Дарья Донцова
Чудеса в кастрюльке
Виола Тараканова. В мире преступных страстей – 5
Текст предоставлен издательством «Эксмо» https://www.litres.ru/pages/biblio_book/?art=118888
Аннотация
Я, Виола Тараканова, не могу жить без преступлений. Притом они меня сами находят. На этот раз все началось с того, что во время моего визита у Аси Бабкиной случилось страшное горе – умерла дочь Ляля. Уснула и не проснулась. Потом от чужого несчастья меня отвлекли разные события я затопила соседей, издательство приняло к печати мой первый детектив. Я млела от счастья. И вдруг раздался звонок из больницы меня требовала к себе Ася, попавшая туда с инфарктом. От нее я узнала невероятное похоронили совсем не ее дочь, а чужого ребенка. Чтобы развестись с постылым мужем и сохранить за собой дочь, Ася согласилась на помощь соседа‑врача, ее любовника. Спящую Лялю перенесли через балкон к нему, а на ее место положили труп похожей девочки, который «достал» сосед. А потом любовник Аси повесился, и Ляля пропала. Теперь именно я должна найти девочку Каково, а!
Дарья Донцова
Чудеса в кастрюльке
ГЛАВА 1
Из любой, даже самой противной и злобной свиньи можно получить хороший кусок ветчины. Этот простой вывод Ася Бабкина сделала еще в школьные годы. Знаете, как часто случается в детских коллективах – класс делится на группы, в каждой из которых имеется свой лидер. Хорошо еще, если члены разных группировок сквозь зубы здороваются друг с другом, чаще всего они стараются поддеть того, кто не принадлежит к их «стае».
Во всяком случае, в моем 8‑м «Б» это было именно так. Когда красавица Оля Лапшина на экзамене по математике начала тонуть, Вера Корсакова с милой улыбкой передала заклятой подруге шпору. Глупая Олька решила, что ей протягивают руку дружбы, и без тени сомнения перекатала решенную задачу. Результат всех ошеломил: двойка и путевка в ПТУ. Родителям Ольги стоило больших нервов и денег уговорить директрису перевести свою девочку в девятый класс. Сами понимаете, что два года, пока они продолжали учиться вместе, Ольга и Верка не здоровались, а клевреты Лапшиной гадили подругам Корсаковой изо всех сил. В ход шло все: доносы учителям, подкладывание дохлых мышей в портфель, порча пальто и драки.
Я дружила с Лапшиной, но жила в одном дворе с Веркой, и последняя не упускала случая, чтобы мне напакостить. Когда Верка утянула мой портфель, а потом сбросила его с чердака на тротуар, я обозлилась и довольно сильно побила ее. Через полчаса на пороге нашей квартиры возникли Анна Львовна Корсакова и участковый.
– Эта дрянь изуродовала мою дочку! – завопила соседка.
Вышедшая на шум Раиса мигом отбила мяч.
– Да твоя дрянь у ней сумку сперла.
– Молчи, пьяница!
– А ты … подзаборная, – не растерялась моя мачеха.
Анна Львовна очень гордилась своим особым положением в нашем дворе. Основная часть местных мужчин работала на заводе и поколачивала своих жен. А Геннадий Филиппович был самый настоящий полковник и, на удивление всем вокруг, трезвенник. Дом у Корсаковых ломился от хрусталя и ковров, мимо скамеечки во дворе, где жаловалась подружкам очередная жертва мужниной «любви», Анна Львовна проходила с гордо поднятой головой, а если кто‑нибудь при ней случайно говорил слово «жопа», дама ужасалась:
– Как вы можете так выражаться!
Но, ворвавшись к нам в квартиру, Анна Львовна неожиданно отбросила в сторону хорошее воспитание. Стоило моей мачехе начать ругаться, как мадам Корсакова разинула в ответ рот и, блестя безукоризненно сделанными коронками, дала достойный отпор Раисе. Я наблюдала за сценой с квадратными глазами. Оказывается, чопорная Анна Львовна знает не только про жопу!
Теперь вам понятно, отчего до сих пор, даже став взрослыми женщинами, мы с Веркой, столкнувшись в магазине, стараемся побыстрей разбежаться в разные стороны. Правда, сейчас здороваемся, а в школьные годы проходили друг мимо друга с каменными лицами.
К чему я вспомнила ту давнюю ссору? А к тому, что Аська Бабкина ухитрилась сохранить хорошие отношения не только со мной, но и с Верой. Ася пила чай у нас на кухне, а Раиса, умильно приговаривая: «Ешь больше, экая ты тощая», – подкладывала ей на тарелку блинчики.
Но, с другой стороны, Бабкину приглашали к Корсаковым. Самое интересное, что все знали про Аськин редкостный конформизм, но никто не обижался. Любую другую девчонку из нашей «стаи», посмевшую бы просто поздороваться с Веркой, ждал бойкот и колотушки, но Бабкиной все сходило с рук. Каким образом она ухитрилась так себя поставить, мне было совершенно непонятно.
Дальше больше. Злобная географичка Марианна Лазаревна, лепившая двойки даже тем, кто просто не успевал до звонка вынуть из портфеля тетрадь, услыхав от Аськи: «Мы вчера ключ от квартиры потеряли, и я не сделала домашнее задание», – хитро улыбнулась и погрозила пальцем:
– Ну, Бабкина, фантазерша. Ладно, принесешь на следующее занятие.
Умение общаться с людьми Аська не растеряла и в зрелые годы. Ее всегда хвалило начальство, коллеги по работе обожали, а бывшая свекровь превратилась в лучшую подругу. Кстати, первый муж Бабкиной до сих пор ходит к ней в гости и никогда не отказывается присмотреть за двухлетней Лялькой, когда Аське требуется отойти вечером по делам. При этом учтите: Андрей не отец Ляльки. Второй супруг Аськи, Сергей, – вполне благополучный компьютерщик, работает чуть не сутками в какой‑то конторе, стремясь обеспечить жене и дочери счастливую жизнь.
В общем, Аська Бабкина редкая личность, ухитрившаяся за всю свою жизнь ни разу ни с кем не поругаться. Представьте теперь мое удивление, когда сегодня утром Ася позвонила и чуть ли не со слезами в голосе сказала:
– Вилка, умоляю, приезжай!
– Случилось что‑то? – испугалась я.
– Ага, – буркнула Аська, – целая телега неприятностей.
Естественно, я подхватилась и понеслась к подруге.
Живет Ася в хорошем месте, возле метро «Сокол». В двух шагах от ее квартиры шумит никогда не засыпающий Ленинградский проспект. Честно говоря, я не слишком понимаю, отчего переименовав «колыбель революции» в Санкт‑Петербург, власти оставили все остальные названия? Следовало проявить последовательность и переименовать Ленинградский проспект в Санкт‑Петербургский.
Аськина квартира находится на втором этаже «сталинского» дома из серого кирпича. Мне ее апартаменты очень нравятся: много комнат, километровые коридоры, чуланчики, эркеры. Единственное, что вызывает раздражение, это тесно натыканные балконы. При желании можно легко перебраться с одного на другой, что, согласитесь, в наше время опасно. Мало ли какие криминальные личности обитают рядом.
Но Аське и тут повезло. Величавое здание увешано со всех сторон мемориальными досками. Когда‑то здесь селили только высшее армейское руководство, и местные жители зовут дом «генеральским». Огромный, словно корабль, он стоит буквой «п», на первом этаже расположена куча магазинов. Одним словом, лакомое местечко для недавно разбогатевших субъектов. Когда в нашей стране начался период дикого накопления капитала, Аська очень боялась, что вдовы генералов и маршалов распродадут свои квартиры и престижный уголок с интеллигентными соседями превратится в отстойник. Но, как ни странно, почти никто из старых жильцов не двинулся с места, и в Асином подъезде все осталось по‑прежнему. Тут до сих пор стоят фикусы в деревянных кадках, лежат довольно потрепанные ковровые дорожки и сидят древние старухи‑лифтерши.
Впрочем, я никогда не пользуюсь подъемником, приходя к Бабкиной. Во‑первых, она живет на втором этаже, а во‑вторых, кабина скользит внутри проволочной клетки, открывать и закрывать двери надо самой, и мне элементарно страшно – слишком хлипким кажется сооружение. К слову сказать, квартира принадлежит бывшей свекрови Аси, Розалии Никитичне, но пожилая дама давно прописала сюда невестку и считает ее дочерью. Развод с Андреем, а потом женитьба с Сергеем абсолютно не изменили взаимоотношений Аси теперь уже с бывшей свекровью. Пока Розалия Никитична была на ногах, она помогала Аське, как могла: готовила обеды и носилась на молочную кухню, чтобы молодая мать могла выспаться. У Аськи не было молока, и Лялька росла «искусственницей». Впрочем, сей факт не отразился на младенце. Сейчас Ляля ходит в детский садик, это розовощекий, радостный бутуз, больше всего любящий покушать.
Устроившись на огромной, кокетливо обставленной кухне и получив чашку изумительного кофе, я спросила:
– Что стряслось?
Аська плюхнулась на соседний стул.
– Прикинь, меня выживают с работы!
Я поперхнулась арабикой:
– Тебя?!
– Именно!
– За что?
– Вопрос следует задать по‑другому. Почему?
– Ну и?
– Все очень просто, – пожала плечами Ася, – сама знаешь, я закончила полиграфический и работала редактором, потом стали, словно грибы после дождя, вырастать рекламные агентства, ну я и начала карьеру пиарщика, между прочим, жутко интересное дело, да и зарплата привлекательная, тысяча баксов на дороге не валяется.
Я кивнула:
– Это точно.
– Все было хорошо до недавнего времени, – вздохнула Аська, – умение ладить с людьми…
– Мама! – заорала Лялька. – Мама! Мика!
– Куда подевался этот мишка! – воскликнула Аська и выскочила в коридор.
Я налила себе еще кофе и отрезала кусок изумительно вкусного лимонного пирога. Бабкина великолепно готовит. Встречаются такие женщины, которые из куска жилистого, старого мяса стряпают восхитительное второе, я же мигом порчу даже свежайшую вырезку.
– Вот хитрюга, – засмеялась вернувшаяся Ася, – их в садике в час дня спать укладывают, так она там великолепно дрыхнет до четырех. Дома же в выходные не уложить. Сидит в кровати и ноет.
– Выпусти ребенка, пусть бегает, – сказала я.
Ася покачала головой:
– Ну уж нет. Сейчас всего полтретьего. Режим надо соблюдать. Не хочет спать, пусть книжки глядит, но в кроватке. Главное – режим.
Я не стала спорить, у нас с Олегом детей нет, и я не могу служить авторитетом в вопросах воспитания.
Аська снова шлепнулась на стул и продолжила рассказ. Ничего удивительного она не сообщила, странно было только то, что эта история приключилась с ней, с женщиной, которая всегда умела манипулировать людьми.
Несколько месяцев назад в Аськином отделе сменился начальник. На смену интеллигентному Вячеславу Марковичу явился тридцатилетний парень, наглый выскочка и хам. А еще через пару недель Ася с изумлением поняла: ее выживают. Гадкий юноша бегал к вышестоящему руководству и регулярно капал хозяину агентства на мозги: Бабкина непрофессионал, она не имеет специального образования, плохо знает компьютер, слабо владеет английским…
Определенная правда в его словах была. У Аськи диплом полиграфического института по специальности редактор. Но в то время, когда она училась, ни о рекламе, ни о пиаре никто в нашей стране слыхом не слыхивал. С компьютером у нее полное взаимопонимание, а вот с английским швах, как говорится, «читаю со словарем». Но в отделе имелись люди с такими же анкетными данными, и Аська искренне недоумевала, отчего новый начальник взялся именно за нее.
Затем на работе появилась стажерка Катенька, и Николай Петрович вновь забегал по кабинетам, правда, на этот раз с восхищенными панегириками. Катя – великолепный специалист, учится на пятом курсе института рекламы и менеджмента, следовательно, завершает специальное образование, два иностранных языка, привлекательная внешность… Одним словом, гоните Асю Бабкину взашей, берите на службу Катюшу.
Думаю, что многие из вас не раз сталкивались с подобными ситуациями. Многие, но не Аська, привыкшая быть со всеми в дружбе.
В пятницу она не выдержала и, разрыдавшись, кинулась в туалет. За ней бросилась Галка Леонидова. Найдя Бабкину судорожно всхлипывающей у рукомойника, Галя сказала:
– Плюнь и разотри.
– Хорошо тебе говорить, – шмыгнула носом Ася, – прямо поедом ест! Главное, никак не пойму, за что?
Леонидова всплеснула руками.
– Ну ты даешь! Да всем вокруг известно: Катька спит с Колькой, он свою любовницу хочет сюда на постоянный оклад пристроить.
– Почему на мое место? – только и сумела спросить ошарашенная Ася.
– Так ты больше всех получаешь, – пояснила Галя, – у нас по восемьсот в конвертике, а тебе целую тысячу дают!
Мы с Аськой принялись обсуждать, как поступить. Пару раз из коридора доносилось слабое: «Сюнечка», – и подруга бежала на зов.
Это Розалия Никитична, пережившая два инсульта, подзывала Аську. Бабкина с улыбкой подает старухе судно. Если ей и противно выполнять сию процедуру, то никто об этом не знает. Бывшая свекровь лежит на кружевных, хрустящих от крахмала простынях, и Ася не забывает приготовить для нее любимые вареники с творогом.
Мы перебрали множество сценариев поведения и пришли к неутешительному выводу: Аське следует искать другое место работы, Николай ее непременно выживет.
Приняв решение, Бабкина повеселела и, глянув на часы, воскликнула:
– Гляди‑ка, уже поздно, а Лялька дрыхнет, неладно вышло!
– Вот родители какие, вечно им все не так, – улыбнулась я, – не спит – плохо, заснула – еще хуже.
– Да пойми ты, – рассердилась Аська, – у нас режим! Ребенок должен приучиться все делать в свое время, иначе потом начнет укладываться в час ночи, и ничего хорошего не получится. Посиди спокойно, пойду ее разбужу.
Она ушла, а я осталась допивать десятую по счету чашечку кофе. Наверное, я ничего не смыслю в детях, хотя и живу в одной квартире вместе со своей лучшей подругой Тамарочкой и ее новорожденным сыном Никиткой[1]. Но мне всегда казалось, что человеческий организм не машина. Иной раз кусок в горло не лезет, а в другой день ешь без остановки, то же и со сном. То валишься с ног от усталости около восьми вечера, а то кукуешь до полтретьего, листая давно прочитанную книгу. Ну как может маленький ребенок всегда вести себя одинаково!
Мой супруг Олег Куприн служит в милиции. Как‑то раз он сказал мне:
– Знаешь, что самое неприятное в тюрьме и на зоне?
– Ну, – призадумалась я, – дедовщина, наверное, хотя это в армии. В лагере она есть?
Олег мрачно сказал:
– Есть, только называется по‑иному. Но хуже всего невозможность ни на секунду остаться одному и необходимость регулировать свои естественные надобности по приказу.
– Это как? – не поняла я.
– Спать, есть и ходить в туалет не тогда, когда хочется, а когда начальству угодно, – пояснил Олег.
Так зачем создавать двухлетнему ребенку лагерные условия? Ну почему Аська понеслась будить мирно спящую Ляльку? Сама проснется, ляжет потом попозже. Только в этом‑то все дело. Аське захочется вечером попить спокойно чай с Сережкой, а не возиться с шаловливой Лялькой. Отсюда и режим: когда Ляля укладывается в девять спать – у супругов впереди целый свободный вечер. Так что забота о детском режиме на самом деле…
– Помогите! – понесся по квартире крик, больше похожий на вой. – Помогите!..
Звук летел из детской. Чуть не упав на повороте, я понеслась по узкому бесконечному коридору.
– Помогите… – неслось мне навстречу, – ну кто‑нибудь…
Распахнув рывком дверь, я увидела Асю, держащую на руках Лялю. Ребенок лежал, откинув голову.
– Она не просыпается, – сказала Ася, – открой скорей балкон.
Я распахнула дверь. Холодный ноябрьский воздух ворвался внутрь. Ася выскочила наружу.
– Лялечка, открой глазки, Ляленька…
Но девочка продолжала безвольно висеть. Несмотря на ощутимый холод, ее бледная кожа не покрылась мурашками. Я повнимательней посмотрела на круглое личико и схватилась за стену. Лялечка, не мигая, смотрела куда‑то вдаль. Маленький рот приоткрылся, нос вытянулся.
– Ляля!!! – заорала Ася. – Ляля!!!
На соседний балкон выглянул мужчина. Я достаточно хорошо знаю этого дядьку. Зовут его смешным именем Ежи, и он квалифицированный кардиолог. Когда у Олега начались неприятности с давлением, Ежи живо подобрал ему препараты, которые поставили моего мужа на ноги. Его необычное имя сочетается со смешным отчеством, и, на мой взгляд, он немного комично представляется: Ежи Варфоломеевич. Правда, мне, наверное, не следует посмеиваться над чужими именами, поскольку у самой в паспорте записано: Виола Ленинидовна Тараканова.
Ежи мигом оценил обстановку, перескочил на наш балкон и, втолкнув Асю в комнату, приказал мне:
– Налей ей воды.
События понеслись, словно скорый поезд на зеленый свет. Невесть откуда появился Сережа и принялся обнимать жену. Потом появился врач, отчего‑то только один. Всех посторонних, включая родителей, выпихнули в коридор. Мы с Сережей привалились к косяку и стали вслушиваться в непонятные звуки, доносившиеся из детской.
– Сюнечка, – донеслось из коридора, – поди сюда.
Словно сомнамбула, Ася двинулась на зов.
– Пойди сядь в гостиной! – остановил ее муж.
– Розалии Никитичне надо сменить памперс, – тихо ответила жена.
– Ничего, полежит так, – отрезал Сергей.
– Она не любит…
– Перебьется! – побагровел тот.
Он хотел сказать еще что‑то резкое, но тут из детской вышел врач и устало сказал:
– Все.
Ася дернулась и прошелестела:
– Пойду дам Розалии Никитичне новый памперс.
– В каком смысле все? – пробормотал Сережа, сникая на глазах. – Хотите сказать, что Лялечка проснулась?
Доктор слегка замялся, но потом решительно ответил:
– Ваша дочь умерла.
ГЛАВА 2
Я прижалась спиной к стене. Умерла? Да быть того не может. Ум отказывался верить в этот кошмар. Пару часов назад подпрыгивающая Лялька получила от меня киндер‑сюрприз, тут же разломала и слопала шоколадку, а пластмассового бегемотика понеслась показывать полупарализованной бабушке, потом она начала капризничать, упираться, не желала укладываться спать, и Аське пришлось шлепнуть дочурку. Та мигом заревела… Одним словом, все шло так, как и должно было быть.
Умерла! Да Ляля за всю свою недолгую жизнь ни разу не болела. Она пошла в полтора года в частный садик, такой, где на двух детей четыре няни, и благополучно избежала разнообразных инфекций. Что с ней приключилось?
Ася отчего‑то не упала в обморок. С милой улыбкой на лице она предложила:
– Хотите чаю?
Ежи глянул на соседку и толкнул Сергея:
– Немедленно уложите жену, ей плохо.
На мой взгляд, отец чувствовал себя намного хуже, чем мать. Бледный до синевы Сережка трясся на пороге детской комнаты, не решаясь войти внутрь. Неожиданно Аська рассмеялась, весело, звонко, словно смотрела самую лучшую комедию. Врач и Ежи переглянулись и начали вытаскивать шприц, ампулы, резко запахло спиртом.
– Сюнечка, – донеслось из спальни Розалии Никитичны, – Сюнечка, поди сюда, и скорей.
Внезапно Сережа покраснел и со злым лицом двинулся вперед. Я схватила его за рукав.
– Ты куда?
– Пусти, – сердито ответил мужик и принялся выворачиваться из моих рук, – пусти… убью эту старую дуру, надоела! Орет целыми днями, никак не умрет! Сегодня же скажу Андрею, чтобы забирал мать. Ишь, придумал, сам женился и не хочет своей новой супруге неприятности доставлять. Свалил на глупую Аську инвалидку и доволен.
Я не стала напоминать парню, что Розалия Никитична находится у себя дома. Ситуация‑то немного другая, это она приютила Аську и ее второго мужа. У Сережки нет никакой жилплощади, а крохотную двушку Бабкиной они сдают. Испугавшись, что Сергей и впрямь обидит Розалию Никитичну, я повисла на нем.
– Стой.
– Пусти, – рвался парень, – убью старую идиотку. Дожила до восьмидесяти лет…
Внезапно он сел на пол и зарыдал.
– Сюнечка, – неслось из комнаты, – Сюнечка, ну где же ты?
Боясь, что Сережа сейчас вскочит и побежит к старухе, я толкнула дверь спальни. Розалия Никитична полулежала в подушках. Аська постаралась, чтобы бывшая свекровь не испытывала никакого дискомфорта. Огромная кровать итальянского производства была завалена уютными пледами, на тумбочке чернели пульты от телевизора и видика, здесь же громоздились книги и стояла тарелка с фруктами.
Можно сказать, что Розалии Никитичне повезло: после инсультов у нее сохранились разум и речь, одна беда – плохо ходят ноги. Впрочем, старуха кое‑как, опираясь на чью‑нибудь крепкую руку, способна доплестись до туалета. Но Розалия Никитична весит почти сто килограммов, а Аська не дотянула до шестидесяти, таскать по коридорам грузную старуху ей тяжело, отсюда памперсы и судно.
Увидав меня, Розалия отложила газету.
– А где Сюнечка?
– Вам памперс поменять? Давайте.
– Нет, деточка, – с достоинством ответила бабушка, – эту процедуру выполняет только Сюнечка, хотя спасибо за внимание. А где же она?
– В магазин ушла, – ляпнула я.
– А‑а‑а, – понесся из коридора женский крик, – не отдам, нет, ни за что! Пусть дома лежит!
– Что случилось? – приподнялась на локте старуха. – Это же Сюнечкин голос! Что происходит?
От неожиданности и растерянности я ляпнула:
– У вас горе, Лялечка умерла.
Розалия Никитична нервно воскликнула:
– Как?
– Я ничего не знаю. Заснула и не проснулась.
– Доктора вызывали?
– «Скорая помощь» до сих пор здесь.
– И что врачи сказали?
– Ничего сделать нельзя.
– Это все?
– Да.
Розалия Никитична откинулась на подушки.
– Иди, Виолочка, побудь с Сюнечкой, она, наверное, в шоке.
В полном изумлении от невероятного самообладания пожилой женщины я двинулась к двери. Надо же, Розалия Никитична не ужаснулась, не испугалась, не заплакала. Хотя Ляля ей не родная внучка, у Андрея с Асей детей не было. Но внезапная смерть даже чужого ребенка должна заставить любую женщину хотя бы вздрогнуть.
На пороге я обернулась. Розалия Никитична продолжала полулежать в подушках. Руки ее спокойно держали сложенный газетный лист, а на лице играла легкая улыбка. Я растерялась. Во взоре старухи были явное торжество и плохо скрытая радость.
Сами понимаете, в каком настроении я ехала домой. Прежде чем войти в квартиру, следовало успокоиться. Томочка совсем недавно родила сына Никитку. Представляю, в какой ужас она придет, услышав про то, что случилось у Бабкиной.
Не в силах объясняться с Тамарой, я зашла в первое попавшееся кафе, оказавшееся третьесортной забегаловкой. Столы тут были круглые, пластмассовые, шаткие, зато чай неожиданно разливали не в одноразовые пластиковые, а в стеклянные граненые стаканы. Я давно уже не встречала подобные в системе общепита. Да и весь интерьер харчевни навевал воспоминания о 80‑х годах. Слегка обшарпанные стены, в меню сосиски с тушеной капустой и яйцо под майонезом, а между легкими столиками бродит бабища в некогда белом халате и отвратительно воняющим обрывком вафельного полотенца вытирает пролитые на столешницы лужицы того, что тут гордо именуется кофе.
Следовало развернуться и уйти сразу, но на улице неожиданно повалил снег, и я, купив чай, устроилась за столиком рядом с кассой.
Жидкость, плескавшаяся в стакане, вызвала приступ ностальгии. Мне не сунули бумажный пакетик с ниточкой, нет, здесь наливали нечто кирпично‑красного оттенка из огромного чайника с деревянной ручкой. На вкус пойло напоминало отвар из веника, точь‑в‑точь такой, каким нас потчевали в школьной столовой.
Я обхватила ладонями стакан и попыталась успокоиться, тут отворилась дверь и появился дядька в рваной темно‑синей куртке. Нетвердым шагом он подошел к буфетчице и попросил:
– Надька, дай стакан.
Баба, хозяйничавшая за стойкой, повернулась, уткнула кулаки в крутые бедра и отрезала:
– Фиг тебе, двигай отсюда.
– Ну, Надюха, – заскулил пьяница, – жалко, что ли?
Дверь снова хлопнула, и появился еще один мужичонка, бомжеватого типа, в засаленном плаще.
– Долго ждать‑то? – недовольно спросил он. – Чего копаешься, Петруха!
– Так стакан не дает!
– И не дам, – взъелась буфетчица, – в прошлый раз разбили, а я из своего кармана плати. Заказывайте у меня водку, будет из чего пить.
– У тебя с наценкой, – протянул Петруха и вытащил из кармана бутылку, – вон, такую же в магазине приобрел дешевле.
– Ну и ступай в магазин пить.
– Надюха, дай стакан.
– Пошел вон.
– Во жадина! Что же нам делать?
– Из горла хлебайте, не впервой, – держала оборону Надежда.
– Так у Ваньки лихорадка на губе, – возразил Петруха, – кому заразиться охота, ну кинь стакан.
– Сказано, нет, – вызверилась «барменша» и отвернулась.
Петруха огляделся по сторонам и обратился ко мне:
– Девушка, вам стаканчик нужо?н?
– Я из него чай пью.
– Нет, вон тот.
Пальцем с грязным, обломанным ногтем он ткнул в пластмассовую вазочку с салфетками.
– Это берите, – милостиво разрешила я.
У самой папенька из бывших алкоголиков, и я хорошо знаю, каково сейчас мужикам, вон, прямо трясутся от вожделения.
Петруха аккуратно вытащил салфетки и сказал, сдергивая пробку:
– Я из стаканчика хряпну, а ты из бутылки допьешь, коли заразный.
Ванька согласно кивнул. Тоненькая струйка прозрачной жидкости наполнила емкость. Петруха отдал бутылку приятелю. Тот мигом опрокинул в себя остаток и занюхал рукавом. Петька крякнул, взялся за вазочку и… не сумел ее поднять.
– Чегой‑то? – удивленно протянул мужик. – Не двигается.
– Так специально для таких уродов, как вы, придумано, – захихикала буфетчица, – и не старайся даже, не шелохнется.
– Почему? – изумился Ванька, благополучно проглотивший свою долю.
– А он шурупчиком к столешнице приделан, – пояснила баба, – чтобы всякие не тырили.
– Делать‑то чего? – растерялся Петька, глядя на стоящую посередине круглого стола пластмассовую емкость, полную огненной воды.
– А чего хочешь? – веселилась буфетчица. – Хоть языком лакай, если дотянешься, конечно.
– Дай ложку, – взвился Петька.
– Только вилки есть! Ложечки у нормальных клиентов на столиках, у таких людёв, которые в кассу заплатили, а не с улицы с ханкой прибегли, – с достоинством заявила бабища.
Внезапно из‑под донышка салфетницы показалась жидкость.
– Слышь, Петруха, – ожил Ванька, – она протекает.
Лужица у нас на глазах становилась все больше. В Петькином взгляде заплескался откровенный ужас, он обратился ко мне:
– Ну‑кось, отойди.
Я покорно выполнила просьбу. Честно говоря, мне стало интересно: ну как он собирается выйти из положения?
Петруха ухватил салфетницу, поднял ее вместе со столиком и, расплескав часть водки, все‑таки ухитрился вылить в себя остаток вожделенной жидкости. Через секунду он вернул стол на место, рукавом куртки вытер капли «брынцаловки» и вежливо сказал:
– Ставь чай назад, извини за беспокойство, так уж получилось!
Потом, недовольно ворча, он вышел на улицу, Ванька двинулся следом.
– Видела?! – всплеснула руками буфетчица. – Уж шурупами привернули салфетницы, так все равно ухитрился использовать. Эх, видать, столики у нас слишком легкие. Ну ничего, завтрева кирпичи к ножкам пристрою, пусть тогда поднять попробует.
Лялю хоронили во вторник. Согласитесь, в посещении кладбища нет ничего приятного, даже в солнечный июльский день на погосте пробирает дрожь. А сегодня, хмурым ноябрьским утром, и вовсе было мрачно. Деревья стояли без листвы, над огромным квадратом земли, заставленным памятниками, с оглушительным карканьем носилась стая ворон.
Автобус‑катафалк стоял у дверей крематория. Мы оказались в очереди третьими. Перед нами кремировали какую‑то бабку. Немногочисленные ее родственники столкнулись в дверях с процессией, впереди которой покачивался маленький, словно кукольный, бело‑розовый гробик, заваленный роскошными цветами.
Одна из чужих родственниц, увидав домовину, принялась истово креститься и приговаривать:
– Господи, вот горе‑то. Нашей уж за девяносто перевалило, умерла и всех освободила, а эта и не пожила совсем.
Проводить Лялю пришло огромное количество народа. Ася, вся в черном, с удивительно спокойным лицом стояла в изголовье гроба. Иногда она нервным движением поправляла белую накидку и зачем‑то надвигала на лицо покойницы кружевной чепчик. Я оттягивала момент прощания с девочкой. Наконец пришлось подойти к гробу.
Ляля была похожа на куклу. Гример перестарался, разукрашивая девочку. Слишком красные щеки, пурпурные губы и голубые веки. Разрисованное личико производило жутковатое впечатление, и я вздрогнула. Маленькие, желтые ручки, сложенные на груди, держали иконку, в ногах лежал плюшевый велюровый зайчик. Было от чего разрыдаться, и по моим щекам потекли слезы.
Я положила в гроб хризантемы, погладила покойницу по чепчику и, ощущая на ладони страшный, неживой холод, отошла. Наверное, нехорошо, но заставить себя поцеловать то, что осталось от Ляли, я не смогла. Впрочем, наблюдая за толпой, я заметила, что большинство присутствующих просто касается покойницы, а кое‑кто норовит побыстрей пробежать мимо гробика. Даже Ася не поцеловала дочь. Правда, подруге стало плохо, и ее усадили на стул у стены, оттуда она и наблюдала, как крохотный гробик медленно уезжает за темную занавеску, отделяющую мир живых от царства мертвых.
Похороны произвели такое гнетущее впечатление, что, возвратившись в квартиру Бабкиной, я опрокинула рюмку коньяка и закусила лимоном. Горячая жидкость побежала по сосудам, и стало немного легче.
Ася посидела во главе стола минут десять, потом выскользнула в коридор. Сережа, не обращая внимания на отсутствие жены, лихо опрокидывал стопки, но никто из присутствующих его не останавливал, понимая, что парню лучше всего набраться до бровей и погрузиться в сон. Но алкоголь не желал забирать мужика, Сережка только краснел, сохраняя трезвость рассудка.
Я с трудом высидела час за длинным столом. Обычно на поминках все стараются сказать побольше хорошего о человеке, который ушел из жизни, но сегодня народ молчал. Да и к чему речи? Лялька еще не успела пожить.
Ощущая тупую усталость, я добрела до ванной и подергала дверь. Она не желала отворяться. Кто‑то из гостей или хозяев заперся изнутри. Я вошла в туалет и, опустив крышку, села на унитаз. Хоть тут проведу пяток минут в одиночестве. Надо бы уйти домой, да неудобно перед Асей и Сережкой. К слову сказать, на похороны, а потом на поминки явилась куча народа, никто не остался равнодушным к горю Бабкиной. В туалете было тихо, только изредка шумела вода в трубе. Я сидела в прострации, разглядывая довольно просторное помещение. В моей старой квартире, той, где я жила до замужества с Олегом, кухня была чуть больше этого сортира. У Аси в «уголке задумчивости» стоял шкаф, набитый всяким барахлом: бытовой химией, туалетной бумагой и тряпками. Внизу было предусмотрено место для пылесоса, сбоку втиснута гладильная доска, немного странно, что ее хранят рядом с унитазом. С другой стороны, Аська патологическая чистюля. Даже полупарализованную бабушку она уложила на кружевные простыни. Другие подсунут под старуху кусок тряпки, и ладно. Впрочем, тряпок в привычном понимании этого слова у Бабкиной нет. Пол она моет куском ткани нежно‑розового цвета, а на кухне повсюду разложены крахмальные салфетки из вышитой холстины, которые плохо знающие ее люди принимают за полотенца и страшно удивляются, когда видят, что Аська вытирает ими столики.
– Значит, так, – раздался над самым ухом красивый голос, чуть хрипловатое меццо, – тихо и спокойно уходишь от нас.
От неожиданности я подскочила и ударилась головой о шкаф. Что за ерунда? Неужели в туалете кто‑то прячется?
– Убирайся из дома, – настаивал голос, и я поняла, что он доносится из ванной.
На стене, под самым потолком имелось вентиляционное отверстие, и звук беспрепятственно проникал из одного помещения в другое.
– С какой стати? – ответила другая женщина, явно молодая и не слишком застенчивая. – Вам моча в голову ударила?
– Смотри, как бы тебе по голове не дало, – быстро ответило меццо.
– Вы о чем? – засмеялась собеседница.
– Сама знаешь! – пробормотало меццо. – Я все расскажу!
Я сидела, привалившись к трубе. Хриплый голос казался удивительно знакомым, но я никак не могла припомнить, кому он принадлежит.
– Хорошо, но я не могу так сразу, дайте хоть десять дней!
– Ладно, – повысила голос обладательница меццо, – но по истечении этого срока все.
Потом послышался стук, я приоткрыла чуть‑чуть створку и увидела, что по коридору вышагивает женщина средней полноты, одетая в пронзительно‑фиолетовую майку. У Аси в квартире очень жарко, и большинство гостей сразу сняли с себя пиджаки, свитера и кардиганы. Не успела дама скрыться в гостиной, как дверь ванной вновь хлопнула и наружу выбралась, опираясь на две палки… Розалия Никитична.
ГЛАВА 3
Я молча следила в узенькую щелку за тем, как она ползет по коридору. Старуха не сидела за столом и, естественно, не ездила на кремацию. Да и кому могло прийти в голову позвать на кладбище еле живую даму, для которой путь от туалета до спальни занимает почти час? Зачем она вообще вышла из своей комнаты, почему, как обычно, не позвала Аську? Впрочем, последнее понятно. Розалия Никитична любит бывшую невестку, она на самом деле считает ее дочерью, вот и решила не беспокоить Асю в скорбный день, взяла свои палки и поползла в ванную.
Когда стало ясно, что бывшая свекровь тяжело больна, Ася установила в ванной комнате еще один унитаз. Я удивилась, увидав его впервые, но подруга спокойно пояснила:
– Место позволяет, сама видишь, у нас в ванной плясать можно. Розалия, если усядется в туалете, все, часа на два, никак не меньше. Знаешь, как Сережка злится. Ему на работу бежать, а бабушка заперлась и выходить не собирается. Ну каждый день скандал. Один вопит, что он нас кормит, поэтому заслуживает любви и внимания, а другая обижается и плачет. Так что второй унитаз это не прихоть, а суровая необходимость.
Дождавшись, пока старуха исчезнет в своей комнате, я вернулась в гостиную и пошарила глазами по толпе гостей. В помещении много курили, под потолком висел синий дым, и кто‑то распахнул дверь балкона. Холодный воздух быстро заполнял пространство, поэтому большинство присутствующих натянули пиджаки и свитера. Женщины в фиолетовой майке не было видно, наверное, она тоже утеплилась. Вздрогнув от сквозняка, я тяжело вздохнула. Еще три дня тому назад Аська бы мигом заорала:
– С ума сошли, да? Сначала надымили, потом Антарктиду устроили! Ну сколько раз объяснять: в доме маленький ребенок, идите на лестницу.
После рождения Ляльки Аська сама бросила курить и нещадно гоняла тех, кто доставал сигареты в квартире. Даже на Сережкин день рождения она, несмотря на крайне недовольный вид мужика, отправила его приятелей к лифту. Но сегодня народ беспрепятственно курил и заполнял пепельницы окурками. Я посмотрела на пепельницу, набитую до отказа чинариками, и внезапно окончательно поверила: Ляля умерла.
Из мрачных раздумий меня вывел довольно сильный толчок в бок.
– Ой, прости, – воскликнула Оля Лапшина с полным подносом грязной посуды в руках, – не хотела тебя толкать, да, боюсь, вся эта гора звезданется.
Я сняла с подноса стопку грязных тарелок и пошла на кухню. Ольга поставила ношу на подоконник и со вздохом предложила:
– Давай освежим посудку‑то. Глянь, сколько всего. Аське три дня не разгрести.
– Конечно, – кивнула я и встала у раковины.
Сушка у Аськи небольшая, поэтому я мыла сервиз, а Ольга вытирала тарелки, блюда, салатницы. Когда дело дошло до приборов, Лапшина сказала:
– Надо же, чтобы из всего класса именно Аське так не повезло. У наших уже по двое, а то и по трое, а у Бабкиной все никак не получалось.
Я молча удаляла остатки «Фейри». Брак с Андреем, сыном Розалии Никитичны, развалился у Аси еще и потому, что она никак не м