***
Цель работы - определить значение и основания предмета евангельской этики. Для этого в первой части, «Теистической этике», будет выделена этика от деонтологической и телеологической систем, через рассмотрения истории формирования этики, в изложении систематики мировоззрения и теологии этики. Первая часть еще не есть евангельская этика, но ставит некоторые ориентиры, что не есть евангельская этика. Подведение общих выводов будет предоставлено в гносиологии этики, через рассмотрения специфики отношения к разуму и различие критериев истины.
Во второй части, «Христианской этике», будет предоставлена сравнительная этика в систематическом изложении в срезах: аксиологии, онтологии, апорримотологии и антропологии. Через аксеологию будут выделены фундаментальные ценности этики, через апорримотологию, как антоним аксеологии, напротив, негативные стороны. Онтология, рассмотрит взаимосвязь этих ценностей и их связь с бытием. Антропология этики расширит возможности применения этики в христианской жизни
В третьей части, «Библейской этике», важно продемонстрировать разнообразие единства различных корпусов этики: Моисея, Павла, Марка, Матфея, Луки, Иоанна. Выделив различные мотивы и акценты каждого из авторов, со спецификой многообразия выявить фундаментальные единства их основания в Иисусе Христе. Несмотря на единство в авторитете Писания, этика христианства не менее пестрая, чем за пределами, что ставит вопрос не о важности Писания, а о принципах его толкования для этики. Вопросы герменевтики библейской этики очерчивают модель методологии и задач этой области, выявляют различные структуры Писания и правила их толкования. Наконец, герменевтика этики должна решить самый актуальный вопрос содержания этики, вопрос соотношения «принципа и формы», буквы и духа. Это также вопрос возможности казуистики и релятивизма в евангельской этике.
В заключительной части, «Богословской этике», будет выделен богословский фундамент евангельской этики, в практическом применении теоретической базы предшествующих разделов. Таким образом, матрица евангельской этики будет наложена на проблемы предмета этики, открывая новые возможности формулировки решения. Рассматривая особенности евангельской этики и ее специфики, будут предложены решения, а также поставлены новые задачи для дальнейшего рассмотрения данной темы.
Каждый из разделов этики можно отнести как к развитию методологии от общего к частному, так и в отношении аудитории. «Теистическая этика» - этика человека, будет интересна всем, кто ищет историческое и систематическое изложения принципов морали. Христианская этика - этика христианина, интересна тем, кто хочет понимать идентичность христианского понимания счастья, смысла жизни и этики. «Библейская этика» - этика ученика, который прокладывает путь в личном поиске этического в Писании, открывая содержание и методологию. «Богословская этика» - этика священника, того, кто ищет адекватную форму служения Богу и людям, здесь и сейчас.
С другой стороны четыре раздела, есть своего рода четыре формы откровения Бога о Себе. Теистическая этика - это подход естественного богословия, берущий начало от «творения», здесь материя оформлена духом. Христианская этика - преимущественно антропологическая, берущая начало от «образа Божьего», это материя с духом. Библейская этика - это слово Писания, особое откровение, Дух, выраженный в творении. Богословская этика - это Логос, Дух, выраженный в человеке, Иисус Христос. Не одно из откровений не может быть слито с другим, как и не может быть независимо от другого, хотя первое и второе - испорчено, третье - прагматично, а четвертое - более чем имманентно.
Богословие окажется беспредметным, когда утратит, скроет или, что еще хуже, отречется от гомилии, если оно не пожелает принять участие в деле проповеди, когда примет характер скучной и абстрактно объективной истории.[21] Поэтому, кроме того, что вопрос этики является не просто темой, но предметом, он также будет расширен, с целью привлечения большего числа людей к проблематике этики. Помня, что многие крайне талантливые писатели, одаренные кристально чистым стилем, книги которых читать легко, не требуя подробных комментариев, однако в эпоху, когда в философских кругах становится модным сухой, сложный, наполненный ребусами и загадками стиль, ясность и художественные достоинства были приняты за поверхностность, дилетантизм или отсутствие оригинальности мысли.
***
Перед тем как непосредственно приступить к рассмотрению всего сюжета евангельской этики будет правильно коснуться оригиналов и других текстов занимающих фундаментальное значения для этики. Это поможет нам вдохнуть воздух, тех различных точек зрения, которые открываются горизонту этической мысли. «Этику закона» представит Моисей в Декалоге. «Этику формы» изложит Аристотель, через принцип «золотой середины». В «этику долга» нас погрузит Эммануил Кант. «Этику воли» нарисует Фридрих Ницше. Цель этой части представить не самые большие или значимые труды (хотя и бесспорно они такими и являются). Но труды, которые строят свою этику на совершенно различных основаниях. Это будет полезно для сравнительного анализа с библейским пониманием этики, которая строится на Боге, в Иисусе Христе, записанная в вышеприведенной Нагорной проповеди.
Этика закона, Моисей. Исход 20:1-17.
«И изрек Бог все слова сии, говоря: Я Господь, Бог твой, Который вывел тебя из земли Египетской, из дома рабства; да не будет у тебя других богов пред лицем Моим. Не делай себе кумира и никакого изображения того, что на небе вверху, и что на земле внизу, и что в воде ниже земли; не поклоняйся им и не служи им, ибо Я Господь, Бог твой, Бог ревнитель, наказывающий детей за вину отцов до третьего и четвертого [рода], ненавидящих Меня, и творящий милость до тысячи родов любящим Меня и соблюдающим заповеди Мои. Не произноси имени Господа, Бога твоего, напрасно, ибо Господь не оставит без наказания того, кто произносит имя Его напрасно. Помни день субботний, чтобы святить его; шесть дней работай и делай всякие дела твои, а день седьмой - суббота Господу, Богу твоему: не делай в оный никакого дела ни ты, ни сын твой, ни дочь твоя, ни раб твой, ни рабыня твоя, ни скот твой, ни пришлец, который в жилищах твоих; ибо в шесть дней создал Господь небо и землю, море и все, что в них, а в день седьмой почил; посему благословил Господь день субботний и освятил его. Почитай отца твоего и мать твою, чтобы продлились дни твои на земле, которую Господь, Бог твой, дает тебе. Не убивай. Не прелюбодействуй. Не кради. Не произноси ложного свидетельства на ближнего твоего. Не желай дома ближнего твоего; не желай жены ближнего твоего, ни раба его, ни рабыни его, ни вола его, ни осла его, ничего, что у ближнего твоего».
Этика формы, Аристотель Стагирит. «Никомахова этика». Часть II. 5(VI).
«Итак, во всем непрерывном и делимом можно взять части большие, меньшие и равные, причем либо по отношению друг к другу, либо по отношению к нам; а равенство (to ison) – это некая середина (meson ti) между избытком и недостатком.
Я называю серединой вещи то, что равно удалено от обоих краев, причем эта [середина] одна и для всех одинаковая. Серединою же по отношению к нам я называю то, что не избыточно и не недостаточно, и такая середина не одна и не одинакова для всех. Так, напр., если десять много, а два мало, то шесть принимают за середину, потому что, насколько шесть больше двух, настолько же меньше десяти, а это и есть середина по арифметической пропорции.
Но не следует понимать так середину по отношению к нам. Ведь если пищи на десять мин много, а на две – мало, то наставник в гимнастических упражнениях не станет предписывать питание на шесть мин, потому что и это для данного человека может быть [слишком] много или [слишком] мало. Для Милона этого мало, а для начинающего занятия – много. Так и с бегом и борьбой. Поэтому избытка и недостатка всякий знаток избегает, ища середины и избирая для себя [именно] ее, причем середину [не самой вещи], а [середину] для нас. Если же всякая наука успешно совершает свое дело (to ergon) таким вот образом, т.е. стремясь к середине и к ней ведя свои результаты (ta erga) (откуда обычай говорить о делах, выполненных в совершенстве, «ни убавить, ни прибавить», имея в виду, что избыток и недостаток гибельны для совершенства, а обладание серединой благотворно, причем искусные (agathoi) мастера, как мы утверждаем, работают с оглядкой на это [правило]), то и добродетель, которая, так же как природа, и точнее и лучше искусства любого [мастера], будет, пожалуй, попадать в середину.
Я имею в виду нравственную добродетель, ибо именно она сказывается в страстях и поступках, а тут и возникает избыток, недостаток и середина. Так, напр., в страхе и отваге, во влечении, гневе и сожалении и вообще в удовольствии и в страдании возможно и «больше», и «меньше», а и то и другое нехорошо. Но все это, когда следует, в должных обстоятельствах, относительно должного предмета, ради должной цели и должным способом, есть середина и самое лучшее, что как раз и свойственно добродетели.
Точно так же и в поступках бывает избыток, недостаток и середина. Добродетель сказывается в страстях и в поступках, а в этих последних избыток – это проступок, и недостаток [тоже] не похвалят, в то время как середина похвальна и успешна; и то и другое между тем относят к добродетели.
Добродетель, следовательно, есть некое обладание серединой; во всяком случае, она существует постольку, поскольку ее достигает.
Добавим к этому, что совершать проступок можно по-разному (ибо зло, как образно выражались пифагорейцы, принадлежит беспредельному, а благо – определенному), между тем поступать правильно можно только одним-единственным способом (недаром первое легко, а второе трудно, ведь легко промахнуться, трудно попасть в цель). В этом, стало быть, причина тому, что избыток и недостаток присущи порочности (kakia), а обладание серединой – добродетели».
Этика долга. Эммануил Кант. «Критика практического разума».
«Основной закон чистого практического разума. Поступай так, чтобы максима твоей воли могла в то же время иметь силу принципа всеобщего законодательства…
Глава 3. О мотивах чистого практического разума
…Во всех моральных суждениях в высшей степени важно обращать исключительное внимание на субъективный принцип всех максим, чтобы вся моральность поступков усматривалась в необходимости их из чувства долга и из уважения к закону, а не из любви и склонности к тому, что эти поступки должны порождать. Для людей и всех сотворенных разумных существ моральная необходимость есть принуждение, т.е. обязательность, и каждый основанный на ней поступок должен быть представлен как долг, а не как образ действий, который нравится нам сам по себе. Как будто мы могли бы когда-нибудь добиться того, чтобы без уважения к закону, которое связано со страхом или, по крайней мере, с боязнью нарушить закон, словно какое-то божество, возвышающееся над всякой зависимостью, быть в состоянии обладать святостью воли сами собой, как бы благодаря ставшей для нас второй натурой и никогда не нарушаемому соответствию воли с чистым нравственным законом (который, таким образом, поскольку мы никогда не могли бы быть введены в искушение отступить от него, в конце концов, перестал бы быть для нас велением). Моральный закон именно для воли всесовершеннейшего существа есть закон святости, а для воли каждого конечного разумного существа есть закон долга, морального принуждения и определения его поступков уважением к закону и из благоговения перед своим долгом. Нельзя брать другой субъективный принцип в качестве мотива, иначе поступок может, правда, быть совершен так, как предписывает закон, однако, поскольку он хотя и сообразен с долгом, но совершается не из чувства долга, намерение совершить поступок не морально, а ведь именно оно и важно в этом законодательстве. Очень хорошо делать людям добро из любви и участливого благоволения к ним или быть справедливым из любви к порядку; но это еще не подлинная моральная максима нашего поведения, подобающая нашему положению как людей среди разумных существ, если мы позволяем себе, словно какие-то волонтеры, с гордым высокомерием отстранять все мысли о долге и независимо от веления только ради собственного удовольствия делать то, для чего нам не нужно было бы никакого веления. Мы подчинены дисциплине разума и во всех наших максимах не должны забывать о подчиненности ему, в чем-либо отступать от него или, питая какую-то иллюзию самолюбия, сколько-нибудь уменьшать вес закона (хотя его и дает наш собственный разум) тем, что определяющее основание нашей воли, хотя и сообразно с законом, мы бы усматривали не в самом законе и не в уважении к этому закону, а в чем-то ином. Долг и обязанность – только так мы должны называть наше отношение к моральному закону. Хотя мы законодательные члены возможного через свободу царства нравственности, представляемого практическим разумом и побуждающего нас к уважению, но вместе с тем мы подданные, а не глава этого царства, и непризнание нашей низшей ступени как сотворенных существ и отказ самомнения уважать святой закон есть уже отступничество от него по духу, хотя бы буква закона и была соблюдена.
…Таков истинный мотив чистого практического разума. Он не что иное, как сам чистый моральный закон, поскольку он позволяет нам ощущать возвышенный характер нашего собственного сверхчувственного существования и поскольку он в людях, сознающих также и свое чувственное существование и связанную с этим зависимость от их природы, на которую в этом отношении оказывается сильное патологическое воздействие, субъективно внушает уважение к их высшему назначению. Но с этим мотивом легко сочетаются столь многие прелести и удовольствия жизни, что уже ради них одних самый мудрый выбор разумного и размышляющего о величайшем благе жизни эпикурейца провозгласил бы себя нравственным благоповедением; и было бы полезно перспективы радостного наслаждения жизнью связать с этой высшей и уже самой по себе достаточно определяющей побудительной причиной, – но только для того, чтобы уравновесить соблазны, в которые непременно вводит порок на противоположной стороне, а не для того, чтобы придавать им настоящую движущую силу, хотя бы в малейшей степени, когда речь идет о долге, т.к. это означало бы осквернять источник морального убеждения. Высокое достоинство долга не имеет никакого отношения к наслаждению жизнью; у него свой особый закон и свой особый суд; и если бы то и другое захотели встряхнуть так, чтобы смешать их и, как целебное средство, предложить больной душе, – они тотчас же сами собой отделились бы друг от друга, а если же нет, то первое не оказывало бы никакого действия; но если бы физическая жизнь приобретала при этом некоторую силу, то безвозвратно исчезла бы моральная жизнь».
Этика воли, Фридрих Ницше. «Так говорил Заратустра». ЧастьI. О трех превращениях.
«Я говорю вам о трех превращениях духа: о том, как дух стал верблюдом, верблюд – львом и, наконец, лев – ребенком.
Много трудного существует для духа, для духа сильного и выносливого, способного к почитанию: всего самого трудного и тяжелого жаждет сила его.
«Что такое тяжесть?» – вопрошает выносливый дух, становится, как верблюд, на колени и хочет, чтобы его хорошенько навьючили.
«Герои, в чем наибольшая тяжесть? – вопрошает выносливый дух. – В том, чтобы я мог взять все это на себя и возрадовался силе своей».
Не означает ли это: унизиться, чтобы причинить боль высокомерию своему? Или заставить блистать свое безумие, чтобы осмеять мудрость свою?
Или это значит: расстаться с нашим делом, когда празднует оно победу? Или подняться на высокую гору, чтобы искусить искусителя?
Или это значит: питаться желудями и травой познания и во имя истины терпеть голод души?
Или это значит: быть больным, и отослать утешителей, и свести дружбу с глухими, которые никогда не слышат, чего хочешь ты?
Или это значит: войти в грязную воду, если это – вода истины, и не гнать от себя холодных лягушек и теплых жаб?
Или это значит: любить тех, кто нас презирает, и протянуть руку призраку, который стремится запугать нас?
Все это, все самое трудное берет на себя выносливый дух: подобно навьюченному тяжелой поклажей верблюду, спешащему в пустыню, торопится в свою пустыню и он.
Но там, в безлюдной пустыне, свершается второе превращение: там львом становится дух, добыть себе свободу желает он и сделаться господином пустыни своей.
Там ищет он своего последнего владыку: врагом хочет он стать ему, последнему господину и Господу своему, до победного конца хочет бороться с великим драконом.
Кто же он, великий дракон, которого дух отныне не хочет признавать господином и владыкой? Имя того дракона – «Ты должен». Но дух льва говорит «Я хочу».
Зверь «Ты должен» лежит на пути его, переливаясь золотой чешуей, и на каждой чешуйке блестит золотом «Ты должен!».
Блеск тысячелетних ценностей на чешуе этой, и так говорит величайший из драконов: «Ценности всех вещей переливаются на мне блеском своим».
«Созданы уже все ценности, и все они – это я. Поистине, не должно больше быть «Я хочу!» – так говорит дракон.
Братья мои, зачем нужен лев в человеческом духе? Почему бы не довольствоваться вьючным животным, покорным и почтительным?
Создавать новые ценности – этого еще не может и лев: но создать свободу для нового творчества может сила его.
Завоевать свободу и поставить священное «Нет» выше долга: вот для чего нужен лев, братья мои.
Завоевать себе право создавать новые ценности – вот чего больше всего боится выносливый и почтительный дух. Поистине, грабежом, достойным хищного зверя, кажется ему все это.
«Ты должен» некогда было для него высшей святыней, и он любил ее; теперь же ему должно увидеть в ней заблуждение и произвол, чтобы смог он отвоевать себе свободу от любви своей: вот для чего нужен лев.
Но скажите мне, братья мои, что может сделать ребенок такого, что не удается и льву? Зачем хищному зверю становиться еще и ребенком?
Дитя – это невинность и забвение, новое начинание и игра, колесо, катящееся само собою, первое движение, священное «Да».
Ибо священное «Да» необходимо для игры созидания, братья мои: своей воли желает теперь человеческий дух, свой мир обретает потерянный для мира.
Я назвал вам три превращения духа: сначала дух стал верблюдом, потом сделался львом, и наконец, лев стал ребенком».
Часть I
ТЕИСТИЧЕСКАЯ ЭТИКА
· Введение в теистическую этику
· История этики
· Мировоззрения этики
· Гносеология этики
Введение. В первой части теистического определения этики ставится задача выделения различных аспектов христианской этики в свете исторического развития этики. Опуская особенности этических систем востока, будет рассмотрена этика в традиции западного мышления. Начиная от античности, где в принципе и зародился идеализм, преодолевающий языческие установки морали, общие для большинства народов мира. Мы рассмотрим его кризис и рождение больших систем, которым суждено будет встретиться с великими системами востока, в лице христианства. Не минуя конфликта от этого столкновения этики, этика средневековья проведет через всевозможные вариации соединения и преодоления их различий. Новое время, по-особенному возродит забытое, что даст толчок для синтеза новых построений. Однако совершенным системам без оснований недолго суждено будет стоять, так что великие здания распылятся в песок отдельных высказываний современной этики. Изучение истории этики не ставит задачу критики исторического процесса, но лишь определяет место и роли влияния на формирования дальнейшего развития. Теистическая этика только выделяет контуры христианской этики в определении того, что не является ею.
В отличие от библейской этики, христианская этика стремится раскрыть евангельские истины в свете современного словаря терминологии и проблематики. Так, Бог, будучи свят, как источник трансцендентного, полагает профанный мир в его имманентности: идеального и иррационального. Профанное - не есть отрицательное, но и не святое. Отрицательное есть нихилистическое, как «ничтожествующее ничто» (Хайдеггер). Идеализм не есть однородность в своей сущности, как и иррационализм. Так будучи причастником света теизма его влечет к рационализму, скрываясь в тени нихилизма к позитивизму. В свою очередь иррационализм, приближенный к теизму - есть мистицизм, в нихилизме - волюнтаризм. Нихилизм в чистом виде, не имея в себе онтологии, может проявиться лишь в сумраке профанного. Со стороны иррационализма - в нигилизме, со стороны идеализма - в материализме. Таким образом, различные вариации соотношения профанного, святого и греховного дают спектр возможных мировоззрений.
Теизм так же в своем спектре неоднороден. Если христианство в Воплощении Иисуса является мостом между трансцендентным и имманентным, в феномене Богочеловека, то иудаизм в своей трансцендентности более последователен в концепции Святости Бога. С другой стороны ислам последователен в своей фундаментальности монотеизма Бога как Единого и Справедливого. Христианство так же в своей конфессиональности разделяется в приоритетах катафатического богословия (католицизм) или апофатического (ортодоксия). Хотя протестантизм заявляет о своей умеренности между двумя системами, он не смог не поддаться искушению перед иррациональным в неортодоксии и перед идеализмом в либерализме. Таким образом, эта работа стремится воплотить вышеуказанную цель в теологии евангельской этики.
С гносиологической точки зрения теизм определяет истину в логике духовно -персонального ключа, как личность Иисуса Христа. Тогда как другие ищут ответ на вопрос: «что есть истина?» Евангельская этика указывает на Того, Кто есть истина. Прорываясь через имманентные категории волюнтаристического, эссенциального, онтологического и гносиологического подхода. Рассматривая критерии истины: силу, традиции, совесть, опыт, логику и другие возможные, евангельская этика, не отвергает их, но обосновывает в христологическом ключе.
ВВЕДЕНИЕ В ТЕИСТИЧЕСКУЮ ЭТИКУ
Людей абсолютно безнравственных (в буквальном понимании этого слова) не существует. Абсолютно все люди имеют мировоззрение, как совокупность представлений о мире, и этические взгляды, как часть этого мировоззрения. Подобно мольеровскому г-ну Журдену, который был польщён, узнав, что всю свою жизнь разговаривал прозой.
Каждый из нас, в этом смысле, философ. Так как каждый из нас думает (хорошо или плохо - это уже другой вопрос). Каждый из нас богослов. У каждого есть представления о Боге. Даже представление атеиста - тоже есть богословие, в котором Бог отсутствует. Каждый из нас политик. Так как каждый включен во взаимоотношения с другими (получается или нет - это так же другой вопрос).
Сегодня мы получаем очень много информации. Но, кроме этого, всему воспринятому мы даем свою оценку. Если газета, не ограничиваясь изложением фактов, сообщает и подоплеку происходящего, она также влияет на нашу оценкуэтих фактов. В своей повседневной жизни мы постоянно имеем дело с моралью и этикой. При этом совсем не важно, осознаем мы это или нет. Говоря о морали и этике, мы имеем в виду человеческие поступки, когда даем им свою оценку. И в зависимости от того, одобряем мы их или нет, употребляем слова «хорошо» и «плохо». В этом смысле каждый из нас занимается этикой.
***
Вначале работы необходимо поставить вопрос определения этики в христианском представлении. Так как евангельская этика обнаруживает в себе все возможные формы морали, ее содержание будет определенно через критику и апологетику аспектов внешних концепций морали. Не как сумма частей, но система, их определяющая и образующая. Выступая не как части к целому, но как род к виду. В евангельской этике снимается противоречие между основаниями альтернативных точек зрения на мораль. Разрешая конфликт систем не в конфронтации «или», но в союзе «и». Имея основания в Боге, евангельская этика не является замкнутой системой, но открытой к трансцендентному, в котором ее основание и обоснование.
Точкой отчета предмета этики служат два определения этики. Первое определяется от сущности (деонтологическое) в идеалистической концепции. Второе определяется от личности (телеологической) в иррационалистической концепции. Если первая полагает себя в сущности («что»), то вторая в личности («кто»). Таким образом, основываясь на предельных категориях реальности: «Бытие» (объект) и «Я» (субъект). Будучи в характере полагания противоположны друг другу, как ось горизонтали и вертикали, они получают точку пересечения в личности человека. Человек есть как часть общего бытия, так и индивидуальная личность. Однако начало не в самом человеке, он есть лишь отражение большого «Я Есмь». В Боге снимается противоречие между сущностью и ипостасью, так как Его сущность совпадает с существованием (говоря в упрощенной форме). Итак, появляется третье определение этики, как пересечение двух концепций (персонально-субстанциональной) в теистической концепции, превосходя их в содержании и объеме, т.к. оно трансцендентно двум первым, при этом являясь Единым источников двух «других».
Если теистическая концепция есть полнота «личности» и «сущности», то отсутствие субстанционального и персонального, также становится частью реальности, что будет изложено в концепции нихилизма. Последняя концепция имеет сложность в строгой рационализации такого понятия в том, что эта область выходит за рамки «что» и «кто», обьективно-субъективной реальности. Эта проблема зафиксирована в феномене «ничто», как чистого отрицания. Означая, что о ней невозможно помыслить, назвать: «у него нет имени». Невозможно и воспринять в опыте. Она вне гносиологии и онтологии. Несмотря на то, что она вне имманентной области, нихилизм остается трансцендентным в обратном порядке теизму. Таким образом, образуя четвертую систему этики в пространстве истории человека, а точнее антиэтику, что является по сути своей феноменом греха в евангельском понимании.[22]
1. 1. Два подхода к термину «этика»
Греческое слово εθος изначально открывает два значения, которые разделили всю историю этики на два лагеря.
Первое значениеслова εθος - «традиция, обыкновение, нрав».[23] Это слово достаточно часто встречается в Новом Завете - Лк 22:39 («Он пошел на гору Елеонскую по обыкновению », см. Деян 25:16, Деян 16:21). В рамках этой системы нет места реформаторам. Если этика определяется большинством, тогда любое реформирование автоматически является неэтичным, идя против большинства. Такая система не абсолютна, в каждом сообществе могут быть свои устои и обычаи.
Такой подход в истории известен через понятие «естественный закон» (lex naturalis). [24] П рактический разум интуитивно понимает более универсальные начала действия: «Вопит faciendum, malum vitandum »[25], — «делай добро и избегай зла». Идея естественного закона, в конце концов, показывает объективность и универсальность моральных требований и ценностей, их рациональную доступность, принципиальную связь между человеческой свободой, совестью и объективным порядком.[26]
Этика, как традиция, основанная на реальности, хорошо закрепилась за секулярным подходом. Определение этики здесь звучит, как: «Учение о морали как одной из форм общественного сознания, ее сущности, законах ее исторического развития и роли в общественной жизни»[27]. Для которой имеет место быть русская этика, американская, китайская и т.д. Так Чарльз Дарвин описывал племя, в котором во время голода сначала съедали старух и лишь после этого охотничьих собак. Мотивация такого поведения - собаки помогают ловить выдр, которых употребляют затем в пищу, а старухи нет. Это племя совершено недоумевало, почему все другие так не делают.
Второе происхождение понятия этики берет начало от древнегреческого слова ηϑικός – «жилище, стойло, хлев, логово». Смысл слова - идея безопасности, место, где можно укрыться. Человек должен вести себя так, чтобы быть в состоянии безопасности. С этой точки зрения этично то, что приводит человека в состояние безопасности, покоя его души, безопасности окружающих и всего общества. В этом случае поведение всех людей должно быть обусловлено общей целью, которая неизменна и абсолютна. Поэтому цель этики не изучать обычаи, а показывать, как эти обычаи следует изменить для достижения общечеловеческой цели. Такие установки этики абсолютны.
Определение второго подхода ближе христианскому мыслителю Фоме Аквинскому. В «Сумме теологий» он заключает: «Этика - наука, предписывающая способ и основу построения морального поведения человека». В этом смысле этика - это предписывающая наука. Что вообще делает наука? Наука в своей основе описывает. Но в отличие от всех других видов науки, этика - предписывает. Она отвечает на вопрос как действовать, что делать. В этом этика начинает граничить с философией по методу поиска решения.
***
Так от древности до наших дней в этике прослеживаются две противоположные позиции, из них выделяются две программы, как тенденции одного и второго направлений.
Первая, гедонистически-эвдемонистическая (эвдемония, греч. - счастье, блаженство – принцип истолкования и обоснования морали, согласно которому счастье (блаженство) является высшей целью человеческой жизни. Предпосылкой античного эллинизма является сократовская идея внутренней свободы, достигаемой путём самосознания личности и её независимости от внешнего мира. Эллинизм возник одновременно и в тесной связи с гедонизмом (гедос, греч. - наслаждение - этическая позиция, утверждающая наслаждение как высшее благо и критерий человеческого поведения и сводящая к нему всё многообразие моральных требований). В гедонизме стремление к наслаждению рассматривается как основное движущее начало человека, заложенное в нём от природы и предопределяющее все его действия.