Описание и анализ являются начальными этапами освоения содержания литературного произведения.За анализом следует синтез – осмысление констатированных и проанализированных данных. Однако механическое соединение результатов анализа не может быть равно анализируемому произведению. Как писал Г.А. Гуковский, все «элементы произведения в целом составляют не арифметическую сумму, а органическую систему, составляют единство его значения»[13].
Условное выделение для анализа одной стороны (грани, элемента) целого и выявление его места и значения в системе художественного произведения позволяет по-новому понять его общий смысл, глубже проникнуть в замысел автора. Описание и анализ произведения являются предпосылкой для егоинтерпретации (истолкования, трактовки, прочтения). В этом смысле истолкование присуще всем этапам изучения произведения. В широком значении литературоведческая и литературно-критическая интерпретация – перевод с языка художественных образов на язык логических понятий, формулировка общего смысла, содержания произведения.
Понятие об интерпретации текста – сложный эстетико-философский вопрос. Искусство истолкования текстов развивается со времен античности. Одна из первых работ на эту тему – «Интерпретация» Аристотеля, который рассматривал интерпретацию как "овнешнение" внутреннего. Этому же вопросу посвящены труды западноевропейских и российских ученых Нового времени. Для философов интерпретация (понимание) является одновременно и непониманием (так как понимание всегда относительно) – в этом источник проблематики по данному вопросу. Однако, говоря об интерпретациях литературной классики в данном пособии, мы будем иметь в виду не философскую проблему понимания смысла высказывания, познания личности говорящего (того, что является основной задачей герменевтики), а выявление (с опорой на данные научного анализа) определенной константы в понимании выдающихся произведений прошлого и настоящего. В умелом показе устойчивого (традиционного) и изменчивого (нового, оригинального) в понимании литературного произведения состоит, на наш взгляд, мастерство «школьной» интерпретации.
Художественное произведение дает основания для широкого диапазона интерпретаций. По словам Ф. Шеллинга, художественный образ порождает различные толкования, как будто содержит бесконечное число замыслов, допуская тем самым бесконечное число толкований, причем никогда нельзя сказать, вложена ли эта бесконечность самим художником или раскрывается в произведении как таковом»[14]. О том, что даже самая талантливая интерпретация не может быть адекватной интерпретируемому произведению, неоднократно говорили и классики русской литературы.
Как показывает история, почти каждое литературное произведение, даже басню с четко сформулированной моралью можно понять по-разному.
Факт правомерности различных прочтений одного литературного произведения осмыслялся в отечественной науке еще в XIX в. в работах А.А. Потебни, изучавшего психологию творчества и восприятия: «Если же идея произведения в каждом понимающем другая, то полное соответствие образа и идеи невозможно»[15]. Его последователи утверждали, что классическое произведение таит в себе возможности, каких не имеет, например, развлекательная литература. Но все-таки возможности эти (потенциал прочтений) раскрываются лишь в длительной истории. Историко-функциональные исследования двадцатого века подтвердили эти предположения: в разные периоды своего бытования одно и то же произведение понимается по-разному. Да и в одну эпоху трактовки представителей различных течений не совпадают, а противоречат друг другу, создавая широкий диапазон прочтений одного произведения. Также и сумма всех известных в определенный момент интерпретаций не дает адекватного истолкования рассматриваемого произведения. Но может представлять собой логическое объяснение его отдельных аспектов.
Для научных, литературоведческих интерпретаций характерна направленность на выявление объективно существующего содержания. А.П. Скафтымов писал: «Состав произведения сам в себе носит нормы его истолкования … …только само произведение может свидетельствовать о своих свойствах», «сколько бы мы ни говорили о творчестве читателя в восприятии художественного произведения, мы все же знаем, что читательское творчество вторично, оно в своем направлении и гранях обусловлено объектом восприятия»[16]. Сложность понимания авторского замысла связана, во-первых, с тем, что мысль выражена образно, а значит, дает основания для различных толкований; во-вторых, с тем, что творческая идея содержит в себе разные потенциалы развития (автор, начиная работу, не всегда знает, как поведут себя персонажи в конце). В-третьих, субъективность читателя, обусловленная его жизненным (интеллектуальным и эмоциональным) и читательским опытом, психологическим настроем во время чтения и проч., заслоняет от читателя авторскую оценку.
Выявлениеотношения авторак тому, что он изображает, определяется в ходе анализа художественной речи, художественного мира, композиции. Формальные грани произведения представляют большие возможности для выявления и объяснения авторского замысла. Прочтения, в которых относительно точно воспроизводится объективная сторона содержания – не изменяющаяся со временем «программа» восприятия и понимания произведения, – близки интерпретациям «репродуктивного» типа. Их предпосылкой является не только данные имманентного рассмотрения, но и биографический, литературный и широкий историко-культурный контекст. Кроме того, привлекаются данные смежных наук (этики, философии, истории религии, психологии, искусствоведения и т.д.). Бахтин считал, что может быть либо «относительная рационализация смысла (обычный научный анализ), либо углубление его с помощью других смыслов (философско-художественная интерпретация)»[17]. Прибегая к реально-историческому комментированию, используя авторские высказывания, черновики, заметки, письма и т.д., связанные с замыслом и творческой историей анализируемого произведения, в ходе его анализа и истолкования, интерпретатор помогает читателю приобщиться к миросозерцанию писателя, понять систему его нравственных ориентаций. При этом авторские характеристики персонажей, варианты их поступков (вербальных и невербальных), изменения в системе персонажей влияют на отношение читателя к изображаемому, усиливают воздействие на него авторских интенций. Такие интерпретации имеют важное познавательное значение, расширяя представление об авторской концепции, раскрывая инвариантные элементы произведения.
Научные трактовки постоянно уточняются новыми исследованиями, с появлением новых материалов становятся более глубокими и более адекватными объективному содержанию художественного произведения. Одним из признаков объективности интерпретации иногда считают подчеркнуто отстраненную, как бы безучастную точку зрения литературоведа. Как пишут приверженцы этой идеи, ученый рассматривает произведение и его автора «с птичьего полета», «не навязываясь ему ни в учителя, ни в собеседники, ни в ученики»[18].
Ориентация интерпретатора на выявление авторской идеи может быть связана как с приятием ее, так и явным несогласием с автором. Однако, как показывает история критики и литературоведения, только сочувствие авторской идее и хотя бы относительное согласие с ней обеспечивает глубокое проникновение в замысел. Адекватное авторской концепции истолкование становится основой научных знаний о произведении.
Однако из всего сказанного об устойчивой стороне произведения и объективности интерпретации не следует, что возможно только одно-единственное «правильное», адекватное его прочтение. Особенности художественного изображения предполагают широкий диапазон корректных интерпретаций, которые скорее дополняют, чем опровергают друг друга.
Как мы отмечали в разделе об анализе произведения, ученые подчеркивают сложность, неоднозначность авторской позиции, что провоцирует противоречивые ее объяснения. Существует точка зрения, соответственно которой авторские интенции многозначны: «Иным предстает содержание произведения, понятое как взаимодействие его объективной и субъективной сторон. Методологический смысл выделения в содержании произведения этих разных сторон и заключается в их несовпадении, возможности (в подлинном, не «сделанном» искусстве) разных пониманий образа»[19].
Помимо того, что литературное произведение дает основания для различных прочтений, интерпретирующая деятельность по своей природе более субъективна, чем анализ. Несмотря на свою синтезирующую задачу – на языке логических понятий объединить данные описания и анализа, полученные максимально объективно, – интерпретация избирательна, субъективна, содержит элементы сотворчества. Формулируя в своей работе тему, авторский замысел, авторские намерения (постигаемые в разной степени глубоко), интерпретатор дает субъективный образ интерпретируемого произведения.
Этот образ складывается под влиянием таких факторов, как историческая ситуация, литературный контекст, личные пристрастия и т.д. При этом все, что очевидно идет от произведения, признается объективной стороной интерпретации, а обусловленное личностью и задачами интерпретатора – ее субъективной стороной. Относительная объективность научного анализа, на основе которого вырастает интерпретация, становится фактором, сдерживающим субъективность интерпретатора.
Называя главную тему произведения, формулируя так или иначе основные авторские мысли и эмоции, интерпретатор (хотя бы в косвенной форме) выражает свое отношение ко всему этому. Даже утверждение революционно-демократической критики, что ей дела нет до идей автора[20], свидетельствуют, скорее, о том, что авторские интенции известны и понятны, но оцениваются не высоко и просто игнорируются.
Трактовка в значительной степени зависит от того, какую позицию занимает интерпретатор: отстраняясь, максимально редуцируя все личное, или становясь участником «беседы». Более долгую историю имеет вторая из названных позиций. Известны многочисленные высказывания писателей о литературе как беседе, письме, послании, что само по себе предполагает ответную реакцию – эмоциональную или интеллектуальную, согласие или возражение. Творческое общение писателя и читателя М.М. Бахтин назвал диалогом. Хотя «разговор» писателя с читателем условный, в нем сохраняется главная ценность общения: в интерпретациях возникают новые смыслы, которые развиваются и обновляются, – так складывается диалог, продолжающийся в большом историческом времени. Интерпретации классических произведений обладают большим творческим потенциалом и сами становятся частью литературного процесса.
Наиболее субъективные интерпретации, как показывает история, характерны для литературной критики. Представитель психологической школы российского литературоведения, академик Д.Н. Овсянико-Куликовский писал: «Если критик только отражает и передает то, что дал художник, то его критическая работа – не нужна, бесплодна»[21]. Причины субъективности интерпретирующей деятельности скрыты в самой ее природе, связаны с установкой на самовыражение критика (в разной мере свойственное представителям разных направлений) и стремлением оценить произведение. Идеи философские, житейские, социально-политические, морально-нравственные и т.д. – обсуждаются (анализируются и интерпретируются) с разных точек зрения, с опорой на актуальные научные теории. Критическая оценка в большинстве случаев и является тем, что Гуковский назвал осознанием «своего отношения к отношению автора». Выдающиеся произведения литературы сопровождают интерпретации как близкие к авторской концепции, так и полемичные по отношению к ней. Литературно-критические трактовки ориентируются в большей степени на ту грань содержания, которая дает больший простор для домысливания. Это то, что «сказалось» как бы помимо воли автора, благодаря многозначности литературной образности. Именно критические интерпретации современных произведений, а также классики далекого прошлого часто оказываются актуальны и востребованы широким кругом читателей.
Обосновывая свою интерпретацию, критик постоянно обращается к тексту и художественному миру произведения. Однако, ограниченный рамками своих задач, он вынужден «сузить» мир произведения. Художественная речь приводится в виде кратких цитат, количество событий и персонажей значительно редуцируется, производятся различные перестановки в предметном мире, по-иному расставляются акценты. В результате в интерпретации формируется некое подобие мира произведения – «образ образа», которому и выносится оценка. Преимущественно в литературной критике, рассматривая художественное произведение, интерпретатор отвлекается от контекстуальных данных, сосредоточивается на тех аспектах произведения, которые находятся на «периферии» «программы воздействия». В истории изучения и истолкования произведений русской литературы известны случаи намеренного отхода от авторской концепции (например, революционно-демократическая критика Н.А. Добролюбова, Д.И. Писарева и их последователей). В таких интерпретациях особенно ярко выражена субъективность критика, его тенденция (или тенденциозность). Как показывает история русской литературы XIX в., часто критически переосмысливется основной конфликть и внутриличностной коллизии придается общественное звучание, психологический конфликт приобретает социально-политическое значение (хрестоматийный пример – истолкование Н.Г. Чернышевским повести И.С. Тургенева «Ася»), конкретно-историческая коллизия рассматривается как противостояние надысторических сил, свойств человеческой натуры. Соответственно, и проблематика художественного произведения приобретает иной смысл. Творческие интерпретации важны как этапы развития общественной мысли, представляют значительный интерес для историко-функционального литературоведения, расширяют и разнообразят «диапазон» интерпретаций изучаемого произведения.
Таким образом, в ходе анализа литературного произведения используется устоявшаяся, традиционная терминология и возникают новые понятия теоретической поэтики, связанные с обнаруживаемыми явлениями и закономерностями. Интерпретация литературного произведения, как правило, имеет определенную направленность (философскую, этическую, социально-политическую и др.), осмысляя авторские концепции, продолжая литературное освоение определенной области жизни.