Стриптиз, гречка и патриоты




 

Кеды “Vans” — это модно. Даже если уже два дня с неба падает снег. Если снегу все равно, что май, то почему бы не наплевать на снег. Именно так размышляет Федор. Да и потом, ему все лучше, чем вот например той девушке на проспекте Сахарова: она, бедная, в пилотке, красных сапогах, короткой зеленой рубашке и юбке, лишь немного длиннее трусов. Она танцует под какую-то очень уж героическую песню.

— О-оля! — растягивая “о” по привычности, Федор отводит в сторону руку в джинсовке с утеплением, крупными браслетами из сушеных ягод и дерева и бутылкой пива в пакете, — Тут же срань госпо-одня! Нам точно сюда с детем надо?

Оля, мамочка двадцати трех лет от роду, счастливая обладательница почти пятилетнего сына Петра, по простому Петьки, цокает языком.

— Федь, глянь, где наши, — Оля занята, ей нужно поймать Петрушку и вернуть его к своей руке, а то в толпе гуляющих москвичей затопчут. Петрушка же завороженно рассматривает как девушка-“солдат” отплясывает на морозе заводные танцы в виде, достойном бара “Crazy Daisy” парой улиц наверх.

— Ма, а тетя не умрет? — с детской непосредственностью интересуется мальчик, — Она же так больная на войну пойдет! — притом оглашается это с тем самым уровнем громкости, на котором обычно и говорят дети: чтобы слышали все, включая несчастную девушку. Оля извиняется, объясняет Петьке, что тетя на войну на идет, что порождает в его голове еще ряд вопросов от “Почему тогда тетя в форме” до “Почему форма такая короткая, в ней же холодно”. На все это Оле еще предстоит отвечать по мере прохождения праздника, а еще и сверх задаваться вопросами как, за что и почему. Петька малыш непоседливый, еще и рожденный по обоюдному желанию, но, правда, растущий все-таки только с мамой.

 

— Господи, я ненавижу свою жизнь, — выдыхает Оля, с трудом отходя от толпы в сторону и закуривая за пано для фотографий, в которое нужно вставить голову, чтобы папа был военным, мама крестьянкой, а ребенок на саночках. Петька у Леши на плечах пытается разглядеть, что делает очередной аниматор. Кажется, какой-то конкурс.

— А чо так? — со всей своей непосредственностью и определенным отсутствием такта интересуется Федор, используя интонацию “эмоции для слабаков”. Оля хмыкает:

— Посмотри. Толпа людей, шум, гам, мракобесие, все это под эгидой праздника о кровопролитии и расправе, — начинает она.

— Высокопарно, — спокойно произносит Федор и идет участвовать в песенном конкурсе. Цель: подойти к микрофону и спеть что-нибудь о войне. В крайнем случае, прочитать стихотворение. Призы получают все: гречка с тушенкой из полевой кухни в пластиковой глубокой тарелке. Перед Федором поет женщина лет тридцати, зажигательно вытягивает “Расцветали яблони и груши”, перемежая с матом и не зная далее второй строчки. Аниматор морщится и вздыхает, но тут же натягивает улыбку и подает женщине тарелку с кашей, мол, иди, родимая, родина тебя не забудет, хотя очень хотела бы.

Олька тем временем забирает у Леши Петьку. Федор предлагает им свою порцию каши. Оля отказывается по скромности, Петя не ест гречку с тушенкой. Леша с жадностью съедает половину, после приносит Федору шоколадный батончик. Тот, впрочем, отправляется к Петьке в ручонки.

 

Девятое мая — это, конечно, праздник, но раз уж прогулка приближается к Красной площади, то чего бы не зайти на Никольскую, в ГУМ, за самым вкусным в мире мороженым по 50 рублей стаканчик? Только вот на пути ребят ждало аж две весомые проблемы: все перекрыто и закрыто; чтобы войти даже на Никольскую нужно выложить около 8 тысяч рублей, и то, это было бы, если бы билеты заранее покупали, а так, братцы, только если на лапу дадите чуть-чуть побольше, могут пропустить. Будучи людьми не самыми богатыми, ребята решают вернуться к гулянию. Надо где-то справить время до салюта, чтобы было что запостить в инстаграм Оленьки и, может быть, Леши.

 

Гуляния всячески расширяются вопреки надежде на обратное. Молодых людей становится немного меньше, бабушек — намного меньше, зато люди среднего возраста в легком или не очень подпитии уже вполне себе занимают почти всех аниматоров. А ведь град-то миллионик, и чай должны водиться еще люди адекватные. Пользуясь правилом, гласящим, что чем дальше уходишь от Красной площади, как от кодового места, тем меньше неадекватных людей встречаешь, ребята направились на Маяковскую. Шли пешком, ибо интерактивов много, Оля готова ходить, а Петька просто перекачевывал с шеи на шею, когда кто-то уставал его нести, а сам малыш уставал ходить пешком.

 

— Я ненавижу свою жизнь, — глубокомысленно изрекает Оля, когда Петька с Лешей уходят за кофе с собой в небезывестной кофейне.

— А чо так? — повторяет Федор, снова закуривая. Курить можно тогда, когда рядом нет ребенка. Его легкие в Москве это, конечно, не спасет, но попытка-то будет засчитана кармически.

— Да, Федь, посмотри сам: только закончила вышку, ребенок есть, за что мне ее любить-то? — Оля стреляет сигарету и закуривает сама. — Я ж даже в запой уйти не могу, дитятко маленькое.

— Да ну. Всегда ж есть за что. Праздник, чо бы не порадоваться, — откликается Федор и уходит за Лешей. Мимо снуют люди с георгиевскими ленточками, выглядящие так, словно участвуют в конкурсе на оригинальность: кто зацепил за одежду или сумки, кто завязал в волосах, кому хватило наглости зашнуроваться лентами, кто использует их как ошейник. Видели даже мужчин с тоннелями в ушах, обвязанными лентами. Славно, что до Маяковской оставалось недалеко.

 

Время до салюта было решено провести в музее Булгакова: тут тебе и тихо, и не людно, и черный урчащий персидский котик, который крайне благосклонен к детям, и вообще все замечательно. Там же перекусили чаем с бутербродами. После погуляли по Патриаршим — слишком маленький бульвар, чтобы на нем было празднество.

Сделали пару кругов. Удивились плакату с “Бессмертного полка” в мусорке. Посмеялись про себя о происходящем. Петька умчался кормить уточек, Олька пошла смотреть, чтобы не упал в воду.

— Ну чо, — тем же самым тоном, который в жизни Федора просто не меняется, произносит он, оборачиваясь к Леше, — все, пора по бабам и за детями?

— Федь? — Леша выглядит удивленным. — Ты чего, я ж только Ольке помогаю.

— Ну тогда целуй, — тем же тоном произносит Федор. Бабушка на лавочке тихо смеется. Какой-то здоровый детина с ребенком в пилотке, швыряющим камни в голубей, изрекает:

— Вот пидоров-то поразвелось. Постеснялись бы, гомосятина.

Федор и Леша целуются. На Патриарших везде камеры, в таких местах драться боятся.

 

Салют встречают вообще на Цветном бульваре. Оттуда всем по домам ближе немного.

— Ну чо, до скорого, — спокойно говорит Федор Оле.

Задним фоном неизвестная пожилая женщина изрекает:

— Докатились, блин! Что Новый год, что 9 мая, что бабий, что мужицкий день — все одна шелуха. А смыслу-то где найти? А черт с ним. Молодежь хоть так авось не забудет.

Федор и Оля смеются, Леша будит заснувшего Петьку, обещает, что мама его скоро-скоро уведет домой, и можно будет поспать в кроватке.

День победы, как и любой другой праздник, заканчивается. Люди расходятся по домам, дворники — по улицам. Снег медленно опускается на уставший город.

 

 

 

Репортаж №9



Поделиться:




Поиск по сайту

©2015-2024 poisk-ru.ru
Все права принадлежать их авторам. Данный сайт не претендует на авторства, а предоставляет бесплатное использование.
Дата создания страницы: 2017-06-21 Нарушение авторских прав и Нарушение персональных данных


Поиск по сайту: