Путем, установленным правилами, не всегда можно пойти. Возможно, нельзя думать о его замене. Но возможно также, что время, которое для этого потребуется, ненадолго избавит неизлечимо больного от невыносимых страданий.
Тогда возникает выбор: или, из-за практических трудностей, потребовать продолжить мучения неизлечимого от его родственников или врачей до конца, несмотря на их полную сострадания пассивность, или не запрещать этим «задействованным лицам» пойти на риск, и самим засвидетельствовать условия, необходимые для незапрещенного умерщвления – поступить по совести по результатам обследования.
Не промедлив ни мгновение, я выскажусь за второй вариант.
Тогда, если кто-нибудь умертвит неизлечимо больного, чтобы избавить его от страданий – с его согласия, или, предполагая, что больной бы его недвусмысленно выразил, от чего его останавливает только бессознательность, - то, по моему мнению, для исполнителя и его ассистентов должна быть предусмотрена возможность избегнуть наказания, и они должны избежать его в случае, если условия для санкции будут доказаны не перед, а постфактум.
На исполнителя в таких случаях налагается «Долг отчетности», то есть долг подачи заявки комиссии по выдаче санкций после совершения деяния.
В других случаях возможно соразмерное непредумышленному убийству наказание, как уже было предусмотрено прусским земским правом: преступник неправильно воспринял условия, необходимые для незапрещенного убийства. О настоящем намерении уничтожить жизнь речь тут не идет.
Так, после предложенных нами двух видов незапрещенного умерщвления, появился третий: исполнение умерщвления с ярко выраженными условиями для выдачи санкции в конкретных случаях, лицом, имеющим право на подачу заявки на таковую.
VI. Сомнения по поводу возможности ошибочной выдачи санкции.
При использовании второго вида исполнитель несет риск совершить ошибку, и, при совершении столь непростительной ошибки, подлежит наказанию.
Особенно тяжело среди широкого люда может быть воспринято умерщвление по ошибочно выданной официальными властями санкции. Именно поэтому наши предложения непременно содержат оговорку о том, что диагноз о неизлечимости может быть неточным, так, официально выданная санкция может проявить себя не в пользу человека, которого еще может спасти «чудо» или мастерство докторов. Такие события, однако, по большей части, крайне редки.
Возможность ошибки в органах, выдающих санкции, не может отрицаться, даже, несмотря на требуемое единогласие. Только в случае слабоумия ее почти можно исключить. Но ошибки свойственны всем человеческим действиям, и никто не делает глупого вывода, что все полезные и исцеляющие действия не должны были состояться из-за возможных недочетов. Также докторам, не принадлежащим к госорганам, свойственно ошибаться, что может повлечь скверные последствия, и никто не захочет их отстранить от деятельности из-за их способности ошибаться.
Добро и рациональность должны свершиться, несмотря на весь риск ошибиться.
Поскольку только в течение ошибочных действий может стать очевидным доказательство совершенной ошибки, то его сложно предоставить органам, выдающим санкцию, и вряд ли оно в теории повысит вероятность выживания лица.
Если, однако, принять совершенную ошибку доказанной, то, получается, что человечество лишилось одной жизни. Эта жизнь может быть еще высокоценной, например, после успешно пережитой автокатастрофы, однако, в большинстве случаев, она будет представлять посредственную ценность. Для родственников, конечно, потеря имеет большое значение. Однако человечество вследствие ошибок теряет так много жизней, что одной больше или меньше – на положение чаши весов это не повлияет.
Было ли когда-нибудь для излечившегося от тяжелой болезни спасение добродетелью? Вероятно, он страдал потом от последствий этой болезни; может быть, после он подвергся ударам судьбы; может, он в итоге принял ужасную смерть: теперь же он – преждевременно, но безболезненно – почил.
Остаток его жизни, которую можно было бы сохранить, нельзя считать чрезмерной платой за избавление стольких неизлечимых от их страданий.
В своем весьма ценном трактате о самоубийстве Гаупп на странице 24 сообщает случай кататоника, который пустил себе в тело одиннадцать пуль, одну из которых в мозг, четыре другие застряли в черепе.
«После длительного пребывания в лечебном заведении он выздоровел, чтобы дальше впасть в глубокий ступор, из которого пробудился слабоумным».
Страшное свидетельство нашей эпохи! Бесконечно расточая время, терпение и беспокойство, мы заняты сохранением жизни, несущей отрицательную ценность, на чье исчезновение должен надеяться каждый разумный человек. Наше сострадание вырастает, в своих справедливых масштабах, до жестокости. Не даровать неизлечимо больному, который страстно желает смерти, избавления через безболезненную смерть – это не сострадание, а его противоположность.
Также, при всех прочих действиях, проистекающих из сострадания, возможны ошибки, которые, вполне вероятно, приведут к страшному концу. Кто захочет ограничить этот прекрасный порыв человеческой природы, ссылаясь на такие ошибки?
II.
II.
Медицинские примечания
Альфред Хохе
Не все аспекты, освещенные с правовой точки зрения в предшествующих тезисах, требуют рассмотрения с медицинских позиций в равной мере. Вопросы правовой природы самоубийства и правового регулирования умерщвления лица, давшего согласие на это, не должны более нас занимать; все остальное, однако, имеет отношение к нам, врачам, через головы которых, в связи с профессией, проходит весь ряд суждений о наказуемых или ненаказуемых вмешательствах в чужие жизни. Отношение врача к умерщвлению в целом как раз требует тут особого изучения.
Каждый человек, как известно, наделен правом безнаказанно вмешиваться в физическое существование другого лица по обстоятельствам, определенным законом (самооборона, чрезвычайное положение); для врача отношение к жизням других в плане вмешательства также определяется законом; фактически же его действия в этой области обосновываются особым медицинским нравственным учением. До общественности редко доходит, что это учение нигде не прописано. Существуют единичные труды об этом, которые, тем не менее, неизвестны большинству докторов и представляют собой описание частного успеха их авторов, но закрепленного в текстах медицинского нравственного учения не существует, в них нет никакого «морального служебного руководства».
Молодой доктор приступает к практике, не имея установленного законом предписания по поводу его прав и обязанностей в отношении основополагающих аспектов. Никогда клятва Гиппократа ранее не была связана с общими обязательствами. Вот что новичок приводит в качестве руководства к действию: пример своего учителя в университете, случайные исследования, привязанные к конкретным случаям, время учебы в качестве ассистента, влияние общепринятых медицинских воззрений, отображенных в литературе и собственных умозаключениях, выведенные из характера поставленных перед ним задач. В некоторых направлениях, но не в определяющих, существуют установки: в положении о промысловой деятельности, договорах с больничными фондами и т.п.; на некотором расстоянии врач видит несколько параграфов уголовного кодекса и надзор со стороны коллег посредством медицинской этики. Во всех этих случаях для врача речь идет о негативных обязательствах, то есть о том, что ему не разрешается, а не об утверждающих установках. Представление о том, что ему можно и что следует делать возникает из устоявшихся воззрений, предпосылку для которых всегда составляет то, что врач обязан делать по общепризнанным нравственным нормам; так, к неоспоримым обязанностям, можно отнести излечение больных, устранение или облегчение боли, спасение жизни и ее продление до тех пор, пока это возможно.
У этого общего правила есть исключения. На практике доктору приходится и уничтожать жизнь (умерщвление живого ребенка при рождении, чтобы спасти жизнь матери, прерывание беременности из тех же соображений). Эти вмешательства нигде открыто не разрешены; они остаются безнаказанными из соображений того, что происходят в интересах сохранения лица, имеющего более высокую правовую ценность, при условии, что им предшествуют сообразные с долгом мотивы, что исполнение проходит на должном уровне, и что установлено необходимое взаимопонимание с пациентом, его законным представителем или родственником.
Действия, причиняющие телесные повреждения, предпринимаемые по долгу профессии хирургом, также нигде открыто не разрешены. Они остаются безнаказанными, если, согласно обследованию, принимаются во внимание необходимость и качество исполнения на должном уровне. При всех оперативных вмешательствах есть некоторый процент вероятности смертельного исхода, чье снижение до минимума – важная задача искусства медицины, однако которого никогда нельзя избежать полностью, как, в свою очередь, и случаев, когда человеческая жизнь прерывается вследствие медицинского вмешательства. Наше нравственное чувство сим полностью удовлетворено. Наивысшая правовая ценность – излечение большинства, делает необходимыми жертвы среди меньшинства, при которых, в единичных случаях, гарантируется необходимость предварительного получения согласия больного или его законных представителей на вмешательство, чьим условием является то, что врач самым честным образом разъяснил уровень вероятности излечения и опасности для жизни.
Также, помимо вышеуказанных случаев, перед врачом часто встает проблема медицинского вмешательства в жизнь в нравственно двойственной ситуации.
Родственниками, в случае неизлечимой болезни или непоправимых психологических дефектов, нередко выражается желание того, «чтобы все поскорее закончилось».
Только недавно родственники одной из самоубийц, находящейся в тяжелой коме, которая в семье была «паршивой овцой», ходатайствовали о том, чтобы ничего не предпринималось для ее пробуждения к жизни. Дошло до того, что семью, находящуюся в состоянии аффекта, занесло, и они заявили, что предъявят обвинения врачу, если тот откажется от активного сокращения потерянной, полной боли жизни. Несмотря на это, от этих эмоциональных припадков до решения умерщвления или до выражения явного согласия со стороны семьи, пройден большой шаг; так повелось среди людей, что врач, который по настоятельной просьбе родственников оборвет жизнь, ни в коем случае не будет уверен, что его минут тяжкие обвинения или наказание.
При определенных обстоятельствах врач может иногда поддаться соблазну совершить медицинское вмешательство в человеческую жизнь из научного интереса. Я припоминаю такое искушение, против которого я с достоинством выстоял, в мою бытность ассистентом. Ребенок с редким и, с научной точки зрения, интересным заболеванием мозга был при смерти, и состояние указывало на то, что конец определенно наступит в течение 24 часов. Если бы ребенок умер в больнице, у нас была бы возможность получить желанные данные посредством аутопсии. В то же время появился отец, настойчиво требуя разрешения забрать ребенка домой; так была потеряна возможность вскрытия, которая была бы нам гарантирована, если бы смерть произошла прежде, чем его забрали. Сделать это легко, и никто не смог бы установить, что я сделал инъекцию морфия, которая, так или иначе, привела бы к смерти в течение нескольких часов. В конце концов, я не сделал ничего, так как мое личное желание получить научное знание не имело для меня достаточно веской правовой ценности по сравнению с врачебным долгом не отнимать жизнь.
Как же следует поступить в таких случаях, когда, например, при характерных обстоятельствах ожидается польза, решающий результат, который позднее позволит спасти бесчисленные человеческие жизни – это стало новым вопросом, на который следовало бы ответить «да», основываясь на более высокой его важности.
В другой форме, более редкой, внутренняя дилемма встает перед врачом, обремененном вопросом, должен ли он открыть путь для смерти пассивным невмешательством, несовершением надлежащего медицинского вмешательства в случаях, когда больной хочет добровольно уйти из жизни и сам подверг себя опасности, пытаясь совершить самоубийство.
Искушение позволить судьбе вершить суд особенно велико в тех случаях, когда речь идет о неизлечимых психически больных, смерть которых, в любом случае, наступит преждевременно.
(Само собой разумеется, все эти вопросы не возникают тогда, когда речь идет, например, о находящихся в легко излечимой депрессии больных, которые, если мы изучим побудившие их к смерти причины, находились в состоянии временного помешательства).
Краткое перечисление случаев, о которых я могу говорить, исходя из собственного опыта, показывает, как чудовищно сложно врачу в повседневной жизни найти баланс между утвердившимися принципами медицинских норм и требованиями понимания высокой ценности жизни. У врача нет абсолютного, но есть относительное, меняющееся в новых условиях, доказывающее что-то новое отношение к задаче сохранения жизни другого при любых обстоятельствах, жизни, которую необходимо признавать с точки зрения основополагающих принципов. Медицинское нравственное учение видится ничем иным, как всегда одинаковым образованием. Историческое развитие показывает нам, в этом отношении, достаточно отчетливые изменения. С того момента, когда, например, умерщвление неизлечимо больного или устранение ментально умершего будет осознано и всеобще признано не как подлежащая наказанию, а как желанная для общей пользы цель, в медицинском нравственном учении не найдется ни одного контраргумента.
Врачи, например, однозначно восприняли бы это как облегчение своей совести, если в своей деятельности у смертного одра не были бы отягощены и ограничены категорическим предписанием продления жизни во что бы то ни стало, предписанием, свое мнение о котором я уже выразил – de lege lata – в моих вышеизложенных тезисах; то предложение я бы с удовольствием переписал: «ранее это было обязательным требованием…». Фактически, совершаемое врачами (или, по их поручению, медицинским персоналом и родственниками) медицинское вмешательство с целью продлить жизнь часто означает для тех, кому оно предназначено и для кого должно представлять благо, - зло, тяготы, мучения в тех же размерах, как и для здоровых, устало заснувших – помехи от все время повторяющихся внешних раздражителей; причиной в подавляющем большинстве случаев является составленное дилетантами неправильное представление о внутреннем состоянии умирающего, чье сознание либо спокойно отступило, либо после долгого истощения болью и другими бедами, сопровождающими болезнь, у него осталось только желание спокойствия и сна, и не будет благодарности тому, кто мешает и сдерживает его все более глубокое погружение в бессознательность; он более не в состоянии признать доброе намерение за беспокоящим медицинским вмешательством.
Признаваемый сам по себе медицинский принцип продления жизни так долго, как это возможно, поставленный на вершину, ведет к абсурду, «мука становится благодеянием». Главный предмет моих медицинских замечаний к правовым тезисам представляет собой решение вопроса, сформулированного выше, на странице 28: «Существует ли человеческая жизнь, которая так сильно потеряла качество правовой жизни, что ее продолжительность как для носителя жизни, так и для общества навсегда потеряла свое значение?»
В целом, на этот вопрос следует ответить утвердительно; в частности, следует сказать следующее. Произведенное в юридической части установление двух групп относящихся сюда случаев соответствует фактическому соотношению; обобщенное отношение к более не представляющей ценности жизни, однако, обобщает нечто совершенно различное; в первой группе безвозвратных потерь из-за болезни или ранения не всегда можно одинаково не признавать субъективную и объективную ценность жизни, в то время как во второй, количественно большей группе неизлечимых слабоумных продолжительность жизни ни для общества, ни для ее обладателя не представляет какой-либо ценности.
Состояние окончательно и неизлечимо слабоумных, или, как мы бы хотели выразиться более толерантно, состояние ментальной смерти, является для врачей, особенно для психиатров и неврологов тем, с чем они сталкиваются весьма часто.
Их целесообразно разделить на две большие группы:
1. Случаи, при которых ментальная смерть наступает на позднем этапе жизни, после прошедшего времени умственной полноценности, или, по меньшей мере, посредственной умственной деятельности.
2. Случаи, когда изменения в умственной активности происходят при рождении или в раннем детстве.
Для читателя, не знакомого с медициной, необходимо упомянуть состояния, которые в первой группе могут привести к ментальной смерти: при старческих изменениях в работе мозга, при размягчении мозга, при артериосклеротических изменениях, а также при разнообразных формах раннего слабоумия, из которых, впрочем, только немногие достигают самой развитой формы последнего.
Во второй группе речь идет о серьезной деформации мозга, недостатке его частей (в разных объемах), о задержке в развитии во время вынашивания в чреве матери, которое может сказаться во время первых лет жизни, или о случаях заболеваний в ранние годы, которые тормозят развитие нормального мозга в целом (с этим часто связаны эпилептические припадки или другие моторные дисфункции).
У обеих групп может наличествовать равная степень умственной пустоты. Для наших целей, однако, надо принимать во внимание различие в состоянии умственного арсенала, которое, при сравнении, оказывается таким же, как различие между беспорядочно лежащей грудой камней, которой еще не касалась созидающая рука, и руинами обрушившегося здания. Эксперты, как правило, могут провести различие между рано и поздно приобретенными состояниями из наличествующей внешней формы умственных нарушений, даже без данных об истории ментально умершего человека и без физического обследования.
Также существенное различие в нашем наблюдении справедливо в отношении двух различных типов ментально умерших в их отношении к окружающей среде. У попавших в это состояние ранее никогда не было контакта с окружающей средой; у тех, кто попал в него поздно – в большинстве случаев таковое было. Окружение этих последних, которое составляют родственники и друзья, субъективно создает совершенно иное отношение; ментально умерший этого типа может иметь другую «субъективную ценность»: к нему относятся с пиететом, с признательностью; многочисленные, может быть, эмоционально окрашенные воспоминания связаны с его образом, и все это происходит только тогда, когда чувства здорового окружения более не находят отклика у больного.
По этим причинам вопрос возможного лишения жизни, недостойной быть прожитой, лица из рядов ментально умерших, должен разрешаться по-разному среди представителей первой или второй категории.
Также относительно экономического и морального груза для окружения, учреждений, государства и так далее, ментально умершие не всегда оцениваются равно. Наименьшим грузом на этом направлении являются случаи размягчения мозга того или иного вида, которые с того момента, когда можно говорить о полностью свершившейся ментальной смерти, как правило, дают только краткий отрезок жизни – несколько лет (максимум). Умственно опустошенные в результате подростковых заболеваний могут при этих обстоятельствах жить 20 или 30 лет, в то время как при случаях глубокой умственной отсталости по причине наиболее ранних изменений, продолжительность жизни, а вместе с ней и необходимость ухода, может превысить две средние продолжительности жизни, и даже больше.
В экономическом отношении такие умственно отсталые более всего соответствуют всем условиям полностью завершенной ментальной смерти, и являются теми, чье существование сильнее всего обременяет общество.
Это бремя – отчасти финансовое, которое подсчитывается, исходя из установленной годовым бюджетом учреждений суммы. Я позаботился о том, чтобы добыть нужные данные во время анкетного опроса во всех немецких учреждениях, которые имеют к этому отношение. Выяснилось, что средние расходы на душу в год для ухода за больным составляют 1300 марок. Если мы подсчитаем всех наличествующих сейчас в Германии пациентов учреждений для слабоумных, мы придем, ориентировочно, к сумме в 20-30 тысяч марок. Если мы примем за среднюю продолжительность жизни каждого из них 50 лет, легко сделать вывод о том, какие чудовищные средства в виде питания, одежды и отопления отбираются у национального достояния для бесполезной цели.
Тут еще не так ярко выражено настоящее бремя.
Учреждения, которые служат для содержания слабоумных, могли бы применяться для других целей; если речь идет о частных заведениях, нужно учитывать проценты; медицинский персонал для этой бесполезной задачи предоставляется тысячами, и не может заниматься другой работой; больно предполагать, что целые поколения медицинского персонала стареют рядом с пустыми человеческими оболочками, прекращая деятельность только в 70 лет или позже.
Вопрос, справедливо ли выделять средства для этих категорий человеческого балласта по стольким направлениям, не стоял так остро в ушедшие времена благосостояния; однако сейчас он стал другим, и мы должны им всерьез заняться. Мы находимся в положении членов тяжелой экспедиции, в которой максимальная дееспособность всех участников является непременным условием успеха всего предприятия, в котором нет места для тех, кто прикладывает только половину, четверть или восьмую часть усилий. Задачей немцев надолго станет наивысшее объединение всех возможностей, высвобождение всех доступных мощностей для достижения цели. Выполнению этой задачи противостоит современное стремление поддерживать слабых людей всех мастей, предоставлять уход и защиту пусть не всем ментально умершим, но институту наименее ценных общественных элементов, - усилия, усугубленные тем, что не представлялось возможным, более того – даже не было попыток остановить разрастание этого стремления.
Чудовищная трудность любой попытки как-нибудь подступиться к этим вещам законодательным путем очевидна уже давно, столько же размышляют о том, чтобы облегчить бремя нации путем выдачи санкции на уничтожение полностью не имеющих ценности ментально умерших; все попытки с самого начала натолкнулись, и будут наталкиваться еще долго в будущем, на яркое, вытекающее главным образом из чувств, противоречие, которое черпает свою силу из разнообразных источников (антипатия к новому, религиозное сознание, сентиментальные чувства и т.д.). В исследовании, подобном данному, направленному именно на достижение реального результата, этот аспект должен быть рассмотрен в форме теоретического изучения возможностей и условий, но не в форме «заявки».
Во всех состояниях жизни, не имеющей ценности вследствие ментальной смерти, находится противоречие между субъективным правом лица на существование и объективной целесообразностью и необходимостью.
Механизм разрешения этого конфликта был ранее мерой степени достигнутого в конкретные периоды развития человечества, в конкретных местах Земли, гуманизма, современному уровню которого предшествовал долгий и тяжелый путь развития в ходе тысячелетий, на который, в частности, оказали существенное влияние христианские воззрения.
С точки зрения высокой государственной морали нельзя сомневаться в том, что в стремлении сохранить жизнь, недостойную быть прожитой, любой ценой, допускается преувеличение. Мы, с другой точки зрения, разучились видеть в этом отношении систему государства таким же образом — как целое, имеющее свои законы и права, как, например, замкнутый на себе человеческий организм, который, о чем мы, врачи, знаем, в интересах пользы целого отказывается от бесполезной или вредной части или частички и отделяет ее.
Обзор установленного выше ряда существований, представляющих собой балласт, и небольшие размышления показывают, что большинство из вышеперечисленного не учитывается в вопросе осознанного отторжения, то есть устранения. Даже во времена беды, идя навстречу, мы никогда не собираемся прекращать исцеление нарушений и хворей, до тех пор, пока пациент не умер ментально; мы никогда не прекратим, не остановимся ни перед чем в лечении физически и психологически больных до тех пор, пока еще остаются шансы на изменение их состояния к лучшему; но, однажды, возможно, мы придем к выводу, что устранение ментально умерших окончательно – не преступление, не безнравственное действо, не продиктованное чувствами, не особо жестокое преступление, но дозволенный полезный акт.
Теперь рассмотрим вопрос о том, какие свойства и последствия сопутствуют состоянию ментальной смерти. Во внешнем выражении их можно заметить без труда: ментально умерший имеет характер инородного тела в человеческом обществе, в нем отсутствуют какие-либо продуктивные качества, он полностью беспомощен, ему необходим уход со стороны третьего лица.
В отношении внутреннего состояния к понятию ментальной смерти относится то, что представления, чувства или волевые импульсы не возникают из-за свойств мозга, то есть в сознании не содержится возможность пробуждения мироощущения, и что от умственно умершего не исходит чувственный отклик на окружающую среду, (он сам, конечно, может быть объектом симпатии со стороны третьего лица).
Самое существенное, однако, - это недостаток возможности осознать собственную личность, недостаток самосознания. Ментально умершие стоят на таком интеллектуальном уровне, который мы можем найти только в нижней части ряда зверей, и чувственные импульсы их также не поднимаются выше линии примитивного, похожего на животную жизнь, процесса.
Ментально умерший, таким образом, не в состоянии по своему внутреннему состоянию предъявить субъективное требование на жизнь, так же, как он не способен на другие умственные процессы.
Последний факт только кажется несущественным; в реальности он имеет значение в том смысле, что устранение ментально умершего не равняется иному виду умерщвления. Сейчас, чисто юридически, уничтожение человеческой жизни не всегда является таковым.
Различие лежит не только в мотивах умерщвления (как то: умышленное убийство, убийство, халатность, самооборона, дуэль и т.д.), но и в притязании убитого на жизнь. В то время как преднамеренное, обдуманное убийство против воли человека влечет за собой смертную казнь, умерщвление по просьбе карается всего лишь заключением на пару лет. При этом акт вмешательства в жизнь другого сам по себе одинаков. Умерщвление по просьбе в сомнительных случаях является еще более хладнокровным, планомерным и тщательно обдуманным действием, чем убийство, но оно потому, кроме прочего, воспринимается мягче, что умерший отказался от своего субъективного притязания на жизнь, и, наоборот, придал действенную силу своему праву на смерть.
(В нашем наблюдении ничего не меняется от того, что существуют также излечимые психологически больные, которые не выражают субъективное притязание на жизнь, а наоборот, даже энергично требуют уничтожения, однако, поскольку речь идет о вызванных болезнью причинах эпизодического характера, они в целом не заслуживают признания; эти случаи, впрочем, далеки от состояния ментальной смерти).
Притязание на жизнь не игнорируется в случае умерщвления ментально умершего, который, согласно положению вещей, а также состоянию своего мозга, не в состоянии выразить субъективное притязание на что-либо, среди прочего – на жизнь.
Из того, что было необходимо сказать о внутреннем психологическом состоянии ментально умерших, сразу становится понятно, что относиться к ним с позиции сострадания - неправильно; в основу этого сострадания к жизни, недостойной быть прожитой, положена ошибка в суждении, или, лучше сказать, недостаточное суждение, вследствие которого большинство людей проецирует свои собственные мысли и чувства на других, заблуждение, которое представляет собой один из источников прорастания животного культа среди европейцев. «Сострадание» - уместный лишь в последнюю очередь чувственный импульс по отношению к ментально умершим, как живущим, так и умирающим; где нет страдания, нет также и со=страдания.
Несмотря на все это, в таком новом вопросе возможен только лишь медленно развивающийся процесс реорганизации и установления нового подхода. Осознание иррелевантности существования единицы по сравнению с интересами целого, чувство абсолютного долга, призывающее собрать все доступные силы, отторгая все ненужные задачи, необходимости быть ответственным в тяжелом и полном лишений предприятии, приобретет гораздо большее общественное значение, чем сейчас, до того, как выраженные здесь воззрения не найдут своего полного признания. Люди способны на большие и сильные чувства только в порядке исключения и только на короткое время; поэтому конкретные действия в этой области имеют такое большое значение. Мы, глубоко сожалея, читаем отчет Грили с полюса, когда он вынужден для того, чтобы повысить вероятность выживания группы, разрешить застрелить товарища, который не придерживался рациона и стал представлять опасность для всех, потребляя неразрешенные виды пищи, так как в физической силе он их превосходил; такое же сожаление охватывает нас, когда мы читаем о том, как капитан Скотт и его сопровождающие во время возвращения с южного полюса в интересах выживания остальных молча приняли жертву одного из участников, который добровольно покинул палатку, чтобы замерзнуть в снегах.
Небольшую часть таких героических настроений все же необходимо пояснить, прежде чем мы приступим к осуществлению рассмотренных тут теоретических возможностей.
Предметом медицинского суждения является все, что, в связи с нашим изложением относится к необходимости технической страховки от ошибочного или произвольного подхода.
Само собой разумеется, сразу же возникает идея того, что осуществление изложенных тут соображений откроет путь для преступных злоупотреблений. В силу расхожего недоверия, которое обычный гражданин часто проявляет к законодательным инициативам, которые как-либо затрагивают его существование, в нашем случае у него тоже возникают мысли о таких возможностях. В основе подобного направления чувств и мыслей лежит простое предположение, что для богатых позволить себе купить медицинское освидетельствование невменяемости в случаях, предусмотренных наказанием, - мелочь, которая делает для несведущего чрезвычайно правдоподобной и вероятной ситуацию, в которой будут происходить вмешательства в жизнь психологически здоровых, и они будут объявляться недееспособными из корыстных мотивов родственников; такие воззрения настолько разрослись до установленной законом практической нецелесообразности, что в вопросе о признании лица недееспособным возможность подачи ходатайства прокуратурой в свое время было ограничена (при алкоголизме).
Гарантию отсутствия подобных происшествий нужно создать, руководствуясь тщательно проработанной методикой.
В этом отношении на первом месте стоит обсуждение того, может ли быть произведен с такой степенью уверенности отбор случаев не имеющей ценности как для ее обладателя, так и для общества, жизни, в котором промахи и ошибки будут исключены.
Это проблема только несведущих. Для врача не может быть ни малейшего сомнения, что этот отбор проводится со стопроцентной точностью, то есть с гораздо более высокой степенью уверенности, чем, например, решение о психологическом здоровье или помешательстве преступника, которого собираются казнить.
Для врача многочисленные научные, не подвергающиеся обсуждению критерии, из которых известна невозможность улучшения состояния ментально умершего, становятся тем более действительны, когда в нашей проблематике на первом плане оказываются случаи ментальной смерти в раннем возрасте.
Конечно, ни один врач не захочет диагностировать ментальную смерть ребенка на втором или третьем году жизни. Однако в детстве наступает момент, когда такое будущее можно определить без сомнения.
В юридической части этого труда уже обсуждался способ созыва комиссии для наиболее точной проверки состояния. Я также уверен, что, несмотря на отзвук бесполезности, который мы слышим каждый раз при упоминании слова «комиссия», ее учреждение необходимо. Изучение деталей я считаю менее актуальным, чем признание того, что, как само собой разумеется, предпосылкой для реализации этих мыслей должно стать создание всех возможных гарантий по каждому из направлений.
С Гёте начинается олицетворение хода развития важных вопросов человечества, который он облек в спиральную форму. Ось этого олицетворения – факт, свидетельствующий о том, что спиральная линия, поднимающаяся вверх по основанию через определенный промежуток, достигает одной и той же стороны основания, но всегда на уровень выше, и идет дальше.
Такое воплощение позже будет понято в вопросе нашей культуры. Было время, которое теперь мы считаем варварским, когда устранение неспособных к жизни новорожденных было само собой разумеющимся, потом пришла до сих пор текущая фаза, в которую сохранение каждого, даже бесполезного, существования есть высоконравственное требование; однако придет новое время, которое с позиции более высокой нравственности прекратит воплощение в жизнь требования чрезмерной гуманности и переоценивания ценности существования, характеризующегося тяжелыми жертвами, как такового. Я знаю, что эти тезисы далеко не везде сегодня найдут одобрение или простое понимание; эту точку зрения необходимо выразить тому, кто, по истечении времени служения людям, большего, чем жизнь одного поколения, воззвал к праву быть услышанным по вопросам, волнующим все человечество.
---------------------
Перевод – Peter Weiss
Корректура – Александр Gewohnheit Семячко
[1] Petitio Principii (лат.) - аргумент, основанный на выводе из положения, которое само еще требует доказательства.
[2] In re illicita(лат.) – недозволенным образом.
[3] de lege ferenda (лат.) – с точки зрения желательного закона.
[4] de lege lata (лат.) – с точки зрения действующего закона.
[5] Optima fide (лат.) – в доброй вере.
[6] Действие не несправедливо, так как происходи по воле (лат.).
[7] Запрет на добрые намерения (лат.)