ЛИЧНОСТЬ
Бытийный статус человека связан с его сознанием, точнее с его самосознанием – способом самоопределения человека в мире, способом выделения себя, самооправданием, самоутверждением себя в мире.
Если бытийный статус зависит от сознания и самосознания, которые исторически меняются, то и бытийный статус человека исторически изменчив. Это и фиксируется в таких понятиях, как индивид, индивидуальность, личность.
Ярко своеобразные люди встречались, конечно, всегда и всюду. Можно предположить их наличие даже в палеолите. Однако это не означает, что во всех эпохах такие люди сами дорожили своей личной оригинальностью, или хотя бы признавали ее единственно человеческим свойством, или вообще замечали и знали бы личную оригинальность. Ни об одной культуре нельзя сказать, что она пребывала в поисках индивидуальности, т.е. стремилась уяснить и обосновать независимое достоинство особого индивидуального мнения, вкуса, дарования, образа жизни. До нового времени самоценность отличия человека не признавалась.
Идея "индивидуальности" неизвестна всем традиционалистским обществам, включая и Античность. Само это слово появилось 200–300 лет назад, хотя языковые корни его стары. Дело в том, что специфическое и революционное представление об индивидуальности путают с представлением об индивидности.
Понятие "индивидности", действительно, знакомо любой культуре. Это понятие отражает биосоциальную данность. Человеческая природа, подобно всему живому, неоднородна. Как между телами индивидов, между их лицами, голосами, жестами и т. д. нет полного сходства, так и их души, темпераменты, нравы, характеры предстают похоже-непохожими. Предпринимались попытки обозреть и упорядочить это многообразие, отнеся каждого человека к известной разновидности и разряду. Тем самым, удавалось не оставить никого единственном в своем роде и объяснить своеобразие, сведя его к общему. "Индивид" – это слово изначально определяет одного человека через его несамостоятельность, через его удел, и, стало быть, производность.
В традиционалистском обществе отдельность Я или оценивалась отрицательно, или Я не воспринималось само по себе, но лишь в контексте некой причастности. Альфой и омегой всякого индивида была его причастность к той или иной социальной или метафизической общности, из нее и выводилось и к ней возвращалось всякое выделение из толпы.
Это не означает, будто бы никто не выделялся или что превосходство не поощрялось. Такого не могло быть даже среди тибетских лам, дервишей или христианских пустынников. Мы помним об олимпийских лаврах, о сплошной состязательности у древних эллинов, о римских триумфах и прочих почестях выдающихся граждан. О рыцарских и поэтических турнирах средневековья, о восхвалениях святых и юродивых.
Речь идет не о способности индивида выделятся, а о культурно-философских основаниях выделенности индивида. Можно ведь чтить человека, считать выдающимся некое Я, но вовсе не за то, что делало бы его ни на кого не похожим и не подражаемым. Выделенность античного героя, атлета, полководца, как и избранность средневекового праведника, есть вместе с тем наибольшая степень включенности, нормативности, максимальной воплощенности общепринятого, короче – образцовости. А это противоположно тому, что мы понимаем под индивидуальностью.
Понятие "индивидуальность" и "личность" как и все др. фундаментальные понятия культуры кажутся изначальными и вневременными. Даже если сообщить, что эти понятия впервые появились в Западной Европе в XVII в., что в России эти термины введены Карамзиным, а в китайском языке нет иероглифа, которым можно было бы выразить "личность" и "индивидуальность", то все равно мы склонны приписывать эти понятия всем культурам.
Общая черта для любых культур состоит в том, что мы с необходимостью находим в каждой из них некий идеал положения отдельного человека в мире. Совершенное положение индивида древний грек обозначил бы через понятие "доброго мужа", "героя" или "мудреца"; для римлянина – это "гражданин" (смысл трудно передаваем). Для индуса – "атман" – глубинное "Я", причастное лону сущего. Отдельная душа в череде перевоплощений подвластна закону "кармы" и успокаивается в "йоге", в нирване, избавляясь от своей тягостной отдельности. Для китайца идеальный индивид – безмолвный даосский учитель, стремящийся через медитацию к слиянию с мировой целостностью. Или деятельный "цзюнь-цзы", внимательно идущий по стопам предков. Средневековый европеец пользовался в таких случаях представлениями о "праведниках", или о рыцаре с его "честью". Ренессанский гуманист называл это "универсальным человеком". Англичанин XVIII в. обошелся бы понятием "джентльмен".
Только после Гете, Канта, Дидро, Фихте впервые была осознана индивидуальность и личность. То, что в Новое время сочли бы за индивидуальность, ранее, даже будучи замеченным, казалось тщетой или пагубой – в зависимости от оторванности и противопоставленности образцу, или одобрительно виделось сосудом всеобщности, личной формой духовного усилия, направленного на спасение индивида от его самости. Так Я достигало апофеоза в не-Я. Индивид усматривал свое высшее достоинство в том, чтобы как можно меньше быть этим Я.
Поворот к идее автономной человеческой индивидуальности произошел в 17–18 вв. Это не "еще одно" понимание места человека в мире, вслед за христианским, исламским, буддистским или античном. Принцип традиционализма сменился принципом индивидуализма. Индивид как личность есть не всякое, а особое самосознание, обходящееся без сакральных санкций. Конечно новоевропейский человек не "придумывает" заново свои идеалы и установки, он более или менее заимствует их, находя в культуре или истории. Но они даны ему в его духовном опыте уже в виде множественных, спорящих, относительных: так что он обязан выбрать те из них, которые желал бы присвоить, пропустить сквозь себя, породить их вновь и держаться как сугубо личного убеждения. Парадокс индивидуальности коренится в том, что она сама выдвигает, вырабатывает смысл своей жизни, основываясь на себе же самой, обеспечивая смысл лишь своим индивидуальным состоянием. "Ты царь: живи один. Дорогою свободной иди, куда влечет тебя свободный ум...", "Ты сам свой высший суд".
Эпический герой никаких решений не принимал и выбора не делал. Он не совершал поступков. Ибо героические деяния надындивидуальны, да и надрефлексивны. Человека вели судьба, прихоти богов, требования рода, коллективные законы мужества и чести. Трагедия ставила человека перед выбором и пробуждала рефлексию. Однако то был выбор между двумя надличными порядками вещей, между двумя высшими законами. Но отнюдь не выбор себя и своей особой правды (Прометей, Эдип, Антигона). Герой был верен не себе, а тому, что представительствовало в нем. Собственно, за него решала в нем некая надличная инстанция. Он был героем, ибо умел подчиняться судьбе с достоинством, убежденностью, бесстрашием. Содержательно важно, не то, что люди делают, а с какой целью и на каком основании они это делают. Важно не действие, а смысл его.
Итак, личность – человек сам себя определяющий в своих действиях. Новое время, "фаустовская" эпоха порождает идею личности и превращает каждого человека в деятеля. Личности ничего не остается, как быть деятелем просто по определению. Что, конечно, не означает, будто каждый действительно стремится что-то изменить в мире или способен на это. Тем не менее, к кому мы подходим с меркой "личности", рассматривается, как если бы он был деятелем.
В традиционных обществах поведение индивида оценивалось по отношению к готовому образцу. Его действия получали или не получали сакральную или коллективную санкцию, получали или не получали моральное одобрение. Индивид сам отвечал за свои действия, но не за их смысл. Поэтому-то в средневековом, скажем, представлении об идеальном положении индивида в мире не была заложена необходимость быть деятелем. Последнее основание жизни сознавалось как абсолютно надындивидуальное (Бог). Рефлексия состояла в том, чтобы бдительно сверять свои шаги с предписанным, предуготовленным путем. Рефлексия могла достигать трагической напряженности, если одно понимание Правила и Пути сталкивалось с другим пониманием, если индивид был призван к выбору. Но это был выбор истинной нормы, того, что на самом деле было бы Вечным, Всеобщим, Священным, Правильным. Прочие люди могли считать новую догму опасной ересью. Но, так или иначе, речь шла об истолковании миропорядка, нахождении его единственно правильного Смысла. И тот, кому этот смысл открывался, не отвечал за него, а отвечал только за свои действия, на нем построенные.
Разумеется, и в индустриальном обществе бывает сколько угодно людей религиозных или приверженных тому, что они считают абсолютными нормами поведения. Однако, в обществе, где такое решение признается допустимым наряду с радикально иными решениями, выбор личности осуществляется на неустранимом фоне множественности позиций. Поэтому выбор имеет смысловую подоплеку суверенности, независимости, свободы, невиданной ранее в других обществах тотальной религиозности или тотальной коллективности.
При всей грандиозности деятелей прошлого для личности им не хватало идеи личности. Личность – исторически определенная регулятивная идея независимой индивидуальности. Там, где такой идеи нет, не может быть и личностей. Аналогично тому, как нет христиан там, где ничего не слышали о Христе. Немыслимо индивиду быть личностью, если в его голове нет ни малейшего представления о самоценности и беспредпосылочности того особенного смысла, которым наполнена эта, и только эта уникальная жизнь и судьба. Короче, если нет индивидуальности и ее обоснования лишь через саму себя. "Из себя"? – ну, конечно, через социальную среду, и через историческую и культурную почву, но обязательно пропущенные сквозь данную индивидуальность и заново порожденные ею, наделенные новым смыслом. Это и начали понимать под личностью в Новое время.
Появление личности ставит всю проблему индивидуального самосознания заново.
Индивид отпадает то внешнего мира. Больше нет его естественной включенности в мировой порядок вещей и растворенности в этом порядке. В познавательном плане это означает, что индивид попадает в положение отстраненного наблюдателя. Философия природы превращается в гносеологию, т. е. в учении об "отношении субъекта к объекту". До 17 в. не слыхивали ни о каком "объекте". Возникает наука, руководствующаяся критериями "научности". До 17 в. под наукой понимали осведомленность, ученость, но понятия не имели ни о какой "научности" и ее строгостях.
В нравственном плане отделение человека от внешнего мира парадоксально означает, что отныне на индивида ложится тяжелая личная ответственность за этот мир. Прежде всего, разумеется, в смысловом плане, но, тем самым, – и в практическом. Человек в десакрализованном мире не может ни в одном важном шаге полагаться на предписанные нормы. Конечно, всякое "Я" ищет авторитетную позицию, выходящую за его скромные пределы, и обретает такую позицию в истории, в культуре, в традиции, в великой идее, в том, что "Выше меня" и т. п. Однако ищущий обязан осознать, что гарантий нет, что выбор – на полную его ответственность, что другие личности выбирали и выбирают иначе. Короче, в открытой ситуации, в условиях принципиальной и осознанной множественности духовных позиций личность рефлектирует без абсолютной точки отсчета и не может слепо ввериться кому-либо или чему-либо.
Личность не может укрыться за нормативностью каких-то своих значимых общественных действий. Ее призовут к ответу мысленные собеседники. Личность – сплошное, непрерывное индивидуальное решение, непрекращающийся выбор. И каждое ее действие оценивается так, как если бы за ним стояла рефлексия. Каждое действие выглядит поступком. Бездействие – тоже поступок.
С этой точки зрения, личность заявляет о себе поступками, и она такова, как поступает. Как говорил Дон Кихот: "Каждый сын своих дел". В поступках выражается смысл, причастный личности, восходящий к тайне ее оригинальности и потому порой труднообъяснимый, словно бы не мотивированный, не отрефлексированный. Но сам человек говорит: "Просто я не могу иначе". Разумеется, отсутствие рефлексии мнимо. В поведении личности, в принципе, все существенное окрашено и подготовлено раздумьями всей жизни, уникальной логикой этой судьбы.
Никому не удается прожить так, как он хотел бы, но задним числом мы однако говорим о завершенной жизни личности, как если бы эта жизнь была ее произведением. Личность вносит в мир то, чего в нем не было бы без нее. А самообоснованность личности превращает ее в ответственного творца своих поступков. Поэтому личность – деятель по определению. Это глубоко индивидуализированный тип рефлексии человека, непосредственно – без санкций Нормы и Абсолюта – имеющего дело с реальностью и, как принято выражаться, отвечающего "перед историей".
Но отвечать может только свободное существо. На личность возложена свобода. Проблема личности неразрывно связана с проблемой свободы и свободной воли. От решения этих проблем зависит признание ответственности человека за свои поступки.