Относительно рационалистических гипотез до сих пор актуален ехидный комментарий Мэнсона: «Иисус отправляется в Иерусалим прочитать курс лекций-проповедей о Боге-Отце и человеческом Братстве и становится жертвой несчастливой судебной ошибки».[1679] Слушатели Иисуса ждали, что он, наконец, выскажется за революцию. Тут все идет на уровне намеков, но во многих политических ситуациях по-иному просто нельзя. Я думаю, Иисус специально ответил намеком, которым он отверг ложную альтернативу и предложил радикальный выход - собственную программу Царства.
Иисус ведь не лекцию читает и не войска зовет к бою. Он дает ответ человеку, стоящему с римской монетой в руке. Ответ тонкий и многоплановый. «Что ж, и вправду отплатите кесарю по заслугам!» Велел ли Иисус поднять восстание? Велел ли он платить подати? Ни то, ни другое. И то, и другое. Никто не мог отрицать революционность высказывания, но никто не мог и сказать, что Иисус запретил платить подати. Иисус предлагал революцию, но революцию иную, чем Иуда Галилеянин. Он не выступал за компромисс с Римом, но не защищал и прямолинейное сопротивление вроде того, чтобы сегодня не платить подати, а завтра заострить мечи для битвы.[1680]
Перед нами протест против еврейского компромисса с язычеством. Поскольку Иисус считал революционные планы таким же компромиссом, высказывание представляет собой очередной прикровенный призыв к истинной революции, истинному движению Царства, почитанию Истинного Бога, пародией на которое является не только кощунственное почитание кесаря, но и использование Храма в качестве талисмана националистических устремлений. Иисус говорит: да, революции - быть; эта революция исполнит все ваши мечты о Царстве, но совсем не так, как вы ожидали, а через подлинную самоотдачу истинного Израиля Господу. Иисус рассматривал себя как истинный Мессия, возглавляющий истинное движение Царства.
Подлинная революция произойдет не через отказ от выплаты налогов и последующее вооруженное столкновение, а через полное послушание Богу Израилеву и подражание Ему. Он приглашал их присоединиться к его царскому движению, предназначенному положить начало Царству путем совсем иным, чем Иуда Маккавей за два века до него или Иуда Галилеянин за два десятилетия до него. Афоризм Иисуса, как и все его учение, выводил в иную плоскость разговоры о Царстве, подрывал кощунственные притязания кесаря, а также компромиссы храмовых иерархов и мечты революционеров. С точки зрения Иисуса, желая свергнуть кесаря во имя Бога и Торы, революционеры используют оружие кесаря же. И это - компромисс. Иисус предлагал иное: отдайте Богу Богово.
***
Три искушения, которые перенес Иисус в иудейской пустыне сразу после крещения, имеют важное политическое значение.[1681] Важность поставленных вопросов невозможно переоценить, поскольку они лежат в основе жизни человека и общества, причем два или даже все три искушения можно считать политическими. Первое, есть искушение власти над материальным миром (Мф 4:3). Ответ Иисуса расставляет все на свои места. Хлеб, в широком смысле этого слова, тоже можно считать политическим орудием. В свое время Мария-Антуанетта совершила трагическую ошибку, сказав: «Раз у них нет хлеба, пусть едят пирожные». Хлеб ничем не заменить, и ей пришлось лишиться головы. На протяжении веков мудрые политики всегда понимали политическое значение хлеба. Но Иисус, не желая признавать господство материального мира, отказывается дать людям то, чего они просят. Божье слово и его превосходство над всем и вся имеют для Иисуса первостепенное значение.
Второе и третье искушения носят отчетливо политический характер.[1682] Матфей и Лука упоминают их в разном порядке, вероятно, потому, что это не имело большого значения. В обоих случаях Иисус оказывается в месте, символизирующем определенного рода политическое искушение. Одно искушение происходит на крыле Храма, где дьявол предлагает Иисусу совершить нечто большее, чем просто сотворить чудо. Броситься вниз на глазах у всех означало бы засвидетельствовать присутствие Бога, явившегося избавить свой народ от гнета римлян и иродиан. Способность при этом остаться в живых стала бы знамением для иудеев, ожидавших пришествия Избавителя. Это могло бы стать поступком, достойным Мессии. Однако для Иисуса требовать от Бога чудес и знамений — значит нанести ему оскорбление (см. Мф 4:7). Позднее Иисус неоднократно осуждает попытки людей испытывать Бога и оценивать его по собственному усмотрению.
Третье искушение было политическим по своей сути. На этот раз Сатана не просто предлагает Иисусу доказать свое право называться Мессией. Он обещает ему то, что можно считать пределом желаний многих политиков — мировое господство. Слишком многие политики убеждены, замечает Алан Сторки, что их приход к власти и есть решение всех мировых проблем, ведь только тогда они смогут творить добро.[1683] Но Иисус понимает, что приход к власти ничего не решает. Делать добро можно лишь при условии беспрекословного послушания Богу. Именно такое послушание и есть альфа и омега любой политики. Такой принцип может показаться кому-то аполитичным, но в действительности он полностью преображает внутренний смысл политического господства. Обладанию мирской властью Иисус безоговорочно предпочитает служение Богу. «Господу Богy твоему поклоняйся и Ему одному служи » (Мф 4:10). Таким образом, поклонение Богу, признание его владычества и есть решение главных политических проблем.
***
Бесспорно, Царь Иисус был совсем не похож на кесаря. Но это лишь часть проблемы. Павел не пытается предложить новую разновидность все той же империи, очередную систему подавления. Но не стоит думать, будто вся разница между кесарем и Христом заключалась для него в том, что один из них — «земной», а другой — «духовный», один — «временный», а другой — «вечный», как если бы они вполне могли сосуществовать, не мешая друг другу. Однако исповедание Иисуса Христа Господом состоит в том, что пред ним должно «преклониться всякое колено». Роль же кесаря (Рим 13) весьма ограничена. Его следует слушаться, потому что его «должность» и «власть» установлены от Бога, Которому порядок, покой и устроенность гораздо милее хаоса и анархии. Если же кесарь ведет себя, как Бог, — а так во времена Павла вело себя большинство кесарей, — Павлу остается только называть вещи своими именами. Раннехристианская община в смерти Ирода Агриппы видела Божью кару за то, что монарх присвоил себе почести, подобающие одному Богу. Совершенно так же воспринимал Павел культ римских императоров. Для него существовал только один Бог: Он соделал Своего Сына Господом вселенной, а империя кесаря — лишь жалкая пародия на Его владычество.[1684]
Иисуса знали, в числе прочего, как человека, говорящего со властью. В этом смысле особенно отличало Иисуса то, что он говорил. Синоптики сообщают, что он «учил, как власть имеющий». Они имеют в виду не просто интонацию. И не просто то, что он не ссылался на чужие авторитеты, не обсуждал плюсы и минусы раввинистических школ. Создавалось впечатление, что он основывает собственную школу, собственное направление в истолковании Торы. Синоптики, подкрепляя свою мысль различными высказываниями Иисуса, говорят нам о содержании его Вести. Иисус возвещал слово Бога Израилева. Он не просто перетасовывал давно розданные карты, слова Бога, реченные в давние времена. В современной западной культуре мало очевидных аналогов тому, что он делал, и здесь велика опасность впасть в анахронизм. Но мы, возможно, будем не столь уж далеки от истины, если скажем, что Иисус более походил на политика во время избирательной кампании, чем на школьного учителя; на композитора/дирижера, чем на учителя музыки; на драматурга, чем на актера. Он был вестником. Он нес срочную и неотложную Весть, которая не могла стать предметом научных дискуссий. Он предупреждал народ, - как человек с красным флажком, мешающий произойти железнодорожной катастрофе. Он был громогласен, - как человек, едущий по городу с громкоговорителем. Он приглашал, - как человек, создающий новую политическую партию и зовущих всех вступить в нее и создавать новый мир. Иными словами, он отчасти напоминал других «пророков-вождей» своего времени. Его не арестовали раньше просто потому, что он переходил с места на место и избегал больших городов, а не потому, что его Весть была вежливой и тактичной.[1685]
Храм кроме религиозного значения имел не меньшее политическое. А политическое это всегда и экономическое, принося не малый доход. С тех пор, как был построен и начал функционировать Храм Ирода, несколько раз в год в него устремлялись сотни тысяч людей, приносящих с собой пожертвования. Это был единственный вид туризма, известный в древнем мире, и на Пасху город заполняло около миллиона паломников, обогащавших Храм бесчисленными дарами. Прибавьте сюда налог в две драхмы (пол-шекеля), взымавшийся с иудеев независимо от их места жительства, и мы получим представление о несметных богатствах, стекавшихся в казну правящей элиты. Храм оказался необыкновенно прибыльным предприятием, и храмовая партия во главе с первосвященниками следила за его бесперебойным и эффективным функционированием, оберегая его от вмешательства римлян и заботясь о приумножении собственных доходов.[1686] В начале своего служения Иисус выступил с критикой храмовой системы (Ин 2). Он обвинил священников в меркантильности и изгнал из Храма торговцев, вновь поставив в центр внимания искреннее поклонение Богу. Святой Храм осквернен духом наживы. Они просят его о знамении, но в то же время не пытаются отрицать тот факт, что поклонение Богу стало поводом для вымогательства. Такая система оскорбительна для Бога, и народу остается лишь признать этот факт.
Только в политическом контексте можно понять всю глубину и масштабность действия Иисуса. Его поступок напугал первосвященников. Они и сами прекрасно знали, что Храм принадлежит не им, а Богу. «Иисус должен умереть», это то, что объединяет, до того все политическое разнообразие жизни: саддукеев, книжников, фарисеев. Ненависть к Иисусу на время объединила их. Не удивительно, что и Иоанн Креститель скитался в пустыне, по причине все того же обличения коррупции и прочих зол, укоренившихся в иерусалимском обществе. Так пустыня становиться центром политической жизни.
Революционный пафос Иисусовой Вести был направлен против структур власти мира сего - против тогдашних иродов, пилатов, каиаф и стоявших за ними кесарей. (Вот, что делала и делает всякая весть о Царстве!). Иисусова Весть была направлена против рассказов о Царстве других людей, считавших себя пророками и мессиями. Восстанию Иисуса было присуще глубокое своеобразие. Иисусова Весть была (бы) направлена против любой чисто афористической мудрости и любого не привязанного к истории учения, если бы таковые возникли в современной ему Галилее. Он звал их покаяться и верить в него. Он приглашал слушателей отбросить привычные им метарассказы и, доверившись ему, принять его Метарассказ. Как носитель Царства, Иисус постоянно своими поступками приглашал наблюдателей к выводу: он считает себя вправе делать то, что делает Храм, и быть тем, чем является Храм, чем умаляет роль самого Храма.[1687]
Исцеление, прощение, обновление, Двенадцать, новая семья и ее новые признаки, открытые братские трапезы, обетование благословения язычникам, празднования вместо постов, гибель и восстановление Храма, - все это ярким символическим языком возвещало: израильский плен позади, Иисус полагает ему конец и берет, со своим движением, на себя роль Храма. Неудивительно, что когда Иисус пришел в Иерусалим, места одновременно для него и для Храма там не нашлось. Притязание, центральное для Вести Иисуса еще в Галилее, состояло в том, что Бог Израилев действует через него, торжествуя над злом и принося истинное возвращение из плена, долгожданное Восстановление; Бог возвращается на Сион в суде и милости.
Пора отбросить старую карикатуру, до сих пор защищаемую некоторыми авторами: Иисус, дескать, говорил о Боге, а ранняя Церковь говорила об Иисусе. «Итак, всякого, кто слушает слова Мои сии и исполняет их... », «если Я перстом Божьим изгоняю бесов...», «а Я говорю вам...». На современный западный вкус это трудно переварить. Поэтому иные и поныне пытаются спасти Иисуса от разговоров о самом себе, уберечь его скромность от столь явного акцента на себе. Но чем больше мы узнаем о пророке из Назарета, тем больше убеждаемся, насколько он не похож на нас. Зато он гораздо больше похож на других евреев I века - родоначальников движений, звавших людей следовать за ними, веривших и убеждавших остальных, что именно через них будет восстановлено Царство.[1688]
Община Иисуса Христа, внимая гласу призывающего ее Господа, слушает не какого-то господина, но Господа всех господ, Господа как такового, Господа всех и всего. Она внимает не некоему слову, но этому Слову: Слову, которое было в начале у Бога и само было Бог (Ин 1:1).[1689]
Наша жизнь находится в противоречивом единстве «да» и «нет», которое обретает жизнь за пределами себя самого, в Иисусе Христе. Ведь для христианства жизнь это не что, а Кто: «Я есмь жизнь ». Иисус ставит свое Я в самое резкое противоречие со всеми идеями, понятиями, путями, притязающими на решение о сути жизни. Жизнь —это не вещь, не сущность, не понятие, а личность, а именно определенная и единственная Личность, и эта определенная и единственная Личность состоит не в том, что она имеет среди прочего, но в своем Я, в Я Иисуса. [1690] Павел в высшей степени конкретно и вместе с тем парадоксально выражает словами: «Христос — моя жизнь » (Флп 1:21) и «Христос, жизнь наша » (Кол 3:4).
Отпадение человека от Христа означает вместе с тем и его отпадение от своей собственной сущности. Нужно признать вину не как частный промах или ошибку, преступление некого абстрактного закона, но как отпадение от Христа, от образа, стремящегося запечатлеться в нас и привести нас к нашему подлинному образу.
«Премудрость» не означает знания частного, эзотерического или оторванного от конкретной исторической ситуации. Напротив, она подразумевает жизнь истинной интерпретацией израильского Закона, ведущей к оправданию в момент вмешательства истинного Бога. «Премудрость» не исключает «апокалиптику», но сопутствует ей. Иными словами, Иисус был «мудрецом, который выражал свои эсхатологические убеждения в категориях Премудрости»; его «Премудрость была смягчена и даже сформирована его эсяатологическими убеждениями».[1691] Сейчас модно говорить, что Весть «мудреца Иисуса» ломала стереотипы. На это следует ответить: ничто не могло быть революционнее провозглашенного Иисусом апокалиптического провозвестия о Царстве, а также сопутствовавших ему «приглашения, радушного приема, требования и призыва».
Люди не отрицали, что он совершает «деяния силы», «изумительные деяния». Они ставили под сомнение их мотивацию и происхождение. Почему? Им казалось, что Иисус при этом учит вещам, предполагающим неверность Богу. Ведь если кто-то совершает «деяния силы», оставаясь верным израильским традициям, никакой проблемы нет. Это подтверждается существованием в древности других еврейских целителей и экзорцистов. Если человек учит неверности, но «деяний силы» не творит, его воспринимают как угрозу, но все может обойтись без серьезных для него последствий. В конце концов, за предшествовавшие столетия множество евреев учили вещам, которые их более строгие собратья воспринимали как послабление или неверность. Ревнители скрежетали зубами, но к действиям прибегали не часто. А вот если некто привлек интерес, толпу и постоянных учеников «деяниями силы», а сам учил радикальной неверности, терпеть его было невозможно.[1692]
Иисус в этом смысле «говорил от лица Бога», возвещая несоответствие Моисеева законодательства новой эпохе и объявляя о возможности отбросить отныне некоторые из его божественных установлений. наступил момент великого обновления, когда Тора будет написана в людских сердцах, а потому роль некоторых заповедей умаляется, как умаляется роль свечей при восходе солнца. Смущает не столько весть, сколько сам вестник. Иисус же говорит не как мудрец и не как пророк, ибо ставит себя над Торой. Дело здесь не в учении, а в личности Иисуса. Иудеи же считали Тору главным политическим документом.[1693] Закон Божий, дарованный им на горе Синай, лег в основу национального самосознания. Моисей, несомненно, был и политическим лидером, а священники и фарисеи занимали «седалище Моисеево». Преподавать Тору - значит учить людей жизни.
Различные фарисейские школы действительно дискутировали друг с другом, причем порой оживленно, но не доходя до смертоубийства. Этот факт принципиально важен, если считать, что Иисус предлагал лишь свой вариант ответа на вопрос, как точнее исполнять Тору. Между тем в Палестине I века полемизировали не только гиллелиты с шаммаитами, куда более острыми были противоречия между фарисеями и саддукеями, между ними обоими и ессеями, между иудеями и самарянами.[1694] Пользуясь терминологией Томаса Куна, можно сказать, что речь шла не о «нормальной науке», а о смене парадигм. Если синоптические сценарии не полная фальшивка, то Иисус не вел с фарисеями споров в их собственном ключе и не дебатировал о деталях их программы. Два музыканта могут рассуждать о том, в какой тональности лучше исполнять мелодию Шуберта. Если кто-то предлагает переложить мелодию для исполнения группой «хэви металл», он не присоединяется к их дискуссии, а бросает вызов предпосылкам.[1695]
Политические лидеры видели в его учении угрозу своей системе правления. Столкновения с религиозными лидерами и судебный процесс в Иерусалиме носили преимущественно политический характер. Распятие служило для наказания политических преступников. Учение и притчи Иисуса о законах, налогах, партийной политике, судопроизводстве и взаимоотношениях с чужеземцами бросали вызов влиятельным политикам того времени.[1696]
Иисус не отбрасывал Тору походя, как лжепророк, подстрекающий народ предать древние идеалы в пользу новых идей. Иисус полагал начало новой эпохе в израильской истории, - эпохе, к которой Закон Моисеев подводил, но для которой был неадекватен. Поразительным образом верность Богу Израилеву отныне обретает форму верности Иисусу. Избавиться от надела предков - эквивалент свержения языческих идолов[1697].
Иными словами, если Иисусовы деятельность, рассказы и символы привели к распятию, то даже нельзя сказать, что у него была пара ценных идей, но в последний момент фортуна от него отвернулась. Его смерть, будучи тематически связанной со всей его программой, поставила под сомнение и его идеи. Если Иисус был таким и если смерть была концом, то это - конец. Он похож на Иуду Галилеянина или Симеона Бен-Косибу, разве что чуть поинтереснее, да и то, возможно, лишь потому, что учения Иуды и Симеона до нас не дошли.
Конечно, имелись разные способы осмыслить смерть учителя или даже вождя. Всюду знали о Сократе как об образце благородного принятия несправедливой казни. В иудаизме существовала категория «мучеников», применявшаяся к людям, которые противостояли язычникам и умирали в верности Богу. Однако категории неудавшихся Мессий не существовало. Мессия, который, вместо того чтобы победить язычников в битве, погиб от их руки, - не Мессия, а обманщик, - именно так говорили впоследствии раввины (да и христиане) о Бар-Кохбе.[1698] Почему же тогда люди продолжали говорить об Иисусе из Назарета, причем говорить не просто как о личности яркой, но трагической? Ответ, который давали на этот вопрос ранние христиане, нам известен и отличен от того, что выдумали современные мифотворцы: Иисус воскрес из мертвых. И не будь Его воскресения, была бы «тщетна вера» христиан, скажет апостол Павел, и тщетна моя работа, скажу я. Кто понимает это события, знает, что все живущие с Богом живут вечно. Впервые люди узнали, что Бог сильнее смерти.
Если рассматривать отношение древних к чуду вкупе с поистине трагическим концом земного служения Христа, становится понятно, что лучшее доказательство воскресения — само существование и возрастание ранней Церкви. После смерти Христа апостолы ощущали полное поражение, сама их миссия, по всей видимости, подошла к бесславному концу. После того как Христа у них на глазах казнили как преступника, у них не осталось никакой надежды. Однако уже через несколько недель эти же люди радостно провозглашали воскресение Христа тем самым людям, которые требовали Его осуждения. Они проповедовали, что Он — воскресший Господь, пришедший спасти всех. Заметим, что апостолы были нормальными, разумными, трезвомыслящими людьми. Каждый в отдельности и все вместе они пережили глубочайшую внутреннюю перемену — вместо отчаявшихся, подавленных, совершенно растерянных людей мы видим убежденных и пламенных проповедников. Есть все основания полагать, что эта разительная перемена произошла в них после того, как они увидели воскресшего Христа. Следует также отметить, что один из самых ранних христианских обрядов — преломление хлеба, с сопутствующей символикой распятого тела Христова. Этого нельзя объяснить, если апостолы не знали о воскресшем Христе; иначе они предстанут просто бессознательными мазохистами, которыми, безусловно, небыли. Т.о., мы должны признать, что центральное чудо новозаветной религии — воскресение Христа. Без этого чуда ранняя Церковь просто не возникла бы и мы, живущие сегодня, никогда не услышали бы о других новозаветных чудесах, да и о самом Иисусе из Назарета, чье имя было бы забыто, как имена сотен других проповедников и чудотворцев, бродивших по дорогам Древнего Востока.
Как еще это можно объяснить?[1699] Иисус был жителем захолустной деревеньки. Они не написал ни одной книги, не занимал ни одной должности. Никогда не удалялся от родной деревни больше чем на триста километров. Друзья оставили Его. Один из них предал Его. Те, кому Он помогал, забыли Его. Еще до Его смерти они отвернулись от Него. Но после Его смерти они не могли устоять перед Ним. Есть только один ответ: Иисус воскрес.
2.2.3. Политика и христианство
Слово «политика» вызывает ряд ассоциаций с миром, в котором трудятся многие современные библеисты, - миром современной западной демократии. В этом мире часто считается, что «религия» - это одно, а «политика» - совсем другое. Такой подход мы унаследовали от Просвещения: в большинстве исторических периодов (и большинстве современных стран) политика и религия тесно переплетены. Жители Палестины I века - с ее правящими первосвященниками, политически активными фарисеями, священными революционерами, благочестивыми (но политически угнетенными) крестьянами - изумились бы нашему разделению этих понятий. Поэтому попытки деполитизировать Иисуса обречены на неудачу. Любой, кто вышел бы на проповедь Царства Божьего, оказался бы вовлеченным в политическую деятельность. Вопрос не в том, было ли понятие «Царство» в устах Иисуса «политически» окрашенным, а в том, какого рода была эта окраска и какие цели преследовала.[1700]
В этих условиях многие верующие стараются выяснить сравнительные достоинства политических идеологий или даже оправдать одну из них с точки зрения Библии. Другие признают библейское христианство несовместимым с современными политическими установлениями и стремятся отойти от политики, чтобы вести чистую христианскую жизнь и свидетельствовать о Христе. Третьи пытаются реформировать политику или участвовать в ней, воссоздавая те или иные католические или протестантские традиции и школы мысли прежнего времени. Наконец, многие христиане просто равнодушны к государственной власти и к политике, полагая, что эта область не имеет отношения к их христианскому свидетельству. Сегодня в вопросе о том, каковы с точки зрения Библии природа и задачи государственной власти, среди христиан нет единодушия. Вопрос о том, какие отношения между Церковью и государством наиболее желательны, возник до появления христианства и обсуждался на протяжении всей его истории. Библия не проводит насильственного разделения политики и религии, хотя и не отождествляет их. Обе являются важными измерениями того, что означает быть человеком. Поклоняться истинному Богу - значит быть преданным Божьим способам социальных отношений. Политическая задача сохранения справедливого порядка - это человеческий долг перед Богом.[1701]
Иисус не указал, к сожалению, где точно проходит граница между Церковью и государством; поэтому, по крайней мере с IV в., среди христианских ученых и теологов начались споры о том, как нужно ее проводить. Результатом многовековой полемики стали почти непроходимые историко-теологические дебри. Ни ислам, ни индуизм, ни любая другая из основных религий мира не создали ничего подобного тому учению об отделении Церкви от государства, за которое выступали протестанты евангелического направления и рационалисты-просветители. Христианский мир продолжает эту полемику и сегодня, особенно в плюралистических обществах. Нам очень хорошо знакомо разделение между политикой и богословием: последние 200 лет оно доминирует в западной мысли. Однако мир, к которому принадлежал Иисус, его не ведал.
2.2.3.1. Крайности Царства
Сегодня среди христиан существует множество взаимоисключающих воззрений на то, какими должны быть их взаимоотношения с политическими властями, в большинстве случаев — светскими. Современное государство не зависит от Церкви не только в своей повседневной жизни. Как правило, идеология, на которую оно опирается, не признает ни связи, ни преемственности с библейскими воззрениями. Большинство светских правительств предпочитают так или иначе разграничить священное и профанное, по крайней мере на уровне социальных институтов. Будущее покажет, способны ли люди осознать, что Церковь невозможно отстранить от политической жизни. А может быть лучше, чтобы и Церковь, и государство оставались по свою сторону разделяющей их стены?
2.2.3.1.1. Царство «Нового века»
Популярные идеи пытаются уравнять Царство Божье с утопией, неким установлением мира и счастья на земле, причем достигнутым человеческими усилиями.[1702] Это точка зрения, царившая в «либеральном» девятнадцатом столетии на вершине оптимизма в отношении человека. Интересно, что и до сих пор она живет в некоторых, кто говорит о «строительстве Царства Божьего». Для Альбрехта Ритчла это означало «организацию человечества посредством дела, вдохновленного любовью». Для Вильгельма Херманна - «вселенское моральное общество, аспект, посредством которого человечество включено в Божью цель для самого себя». Человек проявляет самонадеянность, пытаясь своим умом и энергичными усилиями организовать Царство Божье.
В библейском контексте «Царство Божье» не создается на основании человеческих решений и дел. Царство Божье приходит к нам; Бог является Царем совершенно независимо от наших решений и дел. В молитве-модели «Да прейдет Царство Твое» и «Да будет воля Твоя как на небе, так и на земле» не являются синонимичными, ибо вторая зависит от первой. Именно пришествие царствующего Бога к нам делает нас способными совершать Его волю. Никогда и нигде Новый Завет не говорит о нашем строительстве царства. Бультман указывал именно на это: «Из этой притчи о семени, растущем само по себе, в которой «само по себе» и является сутью, никто не может делать вывод, что Божье Правление (или Царство) является некой политической или социальной формацией, развивающейся по ходу истории; наоборот, притча подразумевает, что пришествие Царства является чудом, независимым от каких-либо человеческих действий; оно настолько же чудесно, насколько удивительным является рост и созревание семени, которое живет и развивается без человеческих помощи и понимания». Царство - это Божье правление и мы никоим образом не утверждаем его (тем более, не завоевываем). С нашей стороны требуется лишь принять его и провозглашать его.
Царство Божье принадлежит Богу. «Динамизм» Царства — не абстрактное понятие; Царство приходит. Это власть Бога, активно вторгающаяся в царство Сатаны. Четырнадцать глагольных форм применены в Новом Завете по отношению к царству, и ни одна из них даже не намекает на то, что человек должен строить его. [1703] Только Богу принадлежит право дать или установить что-либо; человеку же остается ожидать, принимать, входить и провозглашать. В христианстве исключается «партия Царства» в политике, но поощряется участие людей Царства.
Божье царствование не зависит от человеческого согласия. [1704] Но это, все же, не говорит о том, Новом завете что Царство Божие подошло к нам без призыва к покаянию, обращения к Богу с учетом того, что Царство Божье приблизилось к нам (Мк 1:15; Мф 3:2). Человеческое решение нисколько не определяет Божье царствование, но оно определяет природу отношений человека с Царством. Царство не выдвигает свою кандидатуру на выборы, не потому что ему там делать нечего, а потому что оно уже победило. Если Церковь в государстве, то государства в Царстве. Человек решает сам, быть ли ему бунтарем, который будет отвечать перед Богом, или добровольно подчиняющимся субъектом, становящимся участником в Божьем правлении. Тот факт, что Царство призывает к принятию решения, особо выделяется в Новом Завете посредством применения термина καιρός, который, в данном случае, является эсхатологическим термином, обозначающим «время кризиса» или «последнее время» (Мк 1:15). В присутствии Царства человеку приходится принять решение.