ТАИНСТВЕННОЕ ИСЧЕЗНОВЕНИЕ

 

Костя с трудом выбрался из-за огромного фанерного шкафа, на полках которого вместо книг были разложены всевозможные изделия кружка затейников, и, упираясь плечом, придвинул его к стене.

– Пропали чертежи, – сказал он. – Все!

Синяя сатиновая рубашка Кости была перепачкана из­вестью, покрыта пылью, на черных брюках висели клочья пау­тины.

– Пойдем к тете Дуне. Может, она спрятала чертежи, когда уборку делала, – предложил Никита.

Школьную сторожиху ребята разыскали в одной из классных комнат. Она приводила в порядок парты, стирая с них пыль мокрой тряпкой, поливала цветы и не заметила появившихся на пороге друзей. Никита, стараясь привлечь ее внимание, не­громко кашлянул, а Костя – он не был дипломатом – без оби­няков спросил:

– Тетя Дуня, вчера в пионерской комнате чертежей наших не брали? Бумага такая плотная, в трубочку скручена. На столе она лежала.

– Чего, чего? – переспросила тетя Дуня.

– Чертежи, говорю, в трубку скрученные, что на столе в пионерской лежали, где?

Щуря подслеповатые глаза, тетя Дуня посмотрела на не­ожиданных гостей, вытерла о фартук руки и, поправив на голо­ве ситцевый, белый с черным горошком платок, концы которо­го были завязаны под подбородком, сердито проговорила:

– Не нужны мне ваши бумаги. Ходите, хулиганите...

– Чертежи эти, – пояснил Никита, – важные очень. При­везли мы их вчера вечером от Героя Социалистического Труда, в МТС ездили специально.

– Говорил я тебе, что их надо забрать домой, – набросился на Никиту Костя. – А ты – нет! нет! Вот и получилось... Где их теперь возьмем?

– Отыскаться должны...

– Посвисти, может, они к тебе прибегут. Эх! Что я буду делать? Как мне с Ильей Васильевичем разговаривать? – Костя сел за парту и обхватил руками взъерошенную голову. – Сорвем занятия!

– Не страдай, никому, кроме нас, чертежи не нужны.

– Ага! Раз взяли, значит, кому-то понадобились. Тетя Дуня, а может, вы видели в пионерской, а?

– Как репей, липнешь! Не брала я ваших бумаг! Ужо по­жалуюсь Герасиму Сергеевичу. Он вам хвост-то накрутит. По но­чам-то что устраиваете!

– А что такое?

– Еще и спрашивает, – тетя Дуня возмущенно всплеснула руками. – Ночью кто Фунтика из хлевушка выгнал?

– Выскочить мог...

– Упрямый он у вас, – поддержал Костя.

– Порося-то – не человек, крюк не откинет!

– Нет, тетя Дуня, не выпускали мы Фунтика. Как это слу­чилось? – спросил Никита.

Охая и вздыхая, сторожиха рассказала о ночном происшест­вии. Часа в два, проводив директора школы Герасима Сергеевича Воронова, который обычно работал допоздна, тетя Дуня осмотрела двор, затворила калитку, заперла на массивный же­лезный крюк входную дверь и легла спать. И совсем было задре­мала под теплым стеганым одеялом, как вдруг услышала истош­ный поросячий визг. Фунтик верещал так дико, будто на него напали матерые волки. Старушка поспешно вскочила и, сует­ливо бегая по комнатушке, стала натягивать одежду. Впопыхах никак не могла разыскать пальто, висевшее на видном месте у дверей.

– И куда оно могло запропаститься, – ворчала она, в ко­торый раз обследуя вешалку, спрятанную за ширмой. – Шут а ним, так обойдусь!

Накинув на плечи шерстяную шаль, заспешила спасать «аспида». Удивительная, ничем не объяснимая картина открылась ее взору. Поросенок, никем не подгоняемый и не преследуе­мый, ураганом носился по двору. При луне, беззаботно взираю­щей с высоты, щетина его отливала серебром, и можно было по­думать, что сильные переживания заставили Фунтика поседеть в мгновение ока. Поросенок не обращал никакого внимания на ласковый голос хозяйки, на ее увещевания. Тетя Дуня осмотрела хлевушок с распахнутой дверью, глянула за поленницу и са­рай – ни души. Схватив метлу, она принялась преследовать непокорного Фунтика, но тот увертывался от хозяйки, выписы­вая всевозможные фигуры на снегу.

– Часа три, а то и более мурыжил меня этот аспид, чтоб ему провалиться, – закончила тетя Дуня печальное повествова­ние, – всю душу вымотал, все жилы вытянул...

– Хитрая животина, – сочувственно поддакнул Костя. – Змей Горыныч.

– Привязывать надо его к ночи, – посоветовал Никита.

– Порося на привязи держать? Слыхано ли дело!

– Беситься не будет... Нам, однако, идти пора, – сказал Никита. – Шагаем, Костик.

Ни с чем возвратились они в пионерскую комнату и возобно­вили поиски. Никита, орудуя деревянной указкой, шарил под диваном, а Костя терпеливо и старательно перебирал прошло­годние газеты.

– Форточку открыть надо, – сказал он. – Задохнуться от пыли можно.

Никита, взобравшись на стул, потянулся к форточке и тут заметил на подоконнике грязный отпечаток подошвы: спере­ди – подковка, на каблуке – пластинка для крепления коньков.

– Костик!

– Неужели нашел? – обрадовался тот.

– Сюда!

– Обыкновенный след, – разочарованно протянул Костя.

– Смотри лучше. Помнишь вчера в палисаднике следы на снегу?

– Ну?

– Точно такие были.

– Неужто? Что же получается? Выходит, тот самый чело­век чертежи украл? Никитка, – Костя разволновался не на шут­ку, – он за нами следил, когда мы в МТС ездили. Он!

– Должно, он и в окно ко мне заглядывал, и в окно к Илье Васильевичу! Я выскакивал-то...

– За ним, да?

– Говорить не хотел. Думал, поймаю его на месте и рас­скажу...

– Как он в пионерскую забрался? Тетя Дуня услыхала бы...

– В форточку, видишь, форточка открыта!

Окна пионерской комнаты выходили на южную сторону, а школьный двор располагался с северной. Если бы таинственной пропажей чертежей заинтересовался опытный следователь, он сразу предположил бы, что их исчезновение и ночная исто­рия с поросенком тесно связаны между собой. Мало-помалу рас­путывая нить событий, он установил бы, что неизвестный зло­умышленник, обеспечивая себе свободу действий, сначала вы­пустил из хлевушка строптивого Фунтика и, когда тетя Дуня появилась во дворе, смело приступил к задуманной операции: залез на завалинку, открыл форточку, проник в помещение и выкрал чертежи. Но Никита и Костя, не искушенные в следова­тельских делах, не стали разбираться в тонкостях. Обнаружив на подоконнике следы, они твердо решили, что чертежи похитил незнакомец, преследующий их. Заключение это было вполне обоснованным. Усевшись на диван, друзья принялись перечис­лять ребят, способных на такую проделку.

– Демка мог это сделать, Толька Карелин, Ленька, – пере­бирал Костя. – Кроме них, некому!

– Нехорошее дело-то, – произнес Никита. – Пойдет на та­кое не каждый.

– Они! Никитка, какой глаз ты в окно видел?

– Черный-пречерный.

– Тогда это Колычев! Уроки начнутся, потребуем, чтобы немедленно чертежи вернул! Не отдаст – Герасиму Сергеевичу скажем.

– Можно с Ленькой поговорить, – согласился Никита. – Ну а если он не сознается? Как быть? Занятия-то придется от­менить?

– Что ты! Нельзя отменять. Нет, Никита, занятие про­ведем!

– Хорошо, пошли объявление приколачивать. Чертежи, чер­тежи... Илья Васильевич спросит, куда дели. Вот беда!

Костя достал из сумки объявление. Никита раздобыл у сто­рожихи молоток, гвозди. Место для объявления выбрали на сте­не, рядом с рукописной сатирической газетой «Колючкой».

– Не криво? – спрашивал Никита, забивая гвозди.

Костя отошел назад на шаг-два и, окинув взглядом работу, оценил:

– На совесть!

– Картина! – сказал кто-то сзади.

Ребята обернулись. Перед ними стоял Ленька. Разодет он был по-праздничному: черный суконный пиджак небрежно распах­нут, воротничок белой рубашки выпущен поверх пиджака. В разрезе воротничка виднелся угол матросской тельняшки. Вьющийся чуб зачесан, глаза поблескивают – не поймешь: хит­ринка ли в них, ехидство ли; на тонких губах ничего не гово­рящая улыбка.

– Салют! – поздоровался Ленька.

– Здравствуй! – Никита смотрел прямо ему в глаза. По ним он старался определить того неуловимого незнакомца, который дважды приводил его в трепет, заставлял строить фантастические предположения. Но, то ли при дневном свете глаза у Леньки приобрели другой оттенок, то ли обстановка, в которой сейчас встретились ребята, сыграла определенную роль, а мо­жет быть, Ленька не имел никакого отношения к незнакомцу, Никита не узнал в его глазах то грозное, таинственное, всевидя­щее око. Нет, не узнал.

– Объявление о начале представления, – с обычной издев­кой заговорил Ленька. – Так, что ли? – Он шагнул поближе к объявлению и, засунув руки в карманы брюк, стал читать: – «Ребята! Сегодня в шесть часов состоится первое занятие круж­ка юных комбайнеров. Те, кто записался, обязаны явиться без опозданий. Кто желает посещать кружок, обращайтесь к учени­ку шестого класса «Б» Константину Клюеву. Запись произво­дится последний день. Кроме кружка юных комбайнеров будет организован еще и кружок трактористов. Записываться у Клюева».

– Ишь ты! – заключил Ленька. – Складно сочинил. А мне вступить можно?

– Пожалуйста.

– Примете?

– Дорога не заказана...

Завязалась словесная перепалка. Ленька говорил колкости, старался вывести Никиту из себя, разозлить. Костя стоял в сто­роне и не спускал глаз с Ленькиных ботинок. «Э! Как бы взгля­нуть на подметки, – думал он. – Есть или нет?» По всей види­мости, на Ленькиных ботинках не было ни подковок, ни пласти­нок для коньков. Желтые кожаные, они были до блеска начи­щены ваксой. Но ведь суть-то не в ботинках! Костя почему-то был уверен, что перед ним – таинственный похититель черте­жей.

– В кружок мне записаться разрешаешь? – переспросил Ленька.

– Записывает Костя, – ответил Никита.

– Занятия сегодня?

– Указано в объявлении.

– Глухих о комбайнах рассказывать станет?

– Он и показывать будет, – вмешался Костя.

– И картинки, оказывается, приготовили? Хорошо... Они здорово помогают в учебе. Прочитаете про винтик в учебнике, глянете на картинку, и станет понятно, что к чему.

– Да вот чертежи-то пропали, – неожиданно проговорил Костя. – Но мы узнали, кто их из пионерской комнаты через форточку вытащил. Попался он, голубчик!

Ленька вздрогнул, лицо его чуть побледнело. Костя торжест­вовал. Но Ленька моментально пришел в себя и нахально улыб­нулся.

– Подшутили? Кто, интересно?

– Ты чертежи стащил! – запальчиво сказал Костя.

– Я?! – Ленька засмеялся. – Ты, губошлеп, видел, что я в пионерскую комнату лазил? Видел? Нечего тогда и говорить. Не пойман – не вор! Знаешь это? Рады на меня нажаловаться? Не выйдет! За такие дела бьют! Поняли? Я могу сказать Гера­симу Сергеевичу... «Украл!» Нужны ваши чертежи, как вот это. – Ленька плюнул. – Понятно, комбайнеры и трактористы?

Подмигнув Косте, он преспокойно повернулся кругом и, рас­качиваясь, зашагал к открытым дверям класса.

– Слышишь, Никита, что он поет? – встрепенулся Костя. – Слышишь? Я тебе что говорил?

Никита прислушался. Ленька пел:

Жил да был один герой,

Рост имел он небольшой.

По ночам во сне герой

С Золотой ходил Звездой...

На деревне шум и гам:

– Заходите в гости к нам!..

И далее следовал какой-то сверхзамысловатый припев, из которого можно было узнать, что, проснувшись, герой горько плакал над безжалостной судьбой своей, наградившей его кар­ликовым ростом.

– Сочинил уже! Но верь, Никита, это он в окно загляды­вал. И следил за нами. И чертежи украл он!

– Не пойман – не вор! Правильно сказано. Если бы заста­ли на месте преступления, тогда другое дело. Подумай сам: ска­жем пионервожатой, вызовет она Леньку, спросит, а он отопрет­ся. Неудобно станет: зря на человека наговорили... А с черте­жами плохо получилось. Надо, однако, чертежи-то!

– Никита! – Костя просиял. – Я нарисую чертежи. Сам нарисую! Ей, ей! – И запрыгал вокруг кадушки с фикусом, гром­ко приговаривая: – Нарисую, нарисую, нарисую я!

– Перерисовывать откуда будешь?

– В книге есть! Это просто! – Костя потирал руки от удо­вольствия. – Бумаги у пионервожатой попросим.

– Решено! – Никита собрал рассыпанные на подоконнике гвозди. – А чертежи настоящие найдем, поймаем этого неиз­вестного.

 

ПЕРВОЕ ЗАНЯТИЕ

 

Школа оживала. На первом этаже все чаще и чаще хлопала дверь. Слышались голоса. По лестнице дробно постукивали каб­луки. В коридорах появлялись ребята. Перед объявлением вы­росла шумливая толпа. Костя с Никитой отошли в сторону и вполголоса заговорили о делах, связанных с розысками черте­жей и первым занятием кружка, но побеседовать не удалось. Школьники, изучив объявление от буквы до буквы, пустились на поиски Кости, окружили его и наперебой требовали немед­ленно записать их в кружок.

– Дайте за бумагой сходить, – просил Костя.

– Записывай! На чистый листок и карандаш. Записывай!

– Всех не буду! Второй, третий и четвертый классы не под­ходите.

– Что-о-о! Почему четвертый? Мы большие. Я ростом выше тебя!

– В голове у тебя меньше!

– Ребята! Что он смеется! – воскликнул обиженный. – Заставим записать.

– Заставим!

Костя отговаривался всячески. Но и ребята были настойчи­вы. Они прижали его к стене так, что при всем желании он не мог пробиться сквозь плотное кольцо будущих комбайнеров и трактористов. Справедливость восторжествовала: все четверо­классники были записаны. Но тут появились второклассники во главе с пареньком в серой, испачканной химическими чернила­ми куртке, полосатых штанах, подвернутых снизу, и огромных ботинках с загнутыми вверх носками.

– Запиши! – хором требовали малыши.

– Подрастите малость.

– Запиши!..

Ох! И трудно же, оказывается, быть руководителем. Ходил Костя в рядовых пионерах – не было у него ни забот, ни тревог. А как только стал старостой кружка юных комбайнеров – ни отдыха, ни передышки. Даже сочувствия не встретишь. Просят, настаивают, требуют, грозят... Куда бы ни скрылся – всюду разыщут! У каждого есть неотложное дело. А делегации! С ума сойти можно! Ну, хорошо бы третий или четвертый классы – там народ все-таки взрослый, с ними по-человечески поговорить можно, убедить. А второклассники? Как цыплята за наседкой ходят за старостой кружка. И не молчат ведь, а ноют, ноют, ноют на разные голоса.

– Идите к Якишеву, – хитрил Костя, пытаясь правдами и неправдами освободиться от «почетного» эскорта. – Он всех запишет! Мы с ним договорились.

– Якишев?

– Он самый!

Но паренек в серой куртке, признанный вожак второклассников, был не из глупых. Нахмурясь, он подумал, затем, подра­жая кому-то из взрослых, пробасил:

– На объявлении ты написан.

– Я отвечаю за старшие классы, – выкручивался Костя. – Якишев – за младшие. В объявлении забыли приписку такую сделать. Не могу ведь я сразу в два кружка записывать, не справлюсь.

Доводы, приведенные старостой, показались всем убедитель­ными. Малыши беспрекословно двинулись толпой к дверям шестого «Б». Костя праздновал победу – и зря. Заметив на его лице улыбку, мальчишка насторожился, чувствуя подвох, и, остановив свою армию коротким возгласом, решительно потре­бовал:

– Принимай в кружок!

– Сказал, идите к Якишеву.

– Сначала ты запиши, а потом он.

– Так нельзя.

Но малыши твердо стояли на своем. Похлопав вожака по плечу, Костя заговорил с ним, как со взрослым:

– Ты, парень, вроде не глупый. Скажи своим, что ком­байн – машина сложная. (Костя из слова в слово повторил то, что говорил ему Илья Васильевич.) Много упорства и стараний надо приложить, чтобы подчинить ее себе, свободно управлять ею... Так что не поймут они в такой машине ничегошеньки.

– Мы помогать будем.

– В чем?

– На комбайнах управляться... Мы летом копны возили на сенокосе, работали.

– То копны, а то машина.

– Прими в кружок. Прими!

– Ладно, так и быть, приму, только поскорее отвяжитесь. Давайте карандаш.

Миг – и перед Костей на подоконнике лежало с десяток все­возможных карандашей: и простых, и химических, и цветных. Староста выбрал самый острый и склонился над тетрадкой. Под­бежала Аленка Хворова, растолкала ребят:

– Мое звено записано? Всех до единого в списки поставь. Слышишь?

– Да слышу, слышу! – рассердился Костя. – Тех запиши, этих запиши!

– Не кричи, Костик. Ты староста.

– Староста! Руки-то у меня две только!

– Ну-ну... мешать не буду! – Она звонко рассмеялась, дер­нула за ухо зазевавшегося вожака второклассников и, прорвав­шись сквозь кольцо малышей, исчезла так же внезапно, как и появилась.

– Подходи поодиночке, – скомандовал Костя. – А то пых­тят за спиной, толкаются – писать нет возможности.

Ребята, вытянувшись цепочкой вдоль стенки, стали по очереди подходить к подоконнику, где, примостившись рядом с пышной геранью и огромным фикусом, староста кружка юных комбайнеров заносил их фамилии в заветную тетрадь.

Малыши были счастливы. А вожак, пропустив свою коман­ду, записался последним, просмотрел во избежание недоразуме­ний список и, убедившись, что все в порядке, причмокнул губами.

– Я пойду, – сказал он, – сегодня на кружок?

– Очень ждать будем, – с иронией произнес Костя. – Очень! – И стал складывать в сумку тетради.

В это время к окну подошли Ленька, Демка и Толя. Не за­мечая Кости, они заговорили вполголоса.

– У Никиты чертежи комбайна пропали, – сообщил друзьям Ленька. – Из пионерской их кто-то через форточку вы­тянул. Смехота! Вот ловкачи! Утром на меня губошлеп напус­тился. Он думает, что чертежи я взял... Т-с-с-с!..

И случись такое: валенки выдали Костю. Серые, с черны­ми заплатами на пятках, они выставились из-за кадушки с фи­кусом ровно на столько, чтобы привлечь к себе внимание. Лень­ка резко оборвал разговор, шагнул к цветку и, просунув руку сквозь листву, цепко ухватил старосту юных комбайнеров за воротник рубашки.

– Шпи-о-о-нишь? – зло проговорил он. – Подслушиваешь?

Костя задыхался.

– Пусти-и-и! Пусти-и-и!..

– Вот тебе! – Ленька размахнулся и ударил Костю по щеке. – Шпион толстогубый. Кто подослал?

– Бить? – выкрикнул Костя, но влажная теплая ладонь Толи плотно запечатала ему рот.

– Не пищи!

Ленька рывком вытащил старосту из убежища, повернул за­тылком к себе и, сильно поддав сзади коленкой, сказал в напут­ствие:

– Исчезни с глаз! Беги что есть духу!

Но Костя не побежал. Он посмотрел на колычевцев полным презрения взглядом, потрогал пунцовые от ударов щеки и про­говорил:

– Ты, Ленька, меня побил?

– Мало? Еще добавлю!

– За каждый удар получишь два! Обещаю...

– Проваливай, проваливай!

– Уйду. Но запомни. – Костя подчеркнуто медленно заша­гал по коридору, играя сумкой.

– Щеки у тебя будто клюквой помазаны, – пошутил Ники­та, встречая друга в дверях класса. – Как дела?

– Всех второклассников переписал. Всех до единого.

– Довольны, небось?

– Страсть как рады. Заявятся все до одного... Никитка, ме­шать они нам не будут?

– Не дадим.

Громкий звонок известил о начале уроков. Коридоры сразу опустели. В них стало тихо, и только из-за классных дверей до­носился приглушенный гул голосов. Из учительской, перегова­риваясь между собой, вышли преподаватели: кто с картой, кто с таблицей в руках – и направились в разные стороны, каждый в свою группу. Трудовой школьный день вступил в свои права.

Уроки промелькнули незаметно. Особенно быстро пролетели они для Кости Клюева, которого на переменах все так же штур­мовали желающие записаться в кружки.

После занятий ни Костя, ни Никита домой не пошли. Раздо­быв лист ватмана, они уединились в пионерской комнате и при­нялись за работу. Костя снял со стола кумачовую скатерть, свер­нул ее и повесил на спинку стула. На гладкой столешнице при­колол кнопками бумагу, приготовил циркуль, линейку, несколь­ко карандашей, ручку с чертежным пером, пузырек черной туши, резинку на всякий случай.

– Никитка, – обратился Костя к товарищу, – ты каранда­ши подтачивай, чтобы острые-острые они были. Я чертить стану.

Он взял карандаш и стал уверенно наносить на бумагу лег­кие штрихи, поминутно заглядывая в учебник, изучая линии. Работа продвигалась медленно: шутка ли, точно воспроизвести схему, сделанную не кем-нибудь, а инженером, специалистом своего дела. Как и предвидел Костя, случались ошибки. Тогда в ход шла резинка.

Долго ли, коротко ли, но первая часть схемы была законче­на. Клюев с удовольствием украсил ее надписью «Молотилка комбайна «Коммунар» в разрезе», облегченно расслабил руки и откинулся на спинку стула.

– Отдохнуть малость надо, – заключил он. – Как вышло?

– Будто настоящий художник рисовал, – сказал Никита, рассматривая готовый чертеж. – Точь-в-точь по книге. Отличия никакого нет. Илья Васильевич и не подумает, что это – не тот самый чертеж, который он дал. Мастер ты, Костик!

В закрытую на крючок дверь кто-то сильно и настойчиво постучал.

– Тихо, – прошептал Никита, прикладывая палец к губам. – Узнают, что мы здесь, работать не дадут. Никак записы­ваться в кружок пришли.

– Слышу, слышу, Никитка! Открывайте.

– Аленка, – узнал Костя. – Зачем она пожаловала? С сест­рой, может, поругалась, жалобиться будет.

– Открыть ей можно: не помешает. – Никита направился к двери. – Аленка за тебя горой, – заметил он мимоходом. – А ты...

Никита откинул крючок. В комнату быстро вошла Аленка. Бегло взглянув на Костину работу, положила на стол бумаж­ный сверток:

– Говорила я, Никитка, что лучше Кости художника не сыскать? Не верил! Не хмурься, не хмурься! Я вам поесть при­несла. Хлеб с маслом и яички. Вкрутую сварены... А чертежи Ленька утащил. Он.

– Откуда знаешь про чертежи? – спросил Никита. – Кто рассказал?

– Демка Рябинин! Он ребятам заявил, что занятий в круж­ке сегодня не будет. Чертежи, говорит, пропали.

– А ты что?

– Высмеяла его.

– Рады они, что у нас горе, – с досадой проговорил Ники­та. – Но по-ихнему не выйдет. А вора все равно на чистую воду выведем. Отыщем.

– Я к Леньке домой схожу, вроде по делу, и посмотрю: есть ли у него чертежи, – предложила Аленка.

– Догадается он. И потом, Ленька не дурак. Если взял чер­тежи, то так спрятал, что скоро не найдешь. Мы новые чертежи приготовим, выйдем из положения. Так, Костик?

– Первая часть – вот она! И вторая будет. Занятия прой­дут по расписанию. Не будь я старостой!

И занятия состоялись.

Когда Илья Васильевич Глухих в белой шелковой рубашке с голубыми васильками по вороту и в синем шерстяном костю­ме, на лацкане которого сверкала Золотая Звезда, появился в дверях большого зала, сорок будущих комбайнеров дружно под­нялись со скамеек (второклассники тоже присутствовали, но в счет не шли), приветствуя своего учителя.

– Здравствуйте, ребята! – поздоровался Илья Васильевич. – Садитесь.

– Рано садиться! – выпалил Костя. – Встать! Илья Василье­вич, я рапортовать должен!

– Прошу извинить! Не знал я ваших порядков. Рапортуй!

Костя вскинул руку над головой и четко доложил о том, что кружок юных комбайнеров собрался в полном составе и готов приступить к занятиям.

Илья Васильевич положил на стол перед собой толстую тет­радь в клеенчатом переплете, прошелся возле доски с чертежа­ми, откашлялся.

Рассказ свой он начал как-то уж очень просто.

Можно было подумать, что сами ребята ведут интересную непринужденную беседу о стародавних временах.

– Кто нам скажет, – спросил Глухих, – чем раньше землю пахали, как хлеб сеяли, как его убирали? Охотники есть?

Слово попросил Гоша Свиридов. Порвав дружбу с Колыче­вым, он сразу же записался в кружок юных комбайнеров, но держался пока обособленно. Костя несколько раз пытался вызвать его на откровенный разговор, но Гоша или отмалчивался, или уходил.

Одернув белую рубашку, перехваченную в поясе ремешком, Гоша вышел к доске.

– Слушаем тебя, – одобрительно сказал Илья Васильевич.

– Раньше сохой пахали, – начал Гоша. – Сеяли из лукошка. Зерно в него насыпали, бродили по пахоте и разбрасывали. Хлеб убирали вручную, серпами.

Комбайнер дополнил Гошино повествование и перешел к рас­сказу о современных машинах, заменяющих тяжелый изнури­тельный труд людей.

Нет, не знали по-настоящему ребята, что такое комбайн. Много раз встречали они в поле эту неуклюжую на вид машину, но ничего особенного в ней не находили. А теперь...

Удивительная вещь – знания. Живешь на свете, живешь и не знаешь, что вокруг тебя так много чудесных машин, вещей, явлений. И вдруг какой-нибудь человек в простой задушевной беседе раскроет перед тобой неведомый мир, заставит взглянуть на окружающее по-иному, искать в каждом предмете воплощен­ную в нем живую человеческую мысль. Табуретка – не хитрое сооружение. А ведь и в ней заключена человеческая мысль. Ведь думал же кто-то над тем, чтобы превратить простую дре­весную чурку в удобный предмет для сидения. Проникнув в мир знаний, ты поймешь, что нет пределов для пытливой людской мечты, для постоянных творческих дерзаний.

 

БОРОТЬСЯ И ПОБЕЖДАТЬ

 

Позор! – Это слово, сказанное в глаза, бьет сильнее ремен­ного бича, кинжалом вонзается в сердце, жжет совесть, как рас­каленное железо.

Человек, покрывший себя позором, совершил не ошибку, не обычный проступок, а гораздо большее, худшее.

И вот именно этим словом закончил выступление на совете дружины директор школы Герасим Сергеевич Воронов.

Опустив голову, стоял Никита у стола, покрытого кумачом. И как ни крепился пионер, крупные слезы одна за другой ска­тывались по его щекам, оставляя светлые бороздки. Но не от жалости к себе плакал он. Не боялся он и наказания. Нет! Совсем другое мучило Никиту, горячим комком подступало к горлу, выжимало слезы. Разве должен человек отвечать за про­ступок, которого не совершал?

А произошло вот что.

При утверждении плана пионерской работы на совете отряда Аленка Хворова предложила провести в ближайшее воскресенье экскурсию в колхозную теплицу, выстроенную в прошлом году при помощи шефов – рабочих металлургического завода.

– Посмотрим, как среди зимы огурцы, редиску и лук выра­щивают, – сказала она. – Там, ребята, паровое отопление: трубы такие ребристые. Рассказывают, что в теплице и зимой, будто летом, хоть загорай!

Никита, который вообще не любил откладывать дела в долгий ящик, в тот же день вместе с Костей отправился к предсе­дателю колхоза за разрешением и, конечно, получил его. Но, прежде чем вести отряд в теплицу, он решил побывать в ней, осмотреть устройство, поговорить с экскурсоводом. В пятницу, сразу после уроков, Никита пришел в теплицу. Лето, самое на­стоящее лето с июльским ароматом царило здесь, под высокой застекленной крышей, сквозь которую проглядывало солнце. Огурцы нежились на мягкой влажной земле. Помидоры дразни­ли взгляд румяными плодами: так бы и впился зубами в соч­ную сладковатую мякоть. «Есть на что посмотреть нашим юнна­там», – решил Никита и в хорошем настроении зашагал домой, мурлыча под нос:

Дорогая земля без конца и без края,

Принимай капитанов степных кораблей...

А в субботу вечером к Никите прибежал Костя Клюев силь­но взволнованный и сообщил, что Илья Васильевич зашел в школу и просит его, Никиту, немедленно быть в кабинете дирек­тора.

– Наверно, о кружке беседовать будет, – говорил Костя, еле поспевая за быстро идущим по дороге товарищем. – Там, Никитка, и Герасим Сергеевич. Расскажи им, Никитка, что чертежи кто-то украл. Расскажи, они помогут разыскать этого... как его – неизвестного!

Кроме Ильи Васильевича и директора в кабинете находился заведующий тепличным хозяйством колхоза Ферапонт Ипатьевич Сурин, костлявый, жилистый старик с окладистой бородой и удивительно черными мохнатыми бровями. Он сидел на дива­не у окна, зажав в коленях самодельную дубовую трость с ме­таллическим блестящим наконечником. Никита поздоровался. Илья Васильевич приветливо улыбнулся. Директор кивнул голо­вой и жестом показал на стул. По всему было видно, что Гера­сим Сергеевич расстроен. Всегда добродушное лицо его на этот раз было суровым. Глаза смотрели строго.

– Вот что, Якишев, – сказал директор. Он поднялся из-за стола и зашагал из угла в угол. – Ты должен рассказать прав­ду, где был вчера, что делал. Происшествие серьезное.

Никита почувствовал смутное беспокойство: «Что случи­лось? Почему Герасим Сергеевич задает такие вопросы?»

– Мы ждем.

– Был в теплице вчера после занятий, – ответил Никита. – Договорился с Ферапонтом Ипатьевичем в воскресенье наш от­ряд привести на экскурсию... Из теплицы пошел домой. Колол дрова дома, учил уроки... Катался вечером на лыжах с Клюе­вым.

– Все!

– И спать потом лег...

– Так, так... У нас нет оснований не верить тебе, Якишев, но... Да ты сам послушай, что говорит Ферапонт Ипатьевич. – Директор закурил, несколько раз подряд затянулся густым си­зым дымом и, от волнения стряхнув пепел с папиросы прямо в цветок, опять заходил по кабинету. Уголки губ у него нервно дергались.

– История, надо сказать, некрасивая, – не торопясь начал Ферапонт Ипатьевич. Говорил он медленно, словно взвешивая каждое слово. – Ко всему еще и путаная. Трудно в ней разобраться. Сегодня днем прибегает ко мне домой дед Ксенофонт. Он у нас третий день за сторожа в теплице остается: Сидор-то Пахомович приболел малость. Мы деда с птицефермы пока и взяли. Поднял Ксенофонт переполох, весь дом на ноги поставил. Смотрю, на старике лица нет. Руки трясутся, борода ходуном ходит. «Ограбили, кричит, всю колхозную теплицу дочиста! Сажайте, кричит, меня, старого козла, в тюрьму за толстые сте­ны каменные!» – «Что, спрашиваю, случилось?» Выложил мне всю историю, как на духу. Дремота его, видишь ли, одолевать стала, подбросил он дровишек в топку, подключил автомат к ре­гулятору температуры, чтобы воздух в теплице нормальным был, и завалился на лавку. Сколько проспал – не помнит. Только когда проснулся, глянул, дверь в теплицу отворена. Дед туда. А навстречу человек, паренек вроде. Сбил старика с ног и был таков... Теплицу, конечно, не начисто ограбили, но штук двадцать огуречных плетешков с корнями вырвали, умертвили растения. Дед говорит, что в теплицу вроде бы сын Матвея Якишева залез. Тот, что справки наводить приходил, ты, значит... Он на месте погрома вещественность обнаружил...

Герасим Сергеевич подошел к столу, взял тетрадь, лежавшую на нем, и показал Никите.

– Твоя?

– Моя! – воскликнул пораженный Никита. – По математике!..

– Видишь, что получается?

Илья Васильевич внимательно слушал разговор директора с учеником, не вмешивался в него и лишь иногда бросал на Никиту, отвечающего невпопад, проникновенные взгляды, слов­но хотел удостовериться в истинности каких-то пока еще не высказанных предположений.

И как иногда случается с человеком в трудный момент, Никита стал думать совсем о другом. «Так вот на кого похож Илья Васильевич! На Горького. Ведь в книжке «Песня о Соко­ле» портрет молодого Горького есть! Как я раньше не сооб­разил?»

Директор говорил, а перед Никитой возникали картины бур­ного моря, скалистых берегов. Вот – Уж, вот – Сокол... И как будто бы голос Ильи Васильевича произносит призывные, гор­дые слова: «Безумство храбрых – вот мудрость жизни! О, сме­лый Сокол! В бою с врагами истек ты кровью... Но будет вре­мя – и капли крови твоей горячей, как искры, вспыхнут во мраке жизни и много смелых сердец зажгут...»

– История... – вздохнул Ферапонт Ипатьевич.

– Признаю тетрадь, – очнувшись от нахлынувших на него чувств, ответил Никита. – А лазить в теплицу – не лазил! Пере­путал, значит, обознался дед Ксенофонт...

– И все же не чья-нибудь, а твоя тетрадь найдена в тепли­це на грядке. Кстати, ты на коньках катаешься?

– Катаюсь.

– Покажи-ка подошву. Ты, оказывается, в валенках! Стран­но... У тебя специальные ботинки для коньков есть?

– Нет, я на валенки прикручиваю их.

– Странно... – Герасим Сергеевич протянул пионеру злопо­лучную тетрадь. – Здесь видишь, след злоумышленника отпе­чатался.

Никита схватил тетрадь и впился глазами в едва заметный на синей обложке оттиск подошвы. Это был след ботинка с под­ковкой на носке и пластинкой для крепления коньков на каб­луке.

– Он!.. – приглушенно воскликнул Никита, озираясь поче­му-то вокруг. – Это он!..

– Кто? – в один голос спросили присутствующие.

– Не знаю фамилии, в лицо не видел... Только он все время за нами следит...

Такой неопределенный ответ никого не удовлетворил. Да и можно ли считать за искренность то, что сказал Никита. Скорее это был заранее обдуманный ход, рассчитанный на то, чтобы за­путать следы, отвести от себя подозрение.

Даже, хорошо зная Никиту, Герасим Сергеевич поверил в его виновность. Он поугрюмел, нахмурился и отрывисто прогово­рил:

– С каких это пор в деревне появились таинственные лич­ности, преследующие вас? Надо говорить правду. Иди. Это про­исшествие обсудим завтра после уроков на совете дружины...

Никита вышел из кабинета. Медленно спустился по лестнице вниз, оделся, простился с тетей Дуней, дежурившей у дверей, и зашагал домой. Кости нигде не было.

Темнота уже окутала деревню. На высоком столбе у конно­го двора сияла раскачивающаяся на ветру электрическая лам­почка. Свет небольшим кругом падал на дорогу, по которой с шумом и гамом катались на санках ребята. Чтобы избежать с ними встречи, Никита свернул в переулок, вышел на окраину и задами пробрался домой. Всю ночь он не мог сомкнуть глаз. «Как доказать свою невиновность? Как убедить Герасима Сер­геевича? Что теперь подумают о нем Илья Васильевич, това­рищи?»

Утром направился в школу пораньше, решив еще раз объяс­ниться с Герасимом Сергеевичем. В дверях класса его встретил Ленька.

– Комбайнеру... – начал он с обычной усмешкой, но, взгля­нув председателю совета отряда в лицо, попятился, замолк.

Мрачным, даже страшным показался Леньке бледный, осунув­шийся за ночь Никита.

– Никитка! – приветствовал появление друга Костя, выско­чил из-за парты и бросился ему навстречу. – Пока ты вчера раз­говаривал с Герасимом Сергеевичем, я второй чертеж успел за­кончить! О чем вы говорили? Никитка, ты что? Ты куда, Никитка?..

Не отвечая на вопросы, Никита круто повернулся и, хлопнув дверями, выбежал из класса, боясь, что ребята заметят на его глазах слезы, которые вдруг хлынули неудержимым потоком.

– Что с Никитой?

– Почему Якишев ушел?

– Кто знает, что случилось?

Отряд волновался. Странное поведение председателя совета возбудило у всех любопытство и тревогу.

В этот день уроки в шестом классе «Б» проходили в напря­женной тишине. Ребята не переговаривались и даже не перегля­дывались.

В большую перемену Аленка принесла новость: к Герасиму Сергеевичу пришел отец Никиты. Зачем, она не знала. Так бы и ломали голову понапрасну, но за несколько минут до начала занятий в шестой «Б» заглянул внук деда Ксенофонта и громко сказал:

– Ваш Якишев залез вчера в теплицу. Огурцов наворовал. Из школы его погонят за это. Вот!

И скрылся! Сообщение всех ошеломило. Никто не верил в его достоверность.

– А Никиту видели в теплице? – спросил Костя.

– Дед его чуть было не поймал... Да и тетрадку свою Яки­шев обронил, на грядке оставил... Точно он!

– Не верится что-то...

– Как хочешь.

– Ребята! – крикнул Костя. – Не мог Никитка пойти на та­кое дело! Не мог!

Аленка призвала пионеров немедленно послать к директору школы делегацию.

– Никита никогда чужого не возьмет, – заявила она. – Ни­когда! Все мы про это знаем и должны сказать Герасиму Сер­геевичу.

– Не Якишев это сделал!

– Идем к Герасиму Сергеевичу!

Вместе со всеми негодовал на «возмутительную клевету» и Ленька, во всеуслышание говорил, что он, Ленька тоже уважает Якишева за честность, «по крайней мере, уважал раньше».

Демка диву давался: откуда у вожака появилось столько прыти. И главное, печется-то он о Якишеве.

– Рано идти к Герасиму Сергеевичу, – разглагольствовал между тем Ленька. – Надо сперва разузнать все. А то явимся в кабинет в молчанки играть! Разведку я на себя беру!

Ленька исчез. Появился он через несколько минут, кисло по­морщился и объявил:

– Все! Незачем ходить. Дело ясное. В теплице нашли Ники­тину тетрадку по математике. Когда он огурцы в сумку наби­вал, тетрадка на грядку выпала. Вот лихач, не побоялся теплицу очистить!.. А тихоню из себя строил, справедливого изобра