СХВАТКА
Потирая ушибленный бок, Костя поднялся с пола, юркнул в постель и зажмурился: не удастся ли досмотреть чудесный сон до конца?
А сон-таки был удивительный, из ряда вон выходящий. Будто из ученика шестого класса «Б» Латрушинской семилетней школы превратился Костя Клюев в знаменитейшего человека – Героя Социалистического Труда, вроде знатного комбайнера Зареченской МТС Ильи Васильевича Глухих. Подошел Костя к зеркалу, глянул – стоит перед ним красавец. От веснушек на лице и следа не осталось, глаза не раскосые, губы, как у всех людей, нормальные, брови – не пучки белесых волосков, а густые, темные, вразлет. На Косте новая кепка-восьмиклинка, белая шелковая сорочка с голубыми васильками по вороту, темно-синий костюм и желтые кожаные штиблеты с фасонным узором.
Одернул герой пиджак и с достоинством зашагал по улицам родной деревни Латруши.
Заметив его, молодые и старые высыпали из домов, шумят, переговариваются:
– Костя! Костя-то Клюев!.. Неужели это он?
– Герой!
– Константин Георгич, заверни на часок, сделай милость! Пирог мясной на столе.
– На блины прошу!
– Уважь, Константин Георгич, зайди медку душистого отведать. С колхозной нашей пасеки медок-то!
Илья Васильевич Глухих, приехавший в колхоз по делу, прищурил карие глаза, улыбнулся обветренными губами, подошел к Косте запросто и взял под руку.
– Георгич! Покатим ко мне в МТС? Ушицей из свежих окуньков накормлю. Скажу откровенно – ушица, брат, отменная!
Посмотрел Костя на Илью Васильевича и ответил, ответил громко, чтобы и другим было слышно:
– Не время мне, Васильич, ушицей баловаться. Комбайн к уборке готовлю.
И вдруг появился откуда-то Никита Якишев в гимнастерке и синих галифе с красными кантиками, увидел героя и замер, понять ничего не может. «Что такое? Клюев это или нет? Вместе учились, на ферме работали, в бабки играли, рыбачили, и на тебе – герой!» Растерялся Якишев, стоит и робко с ноги на ногу переступает.
Костя – пусть знают все, что помнит герой старую дружбу! – первым протянул руку.
– Здравствуй! Не признал? Ну, как живешь? Дела в пионерском отряде хорошо ли идут? Колычев утихомирился?
А Никита молчал-молчал и вдруг, набравшись храбрости, выдернул из кармана руку и протянул герою на ладони свинцовый козон для игры в бабки:
– На, развлекайся! – И поправился: – Возьмите, Константин Георгиевич! В деревне ни у кого из ребят лучшего нет. Отдаю насовсем!
Обрадовался Костя подарку, зажал козон в кулаке и думает, куда бы спрятать его понадежнее. Догадался: на глазах у односельчан расстегнул вышитый ворот белоснежной шелковой рубашки, сунул козон за пазуху. Стыд!..
Костя беспокойно заворочался в кровати. «Нет, не придется, видно, досмотреть чудесной истории». Из репродуктора, установленного на резной полочке, полились бодрые звуки марша, и знакомый всем радиослушателям голос произнес:
– С добрым утром, товарищи! Начинаем утреннюю гимнастику.
Пересилив дремотную лень, Костя откинул ватное, сшитое из разноцветных лоскутков одеяло, вскочил и первым делом распахнул форточку. Свежий морозный воздух ворвался в нее белым клубом пара, обжег тело, «бр-р-р!» Шлепая ладонями по обнаженной груди, Клюев стал готовиться к зарядке: вытащил на середину комнаты коврик, рядом на всякий случай поставил два стула и, дожидаясь команды, посмотрел на себя в зеркало. «Во сне был человек человеком, а тут и смотреть тошно», – подумал он с грустью.
Розовощекий веснушчатый паренек с черными раскосыми глазами и белокурым завитком на лбу глядел на него из трюмо. Пухлые, ярко-вишневого цвета губы словно тянулись к чему-то и никак не могли дотянуться. Из-за губ Ленька Колычев дал Косте прозвище и сочинил обидные стихи. Природа подшутила над Костей. Ну кто позавидует его узким покатым плечам? А росту? Как-никак образование у Кости солидное – шесть классов нынче будет, – а любой второклассник выше его на полголовы.
Зарядка кончалась. Надо было приступить к водным процедурам. Костя перекинул через плечо полотенце и прошел на кухню. В темном углу за русской печкой долго брякал умывальником, обтираясь до пояса холодной водой.
Чудесный сон и горькая действительность испортили настроение.
– Уж не хвороба ли напала? – спросила мать, обеспокоенная хмурым видом сына.
– Хрип у меня под ложечкой, – наобум сказал Костя. – Простыл.
– Дома сидеть надо...
Мать вытащила из печи чугунную сковородку с шипящим в масле картофелем и налила из кринки молока.
– Чаем с малиной напоить тебя надо, – сказала она. – Пропотеешь – хворь разом снимет.
– У меня уже прошло. Хоть послушай, нет хрипа!
– Чего же баламутишь? – рассердилась мать. – Ну, коли здоров, после завтрака во дворе снег уберешь. Сугробы намело страх какие огромные. Затопит весной-то.
Опасаясь, как бы его все-таки не засадили дома, Костя поспешно натянул пальто, нахлобучил шапку и вышел. Островерхие сугробы, как горные хребты, высились у забора, возле ворот, громоздились на плоской крыше сарая. От ночной метели остались только снежные заносы. Ветер совсем ослаб. Солнце, круглое и яркое, щедро одаряло землю теплом. И хотя повсюду белел снег, чувствовалась весна. Кто знает, откуда принес ветерок пьянящие запахи цветущих трав. Может быть, с раздольных равнин юга, а может быть, весна рядом, вон за теми притаившимися в сиреневой дымке грядами лесистых гор.
Огромная, свесившаяся с крыши сосулина бросала на гулкое днище перевернутой железной бочки частую капель. У хлева в навозной куче копошились повеселевшие воробьи, непрестанно чирикая: «Скоро весна, скоро весна, скоро весна!»
Костя рассмеялся, подпрыгнул, надеясь обломить сосулину, убедился, что это пустая затея, сдвинул на затылок меховой треух, снял рукавицу, сунул в рот два пальца и призывно свистнул. Из конуры, спрятанной для тепла в сугробе, появился черный и лохматый, как вывернутый наизнанку старый полушубок, пес Полкан. Он весело засуетился вокруг хозяина и – вот собачья душа! – все норовил лизнуть его в губы.
– Но-о-о!.. Пше-о-ол!
Всю дорогу от крыльца до хлева пришлось отбиваться от назойливого дружка. Отомкнув громоздкий, покрытый ржавчиной висячий замок, Костя приоткрыл дверь и протиснулся боком в темную щель. От крепкого запаха навоза, прелой соломы и сена засвербило в носу, перехватило дыхание.
– А-а-а-а-пчхи!.. А-а-а-а-пчхи!..
Круторогий красавец баран Яшка, устремившийся было на свет, отпрянул испуганно в темный угол. Низкорослая корова шумно вздохнула, повернула к дверям большелобую ушастую голову.
– Ешь, Чернуха, ешь, – потирая переносье, великодушно разрешил Костя, милостиво хлопнул рукавицей по коровьей хребтине и чихнул еще раз. – Поправляйся, Чернуха! Сено – лучшего не сыщешь: сам косил.
Баран Яшка, топая копытами по деревянному настилу и грозно выставив рога, ринулся в наступление. Но хозяин был настороже. Он схватил грабли и многообещающе проговорил:
– Подойди-ка, подойди!
Баран почуял нависшую над ним угрозу и нехотя убрался восвояси.
За гирляндой березовых веников, развешанных вдоль стены, Костя нашарил метлу и лопату, вытащил их, запер сарай и взялся за работу. Комья снега, ломаясь в воздухе, один за другим перелетали редкий ивовый плетень и плюхались на грядки. Было приятно следить за тем, как исчезает островерхий сугроб, грозивший при первой дружной оттепели затопить двор, превратив его в жидкое непроходимое болото.
Полкан скучал, очень хотелось порезвиться, а хозяин, как видно, и не думал об этом. Пес покрутился возле и нерешительно тявкнул. Безрезультатно. Тявкнул еще раз, погромче.
Костя распрямился, метнул в снег лопату, подобрал сосновую палку.
– А ну, отбери, отбери!
Полкан припал к земле и притворно зарычал, обнажая белые острые клыки.
– Налетай! Налетай! Вот она – палка-то!
Пес гигантским прыжком преодолел расстояние, отделяющее его от хозяина, и впился зубами в палку. Началась борьба. Полкан тянул добычу в свою сторону, Костя – в свою. И, пожалуй, победа была бы на стороне собаки, но противник схитрил: сделал вид, что выпускает палку из рук, а затем ловким рывком высвободил ее из пасти Полкана.
За воротами раздались звонкие голоса. Костя прислушался, воспользовавшись этим, пес подхватил добычу и, опасаясь преследования, скрылся за сараем.
Вдоль дороги, что тянулась через всю деревню, двигался отряд человек в десять, и все из шестого «Б». И все на лыжах.
Во главе, ловко переставляя легкие бамбуковые палки, шагал высокий смуглый паренек. Коричневая фуфайка плотно облегала мускулистую грудь. Синие, очевидно, новые спортивные брюки выгодно отличали его от других ребят. На голове красовалась серая барашковая шапка-кубанка с верхом из малинового бархата. Над выпуклым лбом вился темно-каштановый чуб. «Ленька Колычев ребят куда-то повел», – моментально сообразил Костя, вышел на дорогу и поднял руку:
– Стой!
Ленька придержал шаг, тоже вскинул над головой руку и выкрикнул:
– Губошлепику великое почтение! Физкульт-ура!
– Ура-а-а! – подхватили лыжники.
– Куда поехали? – спросил Костя, не обращая внимания на смех, вызванный столь необычным приветствием.
– На Лысую, – щурясь, словно сытый кот, ответил за всех Ленька.
– А сбор?.. На сегодня сбор отряда назначен! Сегодня – девятое марта.
– Отменен сбор, – ухмыльнулся Ленька. – Ты что, начальником стал? Заместитель Никиты?
– Я, Ленька, о сборе говорю. Срываете вы его!
– Без тебя как-нибудь разберемся. Помалкивай.
– Зачем ребят сманиваешь?
– Говорю, что сбор отменен!
– Кто отменял?
– Я! – Ленька подбоченился и, кривляясь, пропел:
Мы, спортсмены, как всегда,
Время не теряем!
Ваши сборы – ерунда,
Мы их отменяем!..
Частушка не удивила Костю. Он знал, да и всем школьникам было известно, что Ленька сочиняет стихи экспромтом и на любую тему.
– Поворачивайте! На сбор пойдемте, – загородив лыжню, твердо сказал Костя.
– Задержать думаешь? – Ленька презрительно смерил его взглядом и подмигнул приятелям, дескать, смотрите, какую штуку я выкину. – Храбрый ты! – он дал знак соседу, мальчугану в красноармейском шлеме с зеленой матерчатой звездой. – Молодец, Костя! Уважаю таких. Давай дружить!
– С тобой дружбу водить?
– Гордый какой! Я не хуже Никиты.
Ленька Колычев занимал Костю разговорами, а паренек в красноармейском шлеме тем временем зашел с тыла, снял лыжи, подобрался к нему вплотную и опустился на четвереньки.
– А ну, держись! – выкрикнул Ленька и, выбросив руку, легонько толкнул Костю в грудь. Тот попятился, наткнулся на мальчугана в шлеме и, неловко всплеснув руками, опрокинулся в снег. Меховой треух отлетел далеко в сугроб. Мелкий колючий снег моментально набился в рукава, за воротник, запорошил лицо.
– Выплывай, выплывай! – кричали лыжники. – Держись за воздух!
Ленька, донельзя довольный удавшейся шуткой, приподнял кубанку и церемонно поклонился:
– Всего хорошенького! Отдыхайте! Сил набирайтесь!.. Позабавили нас от души... Благодарим! Вперед, ребята!
– Подождите! – Костя сел и, растопырив по сторонам облепленные снегом руки, сквозь слезы взглянул на Леньку. – Плохо будет, если со сбора уйдете.
– Не пугай.
Отряд тронулся. Костя вскочил. Из подворотни вынырнул Полкан с палкой в зубах. Хозяин потрепал его по лохматой голове и вздохнул:
– Опоздал, Полкашка. Опоздал!
Пес подпрыгнул, уперся передними лапами ему в грудь и лизнул в мокрую от слез и снега щеку.
– Опоздал, – еще раз повторил Костя. – Придется нам с тобой к Никите наведаться.
Нахлобучив треух, он решительно зашагал к деревянному горбатому мостику, в ту сторону, где, вырисовываясь на синем небе, возвышалась круглая силосная башня.
КОГДА СМЕЛО СМОТРИШЬ ВПЕРЕД
Никита Якишев, председатель пионерского отряда шестого класса «Б», относился к числу людей, которые не любят сидеть без дела. Дома, выучив уроки, Никита брал молоток, пилу-ножовку, насыпал в карманы неизменной ватной телогрейки разнокалиберных гвоздей и обходил двор. Подгнившую доску в заборе заменял новой, заделывал щели в крыше сарая. Любовь к труду он воспитывал и у пионеров своего отряда. Два раза в неделю шестиклассники ходили на подшефную животноводческую ферму, помогали там убирать навоз, подвозили на кормокухню силос, ездили за сеном и топливом.
Этот выходной день Никита посвятил заготовке дров. С утра, вооружившись лучковой пилой, он с жаром взялся за работу. «Чжик-чжик-чжик» – выговаривала пила, рассыпая по снегу золотистые, пахнущие смолой опилки. Не успел Никита допилить первое полено, как тесовая калитка со стуком распахнулась, и появился Костя Клюев. Можно было сразу определить – принес он какое-то неприятное известие.
– Случилось что? – с тревогой спросил Никита.
– Еще бы! – Костя передохнул, провел языком по пересохшим губам и выпалил скороговоркой: – Ты дома сидишь, а Ленька не зевает! Ребят сманил на Лысую, на лыжах!
От волнения и быстрого бега лицо у Кости было красным, как переспевшая клюква. Из-под мехового треуха, сползающего на глаза, выставлялись спутанные белокурые волосы. Расстегнув пальто, он ослабил на шее красный шарф и снял рукавицы. Ему было жарко.
– Застегнись, – спокойно сказал Никита. – Простынешь.
– Ничего...
Костя поспешно выполнил приказ.
– А теперь рассказывай сызнова и помедленнее, а то тарахтишь, как молотилка.
– Ленька сказал, что наши сборы – ерунда! С ним на Лысую Толька Карелин ушел, Витька Подоксенов, Гоша Свиридов... Десять человек. Не мог задержать их! Ленька помешал. Он Толяна Карелина подговорил меня в снегу вывалять.
Костя обиженно замолчал. Никита сел на бревно и, насупив густые брови, принялся ковырять щепкой снег. Надо было принимать экстренные меры. Но какие?
Полкан крутился возле ребят, скулил и тыкался влажным носом в руку хозяина.
– Не мешай! – отмахнулся от него Костя. – Что, Никита, делать станем? Неужто сбор отменять?
– И не подумаем! Ленька тогда решит, что взял верх, победа его. На Лысую, значит, ехать придется.
– Вдвоем?
Последнее время Ленька Колычев вел себя по меньшей мере странно. Удивительнее всего то, что Никита с ним не ссорился, не ругался и даже старался заинтересовать работой в отряде, но Колычев избегал поручений, сторонился пионеров.
Разлад начался в сентябре, когда в пионерских отрядах проводились отчетные сборы. Ученики шестого «Б» разделились тогда на две группы. Одна предлагала выбрать председателем совета Никиту Якишева, другая – Леньку Колычева, два года подряд возглавлявшего пионерский отряд. Большинство клонилось на сторону Колычева. И тут выступила звеньевая Аленка Хворова. Решительно тряхнув льняными косичками, она заявила:
– За Колычева наше звено голосовать отказывается! Нельзя выбирать зазнавал и хулиганов председателями. В прошлом году что было? Мы головы ломали над планом летнего отдыха, спорили, переругались, а Колычев сорвал его! Все знают... Не работу в отряде он проводил, а с дружками по садам и огородам лазил.
– Ловила бы.
Но Алена и не взглянула в его сторону.
– Предлагаю выбрать в председатели совета отряда нашего Никиту Якишева!
– Леньку! – потребовали с задней парты. – Он смелый!
– Никиту! Никита не зазнается!
– Якишева, – повторила Аленка. – Колычев о себе только заботится!
– Хочешь, чтобы за тобой по пятам ходил! – ввернул Толя Карелин. – На ручках носить и Якишев не будет. Барыня какая нашлась. Проголосуем за Леньку!
– За Никиту!
Вожатая, присутствовавшая на сборе, поддержала кандидатуру Якишева. Она убедительно доказала, что Колычев не справился с поручением в прошлом году. Пионеры выбрали Никиту. Ленька вида не подал, что огорчен отставкой, но в душе поклялся во что бы то ни стало отомстить Никите за «позор». «Не радуйся,– думал он, пожирая глазами вновь избранного председателя совета отряда. – Я еще докажу, кто лучше, за кем ребята пойдут!»
Плохой характер был у Леньки, завистливый. Успехи других не радовали его. «Выше меня хочет подняться, – думал он о ком-либо из одноклассников. – Не выйдет!» – И всеми силами старался унизить соперника. Так получилось с Димкой Лаврентьевым. Димка на конкурсе юных математиков первым решил задачу, но Ленька – он шел в конкурсе вторым – подбросил к нему в парту шпаргалку и позаботился о том, чтобы слух о «нечестном поступке» Лаврентьева стал известен членам жюри, Премию вместо Димки присудили Леньке. Так было и со звеньевой Аленкой Хворовой. Аленка всегда говорила Леньке правду в глаза. На пионерских сборах она со свойственной ей прямотой бесстрашно разоблачала бездеятельность председателя совета отряда, его леность и нечестность. Ленька невзлюбил Аленку и, чтобы подорвать ее авторитет, пустил в ход излюбленное оружие – насмешку. Он подослал к девочке своего дружка – пронырливого непоседу Демку Рябинина и через него разведал, что после жестоких споров с Тосей, старшей сестрой, Аленка в кругу подружек льет слезы и желает немедленно умереть, чтобы этим досадить несговорчивой сестре.
– Умерла бы я, – печально и тихо-тихо говорила в таких случаях Аленка. – Мама бы заплакала, папа тоже. И Тоська заревела бы! Покаялась бы, что не дала мне поносить пуховую шаль...
Ленька не замедлил воспользоваться этим и сочинил стихи. На другой день школьники при встрече с Аленкой изображали на физиономиях безграничную скорбь и, закатывая глаза, распевали:
Завоет Тося волком,
И папа заревет,
Коль Хворова Аленка
От горестей умрет.
Заплачет мама громко,
Подружки и друзья:
– Не умирай, Аленка!..
Нельзя! Нельзя! Нельзя!
И вот, когда председателем совета стал Никита, Ленька уговорил некоторых ребят не подчиняться ему. «Пусть Якишев девчонками да мальками командует, – торжествовал он. – С Аленкой пусть носится! Никто вас за это ругать не будет: всем, да и вожатой известно, что вы за него не голосовали. Мы и сами с усами, одни проживем!»
Никита затянул покрепче лыжные крепления, прокатился для пробы от крыльца до поленницы и, убедившись, что лыжи скользят хорошо, тронулся в путь.
– Ты что долго? – спросил Костя, встречая друга в условленном месте. – Я продрог уже.
– Пилу сломал. Так на две половинки и разлетелась. Новую ленту ставить придется.
– Это из-за Леньки!
– Сам виноват: нажал сильно.
– Не говори, знаю, что из-за Колычева. У меня примета есть: встречу утром Леньку, завсегда тройку получаю. Проверено!
– Вчера тоже его встречал?
– Нет.
– А по арифметике тройку заработал. Не сваливай-ка!
Остались позади приземистые домики птицефермы, березовая роща, овощехранилище и колхозная водокачка. Обогнув зимний выгон для овец, друзья свернули в поле. Справа из-за частого ельника, что виднелся вдалеке черной гребенчатой полоской, чуть доносился приглушенный расстоянием рокот машин: там располагалась Зареченская МТС.
Звуки моторов напомнили Косте про удивительный сон. Он представил себя опять могучим богатырем, знатным комбайнером. «Вот было бы! Никита бы помер от удивления, что я – герой. Может, рассказать ему про сон?» Эта мысль целиком завладела Костей. Какой-то внутренний голос настойчиво твердил: «Другу надо рассказать. Надо делиться с ним и радостями и печалями».
– Никитка, хочешь узнать одно интересное дело? Только, чур, никому... Дай слово!
– Говори!
– Сперва дай слово!
– Ладно, даю слово молчать.
– Такой сон мне приснился, такой сон! Привиделось мне, будто я Героем Социалистического Труда стал, как Илья Васильевич Глухих! Золотая Звездочка у меня! Орденов – вешать некуда! Здорово, а? Иду я по деревне, а на меня все смотрят, в гости приглашают. Отбою нет. Хорошо бы было взаправду так. – Костя помолчал и менее восторженно добавил: – Тебя тоже видел: будто козон свинцовый мне насовсем подарил...
– С козоном не выйдет.
– Так то во сне... Главное, про Героя. Вот сны! Почему, думаешь, они такими бывают?
– Не знаю.
– А по-моему, Никитка, у каждого человека в голове машинка имеется, вроде кинопередвижки. Ляжет человек в постель, заснет, а машинка сны начинает крутить...
– Кинопередвижка?.. В голове – хоть у кого спроси – мозг. Понял? Никаких кинопередвижек!
– Я говорю вроде...
– Все равно! Мозг в голове. Левое полушарие и правое. Ученые доказали.
– Ну, хорошо! – Костя привычным жестом сдвинул на затылок сползший до глаз треух и стал горячо возражать: – Ответь мне, почему я себя героем видел? Это было, как в настоящей кинокартине. И деревья кругом были зеленые, и люди живые. Все-все как наяву! Молчишь?
– Костик, я ведь тоже сны вижу. Такие же сны, как и ты. Подрастем – узнаем, как они появляются...
– Сон у меня был стоящий, – продолжал Костя. – За то, чтобы сбылся он, я все отдал бы! Вырасту большой – стану комбайнером. Сейчас пошел бы, да в школу механизаторов с неполным средним принимают. На прошлой неделе в эмтээсе узнал... Ты чего?
Никита затормозил.
– Правильно! – просветлев, заговорил он. – Не станем, значит, ждать, в школе кружок комбайнеров организуем. Попросим у Герасима Сергеевича разрешения и организуем. Ребята согласятся ходить в кружок. Герой Социалистического Труда Илья Васильевич Глухих над нами шефствовать станет, учить.
– Ой ли?
– Знаю, что говорю. Герасим Сергеевич еще и похвалит. Жизнь будет – лучше не надо. Семилетку закончим – и на комбайны!
Радость озарила скуластое лицо председателя совета отряда. Никите захотелось немедленно передать, выразить чувства, волнующие его. Выразить не скупыми словами, а чем-то другим. Свернув с лыжни, он понесся к отлогому оврагу, скатился вниз и, крикнув отставшему Косте, чтобы тот поторапливался, зашагал вперед, громко распевая:
Дорогая земля без конца и без края,
Принимай капитанов степных кораблей!
Принимай сыновей – мастеров урожая,
Что росли под заботливой лаской твоей...
– Никита! – проговорил запыхавшийся Костя. – Хорошо у нас получается. Ой хорошо!
– Сон это твой надоумил. Вовремя приснился.
– Очень даже!
От деревни до Лысой горы – километров пять – пять с половиной. Дорога тянется через поля, покрытые чистым искрящимся на солнце снегом. У отлогого холма лыжня, как бы испугавшись чего-то, шарахается под прямым углом в сосновый бор и долго юлит меж стволами. Вырвавшись на опушку, она падает с обрыва на лед круглого, как блюдечко, озера и, разделив его на равные половинки, упирается в подножие Лысой горы. Склоны этой горы вдоль и поперек расчерчены нитями лыжных следов, по которым можно судить о высоком мастерстве людей, покоривших скалистые кручи. Вон лыжня, вьющаяся через препятствия и ловушки. Ее называют «дорогой крутых поворотов». А огромный трамплин, что навис над широкой поляной, обрамленной кустами шиповника с красными продолговатыми ягодами на колючих ветках, именуется «школой мужества».
Ленька Колычев любил сильные ощущения и свободное время, которого, кстати сказать, было у него хоть отбавляй, проводил на Лысой горе. Порывистый и бесшабашный, он мог, не задумываясь, скатиться по склону где угодно. Он проложил первый след через трамплин «школа мужества».
Никита с Костей приближались к горе. У подножия Костя остановился и, заслонясь от солнца рукавицей, посмотрел на вершину.
– Гляди, гляди! – закричал он. – Ленька с большого прыгает!
Воткнув палки в снег, они наблюдали за лыжником. Секунда, вторая, третья... Прыжок! Словно птица с распростертыми крыльями, Ленька, раскинув руки, взлетел кверху.
– Здорово! – вырвалось у Кости.
– Прилично, – поддакнул Никита, – мастер он на эти штуки.
Колычев, поднимая лыжами снежную пыль, сделал крутой разворот, с шиком подкатил к прибывшим.
– Салют, начальство! – Он взмахнул кубанкой. – Дома-то не сидится? С большого прыгнуть захотелось? – на губах вспыхнула и тотчас угасла презрительная усмешка, а в черных глазах замерцали злые огоньки. – Милости просим, храбрецы!
Наглый тон, которым были произнесены эти слова, возмутил Костю. Хотелось ответить резко, так резко, чтобы Ленька понял все свое ничтожество, понял, что давным-давно его никто не боится. Но Ленька обращался к Никите. Костя украдкой метнул взгляд на друга: тот был спокоен. Никита сразу разгадал хитрый маневр противника: Ленька надеялся получить отказ. Тогда бы ребята убедились в трусости пионерского вожака, и он, Ленька, мог бы всем рассказать о слабодушии соперника.
– Кататься и приехали, – проговорил Никита. – С большого прыгнуть попробую.
– С большого?
– Прыгаешь же ты, и я, значит, смогу.
– Расшибешься с непривычки! Тренировка нужна, а ты...
– Привыкать буду.
Лыжники стали подниматься на вершину. Никита печатал на снегу аккуратные «елочки», Ленька шел «лесенкой». Костя, чтобы поскорее завершить подъем, спешился, взял под мышку лыжи и бодро затопал в гору. Толя Карелин, тот, что выкупал его в сугробе, фыркнул в кулак и, прищурив плутовские, с искрой, глаза, громко возвестил:
– К нам губошлеп пожаловал! Эй, младенчик, почему веревку из дома не прихватил? На буксире в гору легче!
И, повернувшись к приятелям, обступившим его тесным полукольцом, дополнил:
– Куда малявки лезут? Подует ветер, снесет младенца с кручи, кости перемелет, как на мельничных жерновах. Родители совсем не смотрят за ними.
– Как-нибудь на ногах удержусь, – ответил Костя, бросил на снег лыжи и стал распутывать ремни креплений. – Не бойся, не сдует.
– То-то и видно, что устоишь. Показал, как на ногах держишься. Высох уже? За воротником, небось, сыро?
– И просох! А вывалять в снегу любого можно. Подобрался-то сзади. Со спины зашел, как трус.
– Может, силой померяться хочешь? – Толя гневно сверкнул глазами и расправил плечи. – Давай!
– Давай, не запугаешь...
– Взвесь-ка и знай, кого трусом обзываешь! – Ленька поднес к самому Костиному носу кулак.
– Чуть побольше моего, – ответил Костя, проделывая то же.
Препирательства продолжались. Противники, как два петуха, наскакивали друг на друга. И вспыхнула бы настоящая драка, но подоспел Никита. Не обращая внимания на колычевцев, он протянул Косте палки.
– Подержи! Останешься здесь. Я с большого трамплина прыгну.
– Костя рвется за тобой следом, – съязвил Толя. – Не печалься, подержим его, чтобы рекорды не перекрыл. Будь спокоен!
Никита подъехал к лыжне, круто срывающейся вниз, и окинул взглядом окрестности.
На западе тянулись снежные поля. На востоке, начиная от озера, раскинулся безбрежный зеленый таежный океан. Слева, за оврагом, тонули в сугробах домики родной деревни. Из труб к прозрачному, раздольному небу вздымались зыбкие нити дыма. По дальней полевой дороге, извиваясь змейкой, двигалась тоненькая цепочка обоза. Лошади были величиной с муравьев, а люди и того меньше. Высоко!
Якишев неторопливо снял рукавицы, на все пуговицы застегнул телогрейку, натянул поглубже цигейковую шапку и, пригнувшись, ринулся с горы.
Упругий обжигающий ветер напористо бил в лицо, посвистывал в ушах. Неумолимо приближалась, росла прогнувшаяся спина гигантского трамплина. Недаром назвали трамплин «школой мужества». Это было и на самом деле так. Никиту подмывало свернуть с лыжни, избежать опасности. Собрав все свои силы, он гнал прочь малодушие. «Только б не упасть, только б удержаться!» Каждый мускул напрягся до предела. Раз! Могучая сила инерции взметнула тело вверх. «Главное – удачно приземлиться!» И удача пришла. Лыжи коснулись утрамбованной площадки, Никита описал на снегу широкий полукруг и затормозил. Все тревоги остались позади. Он не ударил в грязь лицом, показал, что не только Ленька, а и другие при желании могут прыгнуть с большого трамплина... «Далеко ли прыгнет Колычев?..»
Но что это? Не стройная, гибкая фигура Леньки, которую можно было распознать среди тысяч других, неслась к грозному трамплину, а круглая, низенькая. Красный шарфик развевался на шее лыжника, словно вымпел на мачте корабля. «Неужели Костик? – подумал Никита. – Конечно, он!»
Сорвав с головы шапку, Никита отчаянно замахал ею:
– Сворачивай! Сворачивай! Левее бери! Левее...
Костя не взлетел, а ракетой врезался в небо. Никита зажмурился: наверняка произойдет ужасная катастрофа.
– Никитка! – взволнованный, захлебывающийся от восторга голос звучал рядом. – Я думал, что упаду! Вот кидает! Метров, поди, на десять! Давай еще по разику, а?
– Зачем прыгал? – с застенчивой лаской, с нескрываемой гордостью за друга спросил Никита. – Чудак, зашибиться мог. На ровном-то месте плохо на лыжах ходишь, а тут...
– Ленька с Толяном смеяться начали, – затараторил Костя, – губошлепом дразнят. «Трус, говорят, заячья порода!» Вот и прыгнул: пусть знают! Сперва страшно было, а после... Гляди, гляди!
Ленька был уже на середине горы. Похваляясь ловкостью, он приседал, раскачивался из стороны в сторону. Неподалеку от финиша захотелось ему удивить зрителей, показать свой коронный номер – горизонтальный наклон вперед. Здесь-то и получился просчет. Неловко взмахнув руками, Ленька откинулся назад так сильно, что потерял равновесие и упал на спину. Облако снежной пыли, вихрясь, взметнулось на трамплин и обрушилось вниз. Из облака выкатилась барашковая шапка-кубанка и, мелькая малиновым верхом, заколесила к озеру. Снежная пыль осела. Никита и Костя бросились к неподвижно чернеющей на снегу фигуре.
– Ленька! Сильно разбился?
Лыжник, упираясь руками в снег, приподнялся, сел, сплюнул розовую слюну – во время аварии он рассек губу – и зло проговорил:
– Довольны? Везет дуракам!
– Помочь хотим...
– Не требуется. – Он встал и, припадая на правую ногу, побрел за шапкой.– Чем-пе-ёны! – презрительно бросил через плечо.
Подоспели колычевцы. Гоша Свиридов, болезненного вида мальчуган, в длинном коричневом пальто, перехваченном в поясе вязаным кушаком, спросил у Кости:
– Прыгать боязно?
– Чуток.
– А я не могу, – чистосердечно признался Гоша, – доберусь до трамплина, настроюсь прыгать, а ноги сами с лыжни воротят.
– Ты, Гоша, губу прикуси, когда страх найдет. Прикуси, чтобы аж больно стало: не своротишь – прыгнешь. Только когда приземляться будешь, губу выпусти.
– Если бы у него такая, как у тебя, губа была, – заметил Толя Карелин, – можно было бы не только прикусить, а и пожевать.
Костя, чтобы не затевать спора, пожал плечами и отвернулся.
Прихрамывая, подошел Ленька.
– Принесите лыжи! – ни на кого не глядя, распорядился он.
Толя отправился выполнять приказание. Ленька сел на выставлявшийся из-под снега валун, спустил шерстяной носок, завернул штанину и, вытащив из кармана носовой платок, стал перевязывать разбитое колено, посматривая в сторону Якишева и прислушиваясь к разговору.
– Ведь не кататься ты приехал, – наконец проговорил он, обращаясь к Никите. – На сбор звать пришел.
– И на сбор звать.
– Не пойдем, не зови!
– Не ты, так другие пойдут, – спокойно возразил Никита.
– Ихнее дело, – Ленька закончил перевязку, для проверки несколько раз согнул и выпрямил ногу, встал и, прихватив услужливо протянутые лыжи, по тропке направился на вершину Лысой.
– На сбор кто пойдет? – спросил напрямик Никита.
– Покатаемся, – откликнулся Толя.
– За всех не говори, – вмешался Костя.
– Не шлепай губами, – угрожающе проговорил Толя. – Это, губошлеп, не стенгазета. Ты намалевал меня на бумаге: от этого ни жарко, ни холодно. А я тебя вот этой кисточкой размалюю, – перед Костей появился кулак, – до лета с шишками ходить будешь.
– Ты мне сегодня кулак уже показывал!
– Повторенье – мать ученья...
– Может, заодно и меня поколотишь? – спросил Никита.– Заметку писал я.
– А-а... Идите вы подальше! – Толя, демонстративно насвистывая, зашагал вслед за Ленькой.
Несколько человек решили ехать на сбор.
– Нашего полка прибыло! – не утерпев, выкрикнул Костя. – Слышь, Толян?!
– Наплевать на вас и на них тоже!
– Слюны не хватит!
– Перестань, – одернул Костю Никита. – Спешить надо, а не то на сбор опоздаем.