Я сидела в одиночестве, наблюдая за темным, беззвездным небом, и заключила сама с собой договор, что буду держаться подальше не только от маленького городка Ясная Долина, но и от Бойсе. Мы можем ходить за покупками в небольшой продуктовый магазинчик рядом с автомойкой. У них нет всего, что мы привыкли покупать, но мы обойдемся тем, что есть. И там нет телевизоров. Будем проводить время, исследуя акры и акры Божьей земли. Это был последний раз, когда я рисковала.
Отмокнув в ванне с очень ягодной пеной, я легла рядом с Пи, которая крепко спала в своей кровати. Почему я была единственной, кто понимает, каким особенным был этот ребенок? Я притянула ее маленькое тельце поближе к себе, вдыхая тот же очень ягодный аромат, который был на мне. Так должно было быть. Это была единственная пена для ванны, которая продавалась в нашем магазине. Нам обеим нравились пузырьки, поэтому я была уверена, что мы обе будем пахнуть очень ягодно. Что бы это ни было.
Мои мысли перешли к тому, какой хрупкой Пи была, когда я нашла ее. Она была совсем не такой, как сейчас. Даже приблизительно.
Я провела с ней три дня, до того, как ее отец вернулся домой. Или мы должны называть его просто донором спермы сейчас? Блейк был далек от того, чтобы быть отцом для нее. Он даже не замечал ее, и Пи была такой, я даже не знаю, какой. Лишенной внимания. Она была такой тихой, такой замкнутой. Я не очень много знала о малышах, но я знала, что этот не был нормальным. Она должна была играть, кричать, прыгать, исследовать и быть сорванцом. Она не была. Она была пугающе тихой. Ее бирюзовые глаза смотрели на меня неуверенно.
***
Первые пару дней я в основном наблюдала за ней. Ей было намного удобнее в идиотских маленьких платьицах, чем должно было быть. У этой малышки не было одежды. Ну, вернее была, но вся ее одежда выглядела так, словно она участвовала в конкурсе красоты, каждый день. Я собиралась позаботиться об этом, что было первой чертой, которую я преступила. Ничего не могла с этим поделать. Этот парень понятия не имел, как быть отцом. Он не был отцом – совсем.
— Почему она еще до сих пор не спит? Уже почти половина десятого, — спросил Блейк, открыв дверь в спальню Лондон. Я натянула вниз свою футболку и села. Лондон даже не отреагировала на него. Она не была взволнована, вообще. Я никогда не знала своего отца, но я помню, как бежала к входной двери, встречая маму после долгой смены в больнице. И не важно насколько уставшей она была, она всегда находила время для меня. Первой, кого она хотела видеть, когда возвращалась домой, была я.
— О, привет. Мы просто читали книгу.
— На ее планшете?
— М-да. Да, на ее планшете. Я установила для нее приложение для чтения. Почему у нее совсем нет книг? У нее должны быть книги.
— У нее есть книги.
— На случай, если Вы не знаете, она еще маленькая. Зачем Вы покупаете ей обычные книги? Где книги с картинками? Мы хотим красивые картинки, — сказала я нараспев, стараясь быть милой. Я пощекотала малышку, а в ответ ничего. Она оттолкнула мою руку, даже не улыбнувшись. Почему она была такой замкнутой?
— Есть пути решения проблем, Макайла. Ты можешь заказать книги. Все, что тебе нужно, просто спросить. Ее последняя няня не очень хорошо говорила по-английски, уверен, она об этом никогда не думала. Отбой через десять минут, — сказал Блейк строгим, командующим голосом. Как угодно, мудак.
— Хотите закончить последние несколько страниц? – спросила я, предлагая ее родному отцу занятие, за которое он должен был ухватиться. Он даже не сказал ей привет, никаких объятий, ничего. Я была сбита с толку и не могла поверить тому, как он обращался с этой очаровательной малышкой, словно она была никем.
— Я собираюсь в душ. Спокойной ночи, Лондон.
И это все. Вот какое приветствие получила его дочь, которую он не видел три дня.
— Мальчишки…Они такие странные, — сказала я повернувшись к Лондон. И – в ответ ничего. Ее глаза вернулись к планшету, не предназначенному для двухгодовалого малыша, и я продолжила.
— Обезьянка Ларри хандрил. Ему было грустно.
— Почему?
Я улыбнулась ей. Еще не все потеряно для этого ребенка. Ей просто нужно, чтобы ее замечали. Я видела ее; я постоянно замечала, какой особенной она была. Она любила читать. Мы прекрасно поладим.
Лондон прикрыла глаза рукой, когда я прочитала последнюю строчку
— Конец.
— De Nuevo (снова – с испанского. Прим.пер.) – робко сказала Лондон, прикрываясь рукой. О Боже мой. Испанский. Она говорит по-испански. Я помнила ‘de Nuevo’ со школы. Снова. Она хотела, чтобы я снова почитала ей. Я вдруг вспомнила одно слово, которое она сказала мне в ванне, и поняла, что она говорила, что ей жаль. Она извинялась за конфету-леденец, а я-то подумала, что это просто детский лепет.
— Ладно, давай выберем другую книгу. У меня есть кредитка твоего папочки, — улыбнулась я, забыв о комендантском часе Блейка через десять минут. Лондон понимала меня просто отлично, но отвечала мне на испанском. Логично. Ее няня была испанкой. Меня расстраивало то, что об этом никто не знал. Перед вами высокоинтеллектуальная, говорящая на двух языках маленькая девочка, и никто об этом не знал.
Именно тогда Лондон получила свое новое имя. Она указала на старую народную сказку «Принцесса на горошине» (‘Pea’ [Пи] – в переводе с англ. — горох, горошина, горошинка. Прим.пер.). Лондон забралась ко мне на колени, и я прочитала ей историю о настоящей принцессе; историю о том, что нельзя осуждать, историю, которая стала ее любимой. Я сказала ей, что она была настоящей принцессой, как в сказке.
Тем вечером я впервые поцеловала Пи на ночь. Мой первый глоток любви, после смерти моей мамы. Она вздохнула спокойно, когда я поцеловала ее теплый лобик, и подложила свои маленькие ручки под щеку. Она была такой драгоценной.
Глава шестая
Я не собиралась шпионить или подслушивать, но благодаря Блейку это было легко. Когда я спускалась по лестнице, он находился в своем кабинете с открытой дверью. Его впечатляющее кожаное кресло было обращено к огням города, и он крутился в нем, отталкиваясь ногами. Туда-сюда. Туда-сюда.
- Привет, как дела? – спросил он в телефон.
- Фелиция, мы собираемся обсудить это? Я скучаю по тебе.
Я слушала односторонний разговор, стоя у двери, пока Блейк обращался к этой Фелиции, кем бы она ни была.
- Что? О чем ты говоришь? Я был в Чикаго, работал.
- Фейсбук?
- Какого черта ты несешь?
- Я не хочу двигаться дальше, Фелиция. Я хочу быть с тобой, я -
- Что?
- Фелиция, я -
- Что на хрен это значит?
- Это привилегия находиться в моей жизни. Мое присутствие должно быть удостоено чести. Ты имеешь хоть малейшее понятие, сколько женщин умерли бы ради того, чтобы оказаться на твоем месте?
Я громко фыркнула из-за его последнего комментария, а затем удрала сломя голову, когда кресло повернулось. Этот парень был невероятно самовлюбленным. Он был симпатичным, да, надо отдать ему должное. Я никогда бы не посчитала это большой честью быть удостоенной его присутствием. Он действительно так сказал? Какой мудак.
Одетая в джинсы и кроссовки, я вышла из своей комнаты и встретила Блейка, наливавшего себе выпивку из бара. Я последовала за ним на балкон.
- Думаю, теперь, когда Вы дома, я пойду немного погуляю.
- А я думаю, это плохая идея. Уже темно, и ты не должна бродить одна. Особенно в той одежде, которая у тебя есть. Даже я подумал бы, что ты бездомная.
- Я и есть бездомная. Со мной все будет хорошо.
- Ты хотя бы останешься по эту сторону ворот?
- Нет, я уже побывала везде в пределах ворот, в буквальном смысле. Пи и я обошли всю территорию отеля. В этом новом телефоне, что Вы мне дали, говорится, что владения занимают территорию в 2,7 мили, практически образуя ровный квадрат, что означает, они занимают 4 акра земли. В той стороне даже есть небольшой лесок, - я указала в сторону крохотного кусочка владений.
- Пи? И в этих владениях нет никакого лесочка, - резко заметил Блейк. – Мы в Манхэттене. Я абсолютно уверен, на многие мили отсюда нет никакого леса.
Я с гордостью похвасталась своими новыми знаниями:
- Ага, конечно. Мы разговаривали с садовником. Он рассказал нам, что когда-то здесь был парк с задней стороны отеля. Еще до постройки этого места в двадцатых годах, до того, как Зазен купил его. Деревья были выкорчеваны, чтобы построить парковку, но небольшая их часть оставлена из-за необходимости переноса водопровода и канализации.
- Спасибо за информацию. Я рад, что теперь знаю об этом. Завтра я буду дома в пять вечера. Тогда сможешь выйти прогуляться.
- Значит, вы также платите мне за то, что командуете мной? – спросила я, прислонившись к дверному косяку.
- Нет. Я плачу тебе, чтобы ты не глупила. Сегодня вечером ты никуда не пойдешь. Иди спать.
- Я не хочу спать. Мне скучно. Мне нужно подышать свежим воздухом.
- Дыши здесь.
- Нет, спасибо, - сказала я, держась за дверной косяк. Мне не нравилась даже мысль о пребывании на пятьдесят восьмом этаже. Я бы ни за что не вышла на балкон.
- Ты трусишь. Ты боишься высоты, - упрекнул он меня и, ухмыляясь, взболтал свою выпивку в стакане.
- Не боюсь.
- Тогда иди сюда.
- Нет. Я только что сказала вам, что собираюсь прогуляться немного по городу.
- А я сказал тебе, что ты не пойдешь. Ты заказала себе одежду, да?
- Ага, и я купила несколько вещей для Пи тоже.
- Перестань ее так называть. И что это вообще за имя такое? Ладно. Та кредитная карта на любые ее нужды, включая соответствующие возрасту книги.
- Вы не поймете. Ей нужно посещать что-то типа дошкольной развивающей группы или детского сада.
- Зачем? Она уже записана в Оверлук Поинт. У нее будет лучшее образование, какое можно купить за деньги. И что значит - я не пойму?
- Я говорю не о том, что можно купить за деньги. Я говорю о друзьях и воображении.
- У нее есть все, что она только пожелает, чтобы не скучать. Ты можешь хотя бы присесть? Ты меня нервируешь, стоя вот так, - потребовал он, - Мне нужно видеть, с кем я разговариваю.
- Опять, мистер Коуст, я говорила о вещах, которые нельзя купить за деньги.
- За деньги можно купить все. Даже друзей, - заверил он меня. Я села на скамью сразу у двери, но не там, где был он. Я не хотела видеть, что там внизу. Мне и здесь было неплохо. Была ли в Нью-Йорке линия тектонического разлома? Была! Разлом Рамапо (Разлом Рамапо простирается на 300 километров по территории штатов Нью-Йорк, Нью-Джерси и Пенсильвания. Разлом неактивный. Прим.пер.). Этот небоскреб может разрушиться и обвалиться на землю. Мне буквально пришлось сделать несколько глубоких вдохов, чтобы успокоить растущее беспокойство. И чтобы не думать, как высоко над землей я была, или о землетрясении, которое может вскоре случиться и обратить меня в прах, я высказалась по поводу его теории приобретения друзей за деньги.
- Итак, если бы все это завтра исчезло, у Вас все еще остались бы друзья? Как насчет того чувака Зазена, о котором Вы все время говорите? Будете ли Вы все еще его другом, если обнаружите себя живущем в трущобах на следующей неделе?
- Конечно. Я тебе рассказывал. Я знаю Зазена лет с двенадцати.
- Тогда Вы воспринимаете его как отца? – спросила я, выпытывая информацию.
Он снова взболтал свою выпивку и сделал большой глоток, скорчив мину, но так и не ответил.
- Вы не можете ответить, потому что знаете, что я права, - упрекнула я.
- Нет, я знаю, что ты ничего не знаешь. Ты узнала номер своей социальной страховки?
- Моя мама не перезвонила мне пока. Мы не так много общались в последнее время.
- Хмм.
- Что?
- Ты врунишка.
- Что? Мы не общались. Да как угодно! Мы закончили об этом? – спросила я, вставая. Мы не должны к этому возвращаться. Мне нужно было время, чтобы подумать о том, что я ему уже наговорила.
- Мы и не начинали. Иди, ты вольна приходить и уходить, когда пожелаешь.
- Но только не когда стемнеет, - поправила я его, умничая.
- Совершенно верно.
- Как скажете. Могу я воспользоваться Вашим компьютером?
Блейк кивнул, потягивая свой напиток и глядя на меня поверх стакана с виски.
Сев за его стол, я зашла в свой школьный личный кабинет и начала читать задание, на выполнение которого уйдет целый час. Мне просто нужно было сосредоточиться на достаточно долгое время, чтобы выполнить его. Последнее время мне трудно было это сделать. Я взяла черную ручку из кожаного стакана и нарисовала одну прямую линию. Время остановилось, пока я читала о возведении и падении Берлинской стены. Я как-то умудрилась нарисовать перо, голову льва, половинку сердца с неровным краем, и открытую книгу.
- Сдается мне, ты тратишь чернила попусту. Тебе стоит просто сделать татуировку, - посоветовал Блейк, стоя в дверях. Я выпрямилась и вытерла катившуюся по щеке слезу, о которой я даже не подозревала. Я резко прижала руку к своему боку и озлобленно уставилась на него.
- Вы сказали, что я могу воспользоваться Вашим компьютером.
- Можешь, все в порядке, - сдался он, подняв руки, - Я просто высказал свое мнение о твоем произведении искусства на руке. Ты могла бы просто сделать татуировку.
- Сделаю, когда добьюсь совершенства, - сказала я грустно, вернувшись взглядом на экран компьютера. Я закрыла все окна на его рабочем столе и стерла историю.
В животе у меня были такие же ощущения, как и в тот день, когда она умерла. Это то, к чему мне придется привыкнуть? Что-то, что появляется каждую ночь, когда я остаюсь наедине со своими мыслями? Я бы никогда не подумала, что эта маленькая девочка действительно поможет мне справиться с болью. Не важно, насколько виноватой я себя чувствовала, когда улыбалась, но этого невозможно было не делать, находясь рядом с ней. Пи была чертовски смешной, и мне нравилась ее компания. Я начинала с ужасом ожидать именно этого тихого времени суток.
Свернувшись в кровати, я решила прочитать о возведении и падении Берлинской стены. К концу недели мне нужно было отправить эссе по мировой истории двадцатого века. Конечно, я не ожидала, что меня хватит надолго. Слова на моем новом телефоне были слишком мелкими, и мои мысли уплыли в другом направлении. Сдавшись, я бросила телефон на кровать и осмотрела свою красивую новую комнату. Если бы моя голова не была занята всякими другими вещами, я бы возможно испытывала благодарность. Я чувствовала себя благодарной. Благодарной и печальной.
Если бы я только могла рассказать своей маме о том, где я была. Если бы она могла меня сейчас видеть. Она была бы очень счастлива за меня. Это навеяло мысль о моем выпускном. Он не был похож на настоящий выпускной, где бы я гуляла со всем классом, но это была финишная черта. Наконец-то я заканчивала школу, среднюю школу, по крайней мере. И что теперь я собиралась делать? Все, что мне нужно было сделать, это сдать эссе и закончить несколько небольших заданий, и я буду свободна. Я смогу вычеркнуть ‘диплом’ из своего списка нужных дел. Если бы я не отставала по английскому, я бы уже закончила. Но благодаря их тупой программе, классы английского, которые мне нужно наверстать, начнутся снова только в сентябре.
Где бы я не оказалась в конечном итоге, это будет не город. Я это точно знала. Мне нужно было пространство, без асфальта и бетона, возможно Вермонт. Мы с мамой всегда говорили о том, что поедем туда. Из-за этого мне тоже становилось грустно. Когда она заболела, она пообещала, что мы поедем туда, как только ей станет лучше. Она пообещала и солгала. Она оставила меня. Но и я тоже оставила ее. Я просто бросила ее, оставив заботам кого-то другого. Нет. Это была не она. Я не оставила ее в той больнице в одиночестве. Она уже ушла. Она умерла до того, как я оставила ее.
Пытаясь вновь дышать, я выпрямилась и подошла к окну. Повсюду мерцали огни, некоторые тускло, некоторые исчезали, а некоторые продолжали гореть. Трудоголики, как я полагала. Люди, подобные Блейку. Люди, которые не имели ни малейшего представления, кем была их маленькая девочка.
Когда я думала о Пи и несуществующих отношениях между ней и ее отцом, я радовалась, что у меня была мама, даже несмотря на то, что это было недолго. Первые тринадцать лет моей жизни были счастливыми, и я бы вернула их в любой момент. Может мы и не жили богато, но моя мама всегда следила за тем, чтобы нам было весело.
Слеза скатилась с моей щеки и упала на руку. Стерев ее, я размазала чернила и смазала верхнюю половину своего пера. Рассмотрев кляксу на моем детально прорисованном стволе пера, я решила дорисовать его. Перо было идеальным за исключением смазанного участка на его верхушке. Я практически чувствовала боль в нем. Оно болело. Так сильно болело, подобно ожогу, который никогда не заживет. Он никогда не превратится в шрам. Он навсегда останется ожогом, и всегда будет болеть.
Я сползла на пол и уронила лицо на руки. Боже, у меня болело сердце. Эта боль возвращалась снова и снова, ночь за ночью, она никогда не покинет меня. Я обречена на вечную скорбь души. Мне придется терпеть эту разрушающую боль ночь за ночью, до конца моих дней. Я боролась сама с собой, чтобы не расклеится. В моей голове вертелись мысли о воздушных шарах в небе. Голубые воздушные шары. Затем я начала добавлять предметы, стараясь заполнить все пространство. Неважно сколько клоунов, яблок, слонов, облаков или кексиков я добавила, покрытое предметами небо не помогло. Оно не заполнило то пространство, которое я усердно расчистила, стараясь вытеснить свою маму.
Она была там. Она всегда будет рядом. Моя изобретательная игра разума исчезла, и я разрыдалась от боли. Я вскинула голову и беззвучно прокричала в небеса: «Мааааама!». Я завыла, позволив себе еле слышно кричать в агонии. Было больно. Было так больно, что хотелось умереть. Если время лечит, сколько еще мне осталось терпеть? Я не могла больше ее выносить. Три дня спустя было также больно, как и в первый день. У меня грудная клетка взорвется раньше, чем эта боль прекратится. Я скучала по ней. Мне так ее не хватало. Я просто хотела услышать ее голос и попросить прощения. Она не оставила мне шанса попрощаться с ней, сказать ей, как сильно я ее любила. Я не успела попрощаться. Я плакала, стремясь к измождению, которое накроет меня и заберет эту боль. Я желала, чтобы боль остановилась.
Я почувствовала под щекой холодный пол, когда проснулась на следующее утро от света и звонка будильника на своем телефоне в полвосьмого. Согласно моим расчетам Пи встанет примерно в восемь пятнадцать – восемь тридцать. Обычный распорядок дня подкрался, казалось, быстро и незаметно. Горячий душ, где я смывала чернила, стал ежедневным ритуалом. Черный дождь стекал ручьями по моей руке, закручиваясь в воронку и смешиваясь с водой, и исчезал в водостоке. Мою грудь заполнила легкая ностальгия, и я удивилась, почему мне это так знакомо. Словно дежавю. Почему мне кажется, что это уже случалось однажды? Возможно, потому что так и было. Много раз.
Обернув одним полотенцем тело, а другим свои длинные волосы, я нанесла утренний увлажняющий крем на свои опухшие веки. Голос моей матери звучал у меня в голове, напоминая мне, что никогда не будет слишком рано волноваться о морщинках. Приложив пальцы под глаза, я оттянула нижние веки. Моей маме было всего лишь тридцать девять. У нее было много морщин, но лишь в последние шесть месяцев или около того. Такая быстрая потеря веса привела к тому, что гладкая кожа стала морщинистой.
Я быстро переключила внимание от своего гладкого семнадцатилетнего лица на стук в дверь.
- Да? – спросила я, открыв дверь и придерживая полотенце на груди.
- Э-э, я уезжаю сейчас, - сообщил Блейк. Я наблюдала, как его глаза прошлись по моему телу, и мысленно покачала головой. Мудак.
- Ну, до свидания, - бойко ответила я, давая ему ненужное разрешение.
Какого черта? Не знаю, чего он ожидал, или какого черта, он делал, но неловкое молчание было лишним.
Блейк закрыл рот, повернулся на каблуках и кивнул. Извращенец.
Я посадила Пи на столешницу, пока готовила ей завтрак. Она осматривалась вокруг, будто никогда не делала такого раньше. Я всегда сидела на столешнице, пока моя мама готовила. Именно в такие моменты мы часто говорили по душам.
- Чем хочешь заняться сегодня, Пи? – спросила я, вмешивая свежую голубику в тесто для оладий. Лиловый цвет напомнил мне черный дождь, стекающий по моим рукам. Конечно же, Пи не ответила. Она, с большими глазами молча сидела напротив меня и в самой обычной одежде, какую я только смогла найти.
Разводы двигались по кругу, пока я думала о воде. Разводы от голубики были подобны черному дождю, исчезавшему в водостоке, за которым я наблюдала много раз.
- Иди сюда, Микки, - прошептала моя мама, пытаясь поднять голову. Моя ручка перестала рисовать летящих вниз птиц, и я подняла свою руку с холодного радиатора. Ее болезненные, блестящие глаза улыбались.
- Что случилось? Хочешь, я позову врача? Тебе нужно обезболивающее?
- Нет, детка. Я в порядке. Я хочу уйти сейчас, Микки. Мое время пришло.
- Уйти куда? – встревожено спросила я, - Нет, это не так. Мама! Не говори так. Ты поправишься. Я готовлюсь к окончанию средней школы. Ты не можешь сдаться, - сказала я с мольбой в каждом слове. Мой взгляд медленно переместился на слезу, катившуюся вниз по моей руке.
Моя мама улыбнулась и стерла ее.
- Зачем ты это делаешь? – улыбнулась она, рассматривая поврежденный участок. Моя рука снизу доверху была покрыта чернилами. Я умудрилась разрисовать руку от плеча до кисти, пока наблюдала, как ее грудь поднималась и опускалась, опасаясь, что она перестанет дышать. За последний визит у меня должно было уже случиться несколько сердечных приступов, из-за многократного выброса адреналина. Не такого, как во время катания на американских горках, а плохого, подобного тому, когда рядом громко закричат, и от такого крика можно описаться. Каждый раз, когда я видела, как ее дыхание останавливалось, я вскакивала, готовая броситься за помощью.
- Это помогает занять мысли.
- И твое время. Я хочу, чтобы ты этим больше не занималась, Микки. Мне нужно, чтобы ты меня отпустила. Мне нужно, чтобы ты сходила к нему еще раз. Пожалуйста, Микки. Я должна знать, что с тобой все будет хорошо.
- Нет. Я не собираюсь этого делать. Я умоляла его о помощи. Он отверг меня. Я не нуждаюсь в нем. Мне никто не нужен. Я сама могу о себе позаботиться, - вставая, заверила я маму.
- Детка, иди сюда.
- Иди, мам, уходи. Если тебе нужно мое разрешение, бери его, - закричала я, вытирая рукой свое мокрое предплечье, размазывая последние семь часов работы своими слезами. Я отпрянула, задыхаясь. Мне не хватало кислорода.
Как она могла так поступить? Как могла переложить это на меня?
- Микки, подойди сюда, - умоляла меня мама. Она уткнулась лицом в подушку, пытаясь спрятать свои собственные вырвавшиеся слезы.
Я вцепилась в ее больничную ночную сорочку в цветочек и зарыдала:
- Мама, пожалуйста, не умирай. Пожалуйста, не сдавайся. Ты должна бороться. Ты должна, мам, пожалуйста, - всхлипывала я, прильнув к ее костлявой груди. Моя счастливая, сильная, любящая мать иссохла до кучки костей прямо у меня на глазах. Ее хрупкое, тощее, как скелет, тело было уставшим.
- Микки, я устала, - подтвердила она. Я знала, чего она просила. Я знала, она хотела перестать бороться. Я не могла позволить ей этого. Мы были командой. Микки и Викки. Мы были вместе, как близнецы, как кофе и сливки, как прожилки мяты в жвачке. Она не могла разлучить нас. Я не могла с этим справиться. Я все еще была ребенком, и несправедливо было оставлять меня в таком положении. Я не просила, чтобы меня рожали. Она не могла родить меня, а потом оставить меня. Так не пойдет.
- Я не позволю тебе сдаться. Ты едешь домой, мам. Ты здесь не останешься. Мы вернем наш дом на Бегония Драйв, ты снова вернешься на свою работу в больницу, и ты снова будешь играть на фортепьяно перед тысячами людей. Ты не устала. Нет, мама! – закричала я, осознав, что стою у двери, а не рядом с ней. Я не дала ей времени сказать больше ни слова. Я убежала. Я не собиралась так легко отпускать ее. Она не бросит нас. Не сейчас. Еще нет. Мы победим это, как и в первый раз. Мы должны.
Шум от моего энергичного перемешивания теста вывел меня из надвигающегося эмоционального срыва. Я посмотрела на Пи, которая сидела и ничего не делала. Вообще ничего. Она настороженно наблюдала, как я расправляюсь с ее завтраком.
- Хочешь помочь? – спросила я, задаваясь вопросом, была ли эта девочка всегда такой тихой. Она четко слышала меня. Ее глаза светились другим голубым, красивым бирюзовым цветом.
- Ты вампир? Твои глаза меняют цвет. Ты знала об этом?
Ничего.
Тишина.
Забрав из прихожей стул, я сняла ее со столешницы и поставила на стул. Вложив в ее маленькую ручку деревянный венчик, я помогла ей взбивать. Она обернулась и улыбнулась. Даже если она робко отвела глаза в сторону, я видела, как счастье ненадолго осветило ее личико. Именно тогда я поняла, как сильно этот ребенок нуждался во мне. И я нуждалась в ней. Только я пока еще не знала об этом.
Тем утром на ней были трусики, которые помогают приучиться к горшку, вместе с обычной удобной одеждой. Она была чертовски очаровательной в джинсах и кроссовках. Я знала, что возможно к полудню у нас случится небольшое происшествие с ее штанишками, но этого не произошло. Она не описалась. Ни разу. Ей всего лишь нужно было, чтобы кто-то одел их на нее и сказал, что делать. И все. Она была невероятно смышленая, и я была потрясена, что ни один человек не попытался приучить этого ребенка к горшку. Она не только была к этому готова. Она могла самостоятельно это делать.
Упаковав сэндвичи с арахисовым маслом и вареньем для ленча, мы с Пи отправились в наше первое приключение. В основном говорила я, но она шла рядом, наслаждаясь каждой секундой. Большую часть утра мы провели в небольшом пролеске. Мы все еще могли слышать шум города, бурильные молотки, автомобильные клаксоны, сирены, и мы могли чувствовать запах мегаполиса, но на это было довольно легко не обращать внимание.
Мой новый телефон творил чудеса для нашего воображения. С помощью приложения звуковых эффектов, мы уплывали от акул, убегали ото львов, нашли пещеру, чтобы спрятаться от громкой грозы, а потом, пока ели арахисовое масло и варенье с чипсами, мы слушали как Янни играл на фортепьяно ( Янни Хрисомаллис – греческий композитор, основатель музыкальной группы «Yanni», исполняющей инструментальную музыку).
- Нам пора, Пи. Ты выглядишь усталой и тебе пора вздремнуть, - заключила я, наблюдая как она зевает. Я тоже зевнула, но не потому что устала, а просто потому, что она сделала это первой.
Я подняла руку и с ужасом уставилась на нее, когда она подвинулась ближе ко мне. Это бедное дитя жаждало внимания. Моей единственной проблемой было то, что я не хотела любить ее. В конечном итоге она покинет меня. Второй раз мне уже не преодолеть эту боль.
- Давай возвращаться, - сказала я, немного ероша ее волосы. Я понимала, что этот ребенок привязывается ко мне, но я не была уверена, что с этим делать. Я больше никого не буду любить. Боль того не стоит.
В то время, во всяком случае, это было так. Сейчас, она того стоит.
Глава седьмая
Я точно не знала, какие у Куинна были намерения, но на следующий день в десять утра он был у нашей двери. Я настороженно наблюдала, как он грубо выманивал черную собаку из грузовика. Схватив ее за ошейник, он стащил ее с сиденья, а затем пригрозил пальцем, когда она оскалилась. Я ошиблась с первым впечатлением о нем, Куинн мне больше не нравился. И я также не хотела, чтобы он находился рядом с Пи.
С опаской я открыла дверь, и Пи побежала к собаке, робко стоявшей в стороне от Куинна. Я чуть не закричала ей, чтобы она держалась подальше от этой собаки, после того, как увидела ее оскал, но Сэди радостно завиляла хвостом.
— У вас, дамы, есть купальники, верно? Кто хочет совершить сплав по реке? – спросил он Пи, но не меня. Я бы соврала. Конечно же Честный Эйб сказал правду (Честный Эйб – это прозвище Линкольна, 16-го президента США, освободителя американских рабов. Прим.пер.). Она заверила его, что мы хотели бы пойти и, что у нас действительно были купальники. Не уверена, что этот ребенок хоть раз в жизни врал. Даже когда она делала что-то плохое, она мне рассказывала, как в тот раз, когда она училась рисовать круг. В коридоре до сих пор остались фиолетовые круги, украшающие обе стороны. Ей тогда еще и трех лет не было, но она рассказала мне правду, когда я спросила, она ли это сделала, даже пусть я не была уверена виновата она или нет. Она сказала правду.