Корпусы библейской этики

Одного историка, специалиста по сравнительному изучению правовых систем Европы, однажды попросили обобщить замеченные им главные отличия в разных культурах по вопросу закона и этики. «Это просто, - ответил он. - В Германии запрещено все, кроме того, что разрешено. Во Франции разрешено все, кроме того, что запрещено. В России запрещено все, включая то, что разрешено. А в Италии разрешено все, включая то, что запрещено».^[1280]

Этические системы демонстрируют такое же разнообразие в истории культуры. Любая этика обусловлена определенным мировоззрением. Однако библейская этика в основе своей богословская, т.е. этические вопросы в каждом аспекте связаны с Богом — Его личностью, волей, действиями и целями. Ветхий Завет - Яхве, Новый Завет -Иисус.

Для библейского Богословия не существует проблемы доказательства Бога, не потому, что доказывается, а потому, что нет такого вопроса. «Верить в Бога», не значит исповедовать монотеизм, это что-то больше. В то время боги были у всех, вопрос был: в какого Бога ты веришь? «Тебе дано видеть это, чтобы ты знал, что только Господь (Яхве) есть Бог» (Втор 4:35). Вопрос веры в Бога есть личностный вопрос, вопрос Имени. Как тогда, так и теперь наши дела и поступки отражают личность того, кому мы поклоняемся.

У Имени, кроме сущности есть еще и история. Яхве, действовал и продолжает действовать в истории. Поэтому и сами события, и их последовательность приобретали этическое значение. Бог действует первым и призывает народ откликнуться. Это - отправная точка этического учения Ветхого Завета и продолжение Нового. По благодати своей Бог начинает дело спасения и уже в свете этого выдвигает те или иные требования. Израильтянам не требовалось соблюдать закон для того, чтобы Бог спас их и чтобы стать его народом. Бог уже спас их, сделал своим народом, и только затем призвал соблюдать закон. Послушание Израиля - ответ на Божью благодать, а не средство ее обретения.^[1281]

Библия есть сообщество воспоминания и надежды. На богословском языке мы могли бы назвать это искупительным и эсхатологическим измерениями истории. В своих поступках и нравственных оценках Божий народ руководствовался убеждением в существовании прошлого, которое не могло не отражаться в жизни верующего, и будущего, ради которого они были призваны, - и все это в рамках полновластной воли Господа Бога. Сочетание этих двух векторов библейской этики - векторов прошлого и будущего — наделяет огромным значением настоящее.

В попытке «использовать» Новый Завет для этики следует проявлять осторожность и не выводить универсальные принципы и максимы из текстов, литературный жанр которых плохо поддается подобной аналитической редукции.^[1282] В конце концов, Новый Завет не сборник этических трактатов. Его главные тексты - повествования (Евангелия и Деяния), Пасторские послания отдельным конгрегациям (Павловы послания) и глубоко символическое апокалипсическое видение (Откровение). Лишь Соборные послания имеют форму нравственного наставления для Церкви в целом. Желая увидеть единство новозаветной этики, мы должны уважать характер этих свидетельств. См. схема № 3.1.

1.1. Моисей: закон и пророки

Израиль встретился с живым Богом и услышал Его слова. Синайские события были не только видны, но и слышны. Моисей же передал народу слова или, если быть точным, Десять Слов, или Декалог, ибо таково значение еврейской фразы, обозначающей Десять заповедей. Как одно из следствий этого, нравственное учение было доступным для любого человека. Во Второзаконии не допускается и мысли, что заповедь Божья недосягаема, что она находится где-то высоко в небесах или далеко за морем, доступная только для нескольких избранных пророков или паломников. Одни нравственные откровения на страницах Ветхого Завета вызывают радость, другие выглядят как упрек.

Неспособность зараженного первородным грехом человека, несущего в себе искаженный образ Божий, с необходимостью требовала внешнего Божественного вмешательства в дело восстановления расторгнутых Бого-человеческих отношений. Это откровение предлагает падшему человечеству своего рода костыли, опираясь на которые человек сможет осознать свое бессилие, немощь и с неизбежностью придет к потребности обращения к Божественной помощи. Обращаясь в Своем слове к человечеству, Бог выдвинул четкие требования, соблюдение которых необходимо для достижения блаженства, счастья.^[1283]

Характер Бога познается в Его делах, — именно так понимали израильтяне самооткровение Бога. Декалог - это Его характер. Таким образом, следовать моральным нормам — это прямо отражать характер самого Господа. Фраза «подражание Богу», или imitatio Dei, все чаще встречается в ветхозаветной этике.^[1284] Наиболее лаконичное выражение призыва к подражанию Богу, или отражению Его характера, можно найти в книге Левит: «Святы будьте, ибо свят Я, Господь, Бог ваш » (Лев 19, 2). Опять же, это не столько наставление копировать Бога, сколько заповедь уподобиться Ему, стать похожим на Него характером. Излюбленная метафора Ветхого Завета, описывающая эту особенность этики Израиля — следование по пути Господа (Мих 6:8).

Личные призывы к послушанию Божьему закону — характерная черта Второзакония, книги, которая в целом направлена на увещевание и убеждение Израиля слушать Господа и соблюдать условия завета с Ним. Как отметили некоторые богословы, наличие «побудительных» статей в законодательстве можно было встретить только в Израиле.^[1285] Казалось бы, для тех, кто считает Господа великим царем и господином Израиля, одного этого должно быть достаточно для послушания. Но, тем не менее, многие законы действительно содержат в себе дополнительные статьи, объясняющие требования заповеди. Причины для послушания приводятся разные: иногда, как мы уже видели, это было ради подражания Богу, в ином случае - для упреждения преступления, а когда-то - чтобы другие народы брали с них пример. Однако главной причиной для послушания все же остается личная благодарность Богу за Его доброту. Если Бог добр к нам, мы должны проявить доброту по отношению к другим. В обратном случае слова благодарения окажутся пустыми.

***

Основной закон завета заключен на горе Синай между Богом и Израилем. Хотя у нас нет точных сведений о том, когда произошло это событие, его можно отнести к первой пол. XIII в. до н.э. На еврейском языке Синайские заповеди называются «десять слов» (по-греч. «декалог»). Заповеди, полученные Моисеем на Синае, перечисляются в Ветхом Завете дважды — в рассказе о заключении Синайского завета (Исх 20:2-17) и в повествовании о возобновлении завета на Моавских равнинах (Втор 5:6-21). Истолкование смысла заповедей в их изначальном контексте служит источником различных споров; нижеследующие замечания по этому поводу позволяют в общих чертах ознакомиться с предметом.

(1) Запрещение иметь иных богов, кроме Господа (Исх 20:3; Втор 5:7). Первая заповедь выражена в негативной форме и представляет жесткое требование не поклоняться богам других народов. Смысл этой заповеди заключен в самой природе завета, сущность которого — отношение, а сущностью отношения должна быть верность. Хотя заповедь и выражена в негативной форме, она исполнена позитивного смысла. Под «другими богами» можно понимать определенных людей и даже вещи, которые разрушают это отношение к Богу. Мир принадлежит Богу - все формы власти подвластны Богу и являются ответственностью.

(2) Запрет на изображения (Исх 20:4-6; Втор 5:8-10). Первая заповедь упраздняет возможность поклонения к.-л. иным богам. Вторая запрещает евреям делать изображения Господа. Делая изображение Господа по образу или подобию чего бы то ни было, что существует в мире, мы принижаем Творца, представляем Его ниже твари, а поклонение такому образу было бы ложным. Итак, вторая заповедь охраняет безусловное величие и тайну Бога.

(3) Запрет произносить имя Божье напрасно (Исх 20:7; Втор 5:11). Бог даровал Израилю величайшую привилегию — Он открыл ему Свое имя, «Яхве». Знание имени Божьего было привилегией; оно означало, что Израиль поклонялся не какому-то анонимному и далекому божеству, но Существу, имя Которого было ему известно. Все кто взывают к имени Божьему, должны вести себя соответственно.

(4) Соблюдение субботы (Исх 20:8-11; Втор 5:12-15). Эта заповедь (первая из тех, которые получили позитивную формулировку) также не имеет аналогов в древних религиях Ближнего Востока. Хотя жизнь Израиля во многом определялась работой, в седьмой день недели всякая деятельность прекращалась, ибо этот день был посвящен Богу. Труд не есть последняя цель в жизни, каждый имеет право на отдых, а семья и друзья - на внимание. Установление о святости субботы объясняется двумя причинами; хотя поначалу они представляются совершенно разными, у них есть нечто общее. В первой версии Синайского завета (Исх 20:11) сказано, что субботу следует чтить в память о том, что, сотворив мир за шесть дней, Бог «в день седьмой почил ». Во второй версии (Втор 5:15) соблюдение субботы связывается с воспоминанием об Исходе из Египта. Связывает обе версии творение. Бог сотворил не только этот мир, Он также «создал» и свой народ, Израиль, избавив его от рабства в Египте. Итак, в каждый седьмой день недели еврейскому народу надлежало размышлять о Божьем творении; предаваясь этим размышлениям, евреи постигали смысл своего бытия в мире. Теперь христиане размышляют каждое воскресенье над третьей фазой божественного творения, над «новым творением», которое явлено в Воскресении.

(5)Почитание родителей (Исх 20:12; Втор 5:16). Пятая заповедь служит своего рода мостом между первыми четырьмя, в которых говорится главным образом о Боге, и последними пятью, касающимися правил человеческого общежития. В первой версии заповедь как будто бы регулирует лишь семейные отношения — дети должны почитать своих родителей. Хотя эта заповедь устанавливает принцип чести или уважения в семейных отношениях, в ней подразумевается и другое, а именно ответственность родителей за воспитание своих детей в вере в завет с Богом (Втор 6:7). Итак, поколения обязаны заботиться друг о друге.

(6) Запрещение убийства (Исх 20:13; Втор 5:17). Эта заповедь, согласно ее формулировке, запрещает лишать жизни; значение использованного здесь слова подразумевает убийство человека человеком. В позитивном выражении это означает, что каждый член общины завета обладает правом на жизнь. Насильственная смерть запрещена.

(7) Запрещение прелюбодеяния (Исх 20:14; Втор 5:18). Прелюбодеяние, в сущности, есть нарушение верности. Лицо или оба лица, совершающие прелюбодеяние, не верны другим лицам. Поэтому запрет на прелюбодеяния входит в состав десяти заповедей, тогда как прочие грехи, или преступления сексуального характера, сюда не включены. Наихудшее из всех этих преступлений - неверность; седьмая заповедь— социальный коррелят первой. Подобно тому как первая заповедь требует абсолютной верности по отношению к Богу, седьмая требует соблюдения верности по договору брака. Мужчина и женщина не могут умолять достоинство друг друга.

(8) Запрещение воровства (Исх 20:15; Втор 5:19). В общине завета эта заповедь устанавливает принцип поведения по отношению к имуществу; каждый член общины завета обладает правом владеть тем или иным имуществом, и никто не может нарушить это право в сугубо личных целях. Однако, хотя в этой заповеди говорится об имуществе, в основе ее лежит забота о человеческой свободе. Шестая заповедь запрещает убивать, восьмая стремится воспрепятствовать тому, что можно назвать убийством социальным, когда человек лишается возможности жить свободной жизнью в общине народа Божьего. Нельзя присваивать вещи, не заплатив цену.

(9) Запрещение ложного свидетельства (Исх 20:16; Втор 5:20). Эта заповедь не содержит предписаний общего характера, запрещающих лгать и говорить неправду. Она запрещает лжесвидетельство в суде, устанавливая принцип правдивости и отвергая возможность ложного свидетельства в любом контексте. Для любого законодательства существенно, чтобы судебное разбирательство опиралось на подлинную информацию; если закон не зиждется на правде и справедливости, это подрывает самые основания жизни и свободы. Итак, девятая заповедь указывает на то, что правдивость должна быть основой всех отношений между людьми.

(10) Запрет на желание чужой собственности (Исх 20:17; Втор 5:21). В своем изначальном контексте десятая заповедь производит странное впечатление. Она запрещает алчность, стремление завладеть достоянием своего ближнего (т.е. члена общины), будь то люди или вещи. Странно обнаружить такое предписание в своде уголовного права. Преступления против десятой заповеди нельзя было обличить и осудить в рамках существовавшего в Израиле законодательства; но эти преступления были известны Богу. Особенность этой заповеди в том, что она имеет целительную, терапевтическую природу. Закону недостаточно иметь дело с преступлением, важно исследовать и уничтожить его корни. Корень всякого зла и злодеяния — в самом человеке, оно питается человеческими желаниями; поэтому дурные желания запрещаются. Полностью уяснив себе смысл десятой заповеди, мы глубже раскроем смысл и первых девяти.

***

Разнообразные моральные законы Бога — это просто различные аспекты Его совершенной моральной сущности, которой, как Он ожидает, мы должны уподобляться.^[1286] Нарушить любую часть этого закона — значит перестать быть подобным Ему. Напр., если бы я украл, я бы не только нарушил заповедь, запрещающую красть (8-я заповедь), но также обесчестил бы имя Божье (3-я заповедь, см.: Прит 30:9), обесчестил бы моих родителей и их доброе имя (5-я заповедь), пожелал бы того, что мне не принадлежит (10-я заповедь), поставил бы некое материальное обладание на более важное место, чем Бог (1-я запо­ведь; см.: Еф 5:5), и совершил бы поступок, который наносит ущерб другому человечес­кому существу или вредит его жизни (6-я заповедь; ср.: Мф 5:22). Если мы немного подумаем, то сможем увидеть, что практически любой грех нарушает какие-то прин­ципы, воплощенные во всех десяти заповедях. Это лишь подтверждает тот факт, что за­коны Бога — единое целое и что они отражают моральную чистоту и совершенство Са­мого Бога в абсолютном единстве Его личности.

В ветхозаветное время Израиль был государством. Яхве был царем. Проступок против Бога был проступком против государства, зависящего от Бога. Центральным законом был Декалог. Он устанавливает границы и обязательства завета и тем самым определяет характер и степень того, что для Израиля будет серьезным преступлением — преступлением против Господа, против завета и против всей общины завета. Другие законы растолковывают правовые детали и последствия в связи с конкретными прецедентами нарушения различных заповедей. Знаменательно то, что все проступки, за которые в ветхозаветном законе установлена смертная казнь, могут быть отнесены, прямо или косвенно, к конкретной заповеди из Декалога. ^[1287] Десятая заповедь (запрет зависти) по своей сути не подвергалась какому-либосудебному наказанию, тем более смерти. Однако это говорит о том, что человек может считаться морально виновным перед Богом, не совершив внешнего, наказуемого юридически проступка. Иисус применил тот же принцип к прочим заповедям (Мф 5:21-24, 27-28). Восьмая заповедь (запрет воровства) касается собственности, а никакое преступление против собственности не влекло за собой смертной казни в обычных израильских судебных процедурах. Тем не менее, из-за важности семейной земли и имущества кража все же была серьезным проступком, и поэтому включена в ядро завета.

Рассмотрев Десять заповедей, мы можем обнаружить шкалу ценностей в их порядке. Они начинаются с Бога и заканчиваются внутренними мыслями сердца человека. В некотором смысле десятая (против любостяжания) и первая заповедь (против поклонения какому-либо богу, кроме Господа) соотносятся между собой. Это потому, что любостяжание, в сущности, ставит других людей или вещи на место, которое должен занимать только Бог: «любостяжание, которое есть идолослужение » (Кол 3,5).

Возлюбить Бога - это не первая заповедь (первая - не делать себе других богов). Все десять заповедей и есть способ возлюбить Бога. Закон происходит от сущности самого Бога (Пс 118:2). Десять заповедей говорят не только о том что нужно и что не нужно делать, а еще каков Сам Бог. Он не убийца, Он не вор, Он не лжец, Он не предатель…

Далее, после личности Бога, Божьего имени и уникального признания всевластия Бога, выраженного в соблюдении субботы, следует семья (через почитание родителей), жизнь человека, чистота сексуальных отношений и брака, собственность и честность системы правосудия. Вопиющее пренебрежение первыми шестью заповедями влекло за собой обязательное наказание смертной казнью. За нарушение седьмой заповеди (прелюбодеяние) также была смертная казнь, но не существует данных о каком-либо случае, когда она была приведена в исполнение. Восьмая заповедь не влекла за собой смертную казнь в обычном законе (кроме случаев похищения людей, Исх 21:16; Втор 24:7). Нарушение девятой заповеди (лжесвидетельство) только тогда наказывалось смертью, если подтверждалось, что человек ложно свидетельствовал, и обвиняемый должен был понести наказание за преступление (Втор 19:16-21). И вряд ли нарушение десятой заповеди когда-либо подвергалось судебному процессу.

Таким образом, порядок заповедей дает некоторое понимание иерархии ценностей Израиля. Грубо говоря, порядок был таким: Бог, семья, жизнь, секс, собственность. Отрезвляет то, что, если посмотреть на современное общество (особенно западное), мы практически полностью поменяли этот порядок ценностей. Деньги и секс значат намного больше человеческой жизни, семья презирается в теории и на практике, а Бог занимает последнее место в мышлении большинства людей, не говоря уже о приоритетах.

С другой стороны закон отражает не только учение о Боге, но и антропологию. Когда человек, созданный по образу Божьему, и закон, отражающий образ Божий, соединяются в жизнь и абсолютное послушание, человек становится «самим собой ». Его природа создана по образу Божьему, а закон дан, чтобы усилить и направить эту природу в истинное русло; всякая иная жизнь не достойна человека. Поэтому Ветхий Завет утверждает, что закон дан ради нашего же блага, чтобы мы были живы (Втор 4:1; 5:33; 8:1).^[1288] Искупитель прежде всего желает, чтобы искупленный Им народ был послушен Ему. Закон означает не новое рабство, а избавление от прежнего (Исх 20:2).

Оценки христианина всегда должны преодолевать фарисейство, но не должны впадать во внешний аномизм. И самая большая трудность тут в соотношении момента индивидуального и социального. Этика закона была по преимуществу этикой социальной. Этика же христианская более индивидуальна, чем социальна, для нее человеческая душа стоит больше, чем все царства мира. Это положение создает страшные трудности для этики закона. Этика закона дорожит прежде всего царством мира. И для людей закона христианство должно представляться анархизмом.^[1289]

Подьем Израиля понимался как поклонение. Поклонение — это ответ на благословение, а не попытка его заработать. Израиль поклонялся не для того, чтобы умилостивить или задобрить Бога, не для того, чтобы заслужить Его благословение. Поклонение — это благодарный ответ на уже совершенное Им. Поклонение Израиля также должно было выливаться в дела милосердия. Поклонение Господу этично по определению, что часто подчеркивается в Псалтыри (Пс 15:1-2; 72; см. Втор 27:14-26, Мих 6:8, Иер 7:1-11, Ис 58:6-7). Поклонение и этика связаны неразрывно в вере и мировоззрении Израиля.

Ветхозаветная этика, несомненно, бессистемна и в значительной степени не самокритична. Развиваясь при каждом поколении благодаря растущему пониманию Израилем своего Бога, она приобретает универсальность и авторитетность, проверенные долгим опытом. Нравственные принципы являются условием благополучия отдельных людей и всего общества – не присуждаемой награды за добродетель, но естественного следствия соблюдения внутренних законов благонравия, вложенных в нас Тем, Кто нас создал.^[1290]

В межзаветний период из-за чужеземного нашествия внутренние нравственные установки сузились и ожесточились. В атмосфере мессианских чаяний, ценность закона приобрела неслыханное до этого значение. Однако такое поднятие закона, приводило к двум крайностям, от законничества до отчаяния. Закон быт «утыкан» бесчисленными мелкими правилами, так что для исполнения всех предписаний понадобился весь рабочий день. Фарисеи в этой схеме, определяли обязанности человека, защищая закон; книжники - разъясняли его, ставя его выше пророков и прославляя его вечность. Ессеи превзошли фарисеев в строгостях, запретив браки, разделив собственность и отрицая храм. Сектанты в Кумране искали «абсолютной» святости с помощью монашеской дисциплины, основанной на моральном дуализме. Это - эпоха когда закон стал самоцелью. Этика превратилась в казуистику, в которой нечего было предложить грешному, нищему, слабому. В этой сумятице этических взглядов и тенденций появился Иисус.

Швей­цер предположил, что поскольку Весть Иисуса была насквозь пропитана «эсхатологическим» ожиданием скорого конца света, Иисус вообще не да­вал подробных «этических» наставлений. Мог существовать лишь своего рода закон военного времени, сурового режима - «промежуточная этика» на краткий период. Этот аспект концепции Швейцера долго привлекал многих исследователей, - даже тех, кто отверг остальные ее аспекты. Он оказался любезен современным противникам холодного морализма: «нрав­ственное учение» Евангелий можно списать на позднее искажение Иису­совой Вести, на деятельность христиан вроде Матфея. Если Царство означало конец мира, кому был нужен морализм?^[1291]

Мы в своем анализе будем рассуждать иначе. При этом мы будем исхо­дить из иного, чем Швейцер, и на наш взгляд, более правильного, пони­мания эсхатологии. Это поможет пройти между Сциллой («Иисус - просто учитель нравственности») и Харибдой («Иисус - неморалистический эсха­тологический пророк»). В нашей концепции эсхатология не конец мира, а освобождение и обновление Израиля (соответственно, она представляет собой также освобождение и обновление мира). «Этика» - образ жизни, заповеданный Богом тем, кто возвращается из плена. Если наш подход будет достаточно взвешенным и продуманным, мы увидим, что эсхатоло­гия и этика не исключают, а требуют друг друга.

Одна из проблем в анализе «этики» Иисуса возникала из чересчур усер­дного применения богословия Реформации к толкованию Евангелий. На­пример, лютеранским библеистам не давал покоя вопрос: как согласовать детальные этические наставления Евангелий с паулинистской доктриной «оправдания верой, а не делами». Следует ли, спрашивали богословы, по­нимать это учение как «закон», призванный показать грешникам их грехов­ность и, тем самым, привести к покаянию и вере? Или его надлежит толко­вать в русле лютеровского «третьего использования закона» как подробное наставление тех, кто уже оправдан верой, а потому защищен от пелагианства? Согласно данному подходу, нельзя усматривать в этике Иисуса на­мек на возможность «самостоятельно» исполнить эти заповеди, чем зара­ботать благосклонность Божью. Со многим здесь трудно поспорить. Однако формулировки типа «этика vs. эсхатология» следует признать упрощенными. Как известно, для еврея контекстом поведения был Завет. Для Иисуса же, на мой взгляд, контекстом поведения было обновление Завета. Рассказ о Цар­стве был призван вызвать соответствующую деятельность(praxis).^[1292]

1.2. Матфей: совершенство

Термин «этика» или равнозначные ему не встречаются ни в Евангелиях, ни в посланиях Павла, ни в более поздних новозаветных текстах, однако этика в них, несомненно присутствует. Евангелие от Матфея, как ни одна другая библейская книга (за исключением Исх и Втор), уделяет много место этике.^[1293] Этику Евангелия от Матфея, а также Иакова можно отнести к наиболее близкой по содержанию и методологии этики древнего Израиля. В иудаизме этика с самого начала отождествлялась с Законом, который был верным путеводителем народа, чье сердце пребывало в согласии с Богом, их Отцом и Царем. Однако со временем для многих этика выродилась в правила внешнего поведения, которому не всегда соответствовала внутренняя верность Богу. В учении Иисуса у Матфея, мы видим возвращение к целостной вере в Бога как в Отца и Царя, к вере, которая для Него охватывала все сферы человеческой жизни - общественную, интеллектуальную, духовную и нравственную.^[1294]

В Евангелии от Матфея один из основных тематических акцентов - преемственность Иисуса с Торой. Иисус также «исполняет» Тору в том смысле, что Его жизнь - типологическое завершение многочисленных ветхозаветных пророчеств и рассказов. Программное расположение Нагорной проповеди в начале Иисусова служения обеспечивает главенствующую роль темы «Иисус как авторитетный учитель» в христологии Евангелия. Из Нагорной проповеди мы видим абсолютизм Иисуса и переоценку ценностей. Также было замечено, что учение Иисуса у Матфея сгруппировано в пять разделов (Мф 5-7, 10, 13, 18-19 и 24-25), своего рода «христианское Пятикнижие» (Быт, Исх, Лев, Чис. и Втор). Некоторые считают, что это является еще одной попыткой Матфея представить Иисуса как пророка, подобного Моисею.^[1295] Слово, лучше всего характеризующее богословскую перспективу Матфея, - «исполнение».^[1296] В Евангелии от Матфея имеется 37 цитат Ветхого завета, которые указывают на то, что Иисус исполнил пророчество Ветхого завета и тем самым является Мессией. Мессия, Христос - это титул как сотериологический, так и политический. Он есть осуществление Божьих замыслов, как исполнитель обетований Израиля.

Этика Матфея - религия дел и совершенства. В провозглашении Иисусом Царства Божьего, этика Нагорной проповеди есть изъявление чистой и безусловной Божьей воли без каких бы то ни было компромиссов, - это требование, предъявляемое Богом к людям везде и всегда. Мотив невозможности такой этики в пределах грешного мира опускается, т.к. проповедь не только наставляет церковь, но и оппонирует мышлению синагоги, не без помощи форм гиперболы. Гипербола не просто преувеличение, но отражение совершенной природы и характера Бога. Богословие синагоги, несмотря на значительное расширение формата праведности, уступило значению глубине. Это было воплощение в другую сторону, человеческому давали значение божественного, оттого стандарты Бога занижались в целях человеческой целесообразности и практичности. Никем до и после не ставится вопрос о качестве этики, однако отношение к недостижимому двояко, первые каются, вторые стараются. Таким образом Матфей избегает двух крайностей в отношении закона: законничества и антиномизма.

Отношение Иисуса с законом Моисея в какой-то степени аналогичны Его отношениям с Израилем как народом Божьим. В отношении Иисуса к закону Моисея присутствует как преемственность, так и новизна. Фактически Его миссия представляла собой исполнение подлинного замысла закона (5:17). При этом, исполнение уже есть начало нового, и как следует по - новому (11:13). Иисус Сам становится посредником между Богом и человеком, вместо закона, но не против закона. Его слово есть «новый закон». С пришествием Иисуса как «Бог с нами», начался новый век, и теперь ничто не может оставаться прежним.

Этика совершенства не мелочится, но требует максимум - всего. Однако это не надо путать с аскетизмом, как отказом от радостей и удовольствий, ведь аскетизм сам в себе может быть эгоистичным. Но «отвергнуть себя и взять крест » (16:24). Отвергнуть себя значит отказаться от своей воли «не моя но Твоя». Взять крест, значит не просто взять бремя. Крест - не груз, а орудие смерти. Это цена этики совершенства. Человек перестает желать личных достижений, какими бы альтруистическими и благородными они не были, но желает только Царства Божьего. Этика совершенства всегда радикальное решение.

Этика совершенства - делает внимание не сколько на поступках, сколько на намерениях. Гнев, похоть, то что невозможно контролировать законами, осуждается этикой Иисуса. Хотя для иудаизма не игнорировалась внутренняя мотивация, все же центр раввинской этики приходится на внешнее соблюдение.^[1297]

Если Иисус - Учитель, то Церковь - прежде всего община учеников. Церковность играет для евангелиста очень большую роль. Собственно говоря, только у Матфея Иисус говорит о «церкви» (ekklesia). Получается, что за Иисусом можно следовать, только будучи частью общины, которую Он предназначил для миссионерства миру. Социальное ставится выше индивидуального. Нагорная проповедь обрисовывает в общих чертах характер общины. Открывается она «заповедями блаженства»: блаженны кроткие, милостивые, чистые сердцем, миротворцы и те, кто страдает ради праведности (5:3-12). Ригористические призывы Матфея к нравственному совершенству - не призывы подчинить себя некой всеохватывающей системе правил. Подчеркивая задачу Церкви учить послушанию Иисусовым заповедям, евангелист усматривает в этой задаче глубинную цель - преображение сердца, преображение характера. Речь и поступки - внешнее проявление того, что находится в сердце. Внутреннее важнее внешнего. Требование «будьте милосердны», записанное у Луки (6:36), значительно ужесточается у Матфея: «Будьте совершенны » (5:48). Если Лука говорит о любви к ближним, то Матфей о любви к врагам, куда уж выше градус и планка. Если ученики раввина подчинялись Торе, а не ему, то ученики Христа, только Ему.^[1298]

Для иудаизма первого века, буква закона была абсолютизирована. Иисус берет одну заповедь за другой и демонстрирует, насколько просто нарушить дух закона, оставаясь в его рамках. Фарисейский принцип «возведения ограды вокруг закона» - был создан не для того, чтобы защитить закон, но чтобы очертить безопасные границы.^[1299] Если какое-то деяние считается праведным, иди чуть дальше, ибо любая заповедь есть возможность проявить свое послушание. С точки зрения Иисуса, такое мелочное отношение в конечном счете ведет к пренебрежению основополагающими принципами. Психологически неизбежно, что фарисейское отношение к Закону сосредоточено на легко управляемых - наблюдаемых, осязаемых - вещах и грозит пренебрежением к «важнейшему». Фарисеи и Иисус не могут прийти к согласию в ключевом вопросе, отношения к закону, потому что у них совершенно разное понимание Бога. Для фарисеев Бог - законодатель, одобряющий и вознаграждающий тех, кто соблюдает Его Закон. Для Иисуса Он - Небесный Отец, который любит даже своих заблудших детей, и Его высшая благодать есть постоянно действующая освобождающая сила, нисходящая в мир, чтобы возродить и искупить его. Тех, кто принимает фарисейские воззрения на Бога, относительно мало, т.к. для того, чтобы быть угодным такому божеству, нужно быть профессионалом: соблюдение 613 заповедей - это труд на полный рабочий день. Фарисеи налагают «на людей бремена неудобоносимые, а сами и одним перстом своим» не дотрагиваются до них (Лк 11:46). Для Иисуса Закон - дар милостивого Бога, и толковать его как невыносимое бремя значит совершенно не понимать Бога, от которого он исходит. Если люди часто терпят неудачу, перенапрягаясь в послушании Закону, то, следовательно, должно быть нечто глубоко ошибочное в их прочтении Божьей воли. Повиноваться этому Закону значит соответствовать замыслу, заложенному в творении. Поэтому те, кто хочет исполнить волю Бога и ответить на Его любовь, должны идти дальше буквы Закона - к его исходному предназначению.

У Матфея ригоризм находится в довольно напряженной взаимосвязи с милосердием. Строгость и милосердие идут рука об руку. Обучающиеся Царству Небесному учатся оценивать все нормы (даже нормы Закона) в свете критериев любви и милосердия, «милосердия хочу, а не жертвоприношения » (9:13; 12:7). Однако Евангелист не дает нам ключей к пониманию того, как непримиримая враждебность по отношению к традиционным представителям Израиля сочетается с заповедью любви к врагам. В отрывке 18:15-20 Иисус совершенно ясно дает понять: община не должна терпеть или игнорировать наличие в своей среде греха. Призыв Евангелия от Матфея прощать по слову Иисусову - логический вывод из милосердия Божьего, но над презирающими божественную благодать нависла угроза будущего Суда (18:23-35).

Добро и зло четко определены, и мужественное послушание - норма для Церкви. Отец Иисуса Христа - тот же самый Бог, который даровал Тору через Моисея. И хотя Иисус принес новый взгляд на Тору, она не отменяется. Таким образом, нравственный порядок Божественного промысла о мире остается непрерывно стабильным. Церковь изображается как община, в которой люди могут обрести безопасность и действовать с нравственной уверенностью. Воля Божья ясно открыта в учении и примере Иисуса, от Церкви же ожидается исполнение всех Его заповедей до скончания века (28:18-20). Правильные ортодоксальные взгляды ничего не стоят, если человек при этом не слушается Бога (22:40).

Хотя христиане будут продолжать грешить, - а потому исправление и прощение составляют необходимую часть общинной жизни - Матфей нигде не связывает склонность ко греху с каким-то глубинным изъяном в человеческой натуре или (как Павел) с оковами сил, неподвластных контролю воли. С точки зрения Евангелиста, послушание - реальная возможность для тех, кто внимает слову Иисуса.

1. 3. Лука: возлюбить ближнего

Еще до недавнего времени не многие относились к Луке, как богослову, чаще всего как к историку. В большей степени нарративные сюжеты его писаний, и борьба ортодоксальной стороны против либерализма, сыграли свою роль в таком отношении. Однако по мере расширения евангельского направления, в пятидесятническом крыле, все больше говорят о богословии нарратива Луки. Так Дж.Д.Г. Данн называет его одним из «трех главных теологов» Нового Завета, наряду с Павлом и Иоанном.^[1300]

Если Матфей находится в традиции «святости», то Лука однозначно в традиции «любви». Не то что у Матфея нет ничего о любви, но сама методология выдает телеологическую установку этики, Лука - деонтологическую. Любовь Лука ценит больше, чем богословскую последовательность. Ортопраксия не менее важна чем ортодоксия. Любовь должна видеть ближнего во всех людях, не делая исключений по национальному или классовому различаю (см. притча о Добром самарянине).^[1301] Вместо того чтобы избегать общения с другими, страшась гибельной заразы, евреям следует стать их друзьями.

В отличие от более позднего христианского богословия, Лука не стремится делать онтологические утверждения относительно личности Иисуса. Ему вообще чужда мысль, что можно разграничить дела Иисуса и Его личность, а затем обсуждать последнюю в субстанциалистских категориях. В отличие от Иоанна, Лука не учит о предсуществовании Христа. Он не разделяет убеждения Матфея и Иоанна, что воскресший Иисус пребывает в Церкви, - у Луки эту роль играет Святой Дух, изливающийся на Церковь. Христология третьего евангелиста функциональна: Иисус осмысливается в категориях того, что Он сделал, той роли, которую Он сыграл в божественном замысле о спасении мира.^[1302]

Особое ударение делается на человеческую природу Христа. Во-первых, Если Матфей начинает свою генеалогию с Авраама, с евреев, то Лука с начала мира, с Адама.^[1303] Во-вторых, Лука упоминает даты некоторых событий во время земной жизни Иисуса. Таким образом, Лука показывает, что история Иисуса - не миф. Он жил в определенное время, и поэтому является настоящим историческим человеком. В-третьих, заметим, что Лука делает особенное ударение на искушении Иисуса.^[1304] Лука показывает читателям, что Иисус испытывал искушение точно так же, как все люди. В-четвертых, Лука упоминает намного больше др