ВВЕДЕНИЕ В ТЕИСТИЧЕСКУЮ ЭТИКУ 8 глава




Заключенный в неоплатонизме порядок мироздания основан на том, что каждая высшая сущность производит последующую, которая является более низкой. Единое, Ум, Душа - нисходящая иерархия и по порядку и по степени совершенства. Однако все три субстанции, хотя они и различаются по рангам, суть благо. Они образуют единую общественную сферу, которая является трехступенчатой. Здесь вообще нет зла. Откуда же берется зло и что это такое? Зло - отсутствие блага. Материя является четвертой субстанцией, которое и воплощает абсолютное зло. Человек, будучи частью физического и духовного, в этом отношении подобен гомеровскому Гераклу, образ которого в аду, а сам он находится среди богов. Бегство отсюда туда, из чувственного мира в божественный, на свою отчизну, к Отцу означает освобождение души от тела. В человеке добро и зло, белое и черное смешаны, он может лишь быть добрым (мера обладания добром) и злым (мера отсутствия добра).

Из «Еди­ного» безо всяких изменений в нем произошло посредством эманации ин­теллектуальное начало— «ум» (nous). [99] Ум как вторую субстанцию (Ум с большой буквы), «не следует никоим образом уподоблять нашим так называемым умам» (I, 8, 2,). Наше мышление основано на логических, познавательных процедурах и оно остается пустым, пока не изучит, не откроет для себя сущее, хотя оно изначально содержит его в себе. А Ум всегда есть то, что он сам в себе содержит.

Следующая эманация — «мировая душа» (psyche), движущая си­ла вселенной. Занимая промежуточное положение между «умом» и физической реальностью, «мировая душа» движет звезды, животных, растения и челове­ка, но стоит выше отдельных душ. Необычайно одаренный философской фантазией, Плотин называет Душу выговоренным словом ума, его осуществленной во вне энергией. Душа - источник многообразия мира. При этом сама Душа не дробится на части, а остается целостной, неделимой. Не мир имеет Душу, а Душа имеет мир. Благодаря Душе, говорит Плотин, весь мир есть божество. Единичные души являются осколками нераздельной мировой Души, они сводятся к мировой Душе, как в Народном собрании все сходятся в одном решении, как многие глаза сходятся на одном предмете.

Низ­шее творческое начало — это Природа (physis). По мере удаления от «Единого» возрастает индивидуализация и множе­ственность, и Природа уже напрямую связана с материей. Простая материя — ограничивающее начало реальности. Материя находится за пределами бытия, как и Благо. Они как бы обрамляют бытие с двух противоположных сторон. Благо находится выше бытия, это сверх-бытие, сверх-сущее, а материя - ниже его, это не-бытие, не-сущее. Между ними находятся Ум как чистое бытие, сущее как таковое и Душа как источник сущих вещей, многообразных проявлений бытия. Материя является четвертой субстанцией. Будучи сплошной негативностью, безмерностью, беспредельностью, бескачественностью, определяемая как отсутствие Блага, она остается неделимой и ее можно постичь только в абстрактных рассуждениях. При свете тьма невидима, но и без света глаз не может ничего видеть: «единственное, что он может без света, - это не видеть, и вот это-то не-видение и оказывается для него виденьем тьмы» (V, 8, 9). Точно то же происходит с материей-злом. «Зло же никогда не предстает перед нами как чистое зло» (I, 8,15). Его мы постигаем относительно, частично через очевидную недостаточность блага.

Человек есть микрокосм, содержа­щий в себе и материю, и природу, и ду­шу, и ум. Цель человеческой жизни, по Плотину, – восхождение к Единому. Достигается она посредством сдерживания и обуздания телесных влечений, а также развитием духовных сил, в т. ч. познавательных. Созерцание — самая со­вершенная деятельность человека, это средство достичь экстаза — опыта еди­нения с Божеством. Плотин отводил ум­ственному сосредоточению исключи­тельно важную роль, и потому его воз­зрения иногда называют интеллекту­альным мистицизмом. На высшей, экстатической ступени восхождения душа воссоединяется с Богом. В отличие от христианских мистиков Плотин не счи­тает единение следствием Божьей благо­дати.

Но чаще всего о нем, помимо того, что оно Единое, Плотин говорит, что оно есть Благо. Это означает, что Первоединое не только то, от чего все зависит и к чему все сводится, но и то, к чему все стремится. Восхождение к Единому Плотину видится как процесс очищения. Побуждает к восхождению любовь (эрос) к первопрекрасному и первоединому. Путь к нему ведет через созерцательную сосредоточенность. Искусство, напр., через восприятие чувственной красоты ведет к постижению красоты чистой, завершенной в себе формы. Теневой мир тел душа преодолевает и в занятиях философией, обращаясь к уму. Высочайшее освобождение дарует экстаз, непосредственное погружение в созерцание Единого. Мысль Плотина движется по кругу, где многосложное возвращается к «Единому», и ничто не теряется в этом круговороте эманации и возвращений.

Этическая цель человека - пройтись по ступеням бытия в обратном порядке, от чувственного мира к Единому до полного слияния с ним.[100] Бегство отсюда туда, из чувственного мира в божественный, на свою отчизну, к Отцу означает освобождение души от тела. Но само освобождение нельзя понимать как бегство от земной жизни, как избавление от тела и движение навстречу к смерти; Плотин даже осуждает тех, кто сознательно убивает свое тело, насильно порывает связи с чувственным миром, полагая, что в этом случае Душа перекладывает на тело свою вину. Освобождение в том, чтобы правильно прожить саму земную жизнь, не давая чувственному миру власти над собой. Надо убегать не от земной жизни, а от порока. Речь идет, следовательно, не о пространственном процессе, а о внутреннем очищении, гнозисе. Задача состоит в том, чтобы не ценить чувственное больше, чем душу, т.е. самих себя, отрешиться от всего происходящего, ничтожного и, помня о своем высоком происхождении и достоинстве, углубиться в себя, ориентируясь на сверхчувственные сущности горних сфер, а через них на само Благо. Определяя задачу нравственного совершенствования как очищения, Плотин сравнивает этот процесс с тем, как потускневшее золото очищается от налипших на него чужеродных элементов и вновь приобретает свой первоначальный блеск.

Если в стоицизме античная мысль дошла до учения об ощутимости космического бытия, то в неоплатонизме это непосредственное касание бытия стало основанием для целой диалектической системы. Этим самым мы уже покидаем платформу рассмотрения человека просто как синтеза природы и искусства и начинаем чувствовать необходимость изучения уже самого космоса, в отношении которого природа является только подчиненным моментом.[101]

Этика заменяется аскетикой. Об этом свидетельствуют его несдержанные нападки на гностиков. Для Плотина уйти от внешнего мира значило расколдовать его от чар разума, повелевающего человеку в «естественном» видеть предел возможного. Он чувствует, что эта завороженность и оцепенение вовсе не естественны, а в высокой степени противоестественны. Плотин порицает гностиков за то, что «они ничего не говорят о добродетели и добре, не говорят ни о том, как она приобретается, ни о том, каким образом душа должна просвещаться и очищаться. Гностики делают единственно истинным духовное, интеллектуальное. Плотин определенно высказывается против этой чистой интеллектуальности и твердо стоит на том, что имеет существенное значение связь умопостигаемого с действительным.

Добродетели. По мнению Плотина, существуют четыре класса добродетелей, которые позволяют Душе очиститься и воссоединиться с Благом: практические, аскетические, теоретические, мистические.

На первой ступени человек регулирует, обуздывает чувственно-практическую деятельность, подчиняет ее определенной мере, что достигается через практические (гражданские, собственно нравственные) добродетели, основой которых являются разумность, мужество, благоразумие, справедливость. Эти добродетели переплетены с аффективной, чувственной основой человека, и душа еще смотрит вниз, на тело, которое она освещает. Согласно Плотину, добродетели различны по качественному уровню. Низшими среди них являются практические (гражданские) добродетели. Нравственная цель достигается не благодаря им. Они этому способствуют лишь частично. Геракл, считает Плотин, одной своей частью находится в Аиде именно по той причине, что он прославился по преимуществу гражданскими добродетелями.

Освобождения от тела душа достигает на следующей ступени благодаря аскетическим добродетелям: разумности, перешедшей в чистую интуицию; бесстрашию (мужеству), доведенному до готовности к отделению Души от тела; благоразумию, ставшему бесстрастием; справедливости как изгнанию из души других кумиров, кроме разума. Мудрец, как говорит Плотин, будет стремиться сохранить здоровье, но он не пожелает вовсе освободиться от болезней. На этой стадии душа обращается к самой себе, становится безгрешной.

Третья ступень есть ступень философско-теоретической, созерцательной деятельности, когда душа уже смотрит вверх, достигает второй ипостаси - Ума. Душа своей разумной частью всегда присутствует в сфере Ума. На этой стадии самопогружения она добивается того, что через интеллектуальное напряжение идентифицирует себя со своей разумной частью и полностью погружается в духовную сферу. Одним это удается сделать прямо через занятия философией и науками, они первой и высшей частью своей души сразу попадают в царство чистой мысли. Другие используют окольные пути, опираясь на мнения, даже чувственные способности, искусство, практическую деятельность, и поднимаются до созерцания эйдосов Ума постепенно.

Достигнув сферы Ума, человек поднимается высоко, но еще не на самую вершину. Красоты, любви и диалектики - этих духовных форм, которыми овладевает человек на первых трех ступенях, - достаточно, чтобы выйти за пределы земного Я, их недостаточно, чтобы преодолеть свою универсально-мировую самость.[102]

Это достигается на четвертой ступени - ступени уподобления Богу, когда человек непосредственно созерцает Бога, сливается с ним, из множества единого становится единством многого, наполняется «небесным эросом». Путь к этому - мистический экстаз, который вообще-то нельзя описать в строгих рациональных понятиях, ибо он представляет собой послерациональную стадию (отсюда и мысль Плотина, что можно быть бессознательно счастливым), это - своего рода восхищенное, полностью удовлетворенное, абсолютно успокоившееся, все собой заполнившее мышление, соприкосновение с богом всем существом, каждой частичкой, превращение мыслящего в само мышление, святого в саму святость, любящего в саму любовь. В этом состоянии человек созерцает себя пребывающим в свете, полным умопостигаемого света, даже самим светом.[103]

Какое-то представление о состоянии мистического экстаза могут дать его сравнения Плотином с опьянением от вина, с любовным упоением. Речь, по-видимому, идет о состоянии, подобном любви, но достигаемом не на чувственной основе, а на основе религиозно ориентированной мыслительной деятельности и потому свойственном мистическим натурам.[104]

Состояние экстаза - тайна. Оно невыразимо, да и не нуждается в том, чтобы быть выраженным, ибо, когда говорится, что Благо выше всего, то имеется в виду, что оно выше и мышления и знания. Если предшествующие стадии возвышения по пути добродетели поддаются доказательному исследованию и описанию, то эта последняя стадия находится за пределами общезначимых процедур. Здесь Плотин на языке своей философской системы выразил одну очень важную для этики мысль: абсолютное содержит в самом себе запрет кому бы то ни было говорить и действовать от своего имени. Отношение индивида с абсолютным является и должно оставаться его индивидуальным делом.

Так как высшая жизненная задача исчерпывается здесь возвращением единичной души к Богу, то в этом воззрении нет места для общественных, политических и исторических задач: все дело происходит между отдельным лицом и неизреченным Абсолютом. Идеал человека – отрешенный от мира созерцатель и аскет, стыдящийся, что имеет тело; собирательный человек (общество) никогда не достигает здесь пределов человечества, он остается городом – созданием железной необходимости.

Плотин строил здание вселенной под ключ. При этом нельзя было сформулировать логически корректных сомнений в реальности этой философии, т.к. согласно ее основоположениям она сама и является высшей реальностью подобно тому, как бессмысленно спрашивать пациента психиатрической клиники, выдающего себя за Наполеона, является ли он тем самым Наполеоном, который правил Францией в начале XIX в. Созданная философией Плотина картина мироздания включала саму эту философию в качестве единственного способа нравственно достойного человеческого существования.[105]

В ней были сформулированы едва ли не все возможные образцы нравственного совершенства личности: эвдемонизм, стремление к счастью как к высшей ценности (Демокрит, Аристотель); гедонизм, этический культ чувственных наслаждений (Аристипп); кинизирующий аскетизм, сведение потребностей к природной первооснове (Антисфен, Диоген); волюнтаризм, своеволие «сильной» личности (младшие софисты); морализирующий интеллектуализм, отождествление добродетелей и знания (Сократ); созерцательно-духовная деятельность (Платон); внутренний покой (эпикуреизм); внутренняя стойкость (стоицизм); внутренняя невозмутимость (скептицизм); нравственно-очистительный аскетизм (неоплатонизм).

Словом, задача, сформулированная первыми поэтами и мудрецами античности и составлявшая ее цементирующую духовную основу, а именно как через добродетельность жизни достичь вечного блаженства, - эта задача была, наконец, решена. Это означало, что наступил конец античной этики, а вместе с ней и всей античной эпохи.

Такова в самых общих чертах стройная - пожалуй, даже слишком стройная, чтобы быть правдоподобной, - этическая система неоплатонизма. Она содержит в себе ряд таких черт, которые являются отступлением от античных образцов и объясняют огромное влияние неоплатонизма на христианское понимание морали. Это моральная дискредитация, отрицание чувственного бытия, отождествление зла с материей; рассмотрение высшего блага, абсолютного добра как единого бога; мистифицирование процесса морального самосовершенствования, в котором иррациональное состояние оказывается более высоким, чем рациональное; интерпретация морального развития человека как процесса сугубо духовного (очищения души) и индивидуального (не случайно Плотин, так много заимствовавший из этики Платона, остался равнодушным к социально-реформаторской части его взглядов). Много схожего можно найти в его образном ряде: противопоставление горнего и дольнего миров, рассмотрение Первоединого как Отца и др.

В целом этика неоплатонизма остается интеллектуально-оптимистической этикой добродетельной личности. Оставаясь по своим типологическим характеристикам античной, этика Плотина занимает в общих рамках античной этики особое место, - а именно является в ней последней, итоговой. Она - итоговая не только в том смысле, что представляет собой итог, синтез важнейших этических идей и учений Древней Греции. Она является ее итогом и в смысле завершения, конца. Речь идет о принципиальном, качественном завершении, а не о фактическом конце, который наступил намного позже.
Вывод: Гомер, Гесиод и Семь мудрецов задали этическую программу, которая состояла в том, чтобы, совершенствуя себя, сравняться с бессмертными богами, и, если нельзя стать самими богами по длительности жизни, то, по крайней мере, такими, как боги по ее качеству. Если невозможно обрести бессмертие физически, то нельзя ли достичь его через дела, подвиги, которые достойны бессмертных богов?! Герои ставят перед собой именно такую задачу - жить подобно богам и невозможное в физическом смысле бессмертие компенсировать бессмертием дел. Тем самым обозначается пространство героического этоса.

Над ней и вокруг нее были сосредоточены все культурные усилия античности, растянувшиеся более чем на 1000 лет. Неоплатонизм остался верен этой программе. Более того, он претендует на то, что осуществил ее. Умирающий Плотин сказал (и это были его последние слова), что «он сейчас попытается слить то, что было божественного в нем, с тем, что есть божественного во вселенной»[106]. Он не просто нашел решение искомой задачи, а нашел такое ее решение, которое делало излишней саму античность как особое публичное пространство, вдохновленное стремлением к добродетельной жизни и являвшееся ее основной ареной.

Герои блистали могучим телосложением и силой. Плотин относился к своему телу так, словно бы стыдился его. Герои стремились сравняться с богами через бессмертные дела, возвышение среди своего народа и во имя его; они исходили из того, что для того, чтобы стать вровень с теми, кто живет вверху, на Олимпе, надо совершить нечто важное здесь, на земле. Плотин исходил из противоположной установки: чтобы убежать туда, в божественную сферу, надо отказаться от того, что есть здесь, в чувственном мире, и этот путь протекает не через громкие дела, а через невыразимую скромность душевного самоуглубления.

Самое главное: античные добродетели и, прежде всего, их основополагающая четверка: умеренность, мужество, справедливость, рассудительность, - есть добродетели гражданина. Они органически связаны с полисной, граждански государственной жизнью. В этике Плотина последней нет места. До такой степени нет места, что вместе с политикой из нее исчезает и дружба, которую по праву можно считать своего рода визитной карточкой античного морального сознания. Плотина не интересуют отношения единичных душ друг к другу, а только отношения каждой из них в отдельности к высшему.

В неоплатонизме этика как практика добродетельной жизни, индивидуально-ответственного деятельного существования исчезает, она сворачивается, переходит в философию. Традиционно этика считалась одной из трех частей (аспектов) философии, а именно практической философией. Это означало, что философия через этику (через обосновываемые в ней идеалы и каноны добродетели) выходит в практику жизни. В случае Плотина ситуация кардинально меняется: у него сама философия выступает в качестве этической практики. Этика получает выражение, продолжение не в публичной деятельности, как считает Плотин, счастье вообще нельзя связывать с поступками. «Счастье порождается деятельностью Души, суть которой - мышление; именно оттуда и возникает счастье» (I, 5, 10). Философия Плотина с ее идеей созерцания как сути бытия выступает в качестве добродетельного пути определения бессмертия. Важно подчеркнуть: она не указывает путь добродетели, а сама выступает в качестве такого пути. Теперь уже ясно, что нужно делать, чтобы достичь божественных высот, - нужно стать философом в плотиновском значении и содержании этого термина.

 

2.3.4. Христианство

Первое поколение христиан, пришедшее на смену апостолам, не разработало систематического нравственного учения, хотя в сочинениях апостольских мужей мы встречаем рассуждения на моральные темы. У них «паренезис» является непосредственным следствием веры. Они часто используют заимствованные из иудаизма понятия — такие, как триада «пост-молитва-милостыня» или идея «двух путей: добра и зла».[107] Рассмотрения библейского понимания этики нам еще предстоит впереди, здесь важно определить место в историческом пространстве.

Развитие христианства в контексте эллинистической культуры, имевшей очень прочные моральные представления, вынуждало Церковь давать более систематическое обоснование своим нравственным предложениям, дабы они не выглядели иррациональными. К тому же появились практические проблемы в жизни христиан в условиях языческого общества. Все это побуждало к заимствованию и использованию в христианском учении моральных схем данного окружения, прежде всего из учения стоиков, напр. идеи естественного закона.

Н. А. Бердяев в рецензии на книгу Флоровского «Пути русского богословия», выражая свое несогласие с позицией отца Георгия, писал: «Учители Церкви пользовались категориями мысли греческой философии, единственной философии своего времени, и без ее услуг не могли двигаться в своем богословствовании, даже в выработке самих догматических формул»[108]. Творения отцов Церкви — это, отмечает Бердяев, «греческий интеллектуализм», т.е. философия: поэтому «абсолютизировать категории греческой мысли и придавать греческому интеллектуализму патристики» вечное и неизменное значение мы не имеем никакого права.

Для отцов церкви текст: «Смотрите, братия, чтобы кто не увлек вас философиею » (Кол 2:8) никогда не был искушением. И сами, имея философское образование, чуждались ее и отрицали. Если использовали, то только для помощи осознания и передачи догматов. Между тем по своему религиозному содержанию неоплатонизм часто казался весьма близким к христианству. Святитель Григорий Богослов даже писал о платониках, что они «думали о Боге лучше всех и есть ближайшие к нам»[109], а проф. А. Спасский по поводу Плотина заметил: «философия и христианская религия в своих конечных результатах о Боге едином по существу и троичном в Его проявлении пришли к одному и тому же выводу. Это было величайшим торжеством веры и знания, быть может, единственным моментом в истории»[110].

И все-таки этика неоплатонизма как тип теории остается продуктом античной эпохи. И дело вовсе не в том, что Плотин не был христианином, а в самом существе дела. Можно указать на три очень важные, коренные идеи этики неоплатонизма, которые воздвигали принципиальную преграду между нею и собственно религиозной этикой Средневековья.

Во-первых, Единое (Бог) очень сближено с человеком, непосредственно представлено в нем. Если у Плотина этика основывается на отношениях между целым и частями, то христианская концепция творения не позволяет нам представлять отношения Бога и мира через непрерывность. Между Богом и миром имеется бытийное отличие, они ни в коем случае не едины. Важнее обратить внимание на отношения между этими видами бытия. В христианстве их нельзя описать схемой типа «причина—следствие»; скорее это отношения «Я—Ты».

Во-вторых (и это самое главное), человек в своих нравственных усилиях остается суверенным субъектом, он может, хотя и крайне редко, добродетельностью своих действий добиться возвращения к Единому и воссоединения с ним. В этом смысле, видимо, можно понять слова Плотина, который в ответ одному набожному человеку, предложившему ему пойти вместе в храм, сказал: «Пусть боги ко мне приходят, а не я к ним». Бог сотворил мир из ничего движением воли, и хотя после этого Он продолжает править миром, «промышляет» о нем, но этот свободный автономный мир внеположен Богу. Творение существует по воле Бога, но само по себе. В сравнении с совершенно безличным учением неоплатоников об очищении христианская сотериология носит личностный характер. Хотя принцип аскетики, как единственный «узкий и тесный» путь для достижения обожения, до сих пор остается актуальным в некоторых христианских кругах.

С точки зрения христианства, Бог обязательно один, обязательно есть предел всех совершенств и обязательно есть живая Личность, вступающая тоже в определенного рода личные отношения с создаваемой ею действительностью, имея при этом определенное имя и определяя собою специфическую священную историю (творение мира, отпадение мира от бога и первородный грех, богочеловечество Христа, церковь, второе пришествие и Страшный суд). Итак, на место неоплатонического первоединства, вообще говоря, становился христианский монотеизм.

Самое большее, что неоплатоники могли сказать о своем первоедином, это только то, что оно есть именно единое и в своей максимальной сосредоточенности благо. Этот неоплатонический принцип не имеет своего имени, он не кто-нибудь, но что-нибудь. Сущность его – не личностная, но арифметическая, или обобщенно-числовая.

Совершают глубочайшую историческую ошибку те, кто считает неоплатонизм предшественником или даже истоком христианства. Не говоря уже о том, что христианство зародилось на три века раньше неоплатонизма, нужно не иметь никакого исторического чутья, чтобы как-нибудь персонифицировать неоплатоническое первоединство. Неоплатоники были исконными врагами христианства. Порфирию, Ямвлиху, Юлиану принадлежали самые злобные трактаты против христианства.[111] Для настоящего и правильного неоплатоника христианство было просто атеизмом, поскольку христиане признавали какого-то непознаваемого бога, превосходящего собою все мироздание и в то же время оказавшегося простым человеком в условиях максимального человеческого унижения.

В-третьих, этический иррационализм Плотина не противостоит этическому интеллектуализму, а продолжает его, является высшей формой интеллектуальной деятельности, своего рода суперинтеллектуальностью. Экстаз - это пострациональная, постфилософская стадия духовного развития. Мистику Плотина некоторые исследователи классифицируют как мистику имманентности Бога человеческой душе. Бога созерцают не нищие духом, и не просто нищие духом, если понимать под ними тех, кто знает ничтожность земных благ, а люди, которые плюс к своим нравственным достоинствам овладели также всеми тонкостями философского мышления. «Наша философия учит чистоте нравов и честности в мышлении» (II, 9, 14).

В - четвертых, поскольку для Плотина все является проявлением Единого, то возникает вполне законный вопрос: как у совершенного первоначала могут быть такие несовершенные проявления. Мир физический не противопоставляется духовному (хотя тот и выше), как порочный и злой. Творение - благо, т.к. дело Благого Бога. Отсюда оптимистический взгляд на социальную жизнь (семья, государство), культурную, интимную, материальную. Расхождение Плотина с христианством более всего, как мы видим, проявляется в антропологии. Согласно библейскому Откровению, человек и его душа — тварное бытие, сотворенное по образу Божию.

В - пятых, находясь под впечатлением единственности и неповторимости личности, христианство никак не могло считать зло чем-то естественным. Здесь получила колоссальное значение концепция первородного греха, т.е., концепция отпадения человека от Бога. В представлении христианства возникала ничем не поправимая трагедия исторического развития человека, когда человек стал метаться из стороны в сторону и нигде не находить ни утешения, ни тем более спасения. Потребовалось человеческое воплощение самого Божества, чтобы указать подлинный путь спасения. Да и то, христианское Богочеловечество указывало только еще путь к спасению; а становиться или не становиться на этот путь, это опять все еще зависело от самого же человека. Поэтому проповедовалось второе пришествие богочеловека и Страшный суд над всеми людьми, определявший либо их вечное спасение, либо их вечную гибель. В такой Священной истории, уже не было ничего общего с язычеством. Судьба здесь не преодолевалась периодическим возвращением космоса и хаоса, но раз и навсегда данным, т.е. данным на всю вечность, спасением или гибелью человеческой личности.[112]

Эпикурейцам свойственна была отрицательная свобода, свобода от природы. Стоикам положительная свобода, свобода жизни в соответствии с природой. Плотин, отвечая на вопрос: в чем причина падения души, если она укоренена в сверхчувственном, выразил свою позицию в антиномии. Он говорит, что падение души происходит недобровольно, но и не без ее участия. Христианская позиция выходит за рамки природы в творческой свободе Личности: «Слово стало плотью » (см. схему №1.5).

Подытоживая эпоху античности, можно сказать, что человек трактуется в античности не как личность в ее субстанции, но как вещь. Это не значит, что проблема личности здесь совсем отсутствовала. Она здесь присутствовала, и очень интенсивно. Однако, будучи трактована как вещь, личность понималась здесь как проявление природы, как эманация все того же чувственно-материального космоса, а не как специфическая и самостоятельная субстанция, которая была бы выше природы и глубже чувственно-материального космоса.[113] Поскольку идти дальше этого, значило бы уже выходить за пределы увековечивания судьбы, т.е. за пределы внеличностного понимания действительности, основанного на изначальных вещественно-материальных интуициях. Но такое открытие универсальной значимости принципа личности было уже достижением не античной культуры, но Средневековья и Нового времени.

 

2.4. Средневековье

По нашему мнению, принципиальное отличие моральной установки от религиозной (эта же граница разделяет античную и христианскую этику) заключается в том, что мораль определяет своей высшей целью достижение совершенства природы, заложенной в человеке, в то время как религия видит ее в спасении человека, достижимом за пределами его природы. Античная классическая философская этика (Пифагор, Эмпедокл, Сократ, Платон, даже Аристотель), решая в сущности ту же задачу спасения, постулировала тождество этического и религиозного. В названной ценностной субординации средневекового сознания можно обнаружить несомненное выражение одной из христианских этических добродетелей - смирения человеческого перед божественным (humilitas). Но этот опыт смирения, как говорит нам практика средневековой философии и монашеской аскетики, был скорее не унижающим, а воспитующим. Он создавал школу дисциплины мысли и жизни (ведь религия - это, прежде всего служение, дисциплина самообуздания низшего перед высшим). Она была особенно важна в эпоху частичной варваризации общества. А многообразие философских школ и мыслящих индивидуальностей в истории Средних веков подтверждает, что догматическая принудительность не смогла в те времена стать чрезмерной.[114]



Поделиться:




Поиск по сайту

©2015-2024 poisk-ru.ru
Все права принадлежать их авторам. Данный сайт не претендует на авторства, а предоставляет бесплатное использование.
Дата создания страницы: 2017-06-11 Нарушение авторских прав и Нарушение персональных данных


Поиск по сайту: