магомаеву-младшему, надо было бы еще мальчишкой подробнее узнать о жизни Муслима Магомаева-старшего со слов тех, кто был с ним рядом. С годами я, разумеется, на­верстал, как мог, упущенное в детстве и юности, — стал интересоваться жизнью и творчеством своего знаменито­го деда. Смотрел его архивы, читал письма, а главное, слушал дедовскую музыку. И хоть судить о его жизни я могу, конечно, только косвенно, я всегда был твердо уверен в том, что мой дед — великий композитор и ди­рижер.

Я должен был повторить его путь — стать и компози­тором, и дирижером, и пианистом. А чтобы закрепить за мной эту заочную идею, меня и нарекли при рождении именем деда. Так я стал полным его тезкой. В то время, как мои сверстники играли на полу машинками и оло­вянными солдатиками, я ставил дедовский пюпитр, брал в руки карандаш и руководил воображаемым оркестром.

Свою бабушку Байдигюль (весенний цветок) я очень любил, но и не очень слушался, часто вольно или не­вольно, скорей всего по детской бесшабашности, обижал и старался избавиться от ее опеки. Она говорила мне что-то несомненно важное, а я был уже там, на улице, где меня ждали такие же, как я, сорванцы. Чем больше она меня любила, тем больше я ее обижал. Догадываюсь о степени ее терпеливости и доброты...

Прости меня, бабушка... Теперь-то я знаю куда уходят и детство, и те, кого мы не долюбили, кого не баловали ни своим вниманием, ни ласковым словом, ни добрым делом. Полагали, что вроде бы они, наши близкие, до­стались нам просто так, раз и навсегда. Как море и небо...

Что касается деда, то я его не знал и не мог знать — он умер в 1937 году в пятьдесят с небольшим от скоро­течной чахотки. За пять лет до моего рождения.

Мой дед Муслим Магомаев вырос в семье кузнеца-оружейника, где любили музыку. Очень одаренным был старший брат деда Магомет, прекрасно игравший на гар­мони и флейте. Во время учебы в Грозненской городской школе он даже руководил ученическим оркестром. Маго­мет и приобщил младшего брата к музыке: Муслим рано стал играть на восточной гармони. Потом, тоже поступив в Грозненскую городскую школу, он научился там играть на скрипке, участвовал в школьных концертах.

Свое образование Муслим Магомаев продолжил в За­кавказской учительской семинарии в городе Гори, где го­товили учителей для просвещения народов Кавказа. В се­минарии дед познакомился с Узеиром Гаджибековым, с которым потом дружил всю жизнь. Оба они впоследствии стали основоположниками азербайджанского профессио­нального музыкального творчества. Интересно, что мой дед и Узеир Гаджибеков родились в один день и в один год — 18 сентября 1885 года; в дальнейшем они даже по­роднились, женившись на сестрах.

В Горийской семинарии дед научился игре на гобое. Как скрипач и гобоист он играл в оркестре, состоявшем из учащихся семинарии. В восемнадцать лет был ведущим музыкантом оркестра и даже заменял дирижера. Там же в Гори он получил и знания музыкальной теории. После окончания семинарии деду вручили в подарок скрипку.

Работая учителем народной школы, сначала в одном из сел Северного Кавказа, а потом в Ленкорани, где он преподавал историю, химию, русский язык, дед продол­жал отдаваться любимому занятию — музыке: создал оркестр из своих учеников, хор, организовывал концерты, где исполнялись и народные песни, и произведения по­пулярных жанров, и собственные его сочинения. Дед ча­сто выступал на таких концертах и как солист-скрипач.

С 1911 года, сдав экстерном экзамен в Тифлисском учительском институте, дед с семьей поселился в Баку, продолжая преподавать в школе. В Баку его музыкальная деятельность сделалась особенно активной. Это и стало главным делом его жизни. Здесь он дебютировал как ди­рижер, потом как оперный композитор. Он написал две оперы — «Шах Исмаил» и «Наргиз»...

Каким был мой дед в жизни? Со слов родных я знаю, что был он человеком очень щедрым, всегда готовым по­могать людям. Сохранилось письмо Узеира Гаджибекова, где он благодарит своего друга Муслима за помощь: «...Я имею возможность спокойно заниматься своим делом, в результате чего я поступил в консерваторию; всем этим я обязан исключительно твоему искреннему желанию по­мочь мне; ради исполнения этого желания ты принес в жертву свой покой и здоровье, сумею ли я за это тебя от­благодарить?..» Это письмо написано в 1914 году из Пе­тербурга, куда Узеир Гаджибеков уехал, чтобы продол­жить образование в консерватории.

Дружить дед умел, мог сделать широкий сердечный жест.

Мало кто у нас знает, что идея написать оперу на сю­жет «Кёр-оглы» пришла одновременно и Магомаеву и Гаджибекову. Когда дед узнал об этом, он порвал нача­тую партитуру и сказал: «Узеир напишет лучше».

А еще был он человеком веселым: в отличие от друга Узеира позволял себе гульнуть на славу. Когда Зульфугар Гаджибеков (брат Узеира), тоже с грешком «весело по­жить», заезжал за дедом на тогдашнем такси — фаэтоне, они с озабоченными физиономиями начинали объяснять бабушке, что едут по неотложным музыкальным делам в театр, в оперу. Но как только фаэтон исчезал из поля зрения махавшей вслед им Байдигюль, маршрут резко менялся. Курс был в знакомый любимый ресторанчик, завсегдатаями которого были бакинские актеры, музы­канты, ашуги, мугаматисты. Дед неплохо зарабатывал, учительствуя в школе, и позволял себе не только кут­нуть, но и заплатить за друзей, особенно если за столи­ком ресторана оказывались неимущие музыканты. На вы­соком градусе застолья гуляки брали у хозяина заведения револьверы и начинали палить по горлышкам бутылок, как разгулявшиеся ковбои в старых американских салунах. Владелец ресторана не возражал — Магомаев за все за­платит с лихвой. На то он и Муслим-бек!

Из семейных преданий о деде я помню рассказ бабуш­ки, что дед потому и заболел чахоткой, что полез в Куру спасать ее, когда они были с ним где-то на Кавказе. Мой дядя Джамал только посмеивался, слушая эти рассказы, и обещал, что когда выйдет на пенсию, начнет писать мемуары. Не успел...

У деда Муслима и бабушки Байдиполь было два сына. Младшим был мой отец — Магомет Магомаев. Был он человеком очень одаренным: нигде не учась специально музыке, умел играть на рояле, пел. Это и понятно: рядом с таким универсальным музыкантом, каким был мой дед, и без учения заиграешь и запоешь. Голос у отца был небольшой, но приятный, как говорили, задушевный. (Но мой голос не от него, а от матери.) Талантливый театральный художник, он оформлял спектакли в Баку, в Майкопе, где и встретил мою мать.

Странно, но его работ у нас не осталось — ни живописи, ни рисунков, даже никаких набросков. Потом я узнал, что после завершения театральной постановки или выхода мультфильма (он освоил и новую еще тогда специальность мультипликатора) отец уничтожал все на­броски — наверное, считал, что раз все состоялось, то и не надо никаких эскизов, никаких архивов...

Был отец человеком непростым, противоречивым. Даже на фотографиях он разный — от красавца до средней при­влекательности человека. Настолько он был изменчивым.

 

Хотя друзья помнили его красивым. Был он очень легким на подъем (в этом я на него совсем не похож: для меня каждый раз собраться на гастроли — проблема). Умница, жизнелюб, он любил и потанцевать, любил и подраться из-за женщины. Если где-то замечался шум, куча-мала, то там обязательно ищи Магомета... Увлекающийся, упря­мый, драчливый, но в душе поэт. То легкомысленный, то яростно-непоколебимый и суровый в своих принципах... Не отсюда ли его преждевременная гибель?.. От меня, что­бы не травмировать, долго скрывали, что отца уже нет в живых, говорили, что он находится в длительной коман­дировке. Только лет в десять-одиннадцать, когда я уже стал многое понимать, мне сказали правду.

От деда отец унаследовал мужественность, которая уживалась с жуирством. Ценил порыв. Отвечал за слово. Был честолюбив. Так и остался романтиком. Именно та­кой человек должен был бросить все и буквально ринуть­ся на фронт.

Нашей семье благоволил тогдашний глава республики Мирджафар Багиров. И отец вполне мог бы рассчитывать на бронь.

— Куда он лезет? — говорил товарищ Багиров. — Про­падет! Он же у вас одержимый... Первая пуля будет его.

Отец не стал никого слушать. Сказал себе: надо! И ушел на фронт... Безоглядный, болезненный патрио­тизм!

О его гибели, а также о том, как я искал и нашел мо­гилу отца, расскажу позже. Но прежде одно его письмо с фронта. Мне должны были прочитать его в день моего со­вершеннолетия.

«Сегодня день рождения моего сына. Что же ему поже­лать? Конечно, многих, многих лет счастливой, радостной жизни, но пусть его жизнь будет заполнена полезным тру­дом для человечества, как была заполнена жизнь того, чье имя он носит. Пусть он научится пламенно любить все хо­рошее, но пусть и умеет всей душой ненавидеть тех, кто станет на дороге нашего счастья. Пусть он с ранних лет познает историю этой кровопролитной войны, которую за­теяли варвары-немцы. Пусть он высоко чтит память тех, кто доблестно дрался за независимость вот таких крохот­ных, как он, детей, за счастье всего народа и отдал свою жизнь, без сожаления — за них. Пусть одно слово «фа­шизм» вызывает в нем ненависть, презрение. Ну и пусть знает, что его отец любит его и будет любить до последне­го вздоха, и если ему придется умирать, то умрет он с его именем на устах. Вот и все, что я хотел ему пожелать.

С приветом ваш Магомет».

Если своим друзьям Магомет Магомаев запомнился внешней броскостью, то мне отец видится другим (хотя я его не помню — он погиб, когда мне было всего три года). Я вижу своего отца не картинным красавцем, а привлекательным внутренней красотой. Есть у людей та­кое обаяние — не напоказ, а в душе...

В отличие от своего отца я не умею хорошо танцевать, и не хочу. Тут я пошел в моего дядю Джамал-эддина Ма-гомаева, воспитавшего меня, заменившего мне отца и деда. Интересно, что два брата были совершенно не похо­жи характером друг на друга: по натуре дядя был спокой­нее своих отца и брата.

Инженер по образованию, Джамал-эддин Муслимович имел склонность к точным наукам (в этом я отличаюсь от дяди — терпеть их не мог). Человек уравновешенный, очень правильный, он шел вверх по партийно-государственной лестнице (и в этом я не похож на своего воспитателя — ни в комсомол, ни в партию никогда не вступал).

Но что явно перешло к нему от деда Муслима, так это наш восточный обычай гостеприимства: дядя обожал гос­тей, любил и умел угощать. Унаследовал он от отца и му­зыкальность — играл на рояле, не получив при этом спе­циального музыкального образования. Правда, очень лю­бил нажимать на педаль, чтобы было громко, хотя меня учил другому: «Играй тихо и с чувством».

 

Как оказалось, дядя умел и рисовать, хотя я никогда не видел, чтобы он этим баловался. Помнится, сижу за столом, вымучиваю портрет Рахманинова, злюсь, потому что сразу не получается, вот-вот разорву. Заходит дядя. Он работал в соседней комнате и заинтересовался, почему у меня так подозрительно тихо. Спрашивает: «Что мучаешь­ся? — Взял карандаш. — Гляди, глаз у твоего Рахмани­нова не туда пошел». И вместе мы очень неплохо порабо­тали.

И еще было в дяде то, что стало нашей семейной за­поведью: все они — и дед, и отец, и дядя Джамал — превыше всего ценили свою честь. Дядя никогда и нико­му не носил чемоданы — и в прямом, и в переносном смысле...

Говорят, люди впечатлительные помнят себя рано. Не знаю, сентиментален ли я настолько, чтобы об этом го­ворить, но помню себя рано... Вот одно из первых ощу­щений: улица, мягкая теплота руки няни — тети Груни. С няней хорошо, уютно. Мы вышли гулять. Воспользовав­шись тем, что ее отпустили из дома, старушка ведет меня в церковь. До сих пор помню запах ладана, мерцание све­чей, пышность православного храма.

Потом я увижу ритуалы всевозможных конфессий. Но русская церковь оставит навсегда ощущение сказочного терема, где (по тому моему наивному представлению) Боженька не строгий, а добрый.

На ночь няня Груня рассказывала мне сказки. Добрые народные сказки. Позже, когда я научился читать, про­чел сам сказки Пушкина, потом узнал про его няню Арину Родионовну... Любовь к сказкам осталась у меня до сих пор: я собрал все фильмы Диснея. Детское увлечение уже в зрелом возрасте переросло в увлечение фантасти­кой — это ведь тоже сказки.

После деда остались кларнет и скрипка. Сначала меня хотели научить играть на скрипке. Вот тогда я и узнал,

что такое она для ребенка, начинающего постигать азы музыки. Скрипка — не рояль: это там нажал на клави­шу — вот тебе и звук. А чтобы извлечь живой звук из скрипки, нужно уметь делать что-то особенное. Просто пиликанье смычком по струнам хуже царапанья гвоздем по стеклу. Душераздирающие звуки стали несносными не только для меня.

Как многие дети, я был любопытен: ломал механиче­ские игрушки, чтобы посмотреть, как они устроены внутри. Став постарше, увлекся книгами Жюля Верна. Почему-то меня очень интересовало все, что было связа­но с водой, — капитан Немо, его «Наутилус»... Дома я даже устроил себе собственный «Наутилус» — целый уго­лок в комнате. Долго занимался тем, что мастерил какие-то корабли, и молоток почему-то норовил ударить обяза­тельно по пальцам.

Помню, как меня ругали за всякие технические затеи, связанные с электричеством. Бабушка порой боялась взяться за что-нибудь в комнате — вдруг ее ударит то­ком, если окажется, что я что-то не туда подсоединил. Однажды так и вышло, когда она прикоснулась к метал­лической кровати. То мое «техническое творчество» не за­былось — я и сейчас многое умею делать по дому. В сво­бодное время тешу себя современными электронными «игрушками», и когда близкие, глядя на меня, играюще­го на компьютере, говорят: «Как мальчишка!..» — я не обижаюсь. Наоборот. Если в тебе исчезает что-то детское, наивное, когда ты сам отпускаешь это из души, стано­вится ясно — ты начинаешь стареть...

Вот от того моего детского любопытства и пострадала скрипка, из которой я пытался извлекать звуки: я решил посмотреть, что же находится внутри и почему скрипка не желает петь. Когда дома говорили об этом инструмен­те, когда-то подаренном деду после окончания им Горийской семинарии, то называли какого-то Амати, кото­рый был внутри скрипки.

 

 

Я поднял верхнюю деку, но никакого Амати там не нашел — только надпись черни-

лами «Амати»... Скрипку деда у меня, конечно, отняли, склеили. Сейчас она находится в музее в Баку...

В связи с вещами, оставшимися от деда, отчего-то вспомнился бабушкин сундук, огромный, кованый, о трех замках. Он вызывал у меня жгучее любопытство. Я спрашивал у бабушки Байдигюль: «Что в нем?» — «Ничего особенного». Я не верил ей — считал, что в сун­дуке хранилось что-то тайное. Иначе почему бы бабушке не открыть и не показать его содержимое мне. Но она не расставалась с ключами от сундука: даже когда ложилась спать, они были рядом.

И вот однажды, притворившись, что сплю, я дождал­ся, когда бабушка вышла из спальни. Схватив ключи, от­крыл все три замка, положил ключи на место и снова нырнул в постель. Бабушка вернулась, я как бы проснул­ся, встал, пошел умываться. И вдруг услышал бабушки­ны крики: она обнаружила, что ключи побывали в моих руках, что замки открыты. У меня было такое впечатле­ние, что бабушка проверяла свой сундук каждые пять минут. Поднять крышку и заглянуть внутрь, что я намере­вался сделать потом, мне не привелось. Тайна так и оста­лась тайной. Не знали о содержимом сундука ни дядя Джамал, ни тетя Мура.

Что находилось в сундуке, стало известно только пос­ле смерти бабушки. В самом деле, как она и говорила, — ничего особенного там не оказалось: только смокинг деда, его дирижерская палочка, ноты... То есть то, что было для нее самым дорогим после его ухода.

Потом, когда тайна перестала быть тайной, сундук ба­бушки сделался обычным утилитарным предметом до­машней обстановки — я складывал в него письма от моих бесчисленных поклонниц и поклонников.

История с сундуком напомнила мне еще одну — на этот раз с бабушкиным шкафом, который она тоже запи­рала на ключ. Это, естественно, вызывало мой интерес — что она там прячет? Утолить свое мальчишеское любопытство мне удалось при не очень веселых обстоятель­ствах. Бабушка Байдигюль, которой было тогда около се­мидесяти лет, решила сама повесить на окна занавески, но упала с табуретки, сломала руку и попала в больницу. Для меня открылось широкое поле деятельности. Я отпер шкаф и обнаружил, что она хранит там не больше не меньше как дядин личный пистолет, положенный ему по должности. Естественно, что я не мог не взять его и не принести в школу. Я стал пугать им из-под парты своих одноклассников, а пистолет был заряжен. Хорошо еще, что у меня хватило ума не спускать предохранитель и не нажимать на курки. Потом я, вдоволь насладившись про­изведенным впечатлением, решил спрятать пистолет в портфель, но он выскользнул из рук и с грохотом упал на пол. Тут-то все и обнаружилось.

История получилась громкая. Дядю вызвали куда сле­дует, где ему пришлось объяснять, почему все это случи­лось. А чем он был виноват? Ведь пистолет хранился у его матери под замком, никто его не видел, так как ору­жием дядя не пользовался. Кто же мог знать, что маль­чишка найдет ключи, откроет шкаф, обнаружит пистолет да еще в школу притащит...

В отличие от скрипки судьба кларнета оказалась более счастливой — его от меня уберегли. А мой путь по дороге деда-композитора решили начать с рояля. Рояль был большой, я маленький, но мы с ним ладили: лет с трех-четырех я уже подбирал мелодии. Мне взяли педагога. По­мню, ее звали Валентина Купцова и от нее постоянно несло водкой. В ее сумке всегда лежала бутылка.

«Муслимчик, — начинала говорить она почти стиха­ми, — принеси мне клавирчик Баха». Я шел за Бахом, а она в это время прикладывалась. Могу сказать, что я ее не любил. Во-первых, потому, что от нее несло водкой (мне тогда это не нравилось); во-вторых, она все время торопилась домой. А я все ждал, что она мне все-таки толком покажет, как и куда пальцы ставить.

 

 

Однажды, когда тетенька Купцова отлучилась по на­добности, я стащил бутылку из ее сумки и спрятал. Она вернулась и, как всегда, послала меня за очередным кла-вирчиком. Я принес ноты и... увидел у Купцовой другое лицо — его как будто вывернули наизнанку, «перелице­вали». Сделав вид, что ничего такого не заметил, я сел за рояль и, стараясь не сутулиться, стал играть. Сначала из-за спины я услышал как бы шипенье, а потом на мои пальцы налетел карандаш и стал колотить по ним что есть силы: «Не воруй, не воруй, Муслимчик!..»

Было больно и обидно. Я понял, что номер не удался, и отдал водку. Но потом пожаловался тете Муре...

Незабвенная моя тетушка Мария Ивановна. Беском­промиссная тетя Мура, женщина несгибаемой воли и дипломатической проницательности. Она очень хорошо знала, что надо в жизни делать, а что не надо. Светоч нашей семейной культуры, прочитавшая столько книг! Дай Бог, если сотую часть того, что прочитала тетя, мне удастся прочитать за всю свою жизнь.

Азербайджанский инженер Джамал и полька Мария, работавшая кассиршей в театре, познакомились в Баку, потом поженились. У тети Муры от первого брака был сын Лев, которого дядя Джамал усыновил. Мы в семье часто смеялись, что типично русский белобрысый парень был Лев Джамалович.

Тетя Мура производила впечатление этакой гранд-дамы. Если она не читала свои любимые книги, то слу­шала радио — у нас тогда был мощный приемник «Мир», большая редкость в те времена. Приемник ловил западную музыку, чужую речь, то, что тогда у нас заглу­шали, что нельзя было слушать. Почему нельзя? Если нельзя, значит нужно и можно слушать. Это был ее прин­цип. Со временем я понял, что это и мой принцип.



Поделиться:




Поиск по сайту

©2015-2024 poisk-ru.ru
Все права принадлежать их авторам. Данный сайт не претендует на авторства, а предоставляет бесплатное использование.
Дата создания страницы: 2017-10-12 Нарушение авторских прав и Нарушение персональных данных


Поиск по сайту: