РУДОЛЬФ ШТАЙНЕР
СУЩНОСТЬ ЦВЕТА
Три лекции, прочитанные в Дорнахе 6, 7 и 8 мая 1921 г.
ИЕРАРХИИ И ТАЙНА РАДУГИ
Дорнах, 4 января 1924 г.
Переводчик сердечно благодарит Дмитрия Новикова,
без поддержки которого эти переводы не могли бы осуществиться.
Лекция первая
6 мая 1921 г., Дорнах
Переживание цвета Четыре цвета-образа
Предмет, о котором мы поговорим в эти три дня, изучается физиками – об этой стороне цвета в этот раз мы говорить не будем[1], – он, однако, занимает, или, по крайней мере, должен был бы занимать, также и психологов, душеведов и, прежде всего, художников, живописцев. Но, оглядевшись в воззрениях, сформировавшихся о мире цвета вплоть до настоящего времени, мы должны будем констатировать, что хотя и соглашаются, что психологу есть что сказать о субъективном переживании цвета, но это, мол, не может иметь никакого истинного значения для понимания объективной стороны мира цвета, познавать-де который дозволено только физику. А уж за искусством и вовсе не признают права утверждать что-либо объективное о сущности цвета и всего к нему относящегося. Люди теперь далеки, очень далеки от того, что имел в виду Гёте часто цитируемым изречением: "Тот, кому природа начинает раскрывать свою явленную тайну, ощущает необоримую тоску по достойнейшему ее повествователю – по искусству»[2].
Человек, по-настоящему живущий в искусстве как Гёте, не будет сомневаться ни минуты: то, что имеет сказать художник о мире цвета, должно быть целиком и полностью связано с существом цвета. В повседневной жизни человек знаком с цветом, прежде всего, по поверхности предметов, представляющихся нам цветными, по цветовым впечатлениям, которые мы получаем в природе. Кроме того, научились получать цвет, в известном смысле, я бы сказал, в его несвязанном, свободном виде – посредством известного опыта с призмой, а также создают или стараются создать себе воззрения в мир цвета и разными другими путями. При этом, по существу, всегда придерживаются того, что судить о цветах прежде всего приходится по субъективному впечатлению. Вы знаете, что долгое время в физике существовала привычка, и можно сказать, дурная привычка, говорить: «То, что мы воспринимаем как цветовой мир, существует, собственно, для наших органов чувств, тогда как вовне, в мире, объективный цвет представляет собой не что иное, как определенное волновое движение тончайшей материи, называемой эфиром».
Правда, кто хочет себе что-то представить под этими дефинициями, под объяснениями, дающимися в таком духе, тому с подобными понятиями никак не удается взять в толк, что нечто, знакомое ему как цветовое впечатление, как ощущение цвета, как переживание, должно иметь что-либо общее с каким-то подвижным эфиром. Однако, как раз-таки говоря о цвете, о качестве цвета, всегда держат в виду субъективное впечатление, стремясь при этом к чему-то объективному. Тогда, однако, совсем отходят от цвета. Поскольку во всех колебаниях эфира, которые тут придумываются (они действительно придуманы), разумеется, не содержится ничего от того, чем является наш цветовой мир. И именно, если хотят войти в объективное существо цветов, необходимо держаться самого мира цвета. Нужно стараться не выходить за пределы цветового мира. Тогда можно надеяться проникнуть в то, чем сущность цвета в действительности является.
Попробуем углубиться в то, что способен дать нам весь большой, многообразный мир посредством цвета. И если мы хотим пробиться к сущности цвета, то всё рассмотрение нам в определенной мере нужно поднять в жизнь ощущений, поскольку от цвета мы получаем какие-то ощущения. Мы попытаемся спросить нашу жизнь ощущений о том, что окрашено в цвет в окружающем нас мире. И для начала нам лучше всего продвигаться вперед, в определенном смысле, мысленно экспериментируя, – чтобы иметь не одни лишь, в общем-то, трудно анализируемые процессы, являющие нам себя не так четко, не так явно, чтобы можно было сразу прийти к сущностному.
Представьте, что я наношу на поверхность зелень, покрываю ее зеленым цветом. Прошу учесть, что желаемого получить здесь невозможно, ведь обычно зеленым по черному не рисуют[3]. Я хочу изобразить это лишь схематично. (Рисует.)[4]
Если просто дать цвету воздействовать на наши ощущения, то от зеленого как такового мы сможем пережить нечто, чему далее вовсе нет надобности давать дефиниций. Тут ни у кого не возникнет сомнений: переживаемое от зеленого цвета переживается и при взгляде на растительный покров Земли. Переживаемое в чистом зеленом переживается в растительном покрове Земли потому, что этот покров именно зеленый. Оставим в стороне все остальные свойства растительного покрова, обратимся только к его зеленой окраске. И поставим теперь перед душевным взглядом зеленый цвет.
В эту зелень я могу вписать то или другое разными цветами. Давайте проведем перед собой три цвета.
Представьте: в первую зеленую поверхность я врисовываю нечто красное, во втором случае я вписываю в зелень что-то, примерно цвета персикового цветка (у меня его нет, но представим себе его), в третьем вписываю что-нибудь синее.
Бы должны будете согласиться, что чисто по ощущению в этих трех случаях происходит нечто совсем различное и что появляется определенное содержание ощущения, изображаю ли я в зеленом какую-либо красную форму, что-то красное, или форму цвета цветка персика, или же форму синего цвета. Дело будет заключаться в том, чтобы как-то выразить содержание ощущения, появляющееся перед душевным взглядом.
Если хочешь выразить что-то подобное, то надо попытаться это как-либо описать, поскольку абстрактными дефинициями достичь можно, разумеется, исключительно малого. Теперь, чтобы найти какое-то описание, попытаемся просто вжиться фантазией в нарисованное. В первом случае я хочу усилить ощущение зеленого растительного покрова, и я вписываю в зелень красные фигуры людей. Делаю я их краснолицыми и с красной кожей или одеваю их в красное – это совершенно всё равно. Здесь (в первую зеленую поверхность) я врисовываю красные человеческие фигуры, здесь, во вторую, врисовываю людей цвета персикового цветка – цвет, который приблизительно соответствовал бы человеческому инкарнату, а здесь, в третью зелень, врисовываю синие фигуры. Я это делаю здесь не с целью воспроизвести нечто с натуры, а только для того, чтобы иметь возможность провести перед глазами комплекс ощущений того, что тут по существу происходит.
Представьте-ка себе, вы видите такое зрелище: по зеленой лужайке идут красные люди, или люди цвета персикового цветка, или через зеленый луг проходят совершенно синие люди: во всех трех случаях это целиком и полностью разные комплексы ощущений! Видя первую картину, вы скажете: красные фигуры людей, которые я вижу посреди зелени, на зеленом лугу, оживляют собой весь луг. Луг стал ещё зеленее от того, что по нему идут красные люди. Зелень становится ещё насыщеннее, ещё живее, когда по ней идут красные фигуры. К тому же я приду в недоумение, глядя на них, этих красных людей. Это, собственно, нелепица, скажу я, этого вовсе не может быть! По существу, эти красные фигуры нужно было бы сделать подобными молнии, – они должны были бы двигаться. Ибо бездвижные красные люди на зеленом действуют возбуждающе в своем покое, так как они движутся уже своим красным цветом, вызывают на лугу нечто, что, собственно, невозможно удержать в покое. Итак, мне надо входить в совершенно определенные комплексы ощущений, если я хочу вообще осуществить подобные представления.
А вот здесь всё получается вполне успешно. Люди, окрашенные в цвет персикового цветка, могут стоять тут без движения; если они простоят часами, это уже не смущает меня. В моем ощущении я замечаю: фигуры цвета цветка персика, по существу, не вступают в особое отношение к лугу, они не оживляют луг, не делают его зеленее, чем он есть, они совершенно нейтральны к лугу. Пусть они стоят, где хотят, – они не смущают меня. Они здесь везде к месту. У них нет внутреннего отношения к зеленому лугу.
Перехожу к третьему. На зеленой лужайке я вижу синих людей. Не правда ли, это (синее) даже и не удерживается здесь, совсем не удерживается[5]. Ведь синева фигур приглушает для меня всю зелень луга. Луг парализуется в своей зелености. Он вовсе не остается зеленым. Попытайтесь в настоящей фантазии представить себе движущихся по зеленому лугу синих людей или вообще каких-нибудь синих существ – это могут быть и синие призраки, носящиеся тут и там! – попробуйте это представить: луг ведь перестает быть зеленым, он сам приобретает некоторую синеву, сам становится синеватым, перестает быть зеленым. А чтобы эти синие фигуры задержались на зеленом надолго – такого я вообще не смогу уже себе представить. У меня появляется представление: где-то тут должен быть какой-то обрыв, провал, и они забирают у меня луг, уносят его прочь, бросают его в этот провал. Это вяжется так плохо, что так продолжаться не может, зеленая лужайка не может удержаться на месте, когда на ней синие люди, они забирают ее, уносят прочь.
Видите ли, это – цветовое переживание. Необходимо научиться иметь такое переживание цвета, иначе нельзя будет разобраться, что такое вообще мир цвета. Если хотят познать прекраснейшее, значительнейшее, что может дать применение фантазии, то необходимо уметь, я сказал бы, экспериментировать в области фантазии. Нужно уметь спросить себя: что происходит с зеленым лугом, когда по нему ходят красные фигуры? – Он становится еще зеленее, он становится совершенно реальным в своей зелености. Зелень начинает форменно гореть. Красные фигуры вызывают в зеленом такую жизнь, что невозможно представить себе эту зелень спокойной, – они, по существу, должны бегать по лугу. И если бы сейчас я на самом деле писал картину, то не смог бы написать спокойно стоящих людей, мне нужно было бы написать их так, что... (Пробел в тексте). Они двигаются как в хороводе. Картина хоровода с красными людьми на зеленом лугу удалась бы. Напротив, люди, наряженные не в красное, а полностью одетые в цвет персикового цветка, простояли бы на зеленом лугу целую вечность. Они совершенно нейтральны к зеленому, абсолютно безразличны к зеленому лугу, он остается какой есть. Он не меняется ни в малейших нюансах. А синие люди – они уносятся от меня прочь вместе с лужайкой, вся лужайка теряет свою зеленость из-за синих людей.
О цветовых переживаниях необходимо, разумеется, говорить сравнениями. Невозможно говорить о переживаниях цвета по-обывательски, ибо тогда не приближаешься к цветовому переживанию. Нужно говорить сравнениями. Но, не правда ли, в конце концов, сравнениями пользуется и обычный обыватель, говоря: один бильярдный шар толкает другой. Б действительности, бодаются и толкаются лбами бараны, быки и буйволы, но бильярдные шары не бодаются и не толкают друг друга. Тем не менее, в физике говорят о «толкании», поскольку человек, как только вообще начинает говорить, повсюду нуждается в помощи аналогий.
Так мы получаем возможность различать что-то в мире цвета как в таковом. В нем – сущность цвета, нечто, что предстоит нам искать.
Возьмем один очень характерный цвет – мы уже на нем останавливались, – а именно цвет, живее всего являющийся вокруг нас в летнее время: зеленый. Он предстает нам в растениях. Да мы и привыкли уже считать зеленый цвет присущим растениям. Не правда ли, ничто другое не ощущается нами так связанным с чем-то, как зеленое – с сущностью растений. Мы не ощущаем необходимости в том, чтобы определенные животные, имеющие зеленую окраску, были только зелеными; у нас всегда присутствует подсознательная мысль, что они могли бы быть и другого цвета, нежели зелеными. Но относительно растений у нас укоренилось представление, что зеленость принадлежит им, что зеленый цвет это некое их свойство. Попытаемся именно на рассмотрении растений проникнуть в объективную сущность цвета, тогда как обычно ищется лишь его субъективная сущность.
Что есть растение, которое в известной мере является представителем зеленого цвета? Вы, конечно, знаете, что духовнонаучно сущность растения состоит собственно в том, что у него, наряду с физическим телом, есть эфирное тело. Эфирное тело, по сути, это то самое, что и является в растении живым. Но эфирное тело не зеленое. Сущность, делающая растение зеленым, заложена уже в его физическом теле, так что, хотя зеленый цвет исконно присущ растению, но, тем не менее, он не может представлять изначальную сущность растения. Ведь исконная сущность растения – в эфирном теле, и не будь у растения эфирного тела, оно было бы минералом. В своем же минеральном существе растение являет нам себя посредством зеленого цвета. Эфирное тело окрашено совершенно иначе.
Но эфирное тело являет себя через зеленый цвет минерального. Изучая, как зеленый цвет растения соотносится с его эфирным телом, мы обнаруживаем: если на одну сторону поставить исконную сущность растения, эфирное, а на другую – его зеленую окраску, абстрактно отделив ее, выделив зеленый цвет из растения, то это на самом деле то же, как если произвести всего лишь некое отражение чего-то. Б зеленом цвете, отъятом из эфирного, мы будем иметь лишь образ растения, и этот образ – таково свойство растения – с необходимостью зеленый. Итак, зеленый цвет я нахожу, собственно, в образе растения. И приписывая зеленый цвет растению как нечто совершенно ему сущностное, я должен отнести эту зеленую окраску к образу растения и в зеленом я должен искать особую сущность образа растения.
Здесь мы подошли к чему-то очень существенному. Каждый, рассматривая галерею предков в каком-нибудь старинном замке – такие галереи пока еще встречаются, – не преминет сказать: это всего лишь изображения предков – не настоящие предки. Не правда ли, как правило, их там нет, предков, там только их портреты. Однако, и глядя на зеленый цвет растений, мы не имеем перед собой сущности растения, точно так же, как в галерее предков перед нами нету предков. Б зеленом мы имеем лишь образ растения. А теперь обратите внимание на то, что зеленое свойственно именно растению и что растение это как раз наипервое из всех существ, наделенных жизнью. Не правда ли, у животного есть душа, у человека есть дух и душа. У минералов жизни нет. Растение – это существо, характерное именно тем, что у него есть жизнь. Животные имеют ещё и душу. У минералов души пока нет. Человек, ко всему прочему, имеет и дух. Ни о животном, ни о человеке вы не можете сказать, что их сущностное – это жизнь, их сущность – это как раз нечто иное. У растения сущностное – это жизнь, зеленый цвет – ее образ. Так что я, собственно, останусь целиком в объективном, сказав:
Зеленое являет мертвый образ жизни.
Grün stellt dar das tote Bild des Lebens
Как видите, сейчас, пока только для одного цвета (будем продвигаться вперед индуктивно, выражаясь по-ученому) я получил нечто такое, благодаря чему я могу этот цвет поставить в мир объективно. Так же, как, увидев фотографию, я могу сказать: это фотография господина N, точно так же я могу сказать: если здесь зеленое, то оно представляет мертвый образ жизни. Я не просто рефлектирую субъективное впечатление, а вывожу, что зеленое – это мертвый образ жизни.
Возьмем теперь другой цвет, цвет персикового цветка. Будет точнее говорить о цвете человеческого инкарната, который, конечно, не совсем одинаков у разных людей, но этот цвет я, по существу, и имею в виду, говоря о цвете цветка персика... (Пробел в тексте.) Итак, цветок персика – человеческий инкарнат, цвет человеческой кожи. Попытаемся подойти к цвету человеческого инкарната. Обычно этот цвет видят только извне, на человеческом лице. Но спрашивается, может ли быть достигнуто познание этого цвета человеческой кожи изнутри – так же, как мы проделали это с зеленым цветом растений? Этого можно достичь следующим образом.
Если человек попытается представить себе, что он внутренне проникнут душой, и эту проникнутость душой мыслить перешедшей в его физически-телесный облик, то сможет представить, что одушевляющее его начало каким-то образом изливается в облик. Человек живет, вливая свое душевное в свой облик, в инкарнат. Сказанное вы, наверное, сможете провести перед душой наилучшим образом, взглянув на людей, у которых душевное несколько отступает назад от кожи, из внешнего облика, у которых душевное, скажем так, не одушевляет облика. И как же это сказывается? Они становятся зелеными! Жизнь в них есть, но они становятся зелеными. Говорят о «зелени» в лице, и можно очень хорошо наблюдать эту своеобразную зелень в цвете лица, когда душа отступает назад. И напротив, по тому, в какой мере человек принимает этот особый красноватый оттенок, вы можете видеть, как в нем переживается этот цвет. Понаблюдайте темперамент, юмор у людей с прозеленью в лице и у тех, у кого настоящий свежий инкарнат, и увидите: в инкарнате переживает себя душа. Здесь в инкарнате излучается наружу не что иное, как человек, переживающий себя в себе как душу. И мы можем сказать: цвет, который мы имеем в инкарнате, это – образ души, взаправду образ души. Оглядитесь в мире вокруг, и вы обнаружите[6]: цвету, выступающему как человеческий инкарнат, соответствует цвет персикового цветка. Нигде больше во внешних предметах мы его, собственно, не найдем. Добиться его в живописи можно лишь только всяческими уловками; (поскольку) человеческий инкарнат это уже образ душевного, но сам он – в этом не может быть никаких сомнений – не является душевным. Он – живой образ души (das lebendige Bild der Seele). Переживающая себя душа переживает себя в инкарнате. Это не цвет мертвого, как зеленый цвет растений, ведь когда душа отступает от человека, тот становится зеленый: вплоть до состояния трупа. Но в инкарнате передо мной живое. Итак:
Цвет цветка персика являет живой образ души.
Pfirsichblüt stellt dar das lebendige Bild der Seele.
И вот, мы получили образ в первом и образ во втором случае.
Как видите, я перешел к другому цвету. Мы пытаемся охватить цвет объективно, не просто-напросто размышлять над субъективным впечатлением и затем изобретать какие-то волновые движения и прочие вещи, которым вменяется быть объективными. Ведь можно, хотелось бы сказать, потрогать руками тот факт, что нелепо отделять переживание-себя человека от инкарната. Когда у человека свежий инкарнат, в телесном переживается нечто иное, нежели когда человек становится весь зеленый. Это уже внутренняя сущность, которая действительно являет себя в цвете.
Возьмем теперь третий цвет – синий, и мы должны будем признать: синий мы не можем найти свойственным какому-нибудь существу так же, как зеленый цвет свойственен растению; и не можем говорить о синем так, как могли говорить об инкарнате у человека. У животных мы не находим цветов, так же исконно им присущих, как людям и растениям присущи инкарнат и зеленое. Итак, этим путем мы не можем сразу же как-то разобраться во взаимосвязях синего цвета с природой. Но давайте всё же пойдем вперед, давайте посмотрим, может, нам удастся продвинуться в поисках сущности цвета.
Теперь, пока у нас нет возможности разобраться с синим, можно перейти к светлым цветам; однако, чтобы легче, быстрее продвинуться вперед, рассмотрим сразу цвет, известный нам как белый. Мы не можем сказать, что белый цвет присущ какому-нибудь существу внешнего мира. Конечно, можно было бы обратиться к минеральному царству, но попытаемся всё-таки иным образом построить себе объективное представление о белом. И тут можно сказать: если взять что-нибудь белое и подставить его свету, просто осветить его, то получим ощущение: белый цвет имеет определенное родство со светом. Сначала это остается только ощущением. Однако это станет чем-то большим, чем ощущение, в то мгновение, когда мы выйдем на солнце, – оно ведь отчетливо предстает нам, по крайней мере, в оттенках белого, а к солнечному свету можно возвести всё природное освещение в нашем мире. Мы можем сказать: солнечный свет, эта белизна, которая в то же время обнаруживает внутреннее родство со светом, имеет то свойство, что являет нам себя не тем же самым образом, как являет себя какой-либо внешний цвет. Внешний цвет являет нам себя на предметах. А белизна солнца, репрезентирующая нам свет, не являет себя непосредственно на предметах. Позднее мы займемся родом того цвета, который можно обозначить как белый, например, у бумаги, мела и прочего, но теперь нам надо проделать кружный путь. Прежде всего, приступая к рассмотрению белого, надо сказать: белое приводит нас к свету как таковому. Чтобы вполне завершить эти ощущения, нам надо сделать не что иное, как высказать примерно следующее: полярный образ белого – это черное.
Что черное – это тьма, в этом мы уже не сомневаемся; так и белое мы очень легко можем идентифицировать со светлым, со светом как таковым. Коротко говоря, мы, подняв всё рассмотрение в сферу ощущений, найдем сокровенную связь белого цвета со светом. Б ближайшие дни мы еще подойдем к этому вопросу.
Если же поразмыслить о самом свете и наблюдать вещи непредвзято, избежав искушения держаться ньютоновского пугала[7], то надо признать следующее: цвета – их мы видим. Между белым, как цветом, – и светом должно быть какое-то особое родство. Для начала оставим в стороне собственно белое. Но свет как таковой – это для нас нечто иное, чем все существующие цвета. Спросите-ка себя, воспринимаете ли вы, собственно, свет? Бы вовсе не воспринимали бы цвета, не находись вы в освещенном пространстве. Свет делает цвета воспринимаемыми дня вас, но вы не можете сказать, что воспринимаете свет так же, как цвета. Б пространстве, в котором вы воспринимаете цвета, присутствует свет. Это заключено в существе света – делать цвета воспринимаемыми. Но свет мы воспринимаем не так, как видим красное, желтое, синее. Свет – везде, где светло, но света мы не видим. Чтобы нам был виден свет, он должен быть фиксирован на чем-то. Он должен быть удержан, он должен отбрасываться. Цвет находится на поверхности предметов, свет же, однако, – мы не можем сказать, что он находится где-либо, – свет это целиком и полностью нечто подвижно-живое (Fluktuierendes). Но когда мы просыпаемся по утрам и проникаемся светом, бываем им освещены, то чувствуем себя в своем истинном существе, мы чувствуем некое сокровенное родство света с нашим исконным существом. А просыпаясь ночью в глубокой темноте, чувствуем: тут мы не можем прийти к нашему истинному существу, теперь мы, в известной степени, втянуты в себя, но в этих условиях не чувствуем себя в своей стихии. И мы также знаем: то, что мы получаем от света, это – приход-к-себе. Это не противоречит тому, что слепые лишены света. Они организованы для света, а всё дело в организации. Наше отношение к свету таково же, каково отношение нашего Я к миру, но всё-таки не то же самое; ибо нельзя сказать, что, наполняясь светом, мы этим самым уже приходим к Я. Однако, тем не менее, свет необходим для того, чтобы мы, существа, наделенные зрением, приходили к этому Я.
Как, собственно, тут обстоит дело? В свете, о котором мы сказали, что он являет себя в белом – как было сказано, с внутренней взаимосвязью мы еще познакомимся, – присутствует то, что нас, собственно, наполняет духом (durchgeistigt); то, что приводит нас к нашему собственному духу. Наше Я, то есть наше духовное, связано с этим наполнением светом. И восприняв это ощущение (всё живущее в свете и цвете должно в первую очередь постигаться как ощущение), мы скажем: "Есть различие между светом и тем, что живет в Я как дух. И всё же свет дает нам нечто от нашего собственного духа». Подобным вот образом, через посредство света мы получаем переживание того, что Я, по существу, может внутренне переживать себя в свете.
Объединив всё это, невозможно сказать ничего иного, кроме как: «Я – духовно, но оно, однако, должно переживать себя душевно; Я переживает себя душевно, когда чувствует себя наполненным светом». И вот, вышесказанное составляется в формулу:
Белое, или свет, являет душевный образ духа.
Weiss oder Licht stellt dar das seelische Bild des Geistes.
Естественно, что эту третью ступень я должен был вывести из чистого ощущения. Теперь, когда эта формула получена, попытайтесь всё больше и больше вдумываться в предмет и вы увидите, что в нижеследующем действительно содержится некий смысл:
Зеленое представляет мертвый образ жизни.
Цвет цветка персика представляет живой образ души.
Белое, или свет, представляет душевный образ духа.
А теперь перейдем к черному цвету, или темноте. Тут вы уже поймете, что о белом, светлом, и о свете можно говорить в связи с соотношением, существующим между темнотой и черным цветом. Возьмем теперь черное. Ну, сейчас попытайтесь как-то разобраться с черным цветом, с темнотой! Бы это можете. Несомненно, что черное можно легко найти в природе как некое свойство, как сущностное свойство чего-то – так же, как зеленое является сущностным свойством растения. Обратите взгляд на уголь. И чтобы еще лучше представить себе, что чернота как-то соединена с углем, представьте, что уголь может быть также светлым и прозрачным: тогда это, правда, алмаз. Черный цвет так существенен для угля, что, будь он не черным, а белым и прозрачным, то был бы алмазом. Черное настолько сущностно для угля, что он, по сути, всем своим существом обязан черноте. Своим темным, черным существом уголь обязан именно черной темноте, в которой он являет себя. Точно так же, как растение каким-то образом имеет свой образ в зеленом, так и уголь имеет свой образ в черном.
Теперь окунитесь сами в эту чернь: всё абсолютно черно вокруг вас – черная тьма! – физическому существу в ней не место. Жизнь изгоняется из растения, когда оно превращается в уголь. Итак, черное уже показывает, что оно чуждо жизни, что оно враждебно жизни. Это обнаруживает себя в угле, – ведь растение, обугливаясь, становится черным. А жизнь? – Ей нет места в черном. Душа? – Душе тяжко, когда в нас эта жуткая чернь. Но дух – цветет, дух способен наполнить эту черноту, он может в ней утвердить себя.
И мы можем сказать: рисуя черным по белой поверхности, вы этим черным, собственно, вносите в белую поверхность дух, – попробуйте как-нибудь заняться искусством рисования черным по белому, мы еще вернемся к этому. Именно черной линией, черной плоскостью вы одухотворяете белое. Вы можете внести в черное дух. Но это единственное, что может быть внесено в черное. Отсюда вы получаете формулу:
Черное представляет духовный образ мертвого.
Schwarz stellt dar das geistige Bild des Toten.
Теперь мы получили примечательный кругооборот объективной сущности цветов. Б этом кругообороте у нас повсюду какой-либо образ. Цвет во всех этих случаях не является чем-то реальным, но – образом. И у нас есть образ мертвого, образ живого, образ души, образ духа (см. рис.).
Итак, двигаясь по кругу, мы получаем: черное – образ мертвого; зеленое – образ живого; цвет цветка персика – образ души; белое – образ духа. И если я хочу подобрать прилагательное, предикат, то должен исходить из предшествующего: черное это духовный образ мертвого; зеленое – мертвый образ жизни; цвет цветка персика это живой образ души; белое – душевный образ духа.
Б этом круге можно указать определенные основные цвета – черный, белый, зеленый и цвет цветка персика, причем предыдущее всегда указывает на свойство, предикат последующего: черное – это духовный образ мертвого; зеленое – мертвый образ живого; цвет цветка персика – живой образ души; белое – это душевный образ духа.
Возьмите царства природы: мертвое царство, живое царство, одушевленное царство, духовное царство; и вот, так же, как я восхожу по царствам природы от мертвого к живому, к душевному, духовному, точно так же я восхожу по цветовому ряду: черное, зеленое, цвет цветка персика, белое. Посмотрите: как истинно то, что я могу восходить от мертвого к живому, к душевному, к духовному, как истинно то, что вокруг меня существует мир, так истинно и то, что вокруг меня существует этот мир в его образах, когда я восхожу по ряду: черное, зеленое, цвет цветка персика, белое. Как истинно то, что Константин, и Фердинанд, и Феликс, и другие – действительно предки и я могу восходить по этому ряду предков, так же истинно то, что, проходя через их портреты, я имею перед собой образы этого ряда предков. Бот передо мной мир: минеральное царство, растительное, животное, духовное царство, поскольку человек – это духовное. Я восхожу по ряду действительностей; но природа сама дает мне образы этих действительностей. Она создает свои образы. Цветовой мир не действительность, цветовой мир уже сам является в природе образом: образ мертвого – это черное, образ живого – это зеленое, образ душевного – цвет цветка персика, образ духа – это белое.
Это ведет нас внутрь цвета, в объективное существо цветов. Нам необходимо было предпослать всё это сегодня нашему рассмотрению, коль скоро мы хотим продвинуться вперед, проникая в природу цветов, в сущностное цвета. Ибо никуда не годится говорить: цвет это некое субъективное впечатление. Это для цвета в высшей степени несущественно. Для зеленого в высшей степени несущественно, приходим ли мы и глядим в него; но для него существенно, что живое – если только оно принимает свой собственный цвет, если не меняет его под влиянием минерального и если не окрашивается в другие цвета во время цветения и так далее, – живое, являясь в своем собственном цвете, должно являть себя во внешнем мире зеленым. Это нечто объективное. Глядим мы на него или нет, это нечто совершенно субъективное. Но что живое, являя себя живым, должно являться зеленым, делать себя зеленым, это – объективное.
Вот что я хотел сказать сегодня... (Пробел в тексте)[8]
Ну, а завтра в половине девятого у нас будет следующая лекция об учении о цвете.
Лекция вторая
7 мая 1921 г., Дорнах
Сущности цвета: цвет-образ и цвет-свечение
Вчера мы попытались в известном смысле охватить сущность цвета, и на этом пути нами были найдены белое, черное, зеленое и цвет цветка персика. И по тому, как они были найдены, мы могли сказать: эти цвета – образы, они существуют в мире, уже имея характер образов. Мы видели: дело обстоит так, что для того, чтобы возник образный характер цвета, нечто сущностное определенным образом должно быть уловлено, задержано чем-то другим. Мы видели, что, например, живое задерживается мертвым, и тогда в мертвом возникает образ живого – зеленое. Сегодня я также буду исходить из результата, полученного вчера, при этом проводя различие между тем, что некоторым образом является воспринимающим, и тем, что является дающим, – между тем, в чем производится образ, и побудителем этого образа. А теперь я могу дать вам следующее разделение, могу сказать: я различаю отбрасывающее тень (Schattenwerfer) и светящее (Leuchtender), – вы поймете это выражение, объединив всё, что мы проделали вчера. Если отбрасывающее тень – это дух, то он принимает отбрасываемое ему светящим; если отбрасывающее тень – это дух, а светящее – мертвое (это кажущееся противоречие, но в действительности противоречия здесь нет), то, как образ мертвого, в духе образуется, как мы видели, черное (см. схему]. Если отбрасывающее тень – это мертвое, а светящее – это живое, как в растениях, то тогда, как мы видели, образуется зеленое. Когда отбрасывающее тень – это живое, а светящее – это душевное, то в качестве образа возникает цвет цветка персика. Когда тень отбрасывается душевным, а светящее – это дух, то как образ возникает белое.
Итак, мы получили четыре цвета, имеющие характер образов. Мы можем сказать: у нас есть нечто отбрасывающее тень, есть светящее, и мы получаем образ. Мы получаем четыре цвета (черное и белое надо причислить к цветам), четыре цвета образного характера: черное, белое, зеленое, цвет персикового цветка.
| Отбрасывающее | Светящее | Образ |
| тень | ||
| Дух | Мертвое | Черное |
| Мертвое | Живое | Зеленое |
| Живое | Душевное | Цвет цветка персика |
| Душевное | Дух | Белое |
Но существуют еще, как вы знаете, и другие так называемые цвета, и нам нужно искать также и их сущности. Мы будем искать их, подходя к предмету опять же не через абстрактные понятия, а через ощущения, и вы увидите – мы придем к определенному, осуществляемому через ощущения пониманию других цветов, если проведем перед взором следующее.
Представьте себе спокойный белый цвет. Б это спокойное белое впустим с двух противоположных сторон разные цвета. Дадим в него излучаться с одной стороны желтому, а с другой стороны – синему. Нужно себе представить, что у нас спокойный белый цвет, и в этот спокойный белый – это может быть спокойное белое помещение – мы с одной стороны даем излучаться желтому цвету, а с другой – синему. Так мы получаем зеленое. (Рисует)
Итак, этим способом мы получаем зеленое. Этот процесс нужно провести перед душой со всей точностью: спокойное белое, в него мы даем излучаться с одной стороны желтому, с другой – синему, и получаем зеленый, который был уже найден нами с другой точки зрения.
Однако таким же способом, как нами было получено зеленое, мы, двигаясь в живом цветостановлении, не сможем найти цвет цветка персика. Его мы должны искать иначе. Сделать это можно несколько иным способом. Бот я рисую следующее: здесь черное, под ним белое, снова черное, белое...
Но представьте, что эти черное и белое не находятся в покое, а двигаются друг в друге, волнообразно двигаются друг в друге. То есть это противоположность предыдущего: там у меня был спокойный белый, и я дал излучаться в него желтому и синему, и это излучение – непрерывная деятельность слева и справа. Теперь я беру черное и белое. Я, конечно, не могу этого нарисовать, но представьте их, волнами движущимися друг в друге. И, так же, как прежде я дал излучаться слева и справа желтому и синему, так теперь дайте лучам красного просветить, пронизать эти волны черного и белого, непрерывно проникающие друг в друга. Нечто подобное я получил бы, просто смешав все эти цвета. Если бы удалось подобрать правильные оттенки, то в проникающих друг в друга волнах черного и белого, просвечиваемых красным, я получил бы цвет цветка персика.
Как видите, нам нужно найти совершенно другое происхождение цвета. Б первом случае мы должны были взять бездвижный белый, – то есть из шкалы, уже полученной нами, мы положили в основу один из цветов-образов и дали излучаться в него двум другим цветам, которые нами еще не получены. Здесь, однако, нам нужно идти иначе. Мы должны взять два имеющихся у нас цвета – черный и белый, привести их в движение, затем взять другой, новый цвет, которого у нас еще не было, а именно красный, и дать ему просвечивать подвижные белый и черный. Здесь мы получаем нечто, что можно увидеть, если наблюдаешь жизнь. Зеленое вы имеете в природе; инкарнат, как я говорил вчера, присутствует, в сущности, только у совершенно здорового человека, здоровым образом проникнутого душой в своем организме. И как я говорил, вообще бывает нелегко изобразить (в живописи) этот цветовой оттенок. Ибо, видите ли, в сущности, его было бы возможно изобразить, лишь сумев показать белое и черное в движении, и затем просветить их свечением красного. То есть нужно было бы произвести, собственно, некий процесс. Этот процесс и происходит в человеческом организме; здесь никогда нет покоя, здесь всё в движении, именно благодаря этому и возникает цвет, о котором мы теперь говорим. Этого цвета, однако, можно достичь лишь приближенно. Поэтому большинство портретов, по сути, всего лишь маски, поскольку действительный инкарнат может быть достигнут лишь приближенно, – добиться его было бы возможно, лишь если иметь непрерывное возникновение и исчезание волн черного и белого, которые лучились, светили бы через красное[9].
Так, исходя из существа предмета, я указал вам определенное различие, существующее в мире цветов. Л показал вам, как можно использовать цвета, представляющие собой цвета-образы: в одном случае мы берем цвет как нечто спокойное – белый, и, дав