Если до сих пор ты верил мне и понимал меня, дорогой читатель, то это уже не отнять, но ты потребуешь от меня большего, чем я могу дать. Ты будешь требовать не дальнейших доказательств, но откровений - сведений, полученных от существ из иной сферы, отчётливых, хорошо сформулированных данных, касающихся потустороннего мира, смысла нашей жизни, души, Христа, Бога. Каждый желает этого, не учитывая то, что для чёткого сообщения всегда требуются два фактора, а именно - хороший передатчик и хороший приёмник, точно так же, как для возгорания пламени нужен воздух и топливо.
Я и сам, как и любой другой, также искал откровения, и многократно, вместо того, чтобы позвать Эмму, я совершал глупость, и звал Христа, или того хуже - Бога.
В осознанные моменты в сновидении, эффективно работать можно только с чем-то одним, на другое не хватает внимания; и часто случалось, что на протяжении всего сновидения я мог страстно молиться, не думая об Эмме, благодарить Бога за его милость и простить его просветить меня, и таким же образом с Христом. Никогда днём я не мог совершать это с таким рвением, убеждением и красноречием. В дневное время я не красноречив, но застенчив и робок, даже когда остаюсь наедине с собой. Я не могу молиться днём, опасаясь глупо выглядеть; я стесняюсь. Но ночью это стеснение совершенно исчезает, и я погружаюсь в молитву с настоящей страстью, иногда теряя самообладание, как происходит со всеми страстями во внетелесной жизни. Временами, моя религиозная страсть подчас молитвы, даже в самый её момент, кажется мне чрезмерной, но я не в состоянии сдержать её.
Но замечательный факт в этом всём тот, что я никогда, совершенно никогда не воспринимал ничего в своих видениях, что, при моём страстном и пылком вызывании, выглядело бы как образ божества, ангела или Христа. Человеческие существа, умершие или живущие, являлись почти всегда на мой энергичный зов; Эмму я видел многократно в различных обличьях и при различных обстоятельствах. Но на мои призывания и молитвы, обращённые к высшим существам, о чьём присутствии человек всегда догадывается на основании знаков мира (покоя), воспринимаемого чувствами, или из внутреннего сознания, я никогда не видел ничего, кроме того, что мы называем природными красотами - солнечный свет, голубое небо, багряный вечерний закат, лучезарный горизонт, ясный или затученный, с чувством какого-то предвестия.
И это тогда, когда история человеческой цивилизации переполнена историями о видениях ангелов, Марии и Христа. Мы можем объяснять это, как нам нравится, и всё же это доказывает, что простого желания, воззвания, самовнушения не достаточно, чтобы создать видимый образ. Демонов, как их изображали в средневековье, я видел, но не ангелов, ни Марий, ни Иисусов, ни Бога Отца, хотя я часто этого желал, как дитя, и молился об этом, как человек, пока я не повзрослел и не стал достаточно мудрым, чтобы понять, что мне нужно радоваться их невидимости, потому что видение старого, бородатого Бога, длинноволосого, в белых одеждах Иисуса, крылатых ангелов, означало бы ничто иное, как надуманные образы, призрачные обманы, или бессильную человеческую фантазию.
Разве простой здравый смысл не говорит нам, что любая жизнь, которая превосходит жизнь человеческую, любые высшие существа, будь то сверхчеловек, или Христос, или Бог, не могут иметь никакой восприимчивой формы для человека с его пятью чувствами? Разве все попытки искусства и воображения создать нечто выше человека не терпят неудачу? Разве единственной концепцией сверхчеловеческого существа не была ли всегда концепция человека с крыльями? И всё же мы знаем, что высшее существо, высшая жизнь с более возвышенной красотой существуют; но ясное размышление должно нас также учить, что её форма остаётся невоспринимаемой и невообразимой, пока наша воспринимающая способность и наше знание, способом, в настоящем совершенно непостижимым, не увеличились в высшей сфере, и, таким образом, все их назначенные формы, хотя и созданные фантазией великого Данте, должны быть ошибочными.
Иногда, и в самом деле, я видел миры и грустных существ в них, которые, как бы они ни были знакомы и похожи на людей, мне казалось, что они принадлежали совершенно иной сфере. Одной ночью мне снилось море, но оно превратилось во что-то другое - в парк, ландшафт, заполненный многочисленными существами. Я помню, что поверхность этого ландшафта двигалась подобно океанским волнам, но она была прекрасного синего цвета с усеянными ярко-жёлтыми крапинками. Там были также кустарники и множество счастливых, весёлых, богато одетых человеческих существ. Это были не бесы, это я чувствовал, но род людей - счастливых, роскошно живущих людей.
Ещё я помню, как я оказался на другой планете, и хотя моё сознание ещё не было вполне ясным, я, всё же, мог задействовать внимание. Так, я помню, как я взглянул на небо и, увидя синий цвет, сразу же пришёл к выводу: «а, в этой атмосфере также есть кислород», потому что синий цвет нашей атмосфере придаёт кислород[10]. Я продолжал идти и ландшафт неоднократно менялся. Здешние обитатели были чрезвычайно симпатичны и дружески ко мне расположены. Их языка или слов я не запомнил, но у меня с ними было душевное понимание. Затем я увидел деревья и холмы, или что-то, что напоминало их, и я впадал в восторг. «О, моя земля! - воскликнул я, - это напоминает мою землю!» и меня залили эмоции, потому что это напомнило мне о моей любимой земле. Затем я заметил, что всё как-то отличалось от земных вещей и, в то же время, напоминало их. «Точно так, как Америка напоминает Европу и, всё же, отличается от неё», - подумал я в своём сновидении.
После этого я вошёл в пустынную и незаселённую часть, и вдалеке я увидел горы, горная цепь поднималась из моря, сверкающая и крутая, но такая впечатляющая и ужасная, что по мне пробежала нервная дрожь. Горная цепь простиралась всё дальше и дальше - у меня закружилась голова, и всё время моё взгляд пробегал по кромке бледно-розовых скал. Подо мной, слева, располагалась огромная пропасть. Я видел всё с особой чёткостью и остротой. Мой ум был ясен всё это время, и я был полностью сознателен; устрашающая глубина вызвала во мне головокружение.
Вслед за этим, я увидел в этой глуши два странных существа. Это были человеческие существа, не бесы. Один был синевато-серого цвета, подобно глине, другой - коричнево-красный, подобно обожжённой земле. Они тяжело трудились, и в моём уме проскочила мысль, что эти двое были пролетариями, которые в этом краю поддерживают роскошь людей, которых я только что видел. Они были заняты возле огня, и я спросил их что-то о пище или дровах, как мне помниться. Улыбаясь, они объяснили: «Этого здесь не хватает». Затем, я указал назад, в ту сторону, где я оставил людей, живущих в достатке:
«Там-то этого хватает» - был их ответ. На этом они рассмеялись, симулируя безразличие, и намекая, я уже не помню как, что они этому не завидуют, что эти вещи не важны, что так должно быть. Я проснулся, пытаясь понять смысл этого сновидения, который я никак не мог уловить, и даже сейчас, не рискну объяснить его полностью.
Всё, чему учит нас восприятие во время сна, требует в точности столько же научного мышления и сравнения, столько же критического анализа и отбора, сколько требуется и для упорядочивания нашего бодрствующего восприятия. Не может быть другого истинного откровения, чем откровение творческого искусства и науки, установленного всеми и для всех. Что может означать личное откровение, которое зависит от восприимчивости одного индивидуума, и может быть подтверждено лишь несколькими словами и, через внушение, навязано невосприимчивым людям? Не было бы это подобно тому, как если бы Божество вверило апостолам работу по обращению тысяч людей, где Он сам нашёл только одного - апостола - восприимчивого к убеждению? Может ли такое откровение, распространяемое навязыванием и под давлением, авторитетом и раболепием, быть чем-либо иным, чем преходящей иллюзией, и мимолётным обманом?
Поэтому, изучение нематериального не оторвало меня от дневного мира, но заставило меня работать в нём с ещё большим рвением и удовлетворением, потому что я научился смотреть на этот мир, как на наше реальное поле труда, где подготавливаются богатства, которые будет учтены на высшем плане видения.
Сновидения дают нам лишь слабые подсказки; работа должна быть сделана в этой жизни.
Но мои сновидения также показали мне, что одиночество и уединение никогда не могут привести к высшей радости и чистому блаженству. Какими бы несказанно счастливыми ни были мгновенья встречи с моей невестой из сновидений, их, тем не менее, превосходили те, в которых всеобщая радость, огромный и потусторонний энтузиазм одновременно наполнял многих существ - счастливых человеческих существ - уносимых со мною и моей возлюбленной на волне лучезарного, радостного блаженства.
Со мною часто случались такие сновидения, и они были самыми прекрасными из всех. Я не знаю, были ли они предвестниками будущего, или рассветом уже существующей реальности - но я мог видеть бесчисленные толпы энтузиастов, процессии жизнерадостных людей, шагающие в один ритм, с ликованием под звуки труб. И мы двое, моя возлюбленная и я, были частью всего этого, мы принадлежали этому; и нами овладевало чувство жизнерадостности и безграничного доверия ко всем, поднимая нас в прекрасное и радостное настроение, но не отвлекая нас от нашей взаимной симпатии, а преображая и усиливая её.
Этим мне было указано на истины, только особым символичным образом, как я это понял из повторных опытов. Так, однажды я увидел в своём сновидении множество людей, строящих большой дом и прокладывающих дорогу, и они делали это с радостью. И не было никого, кто бы командовал ими, давал распоряжения, или указывал на что- то.
Невероятная живость, с какой продвигалась работа, была обусловлена тем фактом, что каждый из строителей, вплоть до самого меньшего, знал и понимал всю работу, и поэтому не нуждался ни в малейшем управлении.
Я понимал эти намёки лучше и лучше, и всё яснее и яснее я осознавал, что сдерживало человека на его дороге вверх; восходящие лучи чистого всеобщего блаженства сияли для меня всё ярче, пробиваясь из хаоса нашей запутанной личной и общественной жизни. Но всё мучительнее я чувствовал свою беспомощность осуществить действенную реформу.
* * *
Чем старше я становился, чем ближе я приближался к тому времени, когда возраст сделает меня беспомощным, тем сильнее становилось напряжение. Я чувствовал, что мне предстоит умереть, так по-настоящему и не жив. Я не боялся смерти, но быть обречённым на смерть, не открыв мою истинную жизнь, такая перспектива была для меня совершенно невыносимой.
Я продолжал жить, поддерживаемый только моими сновидными ночами, но мне казалось, что они подталкивали, подгоняли меня к чему-то большему - к действию, к восстанию. Но они случались всё реже, и я испытывал большие трудности с достижением осознанности, и мне всё реже удавалось увидеть Эмму в моих сновидениях. Часто это была лишь отчаянная борьба по прокладке своего пути сквозь какие-то помещения, чердаки и коридоры. Я не мог больше видеть незамутнённое синее небо, я не мог больше достигать столь желанного всплеска радости, я не мог больше молиться от всего сердца; голос моего тела сновидения стал хриплым и слабым, иногда, когда я звал Эмму, он звучал, как если бы я говорил голосом умирающего.
Более того, усилились мои искушения. Как только пламя жизни начинает угасать, бесы усиливают своё влияние и их козни чаще достигают успеха.
Великая любовь, что горела во мне, любовь ко Христу, привела меня к тому, что большинство людей называют безбожной неблагодарностью. Я презирал свою богатую жизнь и с трудом сносил своё видимое счастье. Я чувствовал себя так, как чувствует себя солдат, который оставлен в тылу в тепле и уюте, тогда как армия под военный марш идёт на поле битвы.
В те дни я проходил через самый мрачный период своей жизни, мне осточертела вся сладость вокруг меня, гнетущее подобие счастья душило меня и угнетало. Я совершенно не видел спасения, даже случая, какой мог бы изменить ход моей жизни - новые способности я определённо никогда не обрету, ничего не виднелось на горизонте моей жизни, что могло бы вызвать изменение в моём нереальном существовании. Я и в самом деле смиренно желал подчиниться, если я должен; но было нечто, что побуждало и тревожило меня, что говорило мне, что подчинение было самым большим грехом.
В тот день я чувствовал себя очень угнетённо. Когда той ночью я уснул, я знал, что я засыпаю, и я сохранял совершенное сознание. Случился чудесный переход, я, вдруг, избавился от глубочайшего уныния и поднялся к светлой, свободной, радостной жизни сновидения. «Хвала небесам! - подумал я, - пусть теперь тело спит, я отдыхаю, и я, в самом деле, совершенно не чувствую усталости. Я могу петь и ходить, летать и парить с огромным наслаждением от сознательного восприятия». Вскоре я вышел за дверь и оказался на широкой лесистой местности под солнечным лазурным небом. Уже давно мир сновидения не был таким прекрасным. Я был очарован и испытывал чувство благодарности, и взмыл ввысь. Я встретил птицу и, разговаривая всё время с собой, я сказал, что я не только хотел наслаждаться восприятием, но чтобы какое-нибудь существо понимало меня - я хотел духовного и мысленного общения.
Я увидел белого быка - животное, которое в обычных сновидениях тревожило меня больше всех, больше всего вызывало во мне страх; но теперь я не чувствовал страха и поднялся над ним и над морем; опасности не было.
Затем я позвал свою возлюбленную, точно так же, как я это делал всегда. Но прежде, чем я понял это, я позвал не Эмму, а Элси, и эту же самую ошибку я повторил, не заметив этого. И я увидел, как из какой-то туманной долины приближается девушка, моложе и ниже ростом, чем Эмма, с ровными белыми волосами. Но я пошёл ей навстречу, как если бы это была Эмма, и я гулял с ней и беседовал. Я разговаривал на голландском[11].
Затем девушка обратила моё внимание на тёмную, грозовую тучу, медленно расползающуюся по всему синему небу. Это был символ бедствия. Но я был уверен в себе и счастлив, и не боялся и хотел взять её в свои объятья. Но она исчезла; совершенная ясность моих мыслей, которая только что была, пропала, но не моё чувство счастья. После этого сновидение обрело символическое значение, как то часто случается. Я видел длинную череду человеческих существ в оковах, подобно веренице рабов, и среди них многие были священниками. И я говорил такое, что, как я знал, стоило другим бы их жизней, ереси относительно зла, порождаемого ложными религиями, и я видел побледневших от страха несчастных и бледных от гнева священников, но я парил над всеми ними, и их ненависть была бессильной. Затем я увидел огромное здание, невероятно красивый и впечатляющий храм, с могучими колонами из серого камня, покрытыми зелёным мохом. Никто не мог туда войти без разрешения священников. Но я парил высоко над ними и вошёл в него сверху через окно. И все видели меня и удивлялись, и там царило нечто вроде молчаливого признания, что я был единственным, кто мог это сделать, и священники пытались опровергнуть этот факт и даже схватить меня. Но я смеялся над ними, и когда они хотели коснуться меня, я обездвижил их одним лишь жестом.
Но я не испытывал от этого гордыню или ненависть, но спокойное самосознание свободы, личной власти и торжества - добрая и прекрасная эмоция.
Когда я проснулся, я был удивлён тем, что разговаривал с Эммой на голландском. И я засомневался, действительно ли это была она, хотя лицо было похоже на её и я, и в самом деле, видел её в таком виде раньше.
ГЛАВА 9
БЛАЖЕННОЕ СНОВИДЕНИЕ
Ночи, как и прежде, продолжали быть моим самым большим утешением. Теперь годы проходили быстро и незаметно, ибо в возрасте, человек измеряет ход времени в большом масштабе. Теперь я отмеряю его ход почти исключительно мильными столбами своих сновидений, временами, когда я мог позвать свою возлюбленную и мог почувствовать её присутствие.
В связи с этим, я сейчас расскажу ещё одно сновидение. Оно случилось в поздние утренние часы, между семью и восьмью часами. Сновидение началось с беседы, в которой шла речь о жизни после смерти, и в котором я пытался убедить кого-то в том, что в том мире будет слияние единиц - не личное продолжение жизни, но поглощение нашего индивидуального бытия во всеобщем бытии с полным сохранением нашей памяти и пережитого нами опыта. В тот момент это было для меня ясно, как никогда раньше.
Затем, внезапно, пришла мысль: «я ещё не повидался со своей возлюбленной, она ждёт, я должен поприветствовать её». Вслед за этой мыслью я осознал, что вижу сон, и что я нахожусь в Е..., и что я должен найти её здесь. Я вышел за дверь и увидел синее небо и великолепный ландшафт. Затем я пришёл в состояние восторга. Великолепнейшие зрелища, быстро сменяющие друг друга, разворачивались предо мною, и я лишь восклицал от восторга и чувства благодарности. Я увидел очаровательный горный пейзаж, ясно и остро очерченный, расщелины в скалах; неровные каменистые уступы, освещённые солнцем; горные пастбища, залитые золотистым светом. И затем, внезапно, перед моим взором появилась прекрасная зелёная долина, поросшая низкими кустарниками; прозрачный, спокойнотекучий, извивающийся ручей; мирно-пасущиеся лошади и несколько высоких тропических деревьев. Неописуемые, глубокая тишина и безмятежность царили там. Эта земля была плотно заселена, но окутана всеобщим захватывающим дух миром и радостью. Я увидел светло-синих павлинов, мирно прохаживающихся под солнцем, в воде можно было видеть их отражения. Цвета, чистая атмосфера, милый, укромный дом, священная тишина, присутствие, чувствующееся, но не видимое, тысяч мирно живущих счастливых людей, светлый горизонт с могучей залитой солнцем горной цепью - всё это слишком прекрасно для выражения словами.
Я позвал свою возлюбленную, чтобы она подошла и тоже посмотрела. Я не видел её, но я услышал её милый голос: «Сколько цветов!»
Затем во мне возникло желание помолиться и, став лицом в сторону, откуда исходил свет, я впервые не увидел тёмной тучи, которую я всегда раньше видел там, до смерти Элси, и которая только незначительно рассеивалась после того времени. И в первый раз в мире снов, я увидел солнечный диск.
Затем я говорил к Христу, страстно и выразительно, как никогда раньше я не говорил и, определённо, никогда не буду способен на это в дневное время. Я выражал признательность и любовь своим родителям.
После слов признательности и любви, я увидел, как с лица солнца ушла покрывавшая его лёгкая дымка, и оно засияло с ослепительной яркостью. Это показалось мне таким благодатным откровением, что я, в порыве чувств, не смог не воскликнуть. Затем я почувствовал, что я от радости зарыдаю или лишусь чувств, но я этого не хотел, и я проснулся!
Тем утром я был прекрасно отдохнувшим и окрепшим.
Единственно чего я боялся, так это лишиться ума[12] в мои преклонные годы, и тогда мне пришлось бы скитаться, как потерпевший кораблекрушение. У меня была теория, что человек может этого избежать разумной предусмотрительностью и упражнением в созерцательной способности.
Но эту теорию ещё предстояло доказать. А одного моего примера будет не достаточно для этого.
Пока я сохраняю ясность своего ума, у меня есть много работы по развитию этих идей и понятий, которые пока я только кратко наметил.
КОНЕЦ
ПРИЛОЖЕНИЕ А.
ИССЛЕДОВАНИЕ СНОВИДЕНИЙ [13]
«Известия общества психических исследований», т. 26, 1913 г., стр. 431-461
Думаю, что в этой компании вряд ли необходимо заострять внимание на трудностях, с которыми связано изучение данной темы.
Самое важное - это тонкий и высокий духовный порядок этих явлений. Их исследование выводит нас на границу того, что называется точной Наукой, и ставит нас в опасную близость с метафизическими спекулятивными системами и религиозными верованиями. Едва ли возможно обсуждать эти пограничные психические явления, не затронув при этом разнообразных фундаментальных научных или философских учений, и, как мне кажется, ни в одной отрасли науки, точность и строгость нашего единственного инструмента для правильного понимания - языка - не зависит так сильно от нашего сознания, как здесь.
Этим самым я хочу оправдать своё убеждение, заключающееся в том, что для исследования таинственного мира сновидений нам нужны не только чисто научные, но также и поэтические способности. На этом поприще, первопроходцы должны быть либо поэтическими учёными, либо научными поэтами; поскольку поэт - при условии, что мы понимает это слово в его высшем и глубинном смысле - это человек с естественной страстью к исследованию самых глубоких областей человеческой души, и постоянно занимающийся созданием новых духовных ценностей и придания им точного выражения.
* * *
С 1896 года я исследую свои собственные сновидения, записывая наиболее интересные из них в свой дневник. В 1898 году я начал вести отдельный учёт сновидений особого вида, которые показались мне наиболее важными, и я продолжаю этим заниматься до настоящего времени. Всего я собрал около 500 сновидений, из которых 352 принадлежат только что упомянутому особому виду. Этот материал вполне может сформировать основу, на которой, я надеюсь, можно будет возвести научную систему некоторого значения, при условии, что мне хватит свободного времени и сил для её построения.
Однако, опасаясь, что эти идеи могут не найти выражения со временем, я сжато изложил их в художественном произведении - романе, названном «Невеста из сновидений», изданном несколько лет тому назад в Голландии и Германии, а английское издание которого вскоре выйдет в Нью-Йорке. Художественная форма позволила мне свободно обращаться со столь тонкими материями; также она имеет то преимущество, что позволяет выражать чересчур необычные идеи менее дерзким способом, так сказать, эзотерически. И всё-таки мне бы хотелось выразить эти идеи в виде, более подходящем людям с научным складом ума, и я знаю, что не смогу найти лучшей аудитории для этой цели, чем членов ОПИ [Общества Психических Исследований], которые привыкли подходить к исследованиям и идеям необычного характера с широким кругозором, но критичным умом.
Можно сказать, что поэт иногда уноситься своим воображением; с другой стороны, ум чисто научного склада иногда хромает неверием, и я не понимаю, почему поэт, влюблённый в истину и реальность, а именно таковым и является настоящий поэт, должен быть менее критичным, чем человек науки.
Итак, я хочу, чтобы все ясно понимали, что эта статья представляет собой лишь предварительный очерк, краткое оглашение великой работы, которую, я надеюсь, буду в состоянии завершить в последующие годы.
Я постараюсь, насколько возможно, избегать теоретических рассуждений, ограничившись фактами; однако ж, наблюдаемые мною факты привели меня к твёрдому убеждению, что выдвинутые до сих пор теории о сновидениях, насколько они мне известны, не способны объяснить все явления.
Если же мне предложат выбрать из числа наиболее известных писателей, тогда я назову профессора Зигмунда Фрейда, который сейчас многими считается высшим авторитетом в области сновидений, и чей ‘ключ’ к тайнам сновидений можно сформулировать в следующих словах:
«Сновидение есть символически выраженное желание или хотение подсознательной части человека, в основном, эротического характера.»
Этот взгляд был пространно раскритикован, в частности, Хэвлоком Эллисом в его недавней книге: «Мир сновидений»[14], которую я считаю одним из лучших учебников последних лет.
Хэвлок Эллис, полностью признавая смелость и находчивость теории Фрейда, полностью соглашается с комментариями многих критиков Фрейда в том, что этот ключ, хотя и подходит во многих случаях, однако не открывает все двери и оставляет многие тайны не раскрытыми.
Согласно Хэвлоку Эллису, главная черта сновидения - это диссоциации психики; и все сновидения являются результатом естественной и непрестанной функции человеческого ума - рассуждать и искать объяснение, даже в состоянии диссоциации. Он предполагает, что мозг в состоянии сна продолжает получать впечатления от различных внутренних органов, от непроизвольных мышц, от бьющегося сердца, дышащих легких, и, будучи в состоянии диссоциации, пытается привнести какой-то разумный порядок в эти ощущения, изобретая все виды странных и более-менее нелепых событий, которые он принимает как реальные, и как объясняющие запутанные впечатления, которые он получает.
Мои возражения против этой теории, несмотря на остроумную и внятную защиту её автором, точно такие же, как и его возражения против теории Фрейда. Она никак не охватывает все факты. Более того, скажу, что она может быть применима лишь в нескольких частных случаях. Я надеюсь ясно показать, что она совершенно непригодна для объяснения тех упомянутых сновидений, которые я считаю наиболее важными и существенными.
Я хотел бы здесь упомянуть имя одной великой англичанки, скончавшейся в прошлом году, которую я считаю одной из самых глубоких мыслителей нашего времени.
Виктория Леди Уэлби является матерью той новой отрасли науки, теперь официально признанной «Британской энциклопедией» под именем signifies, которое соответствует термину семантика [semantics] Бреаля[15]. Её точка зрения в том, что причина всех наших споров, и даже всех наших бед, - в легкомысленном и неточном использовании языка. Согласно моему собственному опыту, отсутствие этой signifies - новой науки Леди Уэлби - чувствуется в каждой дискуссии, и я редко когда начинаю лекцию без предупреждения об этом.
В данном случае мы находим хорошую иллюстрации этого суждения Леди Уэлби. Хэвлок Эллис, при объяснении сновидений, говорит, цитируя Вашида и Пьерона, следующее: «Во время сна внутренние ощущения обостряются за счёт внешних ощущений. Это, и в самом деле, видимо, является секретом того огромного эмоционального смятения в наших сновидениях.»
Итак, как мне кажется, выражение «внутренний», у упомянутых авторов, равно как и у других, было ими понято неправильно, без учета его относительного значения, его существенного качества.
Здесь, в противоположность ощущениям, приходящим через кожу, внутренними были названы висцеральные ощущения. Но с психологической точки зрения, каждое физическое ощущение, приходит оно через кожу, от сердца или почек, является внешним [по отношению к уму] в метафорическом смысле.
Для тех, кто вырос в девятнадцатом веке, и изучал естественные науки, трудно избежать этой путаницы. Преобладающее мнение в те дни - принимать физическое тело за всего человека. Человек, как думали, целиком состоит из явлений, которые можно привязать к трехмерному пространству.
Мори[16], например, который долгое время считался большим авторитетом в области сновидений, неоднократно говорил о внутренних, внутримозговых впечатлениях, которые продолжаются во время сновидения, в то время как внешние впечатления, т.е. периферические, подавлены.
Теперь посмотрим на сновидения, как на чисто психические явления. Они, очевидно, связаны с физическим телом. Однако их наиболее характерной чертой есть непространственное, внутренне. Хэвлок Эллис признает, что даже висцеральные ощущения не воспринимаются такими, какими они есть, а переводятся в символы, то есть в чисто психические явления.
Согласно моему опыту, не только внешние, но и висцеральные ощущения, покуда они являются пространственными, не допускаются в сновидения; не только ощущения органов слуха, обоняния, зрения, вкуса, осязания, и т.д. отрезаются от спящего ума, но и более смутные, неопределённые мышечные ощущения, ощущения от внутренних органов, ощущения физического здоровья или болезни и дискомфорта также не проникают в сновидения, за редкими исключениями.
Одним словом, физическое тело, хотя оно и продолжает жить и действовать некоторыми способами, не передаёт свои ощущения прямо в ум во время полноценного сна и сновидения. Любая непосредственная связь между умом, с его непространственными событиями, и телом, с его событиями, которые могут быть выражены в пространственных терминах, не действует во время сна и сновидения.
Более того, в этом месте я бы даже провёл параллель между жизнью в сновидении и в бодрствовании. Пока телесные ощущения, внутренние или внешние, воспринимаются, то ещё нет полноценного сна или сновидения, и любое ненормальное восприятие, которое происходит, должно назваться бодрствующей галлюцинацией[17]. Как только устанавливается сон и сновидение, какой бы то ни было прямой телесный раппорт обрывается. Это их существенная и определяющая черта.
* * *
Теперь позвольте представить вам мою попытку классификации различных видов сновидений, которые я лично переживал и наблюдал на протяжении шестнадцати лет. Я выделяю девять различных видов сновидений, каждый из которых представляет собой вполне определённый тип. Конечно, имеются и промежуточные виды и сочетания, но отдельные типы всё же можно распознать в их смеси.
Прежде всего я хотел бы обратить Ваше внимание на тип, отмеченный на этой схеме [см. стр. 87-88] буквой «Н», который я называю начальными сновидениями [18] . Этот вид сновидений очень редок; я знаю только полдюжины случаев произошедших со мной и не нашел чётких указаний на них у других авторов. Однако они очень характерны и легко отличимы. Они случается только в самом начале сна, когда тело находиться в нормальном состоянии здоровья, но очень уставшее. В этих случаях переход от бодрствования ко сну едва ли разделён мгновеньем того, что обычно называют «бессознательным», но что я предпочёл бы называть провалом в памяти. Это не то, что Мори называет гипногогическими галлюцинациями, которые мне хорошо известны по собственному опыту, но которые я не отношу к миру сновидений. При гипногогических галлюцинациях у нас имеются видения, но также и полностью функционирующее телесное восприятие. Во вступительном же сновидении типа «Н» я вижу и чувствую, как и в любом другом сновидении. Я почти полностью сохраняю повседневную память, я знаю, что сплю и где сплю, но все ощущения физического тела, внутренние и внешние, полностью отсутствуют. Обычно я испытываю ощущение плавания или парения и с совершенной ясностью констатирую, что чувство усталости, дискомфорта от мышечного напряжения исчезло. Я чувствую себя свежо и бодро; я могу двигаться и плавать во всех направлениях; однако я знаю, что моё тело в это самое время мертвецки устало и крепко спит.
Мне кажется, что внимательному наблюдателю будет достаточно испытать и одно сновидение этого замечательного типа для того, чтобы враз отбросить все нынешние теории сновидений. Я очень хорошо знаю, по собственному опыту, что определённые физические условия и сенсорные ощущения оказывают влияние на сновидения. Я могу привести примеры сновидений, в которых звуки из физического мира - тиканье часов, шум ветра, или моё собственное затруднённое дыхание или храп - проникают в мир сновидений и вызывают там какую-нибудь фантазию. Так, в одном сновидении, перед самым пробуждением, мне снилось, что я сижу в кругу каких-то людей, и я услышал храп. Я обежал взглядом других людей, вопрошая: «Кто же это храпит?» а затем, проснувшись, я обнаружил, что виновником храпа был я сам.
Но я считаю, что случаи, в которых звуки или впечатления дневной жизни - телесные ощущения - проникают в сновиденческую жизнь, составляют исключение, тогда как почти все научные исследователи сновидений и по сей день исходят из предпосылки, что эти телесные ощущения объясняют все сновидения. Я думаю, вы согласитесь, что от избранного исследователем направления его поисков, в огромной мере зависит и результат его исследования.
Большинство изучающих сновиденческую жизнь, с предположением, что сновидения - это более или менее неестественные явления, вызванные тем или иным неестественным состоянием тела, то и в своих исследованиях они занимаются главным образом тем, что пытаются спровоцировать сновидения искусственными физическими стимулами.
* * *
Опираясь на результаты внимательных наблюдений, я сохраняю своё убеждение, что телесное состояние спящего, как правило, не оказывает никакого влияния на характер сновидений, за исключением нескольких редких и неестественных сновидений, имеющих место перед пробуждением, которые я классифицирую как патологические (под буквой «I»), и в которых горячка, несварение желудка, или какое-нибудь отравление играют определённую роль, но они составляют меньшинство. Что до меня как наблюдателя, могу сказать, что я нахожусь в хорошем состоянии здоровья всё время своих наблюдений. Я не имел каких бы то ни было серьёзных нервных или физических расстройств. Мой сон и пищеварение также обычно в норме. Однако у меня были ужасающие кошмары, в то время как моё тело было бодрым и здоровым как обычно; и у меня были великолепные мирные сновидения тогда, когда я находился на борту корабля в сильный шторм или в спальном вагоне поезда.
В качестве подтверждения этого взгляда приведу один яркий пример. В апреле 1906 года я страдал от острой зубной боли. Я был в Италии и не захотел обратиться к чужому зубному врачу. Несмотря на боль, мне удалось уснуть и сразу же оказаться в сновидении типа «F», которые я называю демоническими сновидениями. У меня была совершенная память моей бодрствующей жизни; я знал, что я сплю и что у меня больной зуб. Но я его не чувствовал. Я понял, что я оказался в демонической сфере, которую я распознал по тому зловещему, удручающему воздействию, которое исходит от объектов, выглядящих безвредными, и которые, к тому же, выглядят очень отчётливыми и контрастными. Я бывало закрывал свои глаза, как мне это казалось в сновидении, и когда я вновь открывал их, то эти объекты - чайник, щетка для одежды и т. д. - не исчезали, и продолжали внушать такой же страх и угрозу. Затем явились те, которых я называю бесами; они не похожи на людей, и они, кажется, действуют и говорят, как независимые сущности. Обычно мне удаётся прогнать их волевым действием, например, крикнуть на них или пригрозить им. Но на этот раз я чувствовал себя бессильным и я подумал в сновидении, а не может ли причиной моего бессилия быть зубная боль. Тогда я спросил у одного из бесов, что может быть причиной моей необычной слабости. Он ответил: «Наверное, жара» и с этим ответом, я подумал, что возможно в номере не выключен обогреватель. Но я сразу же понял, что этот ответ был бессмысленной насмешкой, шуткой или глупостью. Всю эту ночь я спал, не чувствуя никакой боли. На следующее утро боль снова дала о себе знать, и мне пришлось удалить зуб.
Теперь должно быть ясно, что теория, объясняющая фантазии сновидений, как попытку ума построить ложную реальность, чтобы объяснить [самому себе] подсознательные ощущения, никогда не объяснит таких случаев. Ведь мой ум совершенно осознавал реальное положение дел; он знал о зубной боли, он знал, что я спал в номере отеля с обогревателем; и тем не менее, я вообще не чувствовал телесных ощущений, даже такого проникающего, как острая зубная боль.
Поэтому, я хочу определить настоящее сновидение как такое состояние, при котором телесные ощущения, будь-то внутренние или внешние, не могут проникать в ум напрямую, но только в психическом, непространственном виде, как символ или образ.
Я нарочно избегаю, насколько это возможно, слов «сознательное» и «бессознательное». Быть может, они и удобны в разговорной речи, но я не способен придать им какое бы то ни было определённое значение. У меня нет ни малейшего понятия, для обозначения чего могло бы употребляться «бессознательное», как имя существительное. Я нахожу, что могу обходиться словами «память» и «воспоминание», и словом «личность» или «личина» в его первичном смысле - persona (маска, т. е. маска, одеваемая актёрами). Не думаю, что было бы правильно называть тело спящего, или находящегося под наркозом человека бессознательным. На протяжении моей психотерапевтической деятельности, вызыва<