Песнь песней богата сексуальной символикой. В большинстве случаев она исходит от мужчины, описывающего женскую красоту и привлекательность, но есть и примеры, когда женщина откровенно говорит о силе мужской красоты. В одном из таких отрывков женщина восклицает: «Руки его — золотые кругляки, усаженные топазами; живот его — как изваяние из слоновой кости, обложенное сапфирами » (Песн 5:14). Синодальный перевод достаточно приближенный и в данном случае намеренно затуманивает гораздо более ясный смысл еврейского оригинала. Изваянием из слоновой кости изображается не живот, а половой орган, который выглядит как бивень из слоновой кости.[538] Итак, Песнь песней служит примером использования сексуальных образов в любовных и эротических целях. Поэтому комментатору аллегорий, который желает выдать этот текст за отношения Христа и Церкви, нужно быть очень осторожным.
В литературе о райской жизни видное место занимает тема сада любви, и Библия не обманывает наших ожиданий в этом вопросе. Намек на эту тему есть уже в Эдемском саду, поскольку Адам и Ева предстают там прототипами мужа и жены, а Бог установил институт брака и полового союза как одно из условий их жизни в саду (Быт 2:24-25). В Песни песней показан самый известный в мире сад любви.[539] Мотивы райской жизни превращаются в нем в романтическую реальность. Красота возлюбленной дополняется красотой окружающей обстановки, и в удовольствии, которое влюбленная пара получает от нее, отражается наслаждение от взаимной любви. Изобилие и полнота сада служат метафорическим средством выражения богатства и достоинств, которые любящие находят друг в друге. Закрытость сада подчеркивает уединение, близость и безопасность, которые они находят в своей любви, а также в определенной мере способствует пониманию, что они чувствуют себя целым миром в самих себе. В гармонии влюбленной пары с окружающей обстановкой отражается их гармония друг с другом.
Бог — не сексуальное существо, поэтому Он раскрывается людям как в мужских (чаще), так и в женских образах. Один из ярчайших образов Бога как мужа, мы видим в книге Осии. Где Бог повелел Осии взять «жену блудницу » (Ос 1:2). В следующих трех главах духовная неверность Израиля сравнивается с супружеской неверностью. Израиль, будучи Его женой, спит с другими мужчинами, т.е. с другими богами. Осия был первым пророком, проведшим развернутую аналогию между половой близостью и взаимоотношениями между Богом и людьми. Образ выглядит вполне закономерным, поскольку брачные отношения — самые близкие среди отношений между людьми, а половой акт — самое яркое выражение этого единства. Вступая в половые отношения, двое становятся одной плотью.
Кроме того, брачные отношения требуют исключительности. У человека может быть много друзей, несколько детей, двое родителей, множество деловых партнеров, но только одна супруга. Моральный кодекс Библии однозначно устанавливает, что половой акт дозволяется только в рамках брака. Поэтому образ половой связи в браке, не допускающей никаких соперников, служит идеальным выражением взаимоотношений между Богом и Его народом. Вслед за Осией другие пророки тоже осуждают духовное отступничество Израиля как прелюбодеяние: Иеремия (Иер 2:1; 3:6), Исайя (Ис 50:1; 54), но особенно Иезекииль, посвятивший две большие главы (Иез 16 и Иез 23) обличению Израиля в религиозной неверности в виде образной картины блудодейства. В большинстве случаев образ половых отношений используется для придания более яркого и отталкивающего характера неверности Израиля Яхве. Вместе с тем, образ основывается на предпосылке, что Яхве и Израиль состоят в интимных отношениях.
По этой причине Песнь песней долгое время считалась поэмой, прославляющей близкие и исключительные отношения Бога со Своим народом. В самом деле, канонический контекст казался настолько впечатляющим, что истолкователи веками не замечали очевидного факта прославления в поэме человеческой сексуальности. Взаимоотношения между мужчиной и женщиной в Песни отличаются крайней сексуальностью. О браке нигде прямо не говорится, но, учитывая этику половых отношений библейского периода, можно считать, что такая соотнесенность сама собой разумеется. То есть Песнь песней в целом можно считать произведением, прославляющим не только человеческую сексуальность, но и близкие отношения между Богом и Его народом.
Когда заканчиваются слова, начинаются стихи, когда и те не помогают, человек начинает петь. Влюбленный говорит о том, что он чувствует, и смысл его слов, с одной стороны, прозрачен и ясен, как родниковая вода, а с другой, до конца понятен только ему самому, т.е. тому, кто сам непосредственно переживает свои глубоко личные чувствования. Эти чувства переполняют душу поэта, он не может вместить всю полноту обрушившегося на него счастья, и недостаток поэтических средств поэт пытается компенсировать хотя бы заглавием, представляющим собой превосходную степень слова «песнь» (грамматическая норма древнееврейского языка — ср. «суета сует» — Екк. 1, 2; «святая святых» — Исх 26, 34; «суббота суббот» — Лев 16, 31), если так можно условно выразиться о существительном применительно к правилам русского языка.
Нахождение этой книги в каноне Священных Писаний смущало не одно поколение. И даже и не из-за присутствия эротической тематики, к которой древние иудеи относились всегда положительно. Но не все, что положительно, должно Быть в каноне. В нем говорится только о физической красоте и никогда - ни о Боге, ни даже о деторождении. В самом деле, путь Песни в канон Ветхого Завета был не таким простым и быстрым. В самой иудейской среде споры продолжались вплоть до I в. по. Р. Х. (т.е. уже в христианскую эпоху). Если автор и в самом деле имел лишь аллегорический смысл, зачем ему брать такие образы, которые настолько сильны, что могут отвлечь от любой аллегории.[540]
Это самая радикальная библейская книга, которая меняет понимание теологии. Богословское послание передается в эротических образах. Поэтому она всегда была сложной для христианства, ориентируемого на аскетический образ жизни.[541] Поэтому всякое буквальное понимание преследовалось. Опыт буквального толкования имел место в христианской церкви еще в святоотеческий период, в лице Феодора Мопсуетского, которого за это и осудил V Вселенский собор.[542]
Если сказать об аллегорическом толковании в целом, то в нем, без сомнения, есть глубокий смысл. Человеческую любовь нельзя рассматривать независимо от божественной. Об этом говорит библейская символика брака. Но с другой стороны, аллегорический метод, который толкует в иносказательном смысле каждую деталь Песни, не может претендовать на безусловно адекватное прочтение текста, одновременно учитывая все уровни его значения. Аллегорический метод слишком механично, иногда искусственно отделяет буквальный смысл от символа. Песня не была написана как аллегория. В буквально-историческом смысле она имеет ввиду любовь между людьми.
Ключ к пониманию Песни можно пожалуй найти в Бытие 2 глава. БогословскоезначениеПеснивидитсявтом, чтовнейвкачествепути, которыйможетпривестиобратноврай, рассматриваетсялюбовь, причемсексуально-эротическая, междумужчинойиженщиной.
Сад является в Песне не только метафорой женщины, но и местом, где любящие находят друг друга и наслаждаются своей любовью. Аналогии между садом в Песне и райским садом в Бытие 2 позволяют понимать путь в сначала запертый (4:12), а затем открывающийся сад и наслаждение его плодами (4:16) как новое обретение рая. Действия происходят в Саду, напоминая нам то, что мы потеряли и куда стремимся.
В любви снимается проклятие, так если в Быт 3:16 «К мужу твоему влечение твое, и он будет господствовать над тобою », то Песня говорит о восстановленной гармонии и о свободном стремлении. Невеста говорит:«Я принадлежу другу моему, и ко мне обращено желание его » (Песн 7, 11). Речь идет о том, что сакральная, священная роль любви, как соединение неба с землей, храма с человечеством — не самоцель, а путь к тому, чтобы соединить то, что разъединено и обесценено грехом. Сама любовь восстанавливается как первоценность.
Апогея история достигает в стихе 8:6 «Положи меня, как печать, на сердце твое, как перстень, на руку твою: ибо крепка, как смерть, любовь; люта, как преисподняя, ревность; стрелы ее - стрелы огненные; она пламень весьма сильный ». То, что переведено в Синодальном переводе как «весьма сильный», не совсем точно, т.к. в оригинале стоит слово, однокоренное с именем Божиим. Получается «пламень Яхве». Именно так (по кругу, от начала к началу) развивается мысль в Еф 5, 22—33. Апостол говорит о любви Христа к Церкви не ради самой этой любви, а ради того, чтобы сказать об отношениях мужа с женой. Брак есть образ любви Христа с церковью, но любовь Христа с церковью — образец любви всякой супружеской пары. Именно такое значение и имеют эти слова во время таинства венчания.
Семья - это не просто мирное существование двух нервных систем, но это отпечаток рая. Интимные отношения - это самое безопасное место, самое близкое, чистое и честное, и конечно, самое блаженное. И снова парадокс: семья - самое твердое и самое мягкое, самое таинственное и самое открытое. Семья - тень Бога, больше которой может быть лишь Бог.
Истина заключается в том, что любовь, которая воспета в Песне, — одновременно и человеческая, и божественная; и любовь полов, и священная любовь. Отрицая один из этих двух аспектов, мы приходим или к одному светскому смыслу, или к исключительно аллегорически священному. На самом деле, Песня говорит о человеческой любви так, как она была изначально задумана Богом, соответствовала божественному замыслу. И потому, будучи человеческой, она священна, божественна, и более того, может быть образом, символом самой божественной любви.
Можно сделать три вывода. Первое: сексуальные отношения - это святой дар самых близких отношений, которые могут быть между людьми. Второе: интимные отношения святы, это исключительно дело двоих, за рамками двоих оно табу. Третье: нарушение супружеской верности - самая большая катастрофа для семьи, то, что семью перестает делать семьей. И даже это жгучее чувство ревности есть чувство ревности Бога к нам.
Делая заключение гедонистических аспектов блаженства, уместно заключить предостережением Павла перед извращением гедонистической этики Писания 1-е Тимофею 4:1-9:
«Дух же ясно говорит, что в последние времена отступят некоторые от веры, внимая духам обольстителям и учениям бесовским, через лицемерие лжесловесников, сожженных в совести своей, запрещающих вступать в брак [и] употреблять в пищу то, что Бог сотворил, дабы верные и познавшие истину вкушали с благодарением. Ибо всякое творение Божие хорошо, и ничто не предосудительно, если принимается с благодарением, потому что освящается словом Божиим и молитвою. Внушая сие братиям, будешь добрый служитель Иисуса Христа, питаемый словами веры и добрым учением, которому ты последовал. Негодных же и бабьих басен отвращайся, а упражняй себя в благочестии, ибо телесное упражнение мало полезно, а благочестие на все полезно, имея обетование жизни настоящей и будущей. Слово сие верно и всякого принятия достойно».
3.2.2. Утилитарный аспект
Утилитарные аспекты этики макаризма относятся к материальной составной части бытия человека. Этот раздел можно рассмотреть в раскрытии таких тем как богатство, красота и здоровье. Богатство наиболее краеугольный предмет для утилитарной стороны этики. Если что еще определялось как зло, кроме гедонизма-эгоизма, так это «мамона». Таким образом, на грани возможности редуцированния идеального и иррационального, эгоизм и материализм находятся в крайних точках имманентного. При этом, не являясь злом в себе, не являясь областью нихилизма, но будучи пограничниками, именно они предоставили свою онтологию для реализации зла. Будучи максимально имманентными, они противопоставляются другой двойке минимально имманентной: любви и святости, речь о которых пойдет в аспектах альтруизма и перфекционизма. Если для нашего предмета необходима апологетика первых двух, то для последних двух, претендующих на статус транцендентного, необходим будет критический подход.
Человек, будучи участником воли, так же является в себе онтологически материальным. Как эгоизм, так и материализм есть априори человеческое. Оттого золото отвечает за все, «бытие» и «иметь» взаимосвязаны. Пожалуй нигде эта тема так не сужается для утилитаризма, как в этической проблеме отношений к богатству. Этой темы будет достаточно, чтобы обосновать утилитарные мотивы библейского богословия. Необходимо показать, что евангельская этика распространяется на материальную жизнь человека, в экономическом аспекте. Христианская этика выйдет за рамки лишь духовной, мистической или абстрактной, тем самым преодолевая дихотомию духовного и земного. Накладывая новую форму отношений от обладание к управлению, от «иметь» к «распоряжаться».
Тем самым достигнув вехового рубежа, в котором как с одной, так и с другой стороны будет преодолен конфликт между индивидуальными и коллективными интересами. Человек будет достаточно прочно утвержден в обществе, и оно не станет считать его винтиком в своем механизме. Цель не станет оправдываться средством, а средство станет участником цели. Человек будет продавать товары, но не станет сам товаром. Будем благодарны за вещи, но не будем поклоняться вещи.
3.2.2.1. Богатство
«Двух вещей я прошу у Тебя, не откажи мне, прежде нежели я умру: суету и ложь удали от меня, нищеты и богатства не давай мне, питай меня насущным хлебом, дабы, пресытившись, я не отрекся Тебя и не сказал: «кто Господь?» и чтобы, обеднев, не стал красть и употреблять имя Бога моего всуе». Прит 30:7-9.
Деньги. Как много стоит за этим словом. Слезы, надежда, улыбки, кровь, адреналин, пот, а сколько историй. Одни покупают за них хлеб, другие - смерть человека, одни кормят голодающих, другие изготовляют оружия массового разрушения. Мир разделился на два вида людей: одни миллионеры, другие хотят ими стать. Богословие труда при этом остается одним из самых не разработанных учений, несмотря на то, что человек две трети жизни отдает себя ему.
Один из универсальных мифов о деньгах гласит, деньги - зло. Еще ученик Сократа, Аристипп, на этот счет подметил, что «если б роскошь сама по себе была дурна, ее бы не было на пирах у богов». В Конкорданции Стронга перечень упоминаний серебра в Библии занимает три колонки (362 раза), а золота — три с половиной колонки (415 раз). В 16 из 38 притчей упоминалось об обращении с деньгами и имуществом.[543] С самого начала, в Бытие, особо говорится о золоте страны Хавилы. Бог хочет, чтобы люди признали особые качества этого дара, ценимого почти повсеместно. Так золото было одним из трех даров, принесенных волхвами младенцу Иисусу. Даже Новый Иерусалим будет построен из золота.[544] Со времен Эдема до времен Нового Иерусалима золоту суждено оставаться одной из самых ценных форм богатства. Евангелисты не без умысла останавливаются на том, что после умножения хлебов корзины оказались наполненными остатками (Мф 14.20; 15.37; 16.9 сл): именно так дает Бог.
Есть интересный пример в рассказе о богатом юноше, ставший камнем преткновения для многих исследователей. Юноша спрашивает: «Что мне делать, чтобы наследовать жизнь вечную?» Иисус говорит о том, что надобно ему раздать свое богатство, на что юноша опечалился, ведь не мог решиться на такой шаг. И тут звучат всем известные слова Иисуса: «Удобнее верблюду пройти сквозь игольные уши, нежели богатому в Царство Божье ». Первое, что стоит отметить, игольное ушко в первом веке очень похоже на игольное ушко двадцать первого века.[545] Эту гиперболу можно было бы выразить горькими словами, что богатому вообще невозможно войти в Царство Божье. Но на этом история не кончается. Ученики, считавшие богатство вознаграждением Бога за благочестие, изумляются: «Кто же может спастись?» Если этого не могут богатые и знатные, то какая же надежда останется у простых и бедных? Иисус не отвечает, напр., так; «О, бедным, это очень легко». Нет, Он говорит, что это невозможно для людей, но не для Бога. С Богом возможно все. Если богатому это невозможно, как верблюду через игольное ушко, то бедному, как овце через игольное ушко, так же невозможно.
Когда дело касается небес, «кусочки земли» не имеют никакого отношения, место имеет только сам человек. Деньги нейтральны, как нож, которым можно и убивать, а можно и резать хлеб. Деньги – это лишь земная форма богатства, которая служит для временного приобретения власти. Используются они для уплаты долгов и приобретения товаров и услуг, поскольку всем известно, что эти же деньги можно снова употребить в аналогичных обстоятельствах. Это позволяет избежать сложных бартерных сделок. Когда-то люди использовали в качестве денег скот, соль, ракушки, сигареты, коньяк и даже женщин, однако чаще всего такую роль играли драгоценные металлы, золото.
Стоит признать, что Писание и Сам Иисус, неоднократно говорили о богатстве, как о чем - то негативном. Часто именно богатые люди исполняли отрицательные роли в их притчах и учениях. В чем же была их недостаточность? В чем они провинились перед небом? После языческие философы еще заговорят о том, что любовь к деньгам «есть столица всего зла».[546] Чему апостол Павел будет наставлять юного Тимофея, описывая любовь к деньгам как «корень всего зла » (1Тим 6:10.).
Их недостаточностью оказалось излишняя достаточность. Одним словом: скопидомство - излишнее накопительство богатства. Ничего не изменилось и после появления христианства. Эта весть пронеслась не реформировавшись и в Возрождении, и не в одном пробуждении. К концу второго тысячелетия у 2 процентов населения земли скопилось 70 процентов всего национального богатства. К сожалению, церкви хранили молчание и не напоминали людям о том, что Библия учит нас использовать богатство милосердно. В середине XIXв. Дж. С. Милль и К. Маркс пришли к выводу, что существующие условия оставляют мало надежд на то, что положение масс улучшится. Милль не видел никакого выхода, Маркс же призвал к революции. Главную мысль Маркса, возможно, лучше всего выразить, перефразировав изречение Иисуса о субботе: производство для человека, а не человек для производства. Если бы Церковь возвысила свой голос против злоупотребления богатством, она смогла бы предотвратить торжество концепции «выживания сильнейших». Увы, эта тема оказалась не духовной, а точнее слишком утилитарной.
Наивное разделение между «иметь» или «быть» уводит в две крайности. Или материальное становится смыслом существования, или духовное настолько возносится над материальным, что тогда зачем помогать бедному, если иметь это зло? Нищие духом блаженны не потому, что бедны, а потому, что их есть Царство Божие (Мф 5:3). Блаженны бедные, потому что они богатые. Так мотив награды проходит нитью через все обетования Ветхого Завета.[547] Для консервативных кругов такая мораль - мораль рабов и наемников и противопоставляется моралью свободных сынов, творящих добро из любви к Отцу; делающих добро и тогда, когда они не ожидают ближайшей пользы и даже тогда, когда могут потерять высшее благо, самую свою жизнь. Здесь стоит остановить яркий пыл такого дантовского самоотречения, т.к. эти люди не теряют жизнь, но отдавая, приобретают в эсхатологической перспективе. Чтоб никто не сказал, что первое блаженство - это лишь начальная ступенька духовности, так и последний макаризм, относящийся прямо к мученичеству, строго относятся к утилитарной этики: «Радуйтесь и веселитесь, ибо велика ваша награда на небесах: так гнали и пророков, бывших прежде вас » (Мф 5:12). Так награда и остается важным мотивом в проповеди Нового Завета,[548] в перспективе Нового Иерусалима, в котором богатство играет не последнюю роль.
Несмотря на то, что этика воздаяния, т.е. награды и наказания, находится не в почете среди теоретиков, такие мотивы более чем свойственны этики Иисуса. Порой некоторые заявляли, что результатом Его учения о вознаграждении является «этика благоразумия», что оно есть не что иное, как просвещенный эгоизм.[549] Иисус судит по результатам, что весьма отличается от религиозных убеждений большинства фарисеев. Следует допустить, что здесь в этическом учении Иисуса присутствует некоторый прагматизм: «По плодам их узнаете их » (Мф 7:20; пар. Лк 6:44).
Все блаженства относятся к группам людей, которых можно разделить на две стороны. Первая - это те, кто не имеет. Сюда относятся «нищие», которые может не имеют вещей, «плачущие» - радости, «жаждущие» - необходимой справедливости, «кроткие» - силы, чтоб отвоевать или что-то удержать. Бог есть таковых, Он на их стороне. Вторая группа – те, которые дают: «чистые сердцем» приносят Богу жертву святой жизни, «милостивые» дают нищим необходимое, «миротворцы» - мир в сердце плачущих, справедливость -жаждущим и защиту - слабым, а «гонимые» отдают жизнь за жизнь всех выше перечисленных. Бог и таковых есть. Его те, кто оказался в нужде и те, кто восполняет нужды. Бог не есть Бог коллекционеров, накопителей, самодостаточности, обжорства и духовного богатства. Цена Его Царства стоит столько же, сколько и всегда стоила: все. Но ее готовы платить только нищие, ведь у них ничего нет, но и этого достаточно. Мне легче поверить в Троицу, нежели тому, что сегодня в церкви могут быть богатые люди. Это невозможно, цена слишком большая. А если есть, то либо это герои, и Иисус был не прав говоря: «Невозможно», либо эти христиане только называются ими.
Как убедительно показал Люк Джонсон,[550] в Луке - Деяниях имущество - символ того, как люди откликаются на зов Божий. Добровольная щедрость Закхея - знак покаяния и веры, а боязливая скуповатость богатого начальника - или, тем более, нечестность Анании и Сапфиры (Деян 5:1-11) - выдает нераскаявшееся сердце, закрытое для божественной благодати. «Радость и простота сердца » (Деян 2:46) иерусалимской общины - верные знаки присутствия в ней Духа Божьего. Общность имущества, из-за которой в общине нет нуждающихся, - внешний и видимый знак действия божественной благодати. Сила апостолов «свидетельствовать о воскресении Господа Иисуса» непосредственно связана с этим разделением собственности (Деян 4:32-35). Апостольскому свидетельству верят, потому что видят, как Бог действует в иерусалимской общине.
Памятник традиции особенно подчеркивает боязнь сребролюбия. На протяжении всего времени неоднократно слышится предостережение от сребролюбия и лжепророчества. В частности, апостолы, обращавшие свою проповедь к язычникам, должны были не задерживаться в данном месте больше двух дней, и то в крайнем случае; если же он оставался и на третий день, то это - лжепророк.[551]
У Луки есть две интересных нашему предмету притчи. Первая о богаче и бедном Лазаре (Лк 16:19-31). По смерти Лазарь оказывается в лоне Авраама, а богач спускается в ад. Все выглядит так, как предполагали некоторые секты иудеев: те, кто насладился в этом мире, должен помучиться в том, и наоборот. Но истины здесь столько же, сколько и купюр в кармане у Лазаря. Во - первых, заведение, названное «лоно Авраама», носит имя патриарха всех евреев, который был весьма богат.[552] Лазарь и его бессердечный сосед выступают представителями не бедняков и богачей вообще, а людей, которые, правильно или неправильно распоряжаясь материальными благами, вступают в верные или дурные отношения с Богом. Более того, контекст повествует нам о том, что братья богача, оставшиеся на земле, будут осуждены за нераскаянность, о тот же камень, что приткнулся и сам богач. Каждому еврею были знакомы ветхозаветные наставления о подаянии и помощи бедным, так что богач не имел ни малейшего права пренебречь человеком, чью нужду он наблюдал каждый день и мог без труда облегчить. Грех богача не в том, что он обратил каждый день в день отдыха, и ничего сам не делал, но в том, что ничего не сделал Лазарю, и даже не в состоянии был его заметить. С другой стороны, Лазарь в этой притче олицетворяет группу людей – тех, кто полагается на Бога. Само его имя значит «Бог помогает» (от еврейского «Елиезер»), и, вероятно, по этой причине имя Лазаря и названо в притче.[553] И никакая бедность не является причиной того, что он оказался достойным разделять общежитие с Богом. И если Бог и предпочитает бедного, то только потому, что ненавидит бедность. Ведь смерть от голода все называют невыносимой и самой тяжелой из всех смертей: душа, лишенная подходящей ей пищи, поступающей извне, в силу необходимости поедает тело, так же как огонь пожирает сосуд, поставленный на него, когда находит его пустым.[554]
Вторая притча о богатом глупце, который собрал много богатства, не зная, что ночью умрет (Лк 12:16-21). Аутентичность этой притчи редко подвергается сомнению. Однако часто высказывается мнение, что тема «богатства не по-божески» вводится лишь в конце притчи, а изначальный текст разрабатывал гораздо более радикальную тему — вредоносность любого материального богатства. Мы располагаем многочисленными указаниями на ошибочность такого мнения. Во-первых, в этой истории ничего не говорится об отношениях этого человека с Богом, а при этом очевидно, что заботится он только о себе. Упорное повторение личного местоимения «я» — едва ли не самая яркая черта этого отрывка, наглядно передающая эгоизм богача.[555] Тот факт, что Бог именует этого человека «глупцом», предполагает, что человек этот был также грешником.[556] Как можно было не заметить чудо огромного урожая, предназначенного Богом для блага всей общины?!
«Смотрите, берегитесь любостяжания, ибо жизнь человека не зависит от изобилия имения », - говорит Иисус перед тем, чтоб поведать эту притчу. Предостережение против алчности служит весьма уместной предпосылкой для притчи и укрепляет подозрение, что не за богатство осужден этот человек, а за то, что копил это богатство исключительно ради собственного удовлетворения. Мы не можем созидать «хорошую жизнь» (расточая) и «добрую совесть» одновременно. «Кто видит брата своего в нужде и затворит от него сердце свое, как пребывает в нем любовь Божия?» (1Ин 3.17). Нужно пожертвовать чем-то одним. Либо мы сохраняем нашу совесть и сокращаем наше богатство, либо мы сохраняем наше богатство и подавляем нашу совесть. Придется выбирать между Богом и маммоной (Мф 6:24, Лк 16:13).[557]
В XII веке, во времена крестовых походов, крестоносцы набирали рекрутов, чтобы те сражались на их стороне. Поскольку это была религиозная война, крестоносцы настаивали, чтобы наемники принимали перед боем крещение, во время которого они должны были держать свои мечи над водой в знак того, что над их оружием Иисус Христос не имеет власти. Они были вправе использовать мечи так, как считали нужным. Сегодня многие люди точно так же поступают со своими деньгами, часто даже не осознавая этого. Они держат свои кошельки «над водой», как бы говоря: «Боже, Ты можешь быть Господом всей моей жизни, кроме моих денег. Я вполне способен распорядиться ими сам».[558]
Почему же все - таки именно «мамона» является главным конкурентом Богу, если материальные ценности не исключаются в христианстве? Дело в том, что именно мамона претендует как альтернатива на главные атрибуты Бога. Счастье имеет в себе две характеристики: полноту (количество) и долготу (продолжительность). Полнота значит, что больше уже не хочется. Ведь если ты имеешь много, а хочется еще, и желания не удовлетворено – значит это еще не счастье. Долгота - это состояние протяженности полноты. Деньги тоже говорят о достатке, полноте и независимости. Деньги тоже говорят о времени, а иногда даже отождествляются: деньги – время. Выходит, деньги, во-первых, все могут, во-вторых, всегда могут, значит они и есть «блаженство». Само желание выходить за свои пределы, транцедировать, и быть больше, чем мы есть, не есть греховное стремление. Греховное есть направление, куда мы себя транцедируем: вверх или вниз. Так, желтый цвет из всех цветов наиболее противоречивый по своей символике от позитивного до негативного символизирует: солнце, золото, предательство, трусость и смерть.[559]
До революции 1917 русская интеллигенция много писала правильных слов пролетариату, но жить лишь гносеологией удел лишь киников. В конце концов марксизм взял свое слово, оно было может и не настолько убедительно, но количественно громче, так что экономика вышла за свои пределы и накрыла и гносеологию. Так до сих пор в русском менталитете независимо от статуса, быть счастливым и быть богатым - синонимы. И началось это не в XX столетии. Ключевский вспоминал дни основания царства, когда учительница Византия в инвалидном состоянии не была в состоянии передать веру новорожденному княжеству, от того за грехи штрафовали рублем, им измерялась душа и правда. И это проблема не только богатых, так и бедных, которые воспринимают жизненный успех так же, как богатые: быть — значит иметь.[560] Как и жертвы притеснителей понимают свою личную неповторимость и ценность так же, как их притеснители: быть — значит господствовать. Пробуждение самосознания человека противоположно такой психологии; чтобы прийти к этому, необходимо вернуть угнетенным их человеческое достоинство. Угнетенные, вместо стремления уподобиться притеснителям, должны бороться за человечность всех людей, включая мучителей.