https://ficbook.net/readfic/4090671
Направленность: Слэш
Автор: brusnika5 (https://ficbook.net/authors/163305)
Фэндом: EXO - K/M
Пейринг или персонажи: Кёнсу/Сехун
Рейтинг: PG-13
Жанры: Романтика, Юмор, Экшн (action), Философия, Hurt/comfort, AU
Размер: Мини, 14 страниц
Кол-во частей: 1
Статус: закончен
Описание:
Когда Сехун открывает дверь и видит полицейского, понимает, что должен заняться с ним сексом, чего бы ему это ни стоило.
Посвящение:
кто-то из вас точно хотел кёнсу копом, но я не помню, кто
Публикация на других ресурсах:
Уточнять у автора/переводчика
Примечания автора:
предупреждение: порой обоснуя слишком много, а екшена с философией меньше, чем было бы круто, поэтому #ойвсё #сесу!
и увы, порнухи не будет, как бы сехуну этого ни хотелось
В сентябре перед Чхусоком родители Сехуна уехали в соседнюю провинцию, чтобы проведать родственников по маминой линии, сказали, что задержатся на пару недель. С тех пор, как они перебрались в Сеул, матери приходилось непросто. Сехун легко уклонился от поездки, оправдываясь университетом, который не планировал посещать. В любом случае, хотя вслух этого никто не говорил, парню лучше было не появляться дома. Хотя несколько лет назад будущее Сехуна и стало весовым доводом, чтобы вернуться туда, где отец провёл молодость, никто не ставил его выше единства семьи и уважения к корням. Поэтому госпоже О, сорокалетней женщине, уже устроившей свою жизнь и надеющейся, наконец, жить её для себя, пришлось начинать всё сначала. Заново учиться вести хозяйство, закупаться в гипермаркетах и ездить по улицам с сумасшедшим движением, когда как в провинции она почти не пользовалась машиной. Здесь у неё не было никого, кроме свекрови, приходящей по выходным на семейные ужины и критиковавшей всё, что бы она ни делала. Госпожа О не ждала от жизни особых подарков, но не могла предвидеть, что вновь почувствует себя неопытной девочкой, потерянной и всем чужой. Здесь всё было незнакомым: деревья, небо, звуки и запахи города, люди, их говор и привычки. А муж, от которого она тщетно ждала спасения, был слишком счастлив, чтобы замечать то, что не укладывалось в идеальную картину его сбывшейся мечты.
Они ездили в Чунсон на праздники по несколько раз в год, и Сехун видел, насколько целительны были для мамы эти путешествия. За неделю до отправления к матери и тётке она была сама не своя. Добродушная, она суетилась и хохотала, потихоньку собирая вещи, а мыслями была уже не здесь. Сехун видел, но молчал, дожидаясь, когда останется один.
Его лечило одиночество. Один он забывал о постоянном и надоедливом, словно жужжание мухи, чувстве вины.
Этим летом он подрабатывал в магазине и накопил немного денег, которые сейчас без сожаления спускал на выпивку и сигареты. Ему иногда нужно было это — изолироваться от мира и планомерно опускаться на дно, чтобы где-то там нащупать себя. Он отучил себя говорить о проблемах с друзьями ещё давным-давно. Только друзей у него больше не осталось. После переезда в Сеул связь с последними из них предсказуемо ослабилась, а однокурсники не видели смысла сближаться с высокомерным чудаком из провинции. Сехун не привык идти на контакт первым, по большей части просто не видя в этом усилии смысла. Он предчувствовал, что, если понадобится, в нём проснётся воля, и он найдёт в себе силы на что угодно. Если правда этого захочет.
Беда в том, что Сехун ничего не хотел.
Его не пугали смерть и болезнь, он терпел неудачи и трудности, если знал, что так нужно. Что он не мог переносить, так это рутинность и заурядность жизни. День за днём она текла, как и предсказывали циничные картинки из твиттера, ровно, по накатанной, без шанса сойти с траектории. Ничего удивительного не происходило, и от этих мыслей Сехуну порой хотелось вспороть живот, чтобы увидеть, каким узором польётся на пол кровь и что случится с миром, когда его станет тошнить от страданий. Поэтому он напивался и надеялся развеселить себя хотя бы собственной жалостью.
Он напивался и лениво танцевал с сигаретой в руке, развлекаясь планами будущей уборки. Раздеваясь, бросал одежду на пол; пачки с молоком — не закрывал и не убирал в холодильник, чтобы оно кисло и было вылито в раковину; бутылки от пива лежали под столом; коробки с огрызками пиццы прятались под грязным одеялом. Он обводил взглядом беспорядок почти с горделивой улыбкой и двигал в танце плечами. Его сутки растянулись до сорока часов. Он спал и бодрствовал запоями. Просыпаясь, продолжал возводить обыденность в цикличный абсолют. Сехун смотрел фильмы Франсуа Озона и составлял списки под плохую музыку. Он ел, курил и пил. Он ждал, когда приедет отряд пожарных и потушит безжалостный иссиня-чёрный пламень, в котором он сжигал себя.
Ждал не зря.
Звонок в дверь он расслышал не сразу.
Когда Сехун открывает дверь и видит полицейского, понимает, что должен заняться с ним сексом, чего бы ему это ни стоило.
Мужчина едва касается пальцами виска, отдавая честь, и коротко здоровается.
— От ваших соседей поступило несколько жалоб на шум.
Он заходит внутрь, вставая на коврик около двери, и широко расставляет ноги. Сехун тяжело дышит, и у него на это десятки причин.
Мужчина выглядит невозмутимо. У Сехуна поддатый и похабный взгляд, и смотрится это нелепо — особенно когда он улыбается. Он думает подразнить офицера.
— Впервые слышу об этом. Я не думал, что кому-то мешаю. Новый дом, стены-то толстые. Сколько сейчас времени?
Полицейский поджимает губы и глядит на запястье. 1:15.
— Пятнадцать минут второго. Нам звонили из трёх квартир. В одной из них годовалый ребёнок, никак не могут уложить. — Он глядит на него исподлобья, проверяя, можно ли Сехуна этим пристыдить. — Вы не могли бы сделать музыку потише и не шуметь до утра?
— Мог бы.
Сехун осматривает его форму, видит спрятанное в кобуру оружие и без сомнения просматриваемые сквозь синюю рубашку бицепсы. Его лихорадит, окатывая волной возбуждения.
— А вы не могли бы показать... — слова гаснут и потухают в горле. — Предъявить удостоверение?
Им друг друга плохо слышно. Мужчине хочется возразить, что он не обязан, но повинуется с завидным самообладанием. Сехун видит имя: До Кёнсу.
Кёнсу напоминает, что музыка по-прежнему гремит. Сехун игнорирует замечание. В нём что-то развязывается, он не может стоять на ногах и нетрезво краснеет.
— До Кёнсу-ши, а почему с таким званием и формой вы разъезжаете по всяким мелочам?
Кёнсу переступает с ноги на ногу и раздражённо отвечает:
— Это не ваше... У меня временное отстранение. Шеф считает, я злоупотребляю полномочиями.
И нехотя добавляет:
— Якобы я проявляю излишнюю жестокость по отношению к правонарушителям, которые сопротивляются аресту. — Сехун облизывает пересохшие губы и покачивается. — Я с этим несогласен.
— Да? — тут же отзывается он.
У Сехуна перехватывает дыхание, он жмётся боком к двери в гардеробную. Музыка, доносящаяся с кухни, на мгновение затихает, переключаясь на новый трек. С первых звуков Кёнсу сводит брови на переносице. Парень поясняет:
— Это Канье Уэст.
Кёнсу смотрит на него очень тяжело.
— В последний раз прошу выключить.
— А если не выключу?
— Я буду вынужден...
— Что?
— Сделать это сам.
— А со мной что сделаете? — Сехун наигранно касается волос. — Дубинку в ход пустите?
— Я предпочитаю работать руками.
Сехун не жаждет сопротивляться. Он готов сделать всё, что Кёнсу ни попросит, но боится, что тогда он уйдёт, а ему этого так не хочется.
— У вас на эту ночь ещё много планов?
— Что?
— Есть другие вызовы?
— Нет. Я на смене.
— Ладно... — О, только что развязный и неуязвимый, начинает волноваться. — Тогда пройдёмте на кухню и посмотрим, что можно сделать.
Он идёт вперёд и оборачивается, собираясь сказать, что обувь можно не снимать, но видит, что офицер До и не собирался.
Кёнсу обводит взглядом беспорядок, находит среди него телефон и выдёргивает провод от колонки. На них гулко падает тишина. Сехун смущается и начинает паниковать.
— Ну вот и всё. Не так это оказалось и сложно, да?
Сехун смотрит на него с едва скрытой мольбой, без слов прося остаться. Он не хочет знать, от чего в нём загорелась нужда, ясная и подавляющая, больше никогда не оставаться одному. Кёнсу этого желания не видит; он решает, что парень просто струсил.
— Так, значит, тебе нравится хип-хоп?
— Я всякое слушаю. Просто под это танцевать удобней.
— Удобней... — повторяет До, снова осматривая обстановку. — В квартире ещё кто-то есть?
— Нет, я один.
— Танцуешь в одиночестве?
Кёнсу щедро жертвует одну улыбку в фонд О Сехуна.
— А что здесь такого?
— Ничего. Ну... Несколько странно. — Кёнсу складывает руки за спиной и встаёт по-солдатски. Это даёт О надежду, что он, по крайней мере, не спешит убегать. — Куча бутылок из-под бухла, ноль взрослых, музыка и ты один.
— Ну нет у меня друзей и что с того?
— Как долго у тебя их нет?
Сехун на мгновение забывается и смотрит на Кёнсу с усмешкой.
— А вы явно детектив, я смотрю.
— А ты думал, — язвительно отвечает До, — я только кулаками размахивать и умею? Я один из лучших в следовательском отделе.
Незаметно для себя О проникается ещё большим восхищением и украдкой смотрит на туловище Кёнсу.
— Сколько тебе лет?
— Девятнадцать. Хотите кофе, офицер?
— Ты о чём?
— О кофе. — Сехун отталкивается от столешницы и нажимает кнопку на чайнике, который издаёт визгливый писк.
— У тебя чашка-то чистая найдётся?
— Для вас помою, — отвечает Сехун, шмыгая носом. — Задержитесь ненадолго. Или вас в машине напарник ждёт?
— Нет.
Кёнсу, как будто удивляясь самому себе, проходит к круглому столу, сбрасывает со стула бутылку от пепси и крошки, и присаживается. Сехун включает воду.
— Предпочитаете работать один?
— Да, — вздыхает До, жмурясь на один глаз, — очереди ко мне не выстраиваются.
Сехун хмыкает, с радостью говоря себе, что его планы не безнадёжны. Украдкой глянув на сержанта, видит, как его вытянутая, напряжённая спина едва заметно расслабляется, и он горбится, опираясь на спинку стула.
— Устали, наверно. Бесконечные дежурства... И по заслугам небось вас не ценят.
— Хватит болтать, — огрызается Кёнсу. Сехун послушно молчит, а потом слышит: — По крайней мере, от хорошего кофе хуже мне не станет.
— Я постараюсь. Молоко добавить? Сахар, лимон?
— Ничего не надо.
— Хорошо. У меня и так всё это закончилось.
Кёнсу теребит смятую салфетку, лежащую на столе, Сехун гремит посудой. Кёнсу думает, что вновь проигрывает и ему по-мазохистски нравится сдаваться. Сехун добавляет в кофе одолженный у родителей бренди и, садясь, заглядывает молодому мужчине в глаза.
Сехуну жарко, До рядом с ним становится теплее — но вовсе не от него.
— Это странно, я раньше никогда так не делал. — О думает: «я тоже », только о своём. — Заходить к кому-то домой, если только это не какой-нибудь мудак, распускающий руки, или если в гостиной на прикроватном столике не рассыпаны горы кокса. А ты, при всём уважении, на наркомана не похож.
— Спасибо.
Парень отводит взгляд, кусает нижнюю губу и не вовремя трезвеет.
— Где твои родители?
— Уехали на Чхусок в Чунчон.
— Понятно.
— Я был даже рад поначалу. Всем ведь от этого только лучше. Но рано или поздно всё перестаёт быть весёлым, верно?
Кёнсу не отвечает, а Сехун, продолжая прятать взгляд, кладёт руку ему на запястье.
— Что ты делаешь? — О с отчаянием находит в полумраке его глаза. — Чего ты хочешь?
Они долго молчат, офицер осторожно отпивает из кружки, с удивлением различая вкус алкоголя.
Сехун слышит, как дрожит его голос задолго до того, как начинает говорить.
— У вас такие губы...
— Прекрати.
Сехун опирается на стол.
— Чего вам стоит?
Кёнсу криво ухмыляется.
— Лучше подумай, чего это будет стоить тебе. Думаешь, клёво хвастаться, что тебя отымел коп?
— Перед кем?.. Я буду вспоминать на смертном одре, как в лихой молодости занимался сексом с полицейским. — До вскидывает брови. — Или... хотя бы целовался.
Кёнсу берёт себя в руки.
— Ты когда последний раз зубы чистил? А мылся когда?
— Проблема только в этом? — огрызается Сехун и отодвигается, начиная искать на столе зажигалку.
— Ты этого не взаправду хочешь...
— Взаправду.
—...поэтому я не буду этого делать.
Сехун закуривает и развязно разваливается на стуле.
— Разве в вашей присяге не говорится служить народу и делать ему хорошо? Что-то вроде этого точно есть.
— В ней говорится быть мужественным, справедливым и бдительным, а не ублажать мальчиков.
— Я не мальчик.
— Ладно, — Кёнсу ставит чашку и отодвигается, — спасибо за дрянной кофе, мне пора на службу.
— Стойте, — О вновь пугается и хватает его за руку. — Не надо, я буду вести себя хорошо. У нас спокойный район, зачем зря сидеть в машине, если можно посидеть у меня?
Они поднимаются.
— Хочешь аргумент? В моей машине нет свинарника.
— Да господи... Кого мне ещё просить о защите?
— Тебе что-то угрожает?
— Я сам себе угроза.
— Ты невероятно глуп.
— Я прошу... Я не могу этого доказать, но мне кажется, вам тоже это нужно.
Кёнсу впору снова отмахнуться и решительно уйти, потому что это без сомнения так же глупо, как сам Сехун, но он стоит на месте и всматривается в дрожащий кадык парня.
— Что — нужно?
— Остаться. — Он говорит быстро. — Знаю, везде бардак. Мы посидим в лоджии. Я схожу в душ, потом мы выпьем и поговорим. Просто поговорим, как два незнакомых человека, случайно встретившихся в баре. И я ничего не буду требовать взамен.
— А просить?
— Ну, может быть. Но не буду трогать, если не захотите.
Кёнсу смотрит на Сехуна, как на привязавшуюся за ним бездомную собаку, с отвращением, жалостью и непрошеной нежностью. А потом, как это ни невероятно для них обоих, соглашается.
Он говорит, хорошо. Он останется.
Но только до утра и соблюдая тишину.
Сехун, как дурак, пытается сдуть со лба мокрую чёлку, присаживаясь к Кёнсу с коротконогим снифтером бренди. Их бокалы и неловкие движения звенят, резонируя в свежем предрассветном воздухе. Они хмелеют быстро и глубоко, потому что Сехуну это нужно, а Кёнсу давно хочется. До начинает говорить почти сразу, пропуская вступление. Почему он работает полицейским, нет особых причин. А почему другие работают? Ведь это уважаемая профессия, разве нет? Нет... Дело в том, что он с детства не испытывал страха. Словно в его организме отсутствовала какая-то важная деталь. Бабушка говорила, что это аномалия и хотела отвести его к знакомой травнице, а дед ворчал на ба и гордо звал Кёнсу солдатом. Родители искусственно улыбались и закрывали мальчику уши, чтобы он не слушал бредни стариков.
Он не находил понимания и у сверстников, потому что был для них не-человеком. Они только смеялись, даже не старались его обидеть. Но много ли было нужно — ведь он был всего лишь мальчиком, который хотел понять, что с ним происходит и как ему относиться к себе. Каждый раз, приходя домой со школы, Кёнсу надеялся, что родители ответят на его вопросы. А они вновь смотрели на него стеклянными глазами и улыбками, будто слепленными из пластилина, и просили его не переживать. Кёнсу всегда казалось, что они ненастоящие. Словно из бульварной карикатуры: отец сидел перед телевизором, а мать вязала очередной шарф для Ёльсу.
Ёльсу, Ёльсу... Для них существовал только он, маленький ангел, который всё делал правильно. Учился на отлично, дружил с мальчиками из хороших семей и гонял с отцом в футбол на заднем дворе.
— Да я ведь многого не просил. Ну чего можно хотеть от семьи. Я всю жизнь страстно жаждал завоевать их внимание. Я хотел одобрения. Будешь ли ты меня за это осуждать?.. Тогда я и решил, что мне нужно совершить какой-то подвиг, чтобы они мной гордились. Да что уж... — Кёнсу приторно улыбается. — Ёльсу снова меня обыграл.
После этого он долго молчит и пьёт, а Сехун чувствует, как сохнут волосы и чёлка щекочет лоб. Закуривая очередную сигарету крупно дрожащими пальцами, он не может с собой бороться и жалеет офицера До Кёнсу. Этого маленького человека с такой незамысловатой судьбой и такой же бесхитростной трагедией. Только кому от этого дрянного понимания легче?
— Может, ты даже видел его, он телеведущий на федеральном канале. — Кёнсу снова набирается сил, чтобы продолжить. — Ещё когда он был корреспондентом, они страшно им гордились. Они его поддерживали, понимаешь? — он наклоняется ближе к Сехуну, но не смотрит на него. — Это не похоже на мечту каждого родителя, обычно все хотят, чтобы их дети обучались простым профессиям, без изыска. Таким, которые всегда нужны, стабильные, ну, понимаешь?
Сехун пьяно кивает.
— А они вели себя так, будто всё, что он делал, было верным. Чёрт побери, ни в едином его шаге не сомневались. А я? Что же, ты думаешь, было со мной?
О думает, что с ним обошлись совсем не так, как он этого заслуживал. Такого вообще-то не заслуживает никто. И несмотря на это, теперь До Кёнсу самоотверженно и бесславно борется за справедливость в целом городе... Эта мысль поразила охмелевшего Сехуна до глубины души, ударила ему по ключицам, разбила на атомы и вновь собрала воедино — склеивая тёмным, горьким мёдом новой идеи. Он обязательно должен что-то сделать.
— Это впечатляет, — говорит Сехун вслух и, конечно же, невпопад.
— Что?
— Ты очень сильный.
Вольность обращения они оба пропускают мимо ушей.
— А ты — какой?
— Я кругом виноватый, — хмыкает парень.
Сехун рассказывает про свою маму, про поломавший всё переезд, про своё место в семье. Про то, что дело даже не в том, что он может не оправдать надежд — на него никто и не надеется.
— А чего ты хочешь? По жизни чего бы хотел?
— Не знаю. Чувствовать её хочу. Чтобы каждую секунду тело пронимало от осознания, что по жилам кровь течёт, горячая, густая, живая. Что я живой, что всё это не просто так. Хочу видеть чётче и ярче, бежать быстрее, чтобы время плавно обтекало меня. Я жить хочу. Но я как будто для этого не создан.
— Глупости.
— Я не умею. Думал, в этот год всё наладится, мама привыкнет к городу, я привыкну к ней, новой и незнакомой, отец хоть раз посмотрит мне в глаза. И я научусь быть смелым, найду друзей, найду себе занятие!.. — О начинает гнусавить, а Кёнсу мажет взглядом по изгибам его рук и локтям, несмотря на ранки постоянно стукающимся о подлокотник. — А мне только тысячу раз было страшно и одиноко. Меня пугает эта упрямая невозмутимость жизни, её настойчивая безвкусность... Словно какая-то нечеловеческая сила тянет меня к неизбежной и определённо дрянной судьбе.
И он боялся, что судьба его будет точно такой же, как у других. Не хуже и не лучше, не проще и не запутанней, всё равно — линия его жизни попросту сольётся с другими в жирную безымянную полосу.
— Ты хочешь спать?
— Я уже давно не хочу спать.
— Точно супергерой, — смеётся Сехун, туша окурок, и бодро поднимается с кресла. — Мы пойдём куда-нибудь есть.
— В полпятого утра в воскресенье? — кривит губами Кёнсу. Его бы должно заботить совсем другое.
— Это не проблема, — он встаёт перед ним и опускает взгляд в пол, на свои ноги в носках, вспоминая, что давно замёрз. — Я очень хочу быть не здесь.
— Кажется, я видел неподалёку закусочную. Или кофейню, не знаю.
— Как думаешь, там подают пончики?
Пока они идут до машины, Кёнсу бросает в него уже не первым раздражённым взглядом.
— Там раздают подзатыльники.
— Далеко ещё?
— Наверно. Нигде у вас тут не припаркуешься, блин.
На улице прохладно и влажно, Сехун ёжится в ветровке и думает, что если бы не Кёнсу, чёрта с два он прошёл бы больше квартала — от греха подальше вернулся бы домой. Небо чернильное, с бледными редкими звёздами и полосой быстро и беззвучно плывущих облаков, на поверку оказавшихся дымом из промышленных труб. Улицы приятно тихие, воздух кажется прозрачнее, чем днём. Парень пытается ухватить в пейзаже что-нибудь обнадёживающее, но в итоге хватают его. Когда они переходят дорогу на перекрёстке, по непостижимым причинам Кёнсу берёт его за руку.
— Прости. Рефлексы.
— Не знал, что этому учат в академии.
Щёки Сехуна розовеют от быстрой ходьбы (официальная версия следствия), а Кёнсу вот-вот чертыхнётся, потому что всё это нелепо и ведёт в никуда.
До места они доезжают довольно быстро, и на этот раз с парковкой не возникает проблем. Мальчишка почти в несколько прыжков перемещается из тачки в помещение. В кафетерии пустынно и зачем-то работает вентилятор, офицер берёт себе омлет и чёрный кофе, а Сехун заказывает вафли и напиток с клубникой, название которого Кёнсу не расслышал и постеснялся переспросить.
Они сидят у окна, с аппетитом едят и по очереди смотрят друг на друга.
В какой-то момент О неразборчиво бормочет о кусочке салата около рта До и тянется его убрать, нелогично наклоняясь над столом всем телом. Кёнсу решает, что Сехуну вздумалось целоваться (раскрыто ещё одно дело, хоть замышлялась только шалость), и шарахается, громко роняя приборы.
— Что? Нет. Не здесь. Никогда.
— Почему ты меня отталкиваешь? Да ещё с такой очевидной неискренностью.
Сехун грустно опускает взгляд в вафли, не зная, что грустить осталось не больше получаса. Всё происходит очень быстро, и О не успевает осознать, как оказывается грубо впечатанным в стену офицером До. Но об этом чуть позже.
Сначала молчавшая всю ночь рация Кёнсу составляет конкуренцию приглушённому радио: из магазина в десяти кварталах отсюда поступает срочный вызов. Кёнсу отвечает, называя свой позывной, который на деле неприличное слово, и срывается с места, оставляя Сехуна давиться смузи, которое жалко оставлять. Забыв куртку, парень бежит за ним в машину и едва успевает запрыгнуть на сиденье, прежде чем До давит по газам.
Что на самом деле произошло, Сехун понимает только спустя несколько часов в участке, когда все показания складываются в единую картину. Хотя дело для полиции в общем-то заурядное и в каком-то смысле даже нелепое, он ещё не один день трясётся от восторга.
В 4:37 — примерно то время, когда они садились в машину Кёнсу — к госпоже Пак, владеющей на пару с мужем круглосуточным магазином, заявляются два молодых человека. На их лицах нет ни масок, ни признаков мысли, так что они не вызывают у неё никакого интереса. Парни прогуливаются вдоль стеллажей, негромко переговариваясь, и, как создаётся впечатление, не могут определиться между чипсами и пачкой орехов с васаби. В 4:48 один из них подталкивает другого в спину к кассе, зарабатывая в ответ пулемётную очередь нецензурных выражений. Госпожа Пак внимательно глядит на них поверх очков, когда Пулемётчик решается выставить нож. Менее смелый парень выкрикивает из-за спины компаньона условия. Весьма простые: выложить все деньги из кассы, иначе они ей что-нибудь отрежут. На что женщина спокойно отвечает, что выручку каждый вечер забирает муж, но если они подождут, она позвонит и попросит Пака привезти деньги.
— Что-то я тебе не верю, бабуля. Вызовешь копов, а нам таких проблем не нужно.
— Ну что вы, я же вижу, что вы ребята серьёзные, стану я с вами шутить.
Этого аргумента оказывается достаточно, и хозяйка с полминуты разговаривает сама с собой по телефону, не собираясь беспокоить мужа — обвести их оказывается, что два пальца об асфальт. Затем двое из кружка юного вора достают по мусорному пакету и начинают сметать с полок продукты, половину роняя на пол. Такого идиотизма и наглости госпожа Пак не сносит и жмёт, пока они заняты, кнопку вызова полиции, спрятанную под столом. На часах 4:59. В эту же минуту Кёнсу бросает свой завтрак. Дорога занимает шесть минут, спустя три Трус чует неладное и со словами: «Я же говорил тебе взять пушку! » — сбегает, оставляя Пулемётчика наедине с пакетами и аджуммой, которая и не собирается его бояться. Но Пулемётчик так просто не сдаётся. Тем временам Кёнсу упорно игнорирует существование Сехуна и поток его безжалостных вопросов. В 5:05 он останавливается на обочине в ста метрах от универмага, где машина не бросается в глаза.
— По-моему, всё тихо, — вставляет Сехун, пока До перезаряжает пистолет. — Чего ты вдруг так завёлся?
— Я знаю эту женщину. И не допущу, чтобы её кто-то обидел.
— Что мне делать?
Кёнсу удостаивает Сехуна взглядом, чтобы более доходчиво на него нарычать.
— Ты сидишь в машине и не высовываешься, ясно?
Парень морщит нос, невольно потягиваясь на сидении.
— А что, если их там много, хён?
— Хён?! — визжит Кёнсу, выходя из машины и забирая ключи. — Я закрываю тебя.
— Кёнсу-ши!..
Сначала Сехун думает пострадать, потом с иронией вспоминает, что обещал себе заняться с Кёнсу сексом, чего бы это ему ни стоило. Кёнсу отработанными перебежками приближается к зданию, а О со скуки лезет в бардачок. Там оказываются карты пригорода и засохший батончик сникерса. В следующий раз, как он поднимает глаза, офицера До на улице уже не видно. Зато взгляд цепляется за тёмную фигуру Труса, выглядывающего из-за угла. Оказывается, в нём разыгрывается совесть, и он возвращается за другом с пушкой.
Сехуну не нравится это на клеточном уровне, поэтому он безотчётно озирается, на ходу придумывая, как ему поступить. В это время на приборной панели мигают цифры 5:11. Парень подбирает полупустую обойму, брошенную к педалям, и со всей дури стучит ей по пассажирскому стеклу. Проломить окно оказывается не так просто, поэтому, с волнением оборачиваясь на Труса, он подвигает зад к коробке передач, разворачивается и долбит его кедами. Всего минута, и Сехун с криком побеждает стекло, тут же получая порез на икре. Очистив отверстие, он вылезает наружу, не замечая, как число царапин и заноз превышают его недельную норму.
Офицер До целится в Пулемётчика, который при виде полисмена резко бросает мешки и перепрыгивает через кассу к госпоже Пак, с которой они уже успевают разговориться. Только что она спрашивала, есть ли у него дама сердца, а теперь он держит на её немолодой шее нож. От этого зрелища у Кёнсу жжёт в животе, а в глазах сверкают острые верхушки льдин.
— Я тебе бошку прострелю, если надо, так что давай обойдёмся без позёрства с заложниками.
— Ага, щас. — сверкает белыми зубами Пулемётчик. — С разбегу!
— Да куда тебе вообще деваться?.. — уничижительно начинает До, когда они слышат гулкий удар о стеклянную стену. Все оборачиваются на звук и видят какое-то неясное движение, будто кто-то дерётся на земле рядом с входом в магазин: мелькает то чьё-то ухо и копна волос, то ладонь. Кёнсу, не понимая своих чувств, вспоминает все клёвые ругательства, которые знает, а Сехун дерётся с Трусом, как умеет. Но не успевает До решить, что делать, как О поскальзывается и проигрывает противнику всего на долю секунды.
5:14. Трус вводит Сехуна с приставленным к виску пистолетом и раздражением на лице. Лицо Кёнсу в свою очередь вытягивается, и он думает: «Лучше б сразу трахнул его, меньше было бы проблем» — прежде чем начать решать уравнение с двумя неизвестными и одним Сехуном.
О всё это кажется жутко веселым, но он не собирается быть чей-то пешкой. Трус держит его только за плечо, так что попытаться выбить пистолет из руки и исполнить мечту детства оказывается до обидного просто. Рука у вора не твёрдая, поэтому от неожиданности он нажимает на курок.
Раздаётся выстрел.
Пуля попадает в потолок и никого не ранит. Но удивительней другое — то, с каким ритмом начинается биться сердце Кёнсу, как гулко отдаётся стуком в горле, как немеют на секунду руки и становятся ватными ноги.
Адреналин, приливший в кровь, тут же подсказывает ему, что делать, и с помощью двух своих друзей он без труда укладывает на пол Труса с Пулемётчиком. Надев на обоих наручники и выдав госпоже Пак оружие, он просит посторожить их пару минут.
— Мне нужно кое с чем разобраться. Если что, в лицо их пинайте, в общем, развлекайтесь.
— Разберусь, сынок. Спасибо.
Кёнсу ничего не понимает. Рубашка промокла и липнет к спине, в голове гудит, руки трясутся. Всё позади, но ему до сих пор страшно. Теперь он уверен, что это именно страх, и ни с чем его не спутает. Сехун растерянно смотрит на него, чувствуя прилив привычного для него чувства вины; на его лице ссадины, на кулаках кровь. Он потирает шею.
— Ты...
До хватает и тащит его к проулку между домов. Медлит несколько секунд, делая глубокие и надрывные вдохи, и пялится на парня сумасшедшими глазами.
— Я никогда так не боялся. Я в передрягах был сто раз покруче этой. А ты... Ты зачем... Я... Никогда, говорю тебе. Мне было страшно.
— За меня? — неслышно спрашивает Сехун.
До впивается в его футболку пальцами и безжалостно толкает в стену.
— Хочу поцеловать тебя прямо сейчас. Это невероятно, что я нашёл тебя. Мою ахиллесову пяту.
— Эти аллегории не очень располагают, если честно...
До прижимается к нему с той же силой, с которой берёт под арест преступников, и жмурит глаза, жадно впиваясь губами в новое для него чувство. А Сехун ощущает слабость в животе, предчувствуя осознание, что он на пределе и скоро рухнет на землю.
В 5:29 Кёнсу предлагает Сехуну встречаться.
— Ты не можешь отказаться. Это же судьба, чёрт побери! Ты первый человек, за которого я волнуюсь... физически.
— Так значит, я тебя волную? — оживляется Сехун. — А то строил всю ночь неизвестно кого.
— Вопросы здесь я задаю, — непоколебимо произносит офицер До, и парень не может сдержать смеха.
— Боже, конечно, да! И, знаешь, что, хён. Я думаю, ты повёл себя, как герой. Я, конечно, тоже, но ты делаешь это каждый день. Другой бы от омлета не оторвался, а ты рванул, глазом не моргнув. Это смело... и сексуально. — О смотрит на него исподлобья, смущаясь наивности собственных слов, но понимает, что они необходимы. — Я горжусь тобой.
Кёнсу несколько секунд смотрит на него с почти открытой благодарностью, а потом мальчишка рушит всё неуёмно кокетливым вопросом:
— У тебя найдётся лишняя пара наручников, если что?.. Я дома приберусь, честное слово.
Обыденности конец. Спасительному страху — дорога. Хэппи энд.
(— Раз мы теперь встречаемся, скажи, как назывался тот напиток, который ты заказывал?.. Смурфик?
— Чё?)
Не забудьте оставить свой отзыв: https://ficbook.net/readfic/4090671