Однако кажущаяся логичной попытка истолковать онтологию как уже готовую этику отвергается Хайдеггером: сначала нужно захотеть и научиться практиковать экзистенциальное мышление, открыться бытию, научиться его слушать и лишь потом ставить вопрос о моральных предписаниях. Экзистенциальное мышление, по Хайдеггеру, изначальнее традиционных подразделений философии на различные дисциплины - онтологию, этику, логику, гносеологию и т.д., оно - «до» этого разделения; оно, к тому же, ни теоретическое и ни практическое, ибо предшествует им обоим. Для осуществления экзистенциального мышления нужна приостановка традиционных для европейской философии от Платона до Ницше мыслительных навыков и установок. Все это требует сознательного усилия, ибо экзистенциальное мышление, хотя и не точное в смысле исчисления и формализации, как это имеет место в науке, но строгое. Лишь экзистенциальное мышление откроет новые горизонты (в том числе и цивилизационные), лишь в нем мы оказываемся в стихии свободы и истины, оно изменяет самого человека и его ориентации, расчищает пространство для новых возможностей. Поэтому некорректно и преждевременно ставить вопрос о каких-то новых и определенных моральных нормах, не пройдя через горнило экзистенциального мышления. Ясно, по Хайдеггеру, лишь одно: ждать каких-либо моральных целеуказаний можно только от бытия, и только в «слушании бытия» возможно преодоление таких характерных пороков современной американизирующейся цивилизации, как погоня за результатом (вытекающая из исключительной ориентации на сущее), тем более внешним.
Размежевание экзистенциалистских философов по этическим проблемам в основном сводится, таким образом, к вопросу об обосновании и истоке моральных норм: укоренены ли они в некоем от человека независимом основании (бытии, трансценденции, специфической природе человека, Боге, как то имеет место у М. Хайдеггера, К. Ясперса, Г.О. Марселя), либо они полностью продукт человеческого творчества (ввиду отсутствия натурально данной природы человека как совокупности определенных свойств, как у Сартра, Бовуар, Камю). Но каковы бы ни были разночтения и просчеты отдельных мыслителей по этим вопросам, им удалось заострить внимание на одной кардинально важной для этики проблеме: мораль - это не просто следование известным и общепринятым нормам, а специфический и живой опыт переживания некоего, отличного от обыденного, состояния, которое знаменует внутреннее изменение человека, поднимает его на новую ступень жизни и знания и требует постоянно и сознательно возобновляемого усилия по его удержанию, усилия, совпадающего по своему смыслу и конечной цели с утверждением собственно человеческого существования.
Итак, если Гегель растворил личность в природе, то Ницше - природу в личности. Если Кант познает сущность, то Фейербах - «создает» ее. Если этика Кьеркегора наполнена верой, то этика Сартра - страхом. Если идеализм классический финиширует итогами разума, то иррационализм постклассики дает старт силе воли. См. схема №1.8.
2.8. Постмодерн
Современная этика рассматривает нравственные нормы с точки зрения оправданности их обязательности.[221] В этом смысле моральные суждения, и прежде всего обуславливающие их этические нормы, не могут основываться на произвольных полеганиях или метафизических аргументах. Наоборот, они считаются обоснованными, если могут быть оправданны рациональными аргументами и если вне зависимости от личной заинтересованности может предполагаться готовность нести ответственность за последствия определяемого этими нормами действия, ибо нормы соответствуют разумной воле всех.
Отстаивание плюральности и отказ от ограничительных программ - инклюзивность вместо эксклюзивности. Лиотар определяет постмодерн, как отказ от «метаповествований», от универсальных «объяснительных гипотез» и догматических тезисов, которыми отличалось мышление Нового времени. На их место выходят «малые повествования», которые имеют фрагментарный, а не тотальный характер.[222]
Жак Деррида в том же ключе истолковывает ветхозаветную историю о вавилонской башне: подобно ее строителям, современность (модерн) стремится увековечить себе господство единого культурного языка. Однако это проект провалился из-за самонадеянности и непомерных амбиций его создателей. Единый язык распался на множество языков, каждый из которых претендует на права. В этом, согласно Деррида, заключается «многоязычная сигнатура» постмодерна.[223]
Современные философы, которых обычно именуют постмодернистами, говорят о децентрированной субъективности. Субъективности, переставшей быть опорой и исходной точкой познания. На разных уровнях постмодернизм осознается как исчерпанность системы (либеральных) ценностей и даже целой традиции, вдохновленной идеей прогресса. Ситуация конца историй (Ф. Фукуяма), постиндустриального общества, отмеченного тотальным производством знаков, чем и объясняется его симулятивный, «гиперреальный» характер (Ж. Бодрийяр), утрата привычных оппозиционных членений, имевших, казалось бы, непосредственное отношение к самому порядку вещей (Восток - Запад, мужское - женское, высокое - низкое, реальное - воображаемое, субъект - объект и т.п.), - все это симптомы изменившегося состояния, и в то же время, формы его первичной концептуализации, как раз в своем единстве и образующие то, что принято именовать постмодернизмом. Понятно, что к числу таковых относятся и современные этические размышления.
Прямые исследователи проблем постмодернистской этики подразделяются, в свою очередь, на ее апологетов и критиков. Апологеты манифестируют, воспевая «постмодернистское освобождение», так Ж. Липовецки пишет о наступлении эпохи «после-долга» (apres-devoir), эпохи «минималистской» морали. В условиях недееспособности заповедей и абсолютных обязательств единственным предписанием, обладающим универсальной силой, становится для него лозунг «Никаких эксцессов!» Лозунг этот выдвигается на фоне предельного индивидуализма и стремления к добропорядочной жизни, ограничиваемого лишь требованием окрашенной индифферентностью терпимости. Те кто не привык принимать синдром за причину и наделять эффект объяснительной силой, начинают пытаться разобраться в предпосылках постмодернистской этики с неизбежностью ставит исследователей в критическую позицию.
Обращаясь к этической проблематике, Бауман пытается понять, где в точности проходит водораздел между модернизмом и постмодернизмом в вопросах морали. Если этическое мышление и практика модернизма связываются им с верой в возможность неамбивалентного, свободного от апорий этического кодекса, то постмодернистское «моральное состояние» отличается, напротив, принципиальной моральной амбивалентностью, вытекающей из «первичной сцены» человеческого стояния «лицом-к-лицу», и пониманием того, что феномены морали в своей основе «нерациональны». Утверждая, что мораль не может быть универсализирована, что она иррациональна. Эти идеи сродни целой традиции мыслить ответственность независимо от нормативной этики. В рамках указанной традиции, ведущей свое начало от Ф. Ницше, на первый план выходит тема бытия, или существования, определяемого через ответственность, а также связанная с этим мысль о том, что философ и есть субъект абсолютной ответственности (Ж.П. Сартр, М. Бланшо, Т. Адорно, Э. Блох, Э. Левинас, Е Джонас, Ж. Деррида). Этот перечень следовало бы продолжить. Однако важно подчеркнуть, что постмодернизм - там, где он выступает не последней интеллектуальной модой, а всего лишь несколько неловким именем для философии сегодня, - не только не уклоняется от этических размышлений, впадая в род имморализма, но, напротив, с них и начинает, и здесь же и оканчивает. Постулируя важность этики, ничего не может сказать определенного.
Современные исследователи, как известно, отказываются от целостной и развернутой концепции философской антропологии. Знание о человеке становится все более и более фрагментарным. Это принципиальная позиция постмодернистского рассмотрения человека. Постмодерн превращает теологию в антропологию. Однако за «смертью Бога», начинаются и «сумерки человека». Человек стал рассматриваться как множественное «я», децентрированно. Наличие в нем главенствующего начала отвергается. При этом постулируется предельная превратность, неустойчивость человека.
По словам Н.А. Бердяева, в сознании людей XIX—XX веков исчез идеальный образ человека. Однако это не привело к устранению гуманизма. Напротив, он обрел иные истоки и основания. Отныне гуманизм обнаруживает себя в облатке дегуманизации. Ницше ставит вопрос о соотношении человеческого и нечеловеческого. «Смерть бога» у Ницше провоцирует дегуманизацию и «смерть» человека. Появляются первые признаки клинической смерти гуманизма. Представление о высшей ценности человека ставится под радикальное сомнение. Ницше, а впоследствии и Хайдеггер, заявляют о слиянности человеческого и нечеловеческого.
Классическая философская антропология пыталась рассмотреть человека как носителя нормы. Постмодернисты считают, что эта установка потерпела крах. Теперь к проблеме человека можно подойти с точки зрения патологии, нечеловеческого. Некоторые исследователи называют этот феномен «изнанкой человека». Там, где искали разум, обнаружили безумие (М. Фуко), поиск социальности обернулся восхвалением асоциальности и аутизма (Ю. Бородай, Ф. Гиренок), логика заменилась абсурдом (А. Камю), вместо языка внушительно заявило о себе молчание (Ф. Гиренок).
Крепости рассудка рухнули не потому, что люди не стали соблюдать каноны интеллектуальной трезвости. Как раз наоборот. Источник умопоступления выявился в этом очищенном идеале мыслительной чистоты и непорочности. Психиатры не успели осознать, что лучшие сорта безумия вырабатываются из разума.
В постмодернизме обнаруживается неумеренное увлечение алогичностью. В современной культуре обнаруживается опасная тенденция. Ее можно обозначить лозунгом — «Приемлемо все!»: традиционное и новейшее, архаическое и современное, разумное и неразумное, научное и житейское, возвышенное и низкое. Они сосуществуют, дополняют, взаимно пересекаются друг с другом. Получается, будто недопустимо выделение какого-то одного подхода в качестве образца. Бытие человека понимается не как движение к результату, а как бесконечное движение, ценное само по себе.
Если начало античности есть установка проекта поиска Единого, который будет осуществим лишь в платонизме, преодолен в Средневековье, возрожден в Новое время, то постмодерн приходит к Многому, а точнее теряется в нем. Во Многом уже нет Единого, есть только бесконечное число точек, мнений, голосов. Космос теперь Хаос. Здесь уже нет места метаповествованию, смысла и цели. Нет и этики, есть только этические правила «моего» предприятия, профессии, рода деятельности.
В целостности в истории этики можно выедлить три этапа. Первый этап, есть право крови, второй – эпоха рацио, третий – время массы.[224] Рацио утверждает свои права вопреки правам крови, здесь аристократия заменяется буржуазией. Масса презирает как законы крови, так и законы разума. Для крови важна чистота родовой линии, для рацио – доказуемость определяемого, а для массы – бональное «хочу».
Из-за утраты прошлого и будущего жизнь колеблется между грубым наслаждением от данного мгновения и риском азартной игры. Резко прерывается всякое внутреннее созидание, любой процесс постепенного созревания как в личной, так и в профессиональной сфере. Нет личной судьбы, а потому и личного достоинства. Серьезное напряжение, необходимое внутреннее ожидание становится невыносимым. Это проявляется как в области труда, так и в области эротики. Больше боятся долгих страданий, нежели смерти. Не замечается, а то и вовсе презирается ценность страданий, которые угрозой смерти формируют жизнь. Выдвигается альтернатива: здоровье или смерть. Тихое, устойчивое, существенное, лишенное ценности обходят сторонкой. Все, что не является макиавеллистским или героическим, воспринимают как «лицемерие», потому что уже не способны понять долгих и трудных борений. Поскольку отсутствует доверие к истине, то его место занимает софистская пропаганда. На вопрос о том, что является постоянным, дается один только ответ: страх перед ничто.[225]
После десяти тысяч лет истории, человек впервые стал целиком и полностью проблематичным. Он уже не знает, что он такое, но знает об этом незнании. Исповедуется что у каждого теперь свое собственное счастье, поэтому наука о счастье уже невозможна. Ведь наука требует чего-то общего для всех. Общее как раз постмодерн и не улавливает, а общее есть: каждый хочет свое. Каждый эгоист.
Задача следующего этапа этики, дать этике место. Дать возможность и надежду на смысл. После того, как были рассмотрены отдельные личности, отдельные точки на полотне истории, которые выразили настроения и форму мышления своего времени, необходимо объединить их по форме мировоззрения, рассмотреть их взаимопритяжения и точки конфронтации, выявляя внутреннюю логику их мышления, и место по отношению друг к другу. Прежде чем сказать свое, дать возможность другим быть услышанными. Эпоха постмодерна, это не только новые вопросы, но и новые возможности. Ностальгия по модерну является незрелостью для евангельской этики. Не от мудрости говорит тот, кто утверждает, что прошлое было лучше настоящего. Настоящее всегда новое, требующее новые формы, решения и ответственность.
Мировоззрение этики
Анализируя спектр этической мысли на протяжении истории, мы находим много общего между поколениями, которые разделяет порой тысячелетие. Таким образом, мы сформировали четыре системы, в рамках которых помещали отдельные школы или отдельных мыслителей. Это, во-первых, идеализм, с его установкой на разум. Во-вторых, то, что ставилось в противоположность, как антитезис разуму - иррационализм. При этом, эти казалось абсолютные противоположности, имели нечто общее между собой. Так разум и воля, идеализм и иррационализм относятся к имманентной составляющей сущего, т.е. то, что является частью естественного в мире, душевного. В отличие от трансцендентности теизма и нихилизма. Несмотря на то, что нихилизм и теизм объединяет тайна, они различаются. Тайна - это то, на что нет слов (логоса). Тайна обречена на молчание, не от недостатков знания, а от их отсутствия. Молчание теизма порождено избытком наполнения откровения, ибо «не видел того глаз и не слышало ухо ». Молчание же нихилизма другое, оно от недостатка. Нихилист не видит, потому что темно. Теист не видит, потому что свет ослепляет его. Если для идеалиста существует бытие, а для теиста - сверх-бытие, то нихилист существует лишь паразитируя сущее. И может быть мы никогда бы о нем не смогли сказать, если бы не умели кроме того как говорить «да», утверждая и определяя; говорить и «нет». Ибо в «нет» нет ни знания, ни желания обладания.
В заключение первой части работы, после исторического обзора будет дана систематическая этика. Исследуя не отдельные части истории, но в целом масштабе, отталкиваясь не от отдельных авторов, но от предмета. Оставляя позади отслаивание причин возникновения отдельных этик, будем постулировать итоги. От процесса к результату. От прогресса к кульминации. Подводя итоги теистического обзора философских изысканий.
Четыре философских концепции, внутри даже отдельной установки имеют свои грани. Так одна сторона идеализма тяготеет к рационализму, другая - к эмпиризму. Что так четко обрисовало проблему Нового времени, в которой взгляды Декарта и Бэкона диаметрально противоположны друг другу, нашли место в одной эпохе Просвящения. При этом легко уложились в одну систему Канта, и что еще удивительней в пределах самого идеализма. Подобно этому, в одной системе иррационалиста оказались аскеты Плотина, герои Гомера и атеисты постклассической философии. Не исключение и нихилизм, тянущийся от аморализма Ницше до мысли современности. Это будет особенно важно рассмотреть для теистической панорамы, тем самым определив пределы допустимого и нацелясь на идеальное (не в смысле рационального). Таким образом, свет теизма выходит в область идеализма и иррационализма. Звуки идеализма как на столах богословов в теизме, так и в институтах атеистов. Запах нихилизма рассеялся в культуре волюнтаристов и в прагматизме утилитаризма. И привкус иррационализма, чувствуется во снах Ницше, как и в мистицизме Экхарта.
3.1. Идеализм
Первым будет рассмотрена концепция идеализма. Всегда легче начинать с идеализма, т.к. сама установка на знание, уже есть основание идеализма. Если о предмете есть что сказать, значит это компетенция идеализма. Человек, вступивший на путь познания, с чего началась история, не может выйти из истории назад, пока она не завершится. Познание – неотвратимо. Вся наша жизнь представляет собой процесс познания. Познание интегрировано внутрь самого процесса жизни.
Подобно тому, как путь к вершине начинается снизу, исследование познания естественно начинать с простейших его форм, восходя к более сложным. Понятое в своей цельности познание проходит три сущностно различные ступени — чувственную, рациональную и духовную. Идеализм воспринимает только чувственную и рациональную, а духовную не может, т.к. она выходит за пределы разума. В свою очередь рациональное мышление и чувственное отличаются друг от друга почти противоположным образом, при этом переходят один в другого. Если понятие разума всегда одно, то чувственных вещей много. Понятие всегда равно понятию, с реальными вещами, которые носят эти понятия не так. Разумную идею не уничтожишь, а вещь очень просто. Идею можно помыслить, а вещь почувствовать. Чувственное познание непосредственно, синкретично и единично, рациональное — опосредованно, отвлеченно и обобщенно. Дух преодолевает эти равным образом абстрактные характеристики чувственности и рацио. Чувственность познает случайное, разум упорядочивает случайность и постигает необходимость, которая лежит в глубине преходящего единичного. Разум осуществляет закон и порядок, подчиняя и дисциплинируя познающего. Разумная истина организует. Разумность и системность — два аспекта одного и того же процесса.
Человек, будучи частью животного мира и мира духовного несет в себе два способа постижения бытия, через опыт или разум, которые очень тесно связаны между собой. Приоритет одного перед другим от начала первых философов разделил их на два лагеря. Одни искали единство в разуме, другие разнообразия множества в мире. В Новом времени такая поляризация достигла своего пика между эмпириками и рационалистами. Тем самым отражая широту пространства идеализма. Крайней формой этики одних стал позитивизм, других рационализм. См. схема №1.10.
3.1.1. Позитивизм
Позитивизм (фр. positivisme, от лат. positivus — положительный) — философское учение и направление в методологии науки, определяющее единственным источником истинного, действительного знания эмпирические исследования и отрицающее познавательную ценность философского исследования. Позитивизм — основной тезис: все подлинное (позитивное) знание — совокупный результат специальных наук. Основной внешний конфликт позитивизма — борьба с метафизикой, которая манипулирует терминами, которым ничего не соответствовало в реальности. Поиск научного метода преследовал цель найти свободные от метафизических предрассудков достоверные основания знания. Позитивисты считали надежным знание, которое должно опираться на нейтральный опыт, а единственной, познавательно ценной формой знаний, по их мнению, является эмпирическое описание фактов. Однако указанные задачи были раскритикованы, прежде всего, самими позитивистами, так как сам «факт» уже в себе содержит «метафизические» предпосылки,[226] так как это понятие, а не вещь естественного мира.
Позитивизм не верит в тайну, но верит в то, что все можно изучить. От признания непостижимости сущности мира к отрицанию ноуменальной реальности как таковой: никакой тайны вообще нет, единственно возможное знание — научное. Он близок материализму и агностицизму, но не совпадает с ними. Так как в отличие от материализма, он не верит в «матушку Материю», т.к. это не научно. В отличие от агностицизма, он не отказывается от познания, но стремится изучить, не боясь своего незнания, хоть что-то говорит о мире.
Одной из причин возникновения позитивизма можно назвать сильную интеллектуалистическую тенденцию в богопознании, что особо проявилось в средневековой схоластике. Так что кризис схоластики развернулся от разума к сфере опыта исключительно к чувственному. В науках о природе чувственный опыт действительно выступает, как принято говорить, первой ступенью когнитивной деятельности, за которой следует теоретическая стадия. И такой подход для изучения мира является оправданным. Проблема в том, что человек, кроме того, что является миру материальным родственником, имеет и другой опыт: социальный, экзистенциальный, т.к. ученый тоже человек, и, в конце концов, духовный опыт, который невозможно не учитывать при осмыслении природы научного открытия. Утрата чувства присутствия личного Бога в мире (деизм, атеизм) привели к ущербному удовлетворению религиозного опыта и поклонению факту. Позитивизм превращает факты научного познания в идолов и отдает на служение им основную энергию своей мысли, подобно тому, как основная энергия воли направляется на эффективное социально — экономическое обустройство человека, исходя из фактов наличной действительности. В этом смысле позитивизм как теория представляет собой кристаллизацию определенного духовного опыта.[227] Если идеализм поклоняется форме, закону, мышлению, а материализм — плоти, то позитивизм «освобождается» от этих «абстракций» и верит только в факты.
К вере относится по принципу «кому дано, тому дано». В этом плане позитивизм является единственным мировоззрением, для которого принцип веротерпимости вытекает из самой его природы. Более других позитивистски ориентированные англоязычные культуры по итогам XX столетия выглядят самыми толерантными.
Позитивисты, как ученые, говорят много правды и справедливого, но мало истины. Пользуясь языком современного естествознания, можно сказать, что науки представляют мир как совокупность корпускул, теология — как несущую в себе свет изначального Слова - волновую целостность. Если рассматривать четыре первоначала, или высшие причины бытия Аристотеля: материальную («Из чего?»), действующую («Откуда?»), формальную («Что это есть?») и целевую («Ради чего?»), то позитивисты от метафизики Аристотеля, оставили только физику: материальную и действующую причину. Цель и суть их уже не интересуют. Это похоже на оборудованный поезд, который с каждым годом едет все быстрей и комфортней, только никто не знает, куда он едет. К тому же «логический позитивизм умер от своего же собственного меча», - заметил Фейгл (F. Feigl), т.к. принцип эмпирической верифицируемости не является эмпирически верифицируемым. [228]
В Англии в XIX веке жил поэт Альфред Теннисом. Он пытался романтизировать унылое мещанское существование, нередко обращался к сентиментальным темам. Однажды он прогуливался среди расщелин и увидел цветок. Вот что он написал:[229]
«Возросший средь руин цветок,
Тебя из трещин древних извлекаю,
Ты предо мною весь — вот корень, стебелек,
Здесь на моей ладони.
Ты мал, цветок, но если бы я понял,
Что есть твой корень, стебелек,
И в чем вся суть твоя, цветок,
Тогда я Бога суть и человека суть познал бы».
Теперь, вникнув в приведенные строчки, попытаемся понять, как был воспринят цветок поэтом. Может быть, он насладился приятным зрелищем и отправился дальше? Нет же, любуясь природным творением, он его сорвал. Причем даже с корнем. Корень и стебелек — на его ладони. Зачем он это сделал? Можно догадаться: чтобы обострить мысль, как бы подержать ее на ладони и подумать. Своеобразное, вообще говоря, занятие. Создал гимн цветку и тут же его погубил. Мало того, еще придумал себе красивое оправдание. Мол, цветок способен помочь поэту проникнуть в суть человека. И не только — куда там! — можно распознать и самого Бога…
Строго говоря, если продолжать наши рассуждения, английский поэт выразил специфическое умонастроение, характерное, судя по всему, не только для него лично. Вся европейская культура пронизана такой установкой. Люди этой культуры не столько наблюдают природу, сколько пытаются ее исследовать, вырвать присущие ей тайны. Они стараются поставить природу себе на службу, овладеть ею («разломать игрушку»). При этом в поисках истины умерщвляют все живое.
Позитивизм - это гордость ума, которая ослепляет их глаза. И симптомы болезни принимаются за норму. Болезнь души Фрейдом провозвещает сексуальную революцию, болезнь общества Марксом знаменует пролетарскую революцию. Достойная цель, мир во всем мире, разрушает мир. Истина о греховности мира и нужды в искуплении, становится ложью, а сама греховность отождествляется с правдой.
Мотор функционирует в соответствии с физическими законам, но создан он не физическими законами, а разумом. Точно так же, чудо вызывается отнюдь не физическими и химическими законами мироздания, даже если результирующий процесс будет идти в соответствии с законами природы. Хотя законы природы управляют функционированием мира, они еще не объясняют происхождение всего сущего. Гипотеза о том, что у каждого не регулярного и не повторяющегося явления существует свое естественное объяснение, — это не наука, а метафизика. Законы природы не ответственны за возникновение всех явлений, точно так же, как за создание автомобиля не могут быть ответственны одни только законы физики. Законы природы отвечают за функционирование того, что уже существует.[230] Не одно поколение не видело столько чудес, как нынешнее, поэтому отраднее будет Содому и Гоморре в последний день.
Чарльз Тэкстон считает, что ДНК — это ярчайший признак разумного устройства мироздания: «Располагаем ли мы данными, свидетельствующими о том, что жизнь своим происхождением обязана разуму? Да! Такое свидетельство — это аналогия между последовательностью нукле-отидов в цепи ДНК и последовательностью букв в книге... Существует структурная идентичность между кодом ДНК и письменностью». Аналогия между человеческими языками (которые все без исключения являются продуктами интеллекта) и ДНК служит основанием для заключения о том, что ДНК является результатом деятельности разума. Уолтер Браун подчеркивает: «Для получения ДНК необходимо не менее двадцати различных типов белков. Но эти белки могут быть синтезированы исключительно на основе кода ДНК. Так как один не может обойтись без другого, то, естественно, происхождение одного объясняется той же причиной, которая объясняет происхождение и другого. По всей вероятности, все участвующие в производстве элементы появились одновременно. А это означает, что имело место Творение».[231]
Согласно Огюст Конту, основоположнику позитивизма, история человечества делится на три стадии. Первая, теологическая — люди в качестве объяснительной гипотезы используют понятие Бога, которому предписывают первопричины явлений и которого облекают в человекоподобный образ. Вторая, метафизическая — люди по-прежнему стремятся постичь начало и назначение вещей, но место богов занимают абстрактные сущности (Идея, Абсолют, Природа). И наконец, последняя, позитивная — единственной формой знания по Конту становится научное знание. Здесь уместно вспомнить сравнение Френсиса Бекона ученных с насекомыми: «Эмпирики, подобно муравью, только собирают и довольствуются собранным. Рационалисты, подобно пауку производят ткань из самих себя. Пчела же избирает средний способ: она извлекает материал из садовых и полевых цветов, но располагает и изменяет его по своему умению».[232] Так это справедливо и для позитивизма: информация еще не знания, а факты - не истина.
Как бы ни представлялась власть Бога над бурей — в образе Бога, восседающего на облаке и мечущего молнии, или в образе Бога, управляющего областями высокого и низкого давления, идея Его безраздельного господства остается неизменной. Богу не пришлось посвящать израильтян в основы метеорологии, чтобы дать «точное» представление о Своей власти над климатом. Он говорил на понятном им языке. Аналогичным образом, Бог не сообщил им, что органом мышления является мозг, а не сердце или почки, как думали в древности. Вместо этого он постоянно подтверждал Свой интерес к их мыслям, используя доступные им знания о человеческой физиологии. Типичные для Древнего мира представления о космосе отражены во многих текстах Ветхого Завета. Примеры можно найти в комментариях к Быт 1:6-8; Втор 32:22; Иов 9:6,7; 22:14; 26:7,10; 36:27; 38:1-31; Пс 8:4; 23:2; 103:1—35; Прит 3:19,20; Ис 40:22. Ни в одном из этих примеров библейский текст не опережает науку своего времени и не претендует на более изощренный научный подход.[233]
Позитивизм в развитом виде — феномен гуманистической цивилизации. Лоренцо Валло нашел легко запоминающуюся формулу для выражения самоощущения ученого-гуманиста: «Следуй своей природе, слушай своих советов, будь похож на себя. Ибо если ты никому не уступишь в добродетели, ты превзойдешь всех гуманностью, милосердием и добротой».[234]
В этике придерживается утилитарной установки, этики полезности. Термин «утилитаризм» принадлежит английскому философу Джону Стюарту Миллю (1806-1873). Так называлось его основное морально-философское произведение - «Утилитаризм» (1863), в котором он систематизировал и обосновал основные положения. Счастье одних всегда соседствует с несчастьем других, а также нередко оказывается опосредствованным, а то и обусловленным несчастьем других. Это дало основание Дж.С. Миллю высказать следующее утверждение: «Сознательная способность жить без счастья составляет самое надежное орудие для достижения всей той полноты счастья, какая только теперь достижима».[235] В формулировке советского психолога С.Л. Рубинштейна это высказывается иначе: «чем меньше мы гонимся за счастьем, чем больше заняты делом своей жизни, тем больше положительного удовлетворения, счастья мы находим».[236]