Глава первая. Попутчик
Уж так сложилась судьба. Я покинул отеческий дом, когда мне едва исполнилось четырнадцать. Отец мой, капитан от инфантерии, Добров Иван Иванович скончался от ран, полученных в Шведской компании. У Керникоски, весной, года одна тысяча семьсот девяностого он командовал ротой гренадёров гвардии Семёновского полка, где и был исколот штыками. Хоть он и выжил после боя, но протянул недолго. От него осталось небольшое именье в Новгородской губернии с ветхой усадьбой, пашней в три десятины и куском болотистого леса. В подчинение две деревеньки, да около сорока душ крепостных. Доходы от имения были невелики, отчего семья наша еле сводила концы с концами. Семья моя: мама, Инна Вольговна, урождённая Кейр и трое моих младших братьев.
Дед мой по матери, обнищавший шотландский дворянин попал в Россию при Пётр Великом, когда государь молодой Российской империи нанимал иностранцев, и платил им щедро. Дед служил в армии, сгинул где-то в Персидском походе. По отцу предки шли ещё со стрельцов, но тоже никогда не добивались высоких должностей, посему род считался бедным.
Дела наши после холодного неурожайного лета становились все хуже и хуже. Уж не знаю, что со мной было бы. Возможно, я поступил бы на службу писарем в Новгородскую управу или же другой какой мелкий чин получил. Но случилось так, что меня призвал к себе наш предводитель дворянства и сообщил, что благодаря героическим заслугам моего отца, я был ещё десять лет назад приписан на действительную службу в гвардии Семёновский полк. По малолетству, как тогда водилось, отправлен в учебный отпуск. И если мне будет угодно, я могу прибыть и восстановиться на службу в Санкт-Петербург.
В Петербург! В гвардию! Да разве мог я о таком мечтать! Вот это – счастье подвалило! Я, недоросль из бедных шляхтичей – и в гвардию! Есть в мире высшая справедливость! Есть Бог!
Предводитель местного дворянства, добрейший человек, одолжил мне пятьдесят рублей ассигнациями на дорогу и вручил рекомендательное письмо.
Долгих сборов не понадобилось. Я надел отцовский потёртый сюртук, натянул отцовские истоптанные ботфорты, на голову – старую отцовскую треуголку с потрёпанными перьями, на пояс – его боевую шпагу. Братья пообещали беречь маму. Мама всплакнула, перекрестила на дорогу и отпустила с Богом.
И вот, я, Семён Иванович Добров, пустился в первое моё странствие из глухого губернского закоулка Новгородской губернии в сияющий Петербург.
Дорога оказалась не из лёгких: поздняя осень, раскисшие дороги, холодные почтовые станции, где я просиживал долгие часы в ожидании экипажей с нарочными курьерами. Но меня согревала мечта о светлом красивом городе и о моей будущей службе. Я представлял себе военные парады. Я – гвардеец в красивом мундире. Дальние походы со славными баталиями… Чем только я не грезил, сидя в убогих харчевнях при почтовых станциях или трясясь в неудобных казённых экипажах.
Нудное, длинное моё странствие подходило к концу, когда произошла неожиданная встреча, которая перевернула всю мою дальнейшую судьбу.
* * *
Широкая ровная дорога, усыпанная пожухшей листвой, уходила вдаль к далёким пологим холмам, разрезая лес. Позвякивали бубенцы. Двойка неказистых серых лошадок тащила почтовую карету с маленькими окошками. Стекла серые от дорожной грязи. Кучер иногда покрикивал на лошадей. Колеса на оси жалобно поскрипывали, убаюкивая меня.
- Стой, стой! – послышалось снаружи.
Карета остановилась.
- Далеко до Гатчинского замка? – спросил сильный мужской голос.
- Вёрст десять, ваше благородие, - ответил кучер. – Вам в Гатчину надо?
- Нет! Упаси боже, - ответил незнакомец. – А станция с трактиром есть поблизости?
- Так, в полуверсты.
- Подвезёшь за пятак? У моей кареты колесо слетело. Пока кузнец возится, я хотя бы пообедаю.
- Садитесь, ваше благородие. - Кучер спрыгнул с козелков и любезно распахнул дверцу. – Я нынче налегке. Только мешок с письмами, да недоросль подсел на предыдущей станции.
Согнувшись, в карету втиснулся офицер. Плюхнулся на жёсткое сиденье, толкнув локтем мешок с письмами. Офицер был высок, складен, но слегка худощав. Белокурые волосы были завиты буклями на висках, а сзади стянуты в плотную косичку, повязанную чёрной шёлковой ленточкой. Бледная кожа на чисто выбритых щеках. Холодный, немного надменный взгляд выдавал в нем потомственного аристократа. Дорогой бархатный камзол темно-синего цвета с двумя рядами серебряных пуговиц небрежно расстегнут, открывая белоснежную сорочку с шёлковым галстуком. Галстук скрепляла на горле золотая брошь с изумрудами. На руках тонкие кожаные перчатки. Трость с массивным серебряным набалдашником.
- Моё почтение! Панин, Никита Петрович, - представился он. – С кем имею честь путешествовать?
- Добров, Семён Иванович, - ответил я. – Из Новгородской губернии. Шляхтич.
- Ну, это понятно, что дворянин, по вашей шпаге, сударь, да по лицу. А что лицо-то такое чумазое? – недовольно спросил он тоном, привыкшим командовать.
- А, это… нынче у печки спал в почтовой гостинице, - смущаясь, ответил я. – А печку углём топили. Коптила несносно. Чуть не угорел.
- Куда же путь держите? – поинтересовался офицер.
- В Петербург.
- И что вас туда потянуло? Вы один путешествуете?
- Один, - ответил я. - Желаю поступить на службу. С малолетства приписан к полку.
- А, понятно, - разочарованно протянул офицер. – Знакомая история. Младенцев приписывают к полку рядовыми, затем отсылают в учебный отпуск, а звание им повышают регулярно.
- Так, точно-с, – вынужден был согласиться я, хотя его насмешливый тон мне не понравился.
- Ох, не люблю я этих младенцев – рядовых, - честно признался офицер, строго взглянув на меня. – Сидели бы дома. Вас и так в чине бы повысили.
Я промолчал. Знал бы он, отчего я трясусь какую уже неделю по осенним дорогам. Ему-то что? Вон, камзол какой красивый. Одна пуговица стоит, наверное, рублей пять. А сапоги. Я таких хороших сапог сроду не видывал. Подумаешь, выискался правдоборец.
- К какому, хоть, полку приписаны, вы, безусый юнец? – вновь обратился ко мне попутчик с лёгким презрением.
- К Семёновскому, - нехотя ответил я.
- К Семёновскому? – возмущённо воскликнул офицер. – Так вы ещё и гвардеец? Тогда я должен снять перед вами шляпу.
- Довольно вам смеяться надо мной! - Во мне вскипела обида. – Я же не виноват, что меня отец приписал к гвардейскому полку. А сидеть дома я нынче не могу.
- И почему же? Кровь играет? На подвиги тянет? Скука в глуши заела?
- Семья наша, хоть из древнего шляхетского рода, но бедная. У меня трое младших братьев. Не желаю быть обузой для матери…
- Станция! – прервал кучер мои жаркие объяснения. Карета остановилась.
Офицер тут же выскочил наружу, недослушав меня. Я вылез следом, разминая затёкшие, от долгого сидения, ноги.
Перед нами предстал косой почерневший бревенчатый сруб с маленькими окошками. Из трубы валил дымок. Двор грязный, без забора. На дощатый нужник – просто противно смотреть. Конюшня из жиденьких жердей, и смердело оттуда несносно. В конюшне помимо почтовых, перекладных лошадей стояли высокие армейские кони, лениво жевали овёс. В углу свалены в кучу седла. На ржавом гвозде, наискось вбитом в стену, висел перемёт с двумя штуцерами в чехлах.
Из станции взрывами доносился хохот, и чей-то высокий голос визгливо читал стихи. Слова не разобрать, но что-то весёлое. Распахнулась дверь. Выбежал кругленький, простоволосый хозяин в засаленной косоворотке и льняном фартуке.
- Ваше благородие, желаете отдохнуть? – заискивающе спросил он.
- А что у тебя там за шум? – спросил мой попутчик.
- Господа офицеры из отпуска возвращаются. Вот, празднуют.
Панин ещё раз взглянул на лошадей.
- Гвардейцы?
- Так точно-с. Не желаете пройти в гостиницу?
- Не желаю, - решительно ответил Панин. – Терпеть не могу эту пьянь гвардейскую.
- А как же тогда? – растерялся хозяин станции. – Откушать, винца испить?
- Вот что, - Панин по-хозяйски огляделся, заметил несколько бочек. Одна большая стояла вверх дном. – Принеси-ка мне водочки хорошей вот сюда, - указал он на бочку. - Да на закуску огурцов солёных. И что там у тебя ещё есть: сало, хлеба ржаного, мёд неси… Давай, живо.
Ишь, как распоряжается, подумал я. Сразу видно, из высоких чинов. Эх, сапоги на нем ладные, из мягкой кожи скроены. Сюртук весь канителью расшит.
- Сию секунду, - поклонился хозяин и быстро побежал обратно.
Никита Петрович, как представился мой попутчик, подошёл к бочке, смахнул скрюченные дубовые листья. Косо посмотрел на меня. Я демонстративно отвернулся.
- Подите сюда, гвардеец. Вы уж не обижайтесь на меня. Нрав у меня такой, крутой. Ну что я поделаю? – вдруг дружелюбно сказал он.
Я нехотя подошёл.
- Так что, Семён из Семёновского полка, поведайте все же, на кой ляд вам эта служба? Думаете, жалование дадут большое? Так оно у вас все на обмундирование уйдёт да на попойки. Вон, слышите, как гвардейцы отдыхают?
Из станции вновь выкатился хозяин с подносом, уставленным снедью. Подбежал, поставил поднос на бочку. В две стеклянных рюмочки налил водки.
- Семён Иванович, прошу вас, - указал на рюмки Панин.
- Простите, но мне ещё рано, - попробовал отказаться я. Никогда в жизни не пил водки. Вино – и то один бокал по великим праздникам.
- Гвардейцу никогда не рано. Коль попали в Петербург, все равно начнёте.
Панин проглотил стопку, поморщился и захрустел солёным огурцом. Что ж, надо приучать себя к столичной жизни. Как не противилась моя натура, я все же взял рюмку и, подражая своему попутчику глотнул водку. Она сначала показалась ледяной, потом вдруг вспыхнула огнём у меня в горле. Я чуть не задохнулся, зашёлся кашлем. Панин похлопал меня по спине и сунул в нос краюху ржаного хлеба.
- С боевым крещением вас, сударь, - засмеялся он. – Я, пожалуй, ещё одну выпью, а вам – достаточно. Вы ешьте, ешьте. Сальца побольше на хлеб кладите.
Панин опрокинул вторую рюмку. Лицо его порозовело и подобрело.
- Так, как, говорите, ваша фамилия?
- Добров. По отцу Иванович.
- Постой-ка, - что-то начал вспоминать Он. – Иван Добров. Знакомое имя. Воевал ли где ваш папенька?
- В Шведскую компанию. Был ранен под Керникоской…
- Постой, постой! – воскликнул обрадованно Панин. – Иван Иванович Добров, капитан?
- Так точно-с.
- Господи, да он же для нас, молодых дурней-офицеров отцом родным был! А чего же вы раньше молчали? Эх, вы, скромняга. – Он хлопнул меня по плечу так, что я чуть не подавился. - Да ваш отец – герой! Я же помню, как его изранили в штыковой, – живого места не было. С него тогда сюртук стянули, сукно от крови набухло - хоть выжимай… Да, были дела. – Он вновь захрумкал огурцом. – Вот, так встреча! Как нынче Иван Иванович поживает?
- Так, представился, - вздохнул я. - Полгода уж прошло. От ран все. Болел долго…
Панин изменился в лице, побледнел, выплюнул недожёванный огурец, снял треуголку и перекрестился:
- Что ж ты, Господи, забираешь самых нужных, да так не вовремя. Пусть земля ему – пухом.
Он оглядел меня по-новому, внимательно, с головы до ног.
- Даже не знаю, как с вами быть, Семён Иванович. Честью офицера обязан о вас заботиться впредь, благодаря памяти вашего батюшки.
- Ну, что вы, - запротестовал я. – Сам способен позаботиться о себе. У меня письмо есть рекомендательное от главы нашего дворянского собрания.
Тут дверь из трактира вновь взвизгнула на петлях, распахнулась и с силой хлопнула о стену. Офицеры в расстёгнутых мундирах, без головных уборов, со шпагами наголо вылетели на двор. Их было человек шесть.
- Драться будете по всем правилам благородного поединка! – громко требовал один из них, низенький капитан в артиллерийском мундире красного сукна. Говорил он с восточным акцентом. Да и сам офицер был горбоносым, с темными глазами навыкат. На вид ему не было ещё двадцати пяти, но держался он лидером этого пьяного сборища.
- Так найдите место для поединка! – широко разевая красный рот, орал высокий гвардеец в синем сюртуке Семёновского полка.
- Господа, господа! – вопил маленький белобрысый гусар в малиновом ментике с золотыми шнурами. Его светлые жиденькие усы смешно топорщились над пухленькими губами. – Подумайте о примирении!
- Идите к черту! – гаркнули на него все разом, и он отступил в сторону.
- Вон там, - решил горбоносый артиллерист, - указывая на место, где мы с Панин угощались водкой, и уверенно двинулся вперёд, увлекая за собой пьяных товарищей.
Мне это не понравилось. На всякий случай я поправил шпагу на поясе, чтобы удобней было её вытянуть из ножен.
- О, Господи, что же это будет? – испугался хозяин трактира. – Они же - поубивают друг друга, - с мольбой обратился он к Панину, - Ваше благородие, успокойте их.
- Да и пусть, - безразлично ответил Панин. – Мне эту пьянь гвардейскую не жалко.
- Господа, - между тем обратился горбоносый артиллерист к нам. – Не могли бы вы очистить поляну. У нас здесь будет проходить честный поединок.
Я с тревогой взглянул на Панина. Но тот не сдвинулся с места, даже не взглянул в сторону артиллериста. Чётко выговаривая каждую букву, громко сказал:
- Пошёл вон, скотина!
Пьяные офицеры замерли, соображая: им не послышалось? Их назвали скотиной? Это как вообще можно? Это кто такое дозволил? Первым опомнился артиллерист с кавказским носом. Он, неистово сверкнув темно-карими глазами и негодующе произнёс:
- Позвольте узнать, сударь, вы меня назвали скотиной?
- Тебя и твою пьяную компашку, - холодно ответил Панин, развернулся и взглянул артиллеристу прямо в лицо.
- Я князь! – выкрикнул артиллерист. – Леван Яшвиль. И не позволю…
- Может вы и князь, когда трезвый. А сейчас – свинья, - холодно прервал его Панин.
- С кем имею честь?
- Бригадир Панин, Никита Петрович. Достаточно, капитан?
- Ваше звание не даёт вам право так со мной разговаривать. Вы не смеете меня оскорблять. Я – князь.
- Поединок?
- Прямо здесь!
- Вызываете?
- Да. За вами выбор оружия.
- Мой секундант – вот этот юноша, - указал Панин на меня, - оружие - штуцера.
- Что? – не поняли остальные.
- Кавалерийские штуцера. Сходимся с двадцати шагов, - спокойно пояснил Панин.
Минуту офицеры соображали.
- Таких правил не существует, - запротестовал маленький светлоусый гусар. – Шпаги или дуэльные пистолеты. Кто же со штуцерами проводит дуэли?
- Или как я сказал, или вы все будете разжалованы в рядовые! – гаркнул Панин.
Офицеры напряглись. Я почувствовал опасность: все же их было шестеро здоровых пьяных гвардейцев против нас – двоих. Рука сама потянулась к рукояти. Со скрежетом шпага полезла из ножен. Фехтовал я плохо, но отпор дать бы смог.
- Пустое! – твёрдо сказал мне бригадир Панин, заставляя вложить оружие обратно в ножны. Отдал мне свою трость с серебряным набалдашником. Указал на маленького гусара. – Несите штуцера. Отсчитайте двадцать шагов - и никакого примирения.
Пьяные офицеры сбились в кучу и быстро начали трезветь, обсуждая передрягу, в которую попали.
- Это что же такое, господа? - говорил красноротый семёновец. - Вроде, я должен был с Истоминым драться на шпагах. А тут такое вышло…
- Со штуцера, эдак с двадцати шагов пулей так разнесёт, что в руку, что в ногу, а в грудь, так все ребра перемелет, - задумчиво произнёс кавалергард в синем драгунском колете.
- Да, о чем вы! – возмутился худощавый Истомин, со злостью вгоняя свою шпагу в ножны. – Ежели Яшвиль этого бригадира застрелит, - нас всех в Сибирь, пожизненно. Это же – Панин.
- А ежели бригадир Яшвиля прикончит? – спросил красноротый семёновец.
- Ничего? – пожал плечами Истомин.
Все устремили взгляд на артиллериста, как на приговорённого к смерти.
- Что я должен делать, господа? – вскипел капитан Яшвиль. Нервный пот выступил у него на смуглом низком лбу.
- Вам решать, - с какой-то обречённостью произнёс драгун.
- Довольно разговоров, господа, - спокойно сказал Панин, принимая из рук маленького гусара один из штуцеров. Взглядом знатока проверил кремний и порох на полке. – Мы стреляемся или глазки будем друг другу строить?
Гусар в малиновом ментике отсчитал двадцать шагов. Яшвилю всунули в руку второй штуцер. Ствол дрожал, как заячий хвост. Офицеры растеряно смотрели на дуэлянтов. Маленький гусар воткнул шпагу, означавшую середину и упавшим голосом скомандовал: «Сходитесь».
Я ещё ни разу не присутствовал на дуэлях, и мне откровенно было страшно. А если кого убьют? Что тогда? А если моего попутчика пристрелит этот горбоносый капитан? Панин же меня назначил секундантом. А что должен делать секундант? Я мысленно воззвал к небесам. Я так сильно сжал рукоять шпаги, что хрустнули костяшки на пальцах.
Панин уверенно шагнул вперёд, гордо выпрямив спину. Тяжёлый штуцер он держал легко одной рукой, направив гранёный ствол в сторону противника. Яшвиль засеменил, неожиданно нажал на спуск. Штуцер бахнул, подбрасывая ствол. Пуля высоко прожужжала над головой Панина, сбив с берёзы ворону. У офицеров невольно вырвался вздох облегчения. Холодок пробежался по мне волной от затылка до самых пяток.
Дуэлянты сошлись к середине. Бригадир был выше своего противника на целую голову. Панин упёр в горбатый нос грузинского князя ствол штуцера.
- Стреляйте, - пискнул Яшвиль. – Да стреляйте же! – потребовал грозно он, сверкая черными очами.
- Ага, теперь я вижу - князя, - философски произнёс Панин, отвёл ствол и выстрелил возле уха капитана. Тот отскочил в сторону.
- Стройся! – рявкнул бригадир, и офицеры тут же встали в шеренгу, пытались оправить мундиры, застёгивали пуговицы и крючки. – Слушай мой приказ! Всем прибыть в полки сегодня же и доложить командирам о своём безобразии. Каждому – по трое суток гауптвахты. – И притворно ласково добавил: - Кто ещё пожелает меня вызвать на поединок – милости прошу. Я всегда к вашим услугам, господа.
К станции подкатила широкая карета с шестёркой откормленных коней, запряжённая цугом. На правой передней лошади сидел форейтор. Карета остановилось. Кривоногий кругленький лакей, похожий на гнома, соскочил с козелков, любезно распахнул дверь и откинул подножку.
- Прощайте, господа. - Панин легко запрыгнул в карету. Обернулся, посмотрел на меня, подумал. – Берите-ка свои пожитки, Семён Иванович, да я вас довезу.
- Премного благодарен… но я не знаю, право, - начал мяться я.
- Экий вы стеснительный. Я вам приказываю. Вы на почтовых и до завтра не доберётесь. Садитесь. – Строго сказал лакею: - Захар, тебе придётся вместе с кучером на козелках.
- Я? Но я же…
- Ничего, проветришься. Вон от тебя как несёт. Ты что, опять вино со шнапсом мешал?
Маленький лакей виновато пожал плечами, печально моргнул и послушно полез на козелки.
Да, это не почтовый пыльный экипаж. В почтовых каретах вечно пахло мышами и лошадиной мочой. Здесь же витал тонкий аромат косметических масел и изысканного дорогого вина. Просторный салон был затянут весёленьким голубым атласом. Диваны мягкие, обитые бархатом. На чистых окнах зановесочки с кисеёй. Карета шла мягко, чуть покачиваясь на рессорах.
А я все никак не мог отойти от недавних событий. Передо мной сидел человек, который так легко угомонил пьяную толпу гвардейцев. И сейчас был спокоен, как будто совершил обыденное дело. Сидел, сложив ногу на ногу, и беззаботно читал книгу.
- Я восхищаюсь вами! – с жаром произнёс я.
- О чем это вы? – холодно спросил Панин, оторвав взгляд от страницы.
- Вы так бесстрашно шли на выстрел. А вдруг пуля попала бы в вас? – с ужасом вспомнил я.
- Да полно вам. Капитан был в стельку пьян. Он еле удерживал штуцер. Если бы с пистолетов стрелялись, – у него ещё был бы шанс в меня попасть.
- Но если бы попал? – не унимался я.
- Да что вы, ей богу! – беззаботно усмехнулся он. - Попал, значит пришёл мой час. Во всяком случае, предпочитаю погибнуть от пули молодым и красивым, нежели в старости на обмоченной постели, в окружении родственников, с нетерпением ожидающих, когда же можно будет пожрать на поминках. – Он непринуждённо рассмеялся, а после зло сказал: - Терпеть не могу всю эту пьянь! Нацепили офицерские шарфики – и думают, им все дозволено. Не такую Россию хотел построить государь наш, Пётр Алексеевич. Не такое он задумывал государство. Вы молоды ещё, и мало видели. А я, знаете, изъездил землю нашу вдоль и поперёк. И при императрице камергером был. Уж я-то знаю, какой бардак творится, что на окраинах, что в столице…, впрочем, скоро сами все увидите.
Мы ехали молча. Панин вновь принялся читать, я глядел в окошко на редеющие леса и открывающиеся пахотные угодья. Бригадир отложил книгу и спросил у меня:
- Вы говорили, у вас рекомендательное письмо. К кому же оно?
- К Аракчееву, Алексею Андреевичу.
- К кому? – Панин чуть не подпрыгнул на месте.
- Предводитель нашего уездного дворянства хорошо знает Алексея Андреевича. Вот, он и рекомендовал. Да с отцом моим они были знакомы…
- Вы самого-то его встречали когда-нибудь, Аракчеева?
- Не имел чести, к сожалению.
- Человек-гранит. От одного взгляда не по себе становится, - с уважением произнёс Панин. - Вот уж кто настоящий русский офицер – так это Аракчеев. Вы же знаете, батюшка его был беден.
- Знаю, - кивнул я. - Всего-то двадцать душ крепостных, да небольшое хозяйство.
- Отец привёз его в Петербург. Хотел устроить в инженерный шляхетский кадетский корпус. А чтобы поступить туда, надобно обмундирование, да залог на учебники, бумагу, чернило и прочую мелочь – и того, рублей двести.
- Двести? – ужаснулся я.
- Да, так, вот. А откуда у Аракчеевых деньги такие? Они едва сотню наскребли, да почти вся на дорогу ушла. У вас-то у самого есть деньги на мундир? Гвардейский стоит дорого. На одни пуговицы рублей двадцать уйдёт.
- У меня? – упавшим голосом переспросил я, вспоминая, что дорогой немало потратил, хотя старался экономить. – Сотни нет. Но, на мундир, думаю, хватит.
- Ладно! Не переживайте. Придумаем что-нибудь, - ободрил он меня. - Однако, чтобы попасть в общество гвардейских офицеров, надо многим обзавестись. Боюсь, жалования вашего будет недостаточно.
- А что нужно настоящему гвардейскому офицеру? – допытывался я. – Шпага у меня есть, пистолеты тоже.
- Наивный вы ещё. Помимо шпаги и пистолетов надо иметь несколько сменных мундиров: для баллов, для театров, для дружеских попоек, ну и для дежурства. Да и каждый мундир должен стоить не менее ста рублей. Сюртук гражданский нужен хороший, да жилетов пару. Плащей на каждый сезон, да не из дешёвого сукна, а из дорогого, английского. Шубу надо заказать. Как зимой без шубы? А всякие платья исподние, чулки шёлковые, башмаки несколько пар, сапоги для плаца, да для выездки, всякие перчатки, муфты меховые, шляпы… Много чего. А чтобы попасть в высшее общество, надобно снять хорошую квартиру с приличным столом, и каретой обзавестись.
- Да как же … Так это… - я совсем растерялся, представляя, сколько на все вышеперечисленное надо денег.
- В том-то и дело, - мрачно сказал Панин. – Но не кручиньтесь. Уж поможем сыну капитана Доброва. Многие батюшку вашего помнят. Так вот, - продолжил Панин рассказ, - О чем мы до этого разговаривали? Ах, да, об Аракчееве. Приехали Аракчеевы в Петербург, а тут как раз директор корпуса, Мордвинов, Михаил Иванович, возьми, да и помри. Нового директора пока назначили, пока в дела ввели – на все время надо. Отец с сыном каждый день ходили с просьбой в корпус, и все никак эту просьбу у них принять не могли. Уже совсем отчаялись. С голодухи отощали. Решили было обратно ехать, к себе в имение. Последний раз перед отъездом пришли в корпус. Повезло. Новый директор наконец-то появился, Мелиссино, Пётр Иванович. Был он в это время у себя в кабинете. К нему их не пустили. Но когда Мелиссино решил выйти пообедать, мальчишка Аракчеев кинулся к нему и изложил свою просьбу со слезами, с соплями...
- И его приняли?
- Дело в том, что Мелиссино сам был сыном бедного лекаря. Его отец семью черт знает откуда привёз: кто говорят из Венеции, другие толкуют – с Крита. Но, не важно. Пётр Иванович человек умнейший, да к тому же в людях никогда не ошибался. Выслушал мальчишку, задал пару вопросов, взял прошение, прочитал. Приказал ждать. А через час Аракчеев уже был принят в корпус.
- Повезло.
- Аракчееву? – Панин криво усмехнулся. – Думаешь, легко ему пришлось? Инженерный шляхетский кадетский корпус – это не простое учебное заведение. Попробуй в него поступи. Меня, оболтуса, тоже туда пытались устроить. А я, дурень, экзамен не выдержал по арифметики. А как уж батюшка мой старался…
- О вашем батюшке я много наслышан. Генерал-Аншеф. Герой Семилетней войны. А в Турецкую он прославился, взяв Бендерскую крепость. И о дядюшке я вашем читал. Он ведь воспитывал наследника, Павла Петровича.
- Точно! – кивнул бригадир и чему-то рассмеялся. – Весьма польщён. Однако, вы хоть из глубинки, но о свете кое-что знаете. Батюшка мой действительно героическая личность, но дядя, Никита Иванович Панин – уж тот - человечище! Советником самой императрицы был, мало того, нередко в споры с ней вступал. Многие важные политические вопросы без него не решались. А о чем мы до этого говорили? Ах, да! Аракчеев. Представляете, каково учиться бедному, я бы сказал, совсем бедному шляхтичу среди сынков богатых, титулованных родителей. Ох и натерпелся же он. Мне рассказывал мой приятель, сокурсник Аракчеева: поставили его на караул по дневальной части. Стоит Аракчеев, как положено, смирно. А тут старшекурсники подошли и начали над ним издеваться. Мол, мундир то у него из дерюги сшит, поношенный. Пуговицы – дешёвка медная. Сапоги – заплата на заплате.
- И что Аракчеев?
- А ничего. Зубы сжал, скулы напряг, смотрит стеклянными глазами куда-то поверх голов. На лице никаких эмоций. Подходит к ним мой знакомый и говорит: «Что ж вы, господа, смеётесь над бедностью? Бедность – не порок. В библии сказано». Ему старшие говорят: «Что ты, - мол, - вмешиваешься? Пусть он сам за себя ответит». «Отвечай!» - требуют. Аракчеев и говорит: «Успею. Придёт время – отвечу. И вы за все ответите». Да так сказал, что у старших вся охота шутить пропала. И вон, смотри, каких вершин достиг. Сколько ему? Двадцать семь, а он уже при наследнике. Говорят, сам Мелиссино рекомендовал Павлу Петровичу Аракчеева, как исполнительного офицера и хорошего артиллериста.
- Стой! - Раздался строгий окрик.
- Это куда нас занесло? – забеспокоился Панин, отодвигая бархатную шторку.
- Проезжай!
Карета вновь тронулась. Мимо промелькнула полосатая будка, поднятый шлагбаум. Солдаты в добротных мундирах, в напудренных париках. Гренадёрки с треугольным медным налобником. Ружья с длинными штыками.
- Это что такое? – забеспокоился Панин и приоткрыл окошко. – Иван! - закричал он кучеру. – Иван, сволочь, ты куда везёшь?
- Так, через Гатчину, Никита Петрович, - ответил кучер.
- Сдурел! – гневно воскликнул бригадир. – Я же сказал тебе: окольной дорогой надобно. Куда к чертям в Гатчину завернул?
- Так, Никита Петрович, окольная дорога здесь одна, а на почтовой станции сказали – мост чинят. Не проехать…
- Тогда гони до следующей заставы, да коней не жалей. Понял?
- Как скажете, - обиженно ответил кучер.
Кони рвали постромки. Карету мотало во все стороны. Панин бросал беспокойные взгляды в окно, при этом бормотал проклятия. Вдруг карету перестало мотать. Колеса попали на ровную дорогу, удивительно ровную. Копыта бойко отстукивали. Форейтор покрикивал. Рессоры поскрипывали. Кучер посвистывал.
Вдруг в этот стройный шум вмешался нарастающий топот. Прозвучала отрывистая команда: Стой! – и упряжка сбавила шаг. Вскоре карета остановилась совсем. Её окружили вооружённые всадники в чёрной форме гусар.
- Влипли! - с досадой воскликнул Панин и, высунувшись в окно, наглым тоном спросил: - Ротмистр, в чем дело? Я – бригадир из Ровненского гарнизона, Никита Панин.
- Ротмистр Вуич, - безразлично ответил рослый гусар. - Приказываю вам повернуть карету и следовать к Гатчинскому замку.
- Позвольте, я везу документы особой важности, - возмутился Панин.
- Вы находитесь на территории Гатчинского государства и должны подчиняться его законам, - металлическим голосом отчеканил ротмистр.
Панин плюхнулся обратно на диван.
- Чёрт старый, Иван. И надо было ему сюда ехать?
Между тем карета тронулась в сопровождении всадников.
- Объясните, что произошло? – попросил я.
- Указ здесь такой действует: коль проезжаешь по земле Гатчинского государства, обязан заехать в замок и выказать почтение наследнику российского престола, Павлу Петровичу, - нехотя объяснил Панин и строго добавил, застёгивая мундир и потуже затягивая на поясе офицерский шарф: - Вот, что, Семён, приведите себя в порядок, да шпагу нацепите. Как остановимся – мигов вылетайте за мной из кареты, срывайте шляпу и - в глубокий реверанс. Реверансы делать умеете?
- Обучен.
- Уж – постарайтесь. А главное – много не болтайте.
- А что нам грозит?
- Как бы на гауптвахту суток на трое не загреметь. Ох, влипли!
Глава вторая. Гатчинское государство
Вскоре послышались отрывистые визги флейт и треск барабанов. Впереди вырос замок. Длинное мрачное строение, подковой охватывающее обширный плац. Центральная цитадель состояла из трёхэтажного строения с двумя квадратными башнями по краям, дальше тянулись двухэтажные пристройки, опять же, заканчивающиеся восьмигранными башнями. В своей архитектуре замок был прост и величественен. Строгие формы, высокие окна, никаких излишеств в виде лепнины или колоннад. Серая скала под серым осенним небом.
А на плацу проходили военные учения: маршировали колонны гренадёров; кавалерия упражнялась в построениях; егеря отрабатывали штыковую атаку.
Карета резко остановилась. Панин сам распахнул дверцу, не дожидаясь лакея, и выпрыгнул наружу. Вслед за ним и я. Сделал все в точности, как велел мой спутник. Мы склонились в глубоком реверансе перед кучкой людей в темной военной форме, скроенной на прусский манер. Фрачные сюртуки с длинными фалдами, белые лосины, высокие ботфорты, треугольные шляпы.
- Панин! – высоким голосом, произнёс самый маленький офицер. Что-то комичное было в его фигуре. Тщедушный. Темно-синий мундир делал его ещё меньше. Огромные ботфорты – явно не по ноге. Треуголка с широченными полями. Под ней маленькая голова в напудренном парике. Но во всей одежде был порядок. Ни единой складочки, ни пятнышка. Бант на шее сиял белизной. Перчатки на маленьких руках чистые, белоснежные. - Довольно поклонов. Поднимитесь! Рад видеть вас в моих владениях.
- И я безмерно счастлив встречи с вами, Ваше Высочество, - Ответил Панин с притворной радостью.
- Если счастливы, куда же вы так спешили? Мимо хотели проехать? Указа моего не знаете? – подозрительно спросил маленький офицер. Лицо его было неприятное, бледное. Нос слегка вздёрнут. Глаза глубоко посажены с нездоровыми тенями вокруг.
- Прошу прощения, Ваше Высочество. Я везу важные государственные бумаги, - попытался оправдаться бригадир.
- Какие же? – допытывался офицер. – Неужели до того важные, что вы решили загнать лошадей? Я наблюдал вашу скачку. Так и расшибиться недолго. Наверняка везёте отчёты из Ровно: сколько пороху в погребах, сколько ядер, сколько выбыло рядового состава из-за болезней, сколько рекрутов поступило… и прочую ерунду.
- Вы правы, Ваше Высочество, - вынужден был согласиться Панин.
- А не посадить ли мне вас эдак суток на трое на гауптвахту, да в вахтпараде погонять в строю с гренадёрами? Любите вахтпарады? Прусский шаг знаете?
- Смилуйтесь, Ваше Высочество, - взмолился бригадир Панин. – У вас на гауптвахте трое суток, да потом в Петербурге за опоздание неделю ареста дадут…
- Да бросьте вы, - раздражённо махнул маленькой ручкой, затянутой в белоснежную перчатку, офицер. – В Петербурге вас никто не хватится. В генеральном штабе – полный бардак. Среди офицеров – повальное пьянство. Гвардия распустилась… Офицеры все по балам да по театрам ходят. Забыли, где плац находится. А это кто с вами? – указал он небрежно тростью на меня. - На слугу не похож: со шпагой. Шляхтич? А почему такой чумазый?
- Простите его, Ваше Высочество, - вступился за меня Панин. – Он неделю с Новгородской губернии добирается, на почтовых.
- И что с того? – грозно возразил офицер. – Дворянин в любых обстоятельствах должен выглядеть опрятно. Представьтесь! – потребовал.
- Добров, Семён Иванович, - отчеканил я, как можно твёрже, хотя ещё не понял: кто этот маленький тщедушный офицер. Но коль бригадир перед ним робеет, значит - чин высокий. – Следую к месту службы в Семёновский гвардейский полк.
- К месту службы? – с сомнением произнёс маленький офицер. Достал из кармана белый, как майское облачко, платок и громко высморкался. – Не рановато ли? Сколько вам?
- Четырнадцать, скоро будет – пятнадцать.
- В Семёновский, говорите? Небось, с пелёнок приписан, служивый? - с презрением сказал он. - Ох, не люблю я этих офицеров-младенцев. – И обратился к своему окружению: - Приезжает такой вот офицер впервые в полк уже майором, а сам не знает, как ружье надо держать, как пистолет зарядить, как шаг чеканить, в званиях не разбирается…
Все смотрели на меня осуждающе, будто я преступник.
- Ваше Высочество, - вновь вмешался Панин. – Перед вами сын капитана Доброва. Помните его? Под Керникоской он в самый ответственный момент сражения повёл в Семёновский полк. Тогда мы смяли шведов.
Маленький офицер смешно дёрнул головой. Уже по-другому взглянул на меня, более внимательно. Глаза у него были какие-то детские, наивные, совсем не шли к его грозному лицу.
- Ещё бы! – воскликнул он. – Такого не забыть. Так вы его сын?
- Старший, - ответил я
- И отец вас отпустил?
- Он скончался недавно.
- Соболезную, - смутился офицер, подумал. – Что ж. Прошу прощения, за столь жёсткий приём. Но все же – вы дворянин, и должны выглядеть соответственно. Запомните!
- У него есть рекомендательное письмо, - вставил Панин.
- Рекомендательное, - хмыкнул офицер. – И кому рекомендуетесь? Римскому-Корсакову, небось? Так он и читать его не будет.
- К Аракчееву, - поправил я.
- К кому? – Маленький офицер удивлённо заморгал короткими белёсыми ресничками. – К Алексею Андреевичу?
- Сосед он наш, - объяснил я. – Отец мой с его отцом дружны были...
В это время на пригорок, шагах в пятидесяти от нас, артиллеристы в красных мундирах выкатывали на позиции пушки, готовясь к стрельбе. Маленький офицер, а за ним и весь его штаб переключили внимание на батарею. В поле стояли мишени из пустых бочек, поставленных пирамидками друг на друга.
- А вот и Аракчеев, - указал маленький офицер на бомбардира, командовавшего батареей. – Вот, настоящий бог сражений. Нет, вы поглядите, господа, как он вымуштровал солдат: ни одного лишнего движения, каждый на своём месте. Действуют быстро, слаженно – сразу видна хорошая выучка.
Одно из орудий дёрнулось, откатилось назад, изрыгая облако серого дыма. До нас с опозданием долетел грохот выстрела, и одна из мишеней разлетелась в щепки.
- О! Что я вам говорил! – Радостно воскликнул маленький офицер. – С первого же выстрела – и в точку.
Второе орудие бахнуло, и вторая мишень разлетелась. Потом третье и четвёртое. Последний выстрел был не столь удачным, но все равно, самая верхняя бочка превратилась в облако щепок.
- Пойдёмте, господа! – приказал маленький офицер и широкими шагами направился к батарее. Все последовали за ним.
- Объясните мне, кто это? - шёпотом попросил я у Панина.
- Вы сдурели! – сердито сдвинул брови бригадир. – Это же сам наследник, Великий князь, Павел Петрович. А вон те двое юношей – его сыновья: Александр Павлович и Константин Павлович. Вы, Семён, смотрите, не сболтните лишнего, а лучше вовсе – молчите, - пригрозил мне Панин.
Пушкари остужали орудия, чистили стволы банниками. Стоял острый запах уксуса.
- Смирно! – скомандовал высокий нескладный офицер в форме полковника с грубыми чертами лица, и артиллеристы тут же бросили свои занятия, выстроились возле орудий. Полковник сделал чёткий строевой шаг в сторону приближавшегося наследника Павла Петровича и громко отрапортовал: