Следующее свидание с Павлом на набережной. С ним пришел Рон — черный пес, гладкий, блестящий, с желтыми глазами, с удлиненной мордой и длинным туловищем. Он носится по пустынному пляжу, вскакивает на каменный парапет и замирает темным силуэтом на фоне закатного неба. Набережная вся наша. Кругом ни души. Мы долго гуляем под звездами, только Рон проносится мимо стрелой, глупый от молодости и весны.
Встречаемся с Павлом каждый день. Мне с ним интересно и хорошо. О замужестве не думаю — я хочу учиться в вузе. Павел решает иначе.
— Лидуся, выходи за меня замуж.
...В загс пришлось сбегать на большой перемене. Возле школы меня ждали Павел и свидетели. Мы помчались, чтобы успеть до начала следующего урока...
1 мая 1928 года я отправилась на загородное поле, где должна была состояться демонстрация с участием *авиаторов.
— Приходи обязательно,— сказал Павел,— буду летать для тебя.
Я опоздала и не увидела полетов. После конца праздника вернулась домой. Приходит Павел, спрашивает:
— Ну как?
— Не успела к началу, Павлик.
— Эх, елки-палки, а я всю публику уложил на землю! Сейчас для меня готовят гауптвахту. Обещал не задерживаться. Приходи туда.
После ухода Павла, расстроенная, собралась с силами, приоделась и отправилась в военный городок. По дороге купила апельсинов. Павел встретил меня на улице у ворот.
— Вон в том подвале сидеть буду,— указал он в глубь двора. — Видишь, охрана ждет. Я договорился, тебя пустят посмотреть мою штрафную берлогу.
Спустились в подвал гауптвахты в сопровождении дежурного командира и. красноармейца. Помещение выглядело темноватым, маленьким. Окошечко без решетки. Деревянные нары на два места. На них матрацы. Павел приподнял угол одного матраца. Потом оторвал планку в изголовье. Категорически заявил:
— Клопы! С ними сидеть не буду! Что, забыли приказ командующего? — И направился к выходу.
Дежурный с красноармейцем пытались удержать его за руки. Вот когда я увидела, что может сделать мужчина среднего роста, если он силен и уверен в себе. Павел как-то резко повернулся, и те двое посыпались в разные стороны, я полетела куда-то в темный коридор, крепко прижимая к груди кулек с апельсинами. Упала на мягкое. Пошарив в темноте руками, Павел извлек меня на свет и, взяв под руку, повел со двора мимо часового у ворот. Дежурный вслед кричал:
— Назад! Стрелять будем!
Павел даже не обернулся. Мне сказал:
— Отправляйся домой, а я пойду в штаб, потребую перевода из этой части. Добиваюсь давно, теперь переведут с удовольствием.
К тому времени меня уже выгоняли из девятилетки. Директор узнал о моем замужестве и решил удалить меня из школы, чтобы другим ученицам неповадно было вступать в «ранний брак». Я сопротивлялась как могла. До окончания учебы оставалось чуть больше месяца. Неужели уходить? Директор настаивал, а я не подчинялась. Тут еще перевод Павла, говорит, в Новороссийск. Сдаю экстерном. Вместе с мужем сидим ночами, учим, потом ходим по квартирам учителей, сдаем зачеты. Павел заговаривает учителям зубы — у него это хорошо получается. С грехом пополам получаю свидетельство об окончании девяти классов.
Перед отъездом в Новороссийск пошли посмотреть футбол. Перед игрой на стадионе устроили конные состязания. Показывали свою выучку джигиты из кавалерийской части. Выехал на поле их командир. Он должен был продемонстрировать прыжки на лошади.
Командир скачет на поджарой рослой кобылице. Красиво! Публика одобрительно гудит. Приближается к барьеру, и... лошадь прыгать отказывается. Снова разгон, прыжок — сбитая копытами перекладина отлетает. в сторону.
Всадник нервничает, дергает лошадь. Та горячится, встает на дыбы. Третья попытка также кончается неудачей. Неловко и публике, и герою скачек.
Мой Павел срывается с места, подбегает к огорченному наезднику и просит разрешения сесть на рыжую кобылу, попытать счастья. Командир сначала отказывает, но, видя, что публике очень хочется увидеть летчика в морской форме на лошади, раздраженно бросает:
— Берите чертову куклу, ничего у вас с ней не получится!
Я переживала, ведь опозорится муж, кобыла-то строптивая.
Павел обнял храпевшую лошадь за шею, огладил ее, потом мигом влетел в седло и круга два проехал шагом, тихо «беседуя» с возбужденным животным. Потом постепенно разогнал рыжую и мягко перенесся через барьер. На трибунах удивительно тихо. Павел повторил прыжок. Что тут началось! Толпа кричала, вопила:
— Браво, летчик! Молодец, морячок!
А вечером дома я узнала от Павла, что в гражданскую войну он был лихим рубакой в матросском бушлате. Храбрыми бойцами были моряки, севшие на коней. Павел вспомнил вот такую же рыжую лошадку, которая, сама умирая, спасла ему жизнь. И лошадь на футбольном поле напомнила Павлу его боевого друга.
Павла направили в Новороссийск, в 44-ю авиаэскадрилью. Так вот, ехали мы, ехали, приехали в этот город, а там нужной нам части нет. И никогда не было. Ошибочка вышла — наверное, писарь допустил.
— Спокойно, спокойно, — сказал Павел, — перемахнем и через эту горку. Ты посиди тут на пристани, помечтай, поразмышляй, а я еще разок смотаюсь в город, разведаю, что к чему.
У меня было много времени. Сидя на ящике, почувствовала сквозняк, полезла за теплой шалью в чемодан и под руку мне попался фотоальбом Павла. Я его видела, но от нечего делать решила полистать еще разок.
Альбом был большой, желтый, в солидном кожаном переплете. Летные снимки. Память об ученичестве и летной деятельности после авиашкол. О каждом человеке на снимках Павел мне рассказывал. Фотография Зины Кокориной: русоволосая, в военной гимнастерке, прислонилась к самолету. Ей повезло, она сумела закончить школу. Другая летчица, Нина Чудак, погибла.
На многих фотоснимках запечатлены аварии. Когда я смотрела на истерзанные самолеты, обгоревшие трупы людей, невольно думала: «Как он мог все это фотографировать, как ему не было страшно?»
Павел говорил, что бесстрашных людей не бывает. Всякий боится, только одни умеют подавлять свой страх, держат себя в руках, другим это не удается. А фотографировал он для того, чтобы помнить эти трагедии и впоследствии создать безопасный самолет. Он уже сделал своими руками авиетку, но она еще не отвечает его требованиям. Но он добьется... У него такая уверенность в своих силах, он так смело и весело идет по жизни, что я с ним чувствую себя в полной безопасности, и на душе спокойно...
Сижу на пристани около товарного склада. Рядом чемоданы, два больших ящика с книгами, фотобумагой и химикатами. Лежит, высунув язык, Рон. Что-то присмирел — когда мы плыли, пассажиры парохода жаловались на него. Вообще на Рона всегда жаловались, потому что он частенько позволяет себе все, что ему заблагорассудится, и слушается только хозяина. Сейчас тихо лежит под фюзеляжем авиетки, которая тоже стоит рядом на маленьких колесах с увязанными крыльями. Но вот и Павел. Держится бодро.
— Все в порядке, — говорит. — Сдаем барахло на склад, и нас ждет шикарный номер в гостинице!
Скромная комната в гостинице действительно показалась мне роскошной, но, к сожалению, денег хватило только на оплату за одни сутки проживания. На оставшиеся несколько рублей купили торт, разделили его по-братски на три части: Павлу, мне и Рону. Все. Жить не на что!
— Не горюй, Лидуся. Завтра отправимся в Ростов-на-Дону и там узнаем, где базируется наша эскадрилья.
— Пешком? — спрашиваю.
— Ты о деньгах, что ли? Пустяки!
Павел отправился в городскую секцию Осоавиахима и подарил там свою авиетку. Обрадованные осоавиахимовцы дали ему взаймы двадцать пять рублей, и мы отправились искать 44-ю авиаэскадрилью.
Едем в совершенно пустом вагоне. Я лежу на жесткой скамье. Муж примостился рядом, стараясь защитить меня своим телом от пронизывающих холодных сквозняков. Дует изо всех щелей. Вагон не отапливается—весна 1928 года. Рон свернулся комком на соседней полке.
Утром мы на ростовском вокзале. Вещи — в камеру хранения, - сами — на трамвай. Рона в вагон кондуктор не пустил. Он бежит следом, пытаясь обогнать трамвай с левой стороны — вот-вот попадет под встречный, но он вывернулся буквально из-под колес, потом выскочил вперед и встретил нас на остановке, помахивая хвостом.
Павел отправился в штаб, а меня усадил на скамейку в скверике напротив под охраной Рона.
Жду час, жду два — нет Павла. Смотрю, идет мой моряк, улыбается.
— Что, соскучилась? Я выяснил — наш путь в Новочеркасск!
Вот так штука! Новороссийск—Новочеркасск, почти одно и то же, оба города начинаются на «ново». Великолепную свинью нам подложили!
В Новочеркасске тоже ночевали в гостинице, а наутро Павел отправился в часть на окраину города — поселок назывался Хотунок. Позже там мы и сняли комнату у молодой казачьей семьи. Сдали они нам горницу с пышной кроватью. Иконы мы вынесли по требованию Павла, бумажные яркие цветы, не понравившиеся мне, тоже. Павел стал развешивать фотографин. оформленные им как-то по-особенному: одна вмонтирована в обломок пропеллера, другая выглядывала из-под кого-то авиационного прибора и так далее. Стол он накрыл зеленой бумагой, посредине поставил цветной портрет Ленина, а сбоку положил альбомы.
В понедельник Павел принес из лагерной столовой книжечку талонов, где на каждый день были: завтрак — 25 копеек, обед — 50, ужин — 25. Мое пропитание. Я должна ходить в лагерь, чтобы быть сытой. После ужина мы с Павлом шли домой, ему, как молодожену, разрешили ночевать дома.
В эскадрилье ВВС мой муж стал командиром звена. Я находила, что новая армейская форма больше идет Павлу, чем морская. В гимнастерке и галифе он выглядел моложе, стройней. К его среднему росту китель и брюки не шли. Моей священной обязанностью на все времена стала замена на его гимнастерке белых подворотничков, в чем я исключительно преуспела.
Попав в командиры, Павел начал учить молодых пилотов полетам высшего класса. Его «орлы» ходили в передовых. Уверовав в их способности, он однажды решил показать своим ведомым кое-что сверх программы. Снизившись над зеркальной поверхностью донского залива, он аккуратно черпанул воду колесами самолета и снова взмыл вверх. Усердные ученики, без команды на то, повторили маневр и... один за другим отправились на дно. Летчикам очень пригодилось умение плавать. Скоро их подобрали рыбаки, а самолеты без особых повреждений извлекли на поверхность. Командир части Зимм объявил Павлу взыскание, а сам попросил повозить его лично на бреющем полете для отработки глазомера. Павел сделал это с удовольствием.
Началась учеба по бомбометанию. Цементные бомбы со взрывателем стоили дорого, поэтому их расходовали очень экономно. Как тут практиковаться, если за каждую бомбу дрожит интендант? И какие могут быть достижения, если на звено отпускается всего шесть учебных бомб в месяц? Думал, думал Павел и придумал:
«Почему обязательно цементные, да еще с дорогими взрывателями? Не боги горшки обжигают!»
— Завтра, Лидуся, мы с тобой отправимся в город к гончарам!
В гончарной мастерской дюжие небритые мужчины в закатанных до колен штанах вертели ногами деревянные круги, а руками выделывали потрясающие вещи из глины — оригинальные кувшины и горшки различной величины.
Павел поговорил с главным гончаром и так заразил его своим энтузиазмом, что тот сразу же принялся вытягивать на круге сосуды, похожие на греческие амфоры. На соседнем столе один за другим они становились в ряд. Потом их проглотила печь. Выскакивали они оттуда прочные и звонкие.
— Полюбуйся, — сказал Мне Павел, — это бомбы. Неплохо, а? Скажи, что твой муж умница.
Я подтвердила это, но заметила, что платить за первые образцы керамических бомб придется из своего кармана.
— Но стоят-то они в двадцать раз дешевле цементных! — воскликнул Павел. — И видишь, делаются быстро, в любом количестве из глины с ближнего кургана.
Вскоре с неба посыпались сотни таких бомб, начиненных мелом и песком, окрашенных в разные цвета: у одного летчика розовые, у другого — зеленые, у третьего — желтые...
Через месяц на окружных соревнованиях 44-я эскадрилья вышла по бомбометанию на первое место.
Теперь мы сидели до полуночи при керосиновой лампе и составляли патентную форму: чертили, писали заявку.
Начало лета 1928 года — это старт Павла как изобретателя. Созданная в Новочеркасске керамическая учебная бомба была первым в его жизни стоящим - изобретением и вошла в историю вооружений Красной Армии как «силикатная бомба Гроховского».
В середине августа в часть приехал заместитель командующего ВВС округа для вручения памятных подарков, грамот и премий. Торжество проходило на аэродроме. Павлу вручили новенький фотоаппарат. Заканчивалось торжество спортивными соревнованиями. В беге на длинные дистанции участвовал и Павел.
— И тут надеешься отличиться? — спросила я его перед кроссом. — Надеюсь.
Собрались зрители: родственники комсостава, вольнонаемные, жители поселка. Играл оркестр. Все с нетерпением ожидали начала.
И вот под военный марш строем вышли бегуны. Среди них в зеленой майке и красных трусах Павел. Заметив меня в толпе, он улыбнулся; мол, ничего, не подкачаю, все будет хорошо. Выстроились на старте, пригнулись, опустив руки к земле. Музыка стихла. Публика перестала разговаривать — всё внимание спортсменам.
— Внимание!.. Пошли!
Пошли, да не все. Павел рванулся вперед слишком энергично. На трусах лопнула резинка. Ах, какой пассаж! Публика хохотала, как безумная. Павел, смущенно улыбаясь, стоял и придерживал трусы обеими руками. И вдруг сам захохотал. Прекратил смеяться он, прекратили и зрители.
— Чего ты-то хохотал? — немного злясь, позже спросила я.
— Противника нужно научиться бить его же оружием.
...Перед полетами я на карте Павла вычерчивала предстоящий маршрут и заправляла ее в планшет. Но однажды мы решили разрезать карту, наклеить куски на картон и собрать их в книгу: на первом листе начало маршрута, на втором и последующих — продолжение, чтобы не вытаскивать и не перекладывать карту в воздухе, а только переворачивать картонные страницы. Такое нововведение одобрили все летчики; из открытых кабин ветер не вырывал теперь карты при их перекладке, и не нужно было отрывать руку от ручки управления. Карты прочно крепились на правом колене.
Тем же летом Павел начал усовершенствовать воздушную мишень. Матерчатый конус, буксируемый за самолетом, плохо надувался. Павел придумал вставить во входное отверстие металлический обруч. Диаметр кольца поначалу оказался слишком большим. Громоздко и неудобно в эксплуатации. Решение найдено: сделать обруч складным.
Испытания конуса прошли отлично, а чуть позже 44-я эскадрилья по итогам стрельбы по воздушным целям вышла на первое место в округе.
Осенью из лагерей мы вернулись в Новочеркасск. Сняли квартиру на улице Красноармейской у одинокой симпатичной старушки. Опять начались занятия по вечерам. Павел изобретал теперь — после силикатной — дешевую цементную бомбу. Чертили, составляли описание. На рассвете у Павла полеты, а я спала сколько хотела. Как он только выдерживал, довольствуясь сном по 4—5 часов в сутки?
Много времени у нас уходило на оформление клуба и постановку спектаклей силами драмкружка, в котором мы оба занимались.
Павел любил петь, декламировать стихи. Он еще во 2-й Борисоглебской военной школе летчиков, где учились очень известные позже пилоты: Чкалов, Пампур, Красный, Кастанаев, руководил коллективом художественной самодеятельности «Синяя блуза». В спектаклях обычно играл роли большевиков-революционеров, людей непримиримых к классовому врагу. И в Новочеркасске Павел сам сочинял пьесы в прозе и в стихах на злободневные темы из жизни эскадрильи и города.
Цементная бомба прошла испытания в части. Командование и партийная организация, которые очень помогали Павлу, одобрили изобретение.
В те дни партия и правительство поставили вопрос о всемерном использовании внутренних резервов страны. Смекалка, изобретательность, инициатива поощрялись, как никогда.
Чувствуя громадную товарищескую поддержку, Павел вдохновлялся изобретательством все больше и больше. Он уже предлагает «пастообразный проявитель для работы с фотопленкой в воздухе» и продумывает идею «безопасного самолета».
Поздней осенью 1928 года Павла с его изобретениями командируют в Москву. Я остаюсь дома и получаю план работ на две недели: сделать эскизы новых изобретений, написать три лозунга, нарисовать два плаката для клуба.
Скучать было некогда. Четырнадцать дней прошли в труде, и вот однажды ранним утром — стук в дверь. Муж явился радостный, улыбающийся. Рассказы и подарки, подарки и рассказы о поездке, о Москве, о встречах с интересными людьми. Командование ждет от него дальнейших изобретений. Дали премию 200 рублей, на них и куплены подарки.
...По вечерам я любила читать вслух или рассказывать прочитанное днем. Павлу это очень нравилось. У него для художественных книг времени почти не оставалось.
- Вот хорошо,— говорил он,— ты так живо все изобразила и, главное, достаточно коротко.
Из нашего скудного бюджета мы стали платить еще за каморку, из которой сделали фотолабораторию. Немало вечерних часов провели там, проявляя негативы, печатая фотографии. Как и все, чем занимался Павел, фотографирование было доведено до профессионального совершенства. Из снимков составлялись альбомы — методично и аккуратно. Я фотографировать так и не научилась, но Павел не настаивал, довольствовался моей помощью в других делах...
Наступил 1929 год. Павел получил вызов в Москву. Понадобилась консультация автора по применению его изобретений. На этот раз едем вместе.
Вернувшись в Новочеркасск, Павел с энтузиазмом взялся за новые изобретения. У него уже выработались свои приемы и методы творчества. Когда появлялась новая идея, он с небольшим блокнотом и карандашом в руках садился в уголочек и прорисовывал эскизы будущих конструкций. Идеи принимали форму. В такие минуты ему совершенно необходим был слушатель, которого он посвящал в детали своего изобретения. Бывало, что идея осеняла изобретателя ночью. Тогда приходилось мне просыпаться и вести длинные разговоры почти до утра.
Зимой у Павла возникла мысль готовить «агитационную» бомбу. Листовки, говорил он, сбрасываемые с самолета вручную, часто уносятся ветром в сторону.
— Агитационную бомбу будем делать так, — учил меня Павел, — цементную болванку обложим мокрой бумагой, которая будет сохранять нужную нам форму. Затем куски кассовых лент, на которых кассиры отбивают чеки в магазинах, но только чистые, обмазываем клейстером, они обвивают цементную болванку, пока толщина слоя не достигнет пяти миллиметров. После этого бомбу просушим. Сухую корочку разрежем вдоль на две части. На место стабилизатора поставим деревянную бобышку в виде пробки, больше, впрочем, похожей на печать с ручкой. На ручку намотаем метров триста тонкой магазинной тесьмы, закрепив таким образом верхний конец сомкнутой бомбы. В нижнем конце половинки бомбы соединим форточкой-петлей. Получится что-то вроде овального чемоданчика... Летчик сбрасывает бомбу. Один конец тесьмы прикреплен к самолету. При падении бомба стягивает с верхнего штыря тесьму и раскрывается, выбрасывая листовки на заданной высоте.
«Просто, — думала я. — Даже примитивно». Но, как показало время, бомбы «взрывались» безотказно, и именно там, где желал летчик.
К весне 1929 года Павел выдвинул еще несколько идей и был вызван в Комитет по изобретениям ВВС. Потом его принял начальник ВВС Петр Ионович Баранов, вникал во все подробности Пашиных предложений, обдумывал, насколько они могут быть полезными для вооружения Красной Армии. Обещал поддержку.
Окрыленный доверием, Павел решил, что он на правильном пути и что именно в изобретательстве его жизненное призвание.
За успешную работу в этой области по приказу начальника ВВС ему выдали поощрительную премию в размере пятисот рублей.
3. О. Н. НЕЖИЛ'
На Западе поднимал голову фашизм. Возрастала потенциальная угроза нового нападения на Советскую Республику. Петр Ионович Баранов торопился усилить истребительную, бомбардировочную авиацию, но перед ведомством ВВС была поставлена еще одна задача, требующая немедленного решения, — создание воздушно-десантных войск Красной Армии.
') Нежил Остап Никандрович - сотрудник промышленного отдела НКВД.
Ворошилов, Тухачевский, Блюхер, Уборевич и другие военачальники основали новую доктрину ведения войны, опираясь на переработку опыта рейдов конницы по тылам врага. Учитывая все возрастающую индустриализацию страны, лошадь условно заменили танком, но стратегия маневра и глубокого ошеломляющего удара по тыловым коммуникациям противника осталась. Ударить, сокрушить, освободить территорию — мало, занятые пространства еще надо и закрепить за собой. Для этого нужна матушка-пехота. Как доставить ее в тылы противника, да не с пистолетом и винтовкой, а вооруженную тяжелыми орудиями боя? На крыльях. Вот и поручили ВВС создать такие крылья.
Все это легло в первую очередь на плечи Петра Ивановича Баранова и его соратников. Создавать новые войска пришлось фактически на пустом месте. Нужны были люди - умные, инициативные, смелые и обязательно увлеченные. Их искали по всей стране. Так в поле зрения командования ВВС попал и Павел Игнатьевич Гроховский.
Погода, когда я прибыл в авиационную часть, которой командовал В. П. Зимм, стояла просто прекрасная. А вот настроение было не ахти. Пока ехал, не выходила из головы авария в воздухе; летчик-испытатель НИИ ВВС Бухгольц еле успел выпрыгнуть из развалившегося самолета. К счастью, все обошлось, хотя опыта оставления самолета с парашютом у летчика не было, не хватало его и другим пилотам. Сказывались недостаток парашютов и боязнь пользоваться ими. Недоверие к «зонтикам» искусственно подогревалось и некоторыми специалистами, занимавшими довольно значительные посты в армии.
В 1921 году им удалось добиться запрещения прыжков с парашютами, а поводом послужила катастрофа, смерть воздухоплавателя Молчанова, прыгнувшего на старом «зонтике» Жюкмеса с привязанного аэростата. Запрет, подтвержденный приказом Главного управления Воздушного Флота Красной Армии, действовал шесть лет. Военные летчики и даже испытатели в те годы летали без парашютов, что при любом серьезном отказе техники в воздухе приводило к гибели пилота.
Запрет сняли в 1927 году, когда летчик-испытатель Михаил Громов покинул истребитель, не желавший выходить из штопора. Но ведь взять в полет парашют Громова уговорили умные ребята!
Авария Бухгольца расследовалась: выяснили, по какой причине самолет разрушился, и я спешил в Москву, чтобы помочь делу по своей линии, однако просьбу командарма Баранова - узнать о Гроховском - не запамятовал, заехал по дороге в Новочеркасск.
Командир полка Зимм быстро понял, что от него требуется, позвонил насчет личного дела Гроховского, а пока суд да дело, приказал организовать чай.
- То, что Гроховский мужик талантливый, подтвердят все. Но ведь, скажу вам, не сахар мужик, - говорил быстро, с картавинкой Зимм. - Честолюбив, как юный гардемарин. Не всегда почитает уставы, куролесит в пилотаже на высоте полета мухи, правда, работает с самолетом чисто. Карточку взысканий я ему помарал трижды.
Вошел адъютант. Под мышкой сжимал тонкую серую папку, в согнутых руках тащил две фаянсовые чашки, над ними клубился парок. Я поторопился встать и принять у него чашки.
Чай был знатный, густо заваренный, и пил я его с удовольствием.
Зимм полистал бумаги в папке, протянул ее мне.
В общем, биография и послужной список Гроховского были мне знакомы, однако «Личного дела» я не видел, поэтому меня заинтересовали его награды.
Когда с отрядом моряков знаменитого Дыбенко, позже члена правительства, Гроховский хаживал в сухопутные рейды бить немецких оккупантов и гайдамаков, он показал себя в славе доброй, за что от Дыбенко получил в награду именной маузер. Потом дрался с бандами Колчака на судах Волжской флотилии под командованием большевика Ивана Кожанова. И там показал себя подходящего корня мужиком. С десантом на судне «Кофман» отправился на Кавказ. В Каспийском море корабли попали в жестокий шторм. В десанте участвовало три судна: «Каспий» затонул, «Пролетарий» возвратился в Астрахань, а «Кофман», несмотря на залитые водой помещения и выбитые штормом иллюминаторы, к цели пришел и снаряды привез. Гроховский от самого Ивана Кожанова получил благодарность «За поддержку боевого духа экипажа в сложных условиях плавания».
После гражданской войны Гроховский работал в Наркомате флота, ушел оттуда в мотористы, потом учился в Севастопольской и Борисоглебской школах военных летчиков, в двадцать четыре года стал морским летчиком-истребителем. При прохождении службы в Евпаторийском отряде ему попортили аттестацию нелестными строками: «излишне самоуверен», «на критику реагирует болезненно», «в служебное время занимался постройкой личного летательного аппарата».
- Говорите, ваш подчиненный «не сахар», - захлопнув папку, напомнил я Зимму, - а я только что прочитал ваше представление Гроховского на вышестоящую должность?
- Знаете ли, как считать... - замялся командир полка. - Вот однажды он с серьезным заданием вылетел в сплошной туман, шел ощупью вдоль железной дороги и добрался до места назначения в ажуре...
- Такой же полет летчика Чкалова окенчился бедой...
- Простите, Чкалова не знаю, но подобное с любым может случиться. Так вот я еще не уяснил для себя, порицать такие полеты или считать их доблестью, - ведь человек, скажу я вам, справился с малоизвестным, показал способность мастера в блеске. Говорю точно: у Гроховского нутряное мастерство, да и голова умнейшая.
- Помните, в телеграмме мы просили вас не говорить об идеях Гроховского принародно, как вы хотели, на, партийных собраниях. Что, вразумите, вы хотели обсуждать?
- Его предложения относительно строительства аэродромов, о дальних и безопасных полетах, о самолете-таране.
- Доспело что-нибудь на бумаге, в чертежах?
- Показывал мне расчеты, эскизы. Интересно, хотя в этих делах я не бог.
- Как видится вам жена Павла Игнатьевича?
- Лидия Алексеевна? Прелестна и умна. К тому же смотрится на сцене. Наша самодеятельность без нее зачахнет, любители спектаклей взвоют...
- Ну, это уже эмоции, товарищ Зимм.
- Полезные в нашей армейской жизни эмоции, товарищ Нежил. Так вы насовсем забираете от нас Гроховских?
- Если приживутся, - засмеялся я. - А пока вот вам приказ заместителя начальника ВВС Алксниса о переводе Гроховского в Москву на должность летчика-испытателя НИИ. - Я вынул из кармана бумагу и протянул ее Зимму.
Внимательно прочитав приказ, командир полка спросил:
- Вызвать Гроховского?
- Нет. Сообщите ему сами. На сборы не более трех дней. По прибытии в столицу пусть едет по адресу, запишите... Колобовский переулок, дом 23. Там его семье приготовлена на первый случай комната...
Провожая меня, Зимм заверил:
- Все будет как надо.
Л. А. ГРОХОВСКАЯ
В Москве нам была предоставлена небольшая комната. Она имела выход прямо на кухню. Два окна на улицу позволяли прохожим видеть все, что стояло на подоконниках, так как наши полы были на одном уровне с тротуаром. Люди останавливались, пытаясь уразуметь, что за сосуды видны через стекло. А это сушились корпуса агитбомб.
Павел работал в Научно-исследовательском институте ВВС летчиком-испытателем и одновременно занимался изобретениями, в разработках которых ему было обещано участие еще нескольких человек.
Первым и поначалу единственным помощником Павла в 5-м отделе НИИ ВВС РККА стал конструктор Владимир Иосифович Малынич, человек очень молодой. Он признавал, что опыта технического конструирования у него маловато. У Павла его совсем не было. Но Малынич восхищался поразительным талантом Павла выдумывать такие необыкновенные конструкции, что грамотным специалистам с первого взгляда они представлялись бредом. Но только на первый взгляд. Потом, сделав соответствующие расчеты, «прощупав» изобретение со всех сторон, они приходили к выводу: «Стоящая вещь! Можно попробовать».
Однажды Малынич пришел к нам крайне огорченным, растерянным, в неурочное время и, забыв поздороваться, выложил из портфеля чертежи одного из новых изобретений и его описание, отпечатанное на машинке, подготовленное к представлению в комитет. Раскрыл папку. Все бумаги были испорчены, пропитаны машинным маслом, там же лежали масляные тряпки, ветошь. Тряпки завязали в папку!
Посмотрев на это безобразие, Павел усмехнулся:
- Завистники. То ли еще будет!.. Взломали стол?
- Замочек гвоздем открыть можно.
- Будем просить сейф.
Через некоторое время к ним присоединился младший авиационный техник Иван Титов, мечтавший дать авиационной промышленности хорошего качества обогреватель для моторов. Он носил в кармане эскиз такого обогревателя и однажды показал его Павлу.
- Перспективная штука, - оценил Павел. - Почему не продвигаешь?
- Пробовал. Не получилось.
- Приходи в отдел, помогу...
Но вскоре и втроем им стало тяжеловато.
- Когда ты спишь, Павел Игнатьевич? - как-то спросил Титов.
- А я не сплю, я отдыхаю. Вполглаза. Трех-четырех часов мне вполне хватает... Думаю вот» нашей тройки для настоящего дела мало. Нужно создать мудрого змея, многоголового. И чтоб каждая голова - умница! Вот тогда осилим задуманное.
- Все ученые головы при деле. К нам ни одной мудрой бороды и калачом не заманишь.
- Зачем нам нужны бороды? Безусых организуем, но чтоб с задоринкой, упрямых в достижении цели, верных делу даже при неудачах. Таких тысячи - только посмотри вокруг зряче. Эх, елки-палки, Иван, и закрутим мы карусель...