Искушение свидетельствует о том, что зло — не чистый результат человеческой злобы.[773] Человек испытывает искушение тогда, когда низшие ценности притягивают его настолько, что от этого могут страдать высшие. Можно сказать, что человек более или менее осознанно воспринимает как хорошее то, что для него удобно. Настоящее искушение всегда преодолимо, поэтому зло совершается, если есть согласие со стороны человека.
Кто «я» без моих обязанностей, без мнения других, без моего имени? Я – трансцендентальный субъект, сказал бы Кант. Однако такое «я» есть чистая форма без содержания. Я – это ничего, которое открыто для того, чтоб из него сделали что-то. Все начинается с того, что нам дают имя, общее по свойству, которое впоследствии наполняется особым содержанием. На нас лежит задача обрести лицо, ведь каждому из нас назначена повестка на встречу «лицом к Лицу». Это содержание и есть то индивидуальное, личностное «я». «Человек не существует отдельно от окружающих обстоятельств» - скажет Ортега-и-Гассет, испанский социолог. Я - это я и мои обстоятельства. Жизнь - это серия столкновений с будущим. Обстоятельства суть предметности, включающие в себя не только внешний, но и внутренний мир, они не выводимы из «Я» и не конструируются лишь субъектом. У человека не только природа, у него есть и история. Человек познает себя и творит себя только в контексте истории.
Выходит, человек есть парадокс активности и пассивности. Его внутренние «я» всегда тождественно себе, независимо от социальных ролей, которые он выражает. Я знаю себя только в моей роли, и все же я не тождественен ей (Ясперс). Минувшее нас не связывает, «я» всегда готова начать сначала. Человек есть парадокс утопии и иронии. Я стремится к творчеству, «к другому», преодолению своей конечности. Однако двумя способами. Первый есть внешний, активный, его цель - изменение будущего путем революционного изменения настоящего (Маркс). Второй - внутренний, пассивный, который достигает трансценденции внутренней субъективностью путем отделения реальности настоящего.[774] Таким образом, человек, живущий в мире лишь миром, не может быть человеком. Как не может быть им человек без мира, лишь чистой абстракцией. Но только живущий в мире, как не имеющий мир - есть человек.
Августин скажет, что «люди, проходящие через страдания отличаются, хотя возможно страдания и трудности те же самые. Тот же самый огонь, но золото блестит, а солома сгорает; под тем же молотом стебель ломается, а зерно молотится…. таким же образом та же волна трудностей будет проверять, очищать и усовершенствовать богобоязненного и побивать, крушить и смывать нечестивого. Таким образом, под ношей той же боли нечестивый будет отрекаться и хулить Бога, а добрый молиться и славить Его. Разница не в том, через какие страдания люди проходят, но как они его проходят».
Испытание таким образом есть не только проверка того, что есть «я», но и формирования другого «я». «Я» принимает решения, и после этого решения, в независимости от выбора, оно уже другое, «я» и решение. Единственный путь для роста веры – это испытание (1 Петр.1:7). Бог помогает нам расти, испытывая нашу веру. Испытание веры показывает и её подлинность (Иов 23:10; Пр.17:3). Как заметил кто-то из мудрых, «многие относятся к Богу как к парашюту, рады что он есть, но не хотели бы оказаться в обстоятельствах, где его надо использовать». Но вера не есть что-то статичное и постоянное, но динамичное и живое. Один из ярких тому примеров история патриарха Авраама, испытанного в принесении в жертву своего сына, Исаака (Быт 22). Человек является тем, какие он делает дела, без дел нет самого человека. Бог судит не потенциально, т.е. что мог бы сделать человек, но действительно, что на самом деле сделал. От того Его всезнание как Сердцеведца (Деян 1:24, 15:8) не исключает испытание. Он Сам «страданиями навык послушанию » (Евр 5:8), так читаем «ибо надлежало, чтобы Тот, для Которого все и от Которого все, приводящего многих сынов в славу, вождя спасения их совершил через страдания» (Евр 2:10). В этом смысле Он «стал совершенным» в том, что Он испытал совершенную работу страданий в Своей собственной безгрешной жизни (ср. Иов 23:10; Евр 12:11; Иак 1:2-4). Крестящий Духом и огнем, сам должен пройти через страдание, как золото через огонь (Лк 12:49, 1Пет 1:7, см. Прит. 17:3).
Антитеза доброго и злого начал в природе человека, которая была задана учениями Ж.Ж. Руссо о природной доброте естественного индивида и И. Кантом, который выдвинул почти скандальный тезис: «Человек по природе зол».[775] Что значит, что человек по природе добр? Поскольку человек создан по образу и подобию Бога, то сказать, что человек добр, значит сказать, что он не раздвоен, а значит, самодостаточен. Но от природы он добр «в себе», т.е. только «по понятию», непосредственно. Человеку, доброму от природы, или «по понятию», еще предстоит стать добрым как физическому существу, т.е. в действительности. Гегель высказывает в связи с этим важную мысль о том, что от природное добро невинно, и оно не добро, потому что человек не отвечает за него. «Невинность означает отсутствие воли, она означает отсутствие зла, а тем самым и добра».[776] Действительно, добрый человек является таковым по своей воле. Поскольку моральность, по Гегелю, выражается в самосознательности, то постановка вопроса о природной изначальности доброты или зла в человеке несостоятельна. Признать изначальность добра или зла, значит допустить, что моральность сводится к желанию и произволу. Между тем, моральность проявляется в свободе воли, т.е. в способности человека действовать, решаться на что-то, поступать.
Возвращаемся к книге Иова. Не знаю, оказала ли она влияние на иудейскую мысль, но если оказала, она эту мысль спасла. Именно здесь встаёт вопрос о том, непременно ли Бог наказывает грех бедой, вознаграждает праведность успехом. Если бы евреи ответили неверно, они не смогли бы сыграть такую роль в нашей, человеческой истории. Ведь только дай человеку подумать, что преуспевание — награда праведности, он тут же погибнет. Если оно — награда праведности, значит, оно — свидетельство праведности. Бог не сказал Иову, что тот наказан за грехи (ригористическое отношение) или для его же блага (космологическое отношение). Мы знаем из пролога, что Иов страдал не потому, что он хуже других, а потому, что он лучше.
Эту историю можно разделить на шесть этапов в их взаимоотношениях. Первая и последняя часть являются обрамлением всей книги. Первое, Иов праведен в благополучии (1:1-5). Праведность, как оценка взаимоотношений между Богом и человеком. Второе, Иов праведен в испытаниях (1:6 –2:13). Третье, Иов колеблется в испытании, таким образом и в праведности (3-27). Четвертое, Иов утверждается в праведности (28-31). И после ремарки автора, под псевдонимом Елиуйа (32-37), пятое, Иов встречается с Праведностью, с Богом (38-41). Шестое, Иов праведен в благополучии (42), то с чего начиналась история.
Здесь нам особо интересно начало истории, библейской теодицеи. В драматической сцене на небесах появляется Сатана, которому Бог задает вопрос: «Обратил ли ты внимание твое на раба Моего Иова? ибо нет такого, как он, на земле: человек непорочный, справедливый, богобоязненный и удаляющийся от зла» (Иов 1:8) (курсив мой). Сатана отвечает: «Но простри руку Твою и коснись всего, что у него, — благословит ли он Тебя?» (Иов 1:11). Это пари так и зависает на протяжении всей книги: чей Иов, Бога или не Его? Это пари как объективная причина страдания, которая нигде больше не вспоминается, даже в последних речах Божьих. За пределами пролога начинаются поиски субъективной причины, которая так и не находит своего завершения. Итог есть только на ответ пари: Иов подтвердил слова Бога, он Божий раб (42:8).
Иметь отношения с Богом - предмет особого исследования. Любить Бога, конечно, не так, как любишь человека, которого видишь, и слышишь, и осязаешь. Ибо Бог не личность в привычном для нас смысле слова. Он Неведомый, Он совершенно Иной, Он творец таких понятий, как он или она, личность или вещь. Любить Бога всем сердцем - значит от всего сердца говорить жизни «да»; принимать без остатка всё, что Бог предназначил нам; занимать ту же позицию, какую занимал Иисус, когда сказал: «Не Моя воля, но Твоя да будет». Самая лучшая формулировка того, что значит всецело любить Бога, — это слова Дата Хаммаршельда: «За всё, что было, — Спасибо. Всему, что будет, — Да». Это и значит благословить Бога, не что-то Ему добавить, но принять Его волю.
Теодицея испытания открывает Бога, Который может нанести удар без причины, но не может без причины осудить.[777] Именно это различие не будет знакомо друзьям, которые придут «утешать» Иова, и этому вопросу будут посвящены большинство речей. Богословие троих друзей можно охарактеризовать как исламское. Бог – трансцендентен, всемогущ и справедлив, при этом человек грешен и поэтому всегда виновен.
Пролог указывает на два положения Иова. Первое, Иов олицетворяет полноту благословения. Второе, Иов как полнота проклятия. Семь характеристик добра[778] и семь характеров зла. Пролог показывает развитие усугубления страданий: первое, имущественные потери; второе, потеря родных детей; третья, потеря здоровья[779]; четвертое, дисгармония с родными, которые остались в живых (с женой); в пятых, нарушения дружеских отношений. И опять, семь (число полноты) дней молчания друзей в присутствии Иова свидетельствовали о силе и глубине страдания Иова. По замыслу автора, Иов – это гипербола всех возможных человеческих страданий. Иов – страдалец на всех возможных человеческих уровнях: физических (7:3-4, 13-14; 17:1; 30:17), духовных (3:24-26; 10:1-2; 16:7-8, 13-14; 19:10-12; 29:4), социальных (19:13-20; 30:1-15; ср. 12:4) и эмоциональных (3:26; 6:2-3,7). Испытания касаются всех сфер жизни человека, кроме его праведности, ведь именно она и поставлена на ставку. Бог дает сатане коснуться всего, в чем человек не имеет власть, ограничивая только самой жизнью.
Первая реакция Иова. «Тогда Иов встал и разодрал верхнюю одежду свою, остриг голову свою и пал на землю и поклонился и сказал: наг я вышел из чрева матери моей, наг и возвращусь. Бог дал, Бог и взял; [как угодно было Господу, так и сделалось;] да будет имя Господне благословенно! Во всем этом не согрешил Иов и не произнес ничего неразумного о Боге» (Иов1:20-22). Это теодицея Иова, заключенное в свойстве самого Бога. Бог – Владыка всего. Всего - означает абсолютно всего, в том числе и всего имущества, всех родных и самого Иова. Бог имеет право быть Богом. Позже апостол Павел скажет: «Ибо мы ничего не принесли в мир; явно, что ничего не можем и вынести из него» (1Тим6:7). Поэтому Бог справедлив, имея право на все наше, человеческое, и на нас самих. Он имеет право на вещи, на землю, на животных, на людей, на все. «Во всем этом не согрешил Иов устами своими» (2:10). Это альфа книги Иова, это будет и ее Омегой. Движение, совершающееся здесь, может быть описано как движение от теоцентризма к антропоцентризму, и после через космоцентризм снова к теоцентризму.[780]
В конце Бог задает Иову вопросы. Несмотря на то, что вся книга есть вопросы Иова к Богу. Бог не станет ответчиком Иову, но сам вызывает Иова на суд. Бог «Иной», ему не престало отвечать, отвечать будет человек. Ведомый тончайшим чутьём, автор где-то даже заставляет Бога согласиться на некое равенство с противником. Он хочет, чтобы поединок был равным и честным: «Препояшь ныне чресла твои, как муж: Я буду спрашивать тебя, и ты объясняй Мне». Всемогущий идёт на великое, дерзновенное смирение. Он хочет, чтобы Его судили; Он просит только того, чего попросит всякий подсудимый - права спрашивать истца. Что там, сходство с судом Он заводит ещё дальше; ведь, собственно, первый вопрос Его Иову - именно такой, какой задал бы настоящий ответчик. Он спрашивает Иова, кто он? А Иов, человек умный, немного поразмыслив, приходит к выводу, что этого не знает.[781] Восемьдесят вопросов, должно быть, заставили почувствовать себя очень маленьким и незначительным в сравнении с могуществом Бога. Сарказм в этом разделе особенно едкий, и можно представить себе, как Иов с каждым вопросом все глубже втягивал голову в плечи.
Книга Иова не дает ответа на причину и цель страданий страдальца, но приводит к иной мудрости - страху Божьему. Эта мудрость построена не на теории, а на взаимоотношении. Мудрость - не просто знание. Человек, который много знает еще не мудрец. А мудрец не обязательно должен знать много или, тем более, всё. Для того, чтобы стать мудрым, человеку необходимо верное знание и умение правильно применять это знание. Поэтому древняя мудрость Израиля может быть по праву определена (вслед за М. Гёргом) как «богословие практического разума»: источник знаний в ней - разум, направлена она в основном не на теоретическое познание, а на удачную жизненную практику, а ее основной принцип - это фундаментальное знание о Боге как о Том, кто, сотворив мир, борется со злом и поддерживает добро. Страх Божий в состоянии пробудить веру, но не знания.
Книга Иова не о том: существует ли Бог? Существование Бога преодолевается самим присутствием Бога. Поэтому данный пункт не обсуждается, он просто открыт в повествовательной форме: «Бог отвечал Иову из бури и сказал» (38:1). Это дает путь для теологической теодицеи, т.е. которая строится на аксиомах, выводимых из самого определения Бога. Существование Бога не обосновывается, а фиксируется. Теодицея Иова состоятельна лишь только в том случае, если Бог есть. Только на основании того, что Он есть, есть и теодицея. Но для этого нужна вера или встреча с Богом. У Иова было одно и второе.
Автор книги не ставит цели найти теодицею, но он проверяет право на существование самого вопроса теодицеи. Может ли картина судить художника? Является ли теодицея компетенцией человека? «О кто сей, омрачающий Провиденье словами без смысла?» (38:2). «Кто вложил мудрость в сердце, или кто дал смысл разуму?» Автор не против знания, но против того, чтоб мысль дерзала судить саму Правду, ибо это абсурд. Можно ли свечой осветить Солнце, чтоб обнаружить на нем пятна? Но не очевидно ли (если мыслить в «небесных категориях»), что и самые темные тучи могут разве что скрыть солнце, которое, однако, всегда остается бесконечно выше их! Прежде чем думать о Боге, помни, чем ты думаешь? То, что гносеология пытается измерить Истину, которая есть основание ее же, уже глупо. Человек должен сознавать и придерживаться ему определенного положения, человек не Бог, а человек. А Бог не человек. Поэтому это Он спрашивает, а человек отвечает.[782] Поэтому нет в религии теодицеи. Он не подается пунктуации и схематизации. Бог есть Бог. Бог - вечный вопрос. Бог есть вечная попытка найти ответ. Бог есть тайна, вот теодицея книги Иова. И кто осмелится понять Бога, Тот ограничивает Бога, ведь познанный Бог уже не Бог.
Поэтому Бог отвечал Иову из бури,[783] потому что негодовал о мнении Иова о Нем. «Будет ли состязающийся со Вседержителем еще учить?» Неужели Тот, Кто создал мир, не в силе управлять им? Если Бог есть, и Бог является Богом, то вопрос теодицеи не имеет смысла. Теодицея ставит Бога в соперники, т.е. во враждебную обстановку, а себя - в роль спасителя. Иов стал против Бога, а надо за Бога. Иов не атеист (богопротивник), но против, в смысле отдельности, он «теодицеист».
Ответ Иова Богу (39:33-35). Ответ этот краток и может быть выражен в трех словах: «нечего мне сказать!» Это самый короткий ответ Иова. Это даже не ответ, а отказ Иова что-либо говорить. Если друзья Иова замолчали, потому что нечего было сказать, то Иов молчит, потому что все, что он может Ему сказать - глупость. Это и есть страх Божий. Если в начале диалога Иов вызывал Бога ответить на свои вопросы: человек спрашивает, Бог отвечает. А Елиуй развернул формулу: Бог спрашивает, человек отвечает. То здесь Иов дает новую, итоговую версию: Бог спрашивает, человек молчит. Иов даже извиняется за то, что решился говорить об отказе говорить (35). И только раскаивается в теодицеи и отрекается от нее (42:6). Страх Божий – единственная дорога к мудрости. Так как наконец, в видении блаженства Иов осознает цель человеческого существования: «Я слышал о Тебе слухом уха; теперь же мои глаза видят Тебя» (Иов 42:5). Этим удовлетворяется его желание получить ответ от Всемогущего, и такой ответ ожидаем, и в то же время неожидан.
Духовный опыт Иова свидетельствует: богопоклонение не может быть основано на некоем «деловом контракте», предусматривающем для людей непременное материальное вознаграждение. Впервые, «принцип воздаяния» мы находим в первой речи Елифаза (4:7-8). Вавилонские и ассирийские авторы затрагивают в своих писаниях «принцип воздаяния», но, поскольку они не были убеждены в справедливости богов, в Месопотамии это не составляло большой богословской проблемы.[784] Елифаз мыслит в системе координат «закона возмездия», поэтому выходит на план тема «пользы». Елифаз утверждает, что Богу нет пользы ни в чем: ни в праведности, ни в человеке (22:2). И разумный доставляет пользу сам себе (22:2), т.е. «каждый сам за себя». Как это контрастирует с мнением Иова, для которого Бог имеет привязанность к человеку (7:17). Если Иов хочет пользы, то он должен сблизиться с Богом: и будешь спокоен; и прейдет к тебе добро (22:21), блестящий метал и золото (22:24), и радоваться будешь (22:26). Бог - это закон, а не отношения. Бог - это природа, а не история. Именно эта тема «пользы» и поставлена на кон между Богом и сатаной. Друзья призывают покаяться Иова, чтоб он имел «пользу». И как только Иов согласится покаяться ради пользы, выиграет в споре сатана, утверждавший, что люди благочестивы не бескорыстно, а из-за пользы, благоденствия. Друзья побуждали Иова примириться с Богом путем покаяния, признав все, независимо от того, считает ли он себя виновным, или нет. Таким путем он может снова присоединиться к числу праведников и снова обрести благополучие и процветание. Честность и принципиальность Иова в том, что он отказывается идти на компромисс; его праведность не зиждется на корысти. Eму нужно оправдание, а не получение награды. Честность Иова свидетельствует в пользу доверия Богу, поскольку он убежден, что праведность для Бога важнее умилостивления. Справедливость Бога не может быть оценена, поскольку никто не владеет достаточной информацией о том, что Он принимает во внимание. Но люди могут верить, что Oн справедлив, потому что убеждены в божественности Бога.
Бог не дал Иову объяснения теодицеи, которых тот от Него ожидал, хотя она имеется с очевидностью (для читателя, но не для Иова). Но, вместо этого, он обрел гораздо более глубокое (чем было ему присуще прежде) сознание величия Бога и веру в то, что Он любит его и заботится о нем. И в этом урок на все времена для тех, кто уповают на Бога: планы Его, нередко необъяснимые и таинственные направлены на благо человечества и вселенной. Страдальцу не нужно объяснение, уму нужно присутствие. Страдальцу не нужен ученый, ему нужен врач. Достаточно красноречиво это выразил Лев Шествов:[785]
« Спрашивают: Unde malum? [786] Многочисленные, хотя довольно однообразные теодицеи дают ответы на этот вопрос, но ответы, которые удовлетворяют только авторов теодицеи (и то - удовлетворяют ли?) и любителей занимательного чтения. Остальных теодицеи раздражают, и раздражение прямо пропорционально той настоятельности, с какой вопрос о зле у человека возникает. И, когда настоятельность вопроса достигает крайней степени, как, напр., у Иова, мысль о теодицее начинает казаться кощунственной. Всякое «объяснение» его несчастья для Иова лишь умножение скорби. Не нужно никакого объяснения, никаких ответов. Не нужно и утешений. Иов проклинает пришедших к нему друзей, и именно за то, что они друзья и, как друзья, хотят «облегчить» его страдания».
Бог не решает загадки, а ставит. Иов ставит вопросительный знак, Бог отвечает восклицательным. Это делает книгу «религиозной», а не философской: как это ни странно, Иова удовлетворяет перечисление непостижимых фактов. Собственно, загадки Божьи сложнее и таинственней загадок Иова; однако до речи Бога Иов утешиться не мог, после — утешился. Он ничего не узнал, но ощутил грозный дух того, что слишком прекрасно, чтобы поддаться рассказу. Бог не хочет объяснить Своей цели, и само это, словно пламенный перст, указывает на Его цель. Загадки Божьи утешают сильнее, чем ответы человеческие.
Бог бранит и того, кто Его обвинял, и тех, кто Его защищал; сшибает одним и тем же методом и пессимистов, и оптимистов. Утешители утешали поверхностно, машинально, и потому слова их оборачиваются против них с такой красотой и мудростью. Механический оптимист пытается оправдать мир на том основании, что мир разумен и связен. «Мир тем и хорош, говорит он, что его можно объяснить». Грех друзей не в суждениях, а в мотивации. Они занимаются не теодицеей, а оппонируют на аргументы иовадицеи. Они судят не о Боге, а судят Иова. Защищают не Бога, а свое мнение о Боге. Елиуй неоднократно предупреждает Иова, что «суждение и осуждение близки». Как бы поиск теодицеи не ушел бы так далеко, чтоб не пришлось осудить Бога, оставить.
Божье испытание в его временной форме может быть названо «злом», потому что для тех, кто ему подвергается, он видится злом (ср. Евр 12:11). Однако это зло не всегда означает зло в духовном смысле. Данный контекст указывает, что это слово должно переводиться именно как «бедствия». То есть Бога вполне уместно называть творцом «зла» в этом смысле, но не в прямом духовном смысле. У допущения страдания Богом имеется также и цель: отклонить предъявленное Иову обвинение, а именно, утверждение, что благочестие Иова не своекорыстно. Таким образом, — как бы парадоксально это ни звучало — страдание, причиняемое человеку (Иову) Сатаной, допускается Богом «ради человеческого достоинства». Бог не сомневается в чести благочестия Иова, напротив: Он делает на него ставку. Бог верит в человека.
В свете того, что было сказано выше, автор книги Иова призывает философию уступить место этике. Вместо объяснения, оправдания зла в мире, делать добро. Перейти от метафизики к практике, основанной на теологии. Друзья представляют богословие мудрости, могущее опираться на относительно широкий консенсус ветхозаветных традиций. Но в конкретной ситуации со страдающим Иовом они сдаются, потому что их «учение о Боге» остается речью о Боге, не становясь такой «речью», которая обращалась бы в солидарном со-страдании с Иовом к Богу в жалобах, обвинениях, вопросах и просьбах. Это делает их богословие выражением человеческой безучастности и, более того, циничного презрения к человеку. Так, именно они помрачают лик Того, кого сами так усердно стараются защитить своим богословием от обвинений со стороны Иова. Иов — единственный из четверых, кто ищет решение в личном обращении к Богу, в речах к Нему и разговоре с Ним. Этим его мудрость намного превосходит мудрость его друзей. Этика друзей, которые «вступались за Бога», или точнее «за свое мнение о Боге», было признано не верным. Так как в страданиях надо не о Боге говорить, а к Богу, пример такого поведения - Иов, который помолился за друзей, которые попали в беду от гнева Божьего за то, что не имели страха Божьего, когда говорили Иову за Бога. Бог может допускать в жизни человека страдание, но это не дает право людям добавлять свои, и не важно, по каким причинам его это постигло.
4.2.6. Любовь: социальное отношение
В социальном измерении зло рассматривается как причина отношений с другим. Форма такого отношения есть любовь, как боль за другого. Если в ригористической позиции есть вина за свои грехи, то в социальной, как напр., у Златоуста, - скорбь о грехах чужих.[787] Если в космологической позиции преследуется своя польза, то в социальной - боль за счастья другого. Или боль за отсутствие счастья в другом. Блаженны плачущие (Мф5:4), с греческого языка, это те, кто носят траур о «другом».[788] Траур - состояние скорби по умершему, а также по поводу какого-нибудь бедствия, катастрофы. Траур - побочный продукт любви.
Любовь неотрывна от страдания по той простой причине, что она обнажает самое ранимое в нас, оставляет сердце на милость другого человека, времени и судьбы. Если человек этот — только человек, не Бог, он непременно предаст. Все мы, так или иначе, предаем любовь. Это и есть первородный грех. Положиться нельзя ни на кого. Возложите Божье бремя на любого, пусть на святого, и вы горько разочаруетесь. И не только люди — время, ход событий, самая жизнь способствуют этому греху. Предсказать мы можем одно: если любишь, будешь страдать. Не хочешь страдать — не люби; и получишь тягчайшее из страданий - одиночество.[789]
Самая грустная вещь в мире для Бога - это не сердце печали. Это сердце настолько унылое, что уже неспособно к чувству печали вообще. Не холодное, не горячее, а теплое и пассивное (Отк 3:14-18). Равнодушное – это такое состояние человека, в котором он не проявляет ни малейшего интереса к чему-либо. Часто люди называют равнодушие нейтральностью, чтобы звучало более прилично, или терпимостью, что не лучше. Причина равнодушия - в отсутствии причины. Воля не причиняется, говоря библейской терминологией, «сердце каменное». А. П. Чехов дал замечательное определение равнодушию: «Равнодушие – это паралич души, преждевременная смерть». Древняя болезнь проказы, в которой человек будучи живым перестает чувствовать боль, заживо разлагаясь, так и человек с бесчувственной душой, дает тихое согласие на смерть многих. «Величайший грех человека – это не ненависть, а равнодушие к своим братьям», - считала Мать Тереза.
«И сказал ему Господь: пройди посреди города, посреди Иерусалима, и на челах людей скорбящих, воздыхающих о всех мерзостях, совершающихся среди него, сделай знак» (Иез9:4). Христианская вера - не таблетка счастья, а отношения с Богом, который затрагивает каждого, кого вы касаетесь. Моисей видел скорбь своего народа (Исх 2); Давида переполняет гнев на великана (1Цар 17); Неемия плачет о Иерусалиме; Мартин Лютер - от ереси; Мартин Лютер Кинг - о чернокожих. И этот плачь, тоска и скорбь, как дождь дает плоды нового мира. Если же ты доволен, тебе остается только защищать, но нет уже места для роста и изменений. Благодаря тому, что они не дали другим залечить эту боль, но питали ее, а потом умирали и снова умирали, они жили более всех живых.
Сын Божий принял смертное страдание не затем, чтобы люди не страдали, но чтобы их страдания могли уподобиться Его страданиям. У Матфея (6:21 – 17:27) Иисус начал смотреть на Иерусалим, где кульминацией служения будет крест. Он впервые открывает Своим ученикам здесь цель Своей миссии, на что Пётр категорически возражает, говоря «Будь милостив к Себе», но Христос его упрекает, что он думает по - человечески, а не по - Божьему, а затем говорит о цене следования за Ним. Для ученика Христа «взять свой крест» - это готовность начать этот марш смерти.[790] Наше столетие будет названо когда-то бесслезным столетием, несмотря на множество страданий и причин для слез. Так, оставшиеся в живых в Хиросиме не могли плакать; сухие глаза только судорожно моргали и больше ничего. Если бы вы христиане по-настоящему верили в то, что проповедуют, они были другими, и в другом месте.[791]
Страдания одних людей дают возможность другим проявлять понимание, терпимость, помощь, жертвенность, щедрость, а главное — любовь.[792] Страдающий человек священен; он дает нам уникальную и незаменимую возможность проявить щедрость и любовь к нему и достигнуть, таким образом, более высокого уровня человечности. Эгоист, интересующийся только собой и остающийся равнодушным при виде чужого страдания, замыкается в собственном «Я» и разрушает себя как личность. Цивилизация, не умеющая страдать, не умеет жить; и эта неспособность имеет самые опасные антропологические и социальные последствия. Она может породить равнодушие, отсутствие солидарности, неспособность признать другого подобным себе именно в страдании.
Мир в суете, христиане в плаче, а Бог в любви. И христиане идут к Богу. Суета не видит себя, как глупость не видит глупости. Только мудрому ведома глупость, как свет знает тьму и смысл - бессмыслицу. В подтверждения тому сказал Паскаль: «Тот, кто не видит, как суетна жизнь, исполнен суеты».[793]
Причина существования страданий в двойном местожительстве этого мира. Христианская церковь со своей новой реальностью Духа, жизни и мира противостоит старому порядку греха и плоти (Рим8:1-17). Это картина церкви, которая стоит против мира, отделённой от мира, но в тоже время за мир. Церковь является новым творением Божьим посреди старого творения. Человек – это существо, созданное для общения с Богом, Который является бездной богатства и славы, но утеряв с Ним отношения, человек с тех пор находится в постоянном поиске и некой неудовлетворенности,[794] другими словами, человек не приспособлен по задумке Творца жить вне Его, отсюда и слезы. Слезы не могут быть благословением, ведь Сам Иисус занимался тем, что утешал и смягчал сердца,[795] все же печаль часто ведет к поиску сердца и руки Божьей,[796] что уже является путем к блаженству.
Августин описывая свою печаль по умершему другу Небридию, делает вывод: «Вот что бывает, когда прилепишься сердцем к чему-либо, кроме Бога. Люди смертны. Не будем же ставить на них. Любовь принесет радость, а не горе только тогда, когда мы обратим ее к Господу, ибо Он не покинет нас»[797]. Ничего не скажешь, это разумно. Ведь действительно опасно, и можно пострадать. Разум говорит верно, вот только совесть не разрешает. Предпочтения счастья любви, ее извращает. Мне кажется, отрывок из «Исповеди» продиктован не столько христианством блаженного Августина, сколько высокоумными языческими учениями, которыми он увлекался прежде. Это ближе к «апатии» стоиков и мистике неоплатоников. Мы же призваны следовать за, Тем, Кто плакал над Лазарем и Иерусалимом.