Анеко Юсаги
Безжизненный мир
Пролог. Аллегория
...И всякая жизнь прекратилась.
Позвольте привести аллегорию.
В один прекрасный день я просыпаюсь и замечаю, что свет выключен.
С мыслями о возможно сработавшем рубильнике я проверяю щиток, но там все в порядке.
На дворе раннее утро, солнце едва показалось, но дома никого нет.
Почувствовав беспокойство, я выхожу на улицу, но вопросов становится еще больше.
На дороге ни единой машины. Да что там, не работает ни один светофор.
Возле ближайшего супермаркета не видно людей, автоматическая дверь закрыта.
Не понимая, что к чему, я возвращаюсь домой, беру велосипед и еду к ближайшей станции. По пути мне не попадается ни одна машина. Тротуары тоже пустуют.
Я приезжаю на станцию, но и там никого нет.
А ведь это очень людное место, и я привык видеть, как через ее двери проходит множество людей.
Даже ночью возле входа караулят такси. Тут попросту не может быть настолько безлюдно.
Мое беспокойство перерастает в панику, и я еду на велосипеде в другие города.
И затем паника превращается в смирение.
Ведь пейзажи меняются, но людей все так же нет.
В какой-то момент я добираюсь до Токио, столицы Японии.
К тому времени, как я убеждаюсь, что и там никого нет, у меня пересыхает в горле, а желудок недовольно ворчит.
Превозмогая чувство вины, я захожу в супермаркет, беру уже ставший теплым сок и рисовый шарик и оставляю на кассе деньги.
Пусть этот завтрак и припозднился, он немного успокаивает меня.
Решив вернуться домой, в свой родной город, я возвращаюсь на дорогу.
Не ходят ни поезда, ни автобусы. Присутствие человека совершенно не ощущается.
Естественно, машины и велосипеды попадаются регулярно.
Но надо помнить, что брошены и они.
Обратный путь занимает у меня еще больше времени, но вот я дома.
Конечно же, свою семью я не застаю.
От вида дома, потерявшего своего хозяина, я ощущаю лишь усталость.
Я возвращаюсь в свою комнату и вижу привычную мне картину.
На меня наваливается сильная усталость, и я ложусь спать.
От беспокойства и мыслей о происходящем мне снятся кошмары.
Как и вчера, я просыпаюсь от лучей утреннего солнца.
С мыслью «а вдруг» я обхожу весь дом, но семью не нахожу.
Я делаю себе несложный завтрак из того, что нахожу в неработающем холодильнике.
Вчера я даже не подумал пойти в школу, но сегодня переодеваюсь и иду.
На знакомой дороге я не встречаю никого.
Я дохожу до школы, но и там нет школьников, расходящихся по кабинетам.
Обычно это жизнерадостное место, полное учеников.
Уже 10 часов, я пришел гораздо позже обычного.
В учительской тоже никого.
Оставив надежду на школу, я начинаю поиски в родном квартале.
Я пытаюсь найти следы хотя бы кого-то другого.
Но все мои поиски тщетны.
Конечно же, закрыты и безлюдны все магазины.
Я ложусь посреди улицы и начинаю размышлять.
Почему никого нет? Почему я остался?
И тогда в мою голову приходит мысль.
Пробраться в чей-то дом, пусть это и преступление.
Я подхожу к дому добродушного соседа, хорошо относившегося ко мне с самого детства.
Дверь закрыта на ключ, но я обхожу дом и открываю окно.
Внутри меня, конечно же, встречает чужая комната чужого дома.
Но и в нем никого нет.
И тут я замечаю.
На столе стоит тарелка с едой.
Ее приготовили довольно давно, и она уже успела засохнуть.
Я не знаю, сколько времени к ней не прикасались.
Но если она так выглядит, то прошло около 2-3 дней.
Меня охватывает ни с чем не сравнимая тревога, и я выбегаю на улицу.
Один за другим я проникаю в дома, но прихожу к одному и тому же выводу.
Люди исчезли не по своей воле, их словно неожиданно смахнула из мира невидимая рука.
Проходит еще несколько дней.
...Неделя. Проходит неделя.
В течение этой недели я обхожу все возможные места и собираю информацию.
Я иду с едой, украденной из магазина, и думаю.
Индивидуальные генераторы и солнечные панели все еще могут снабжать меня электричеством.
Я переселяюсь в дома, в которых уже никто не живет, но в которых есть электричество.
Разумеется, мне совестливо.
Но... но я молюсь о том, чтобы меня кто-нибудь поймал.
Однако и эту надежду предает безмолвие.
Все скоропортящиеся продукты я быстро прячу по холодильникам.
Именно так — я не ограничиваюсь одним домом, а пользуюсь всеми, где есть свет.
Говорят, что консервы могут храниться десятилетиями, несмотря на все надписи «годен до».
Но все же большая часть продуктов гниет.
Проходит две недели, и появляется вонь.
Воняю не я. Воняет город.
Выброшенный мусор. Еда в домах. Неработающие холодильники.
Страшно подумать, что я привыкну к этому.
И именно благодаря сильному стрессу я начинаю привыкать.
Проходит третья неделя, затем месяц, и я замечаю еще кое-что.
Исчезли не только люди.
На покрытую черной плесенью еду не садится ни одна муха.
По стене супермаркета не ползает ни одного таракана.
В начавшем зарастать сорняками парке не найти ни одного муравья.
В небе не видно ни одной вороны, в лесу не кусают комары.
Единственная радость в том, что осталось хотя бы магазинное мясо.
И то, что остались растения, которых непросто назвать живыми.
Когда я привыкаю к такой жизни, то принимаю решение.
Я отправлюсь на поиски жизни.
Я нахожу методичку в ближайшей автошколе и учусь ездить без прав.
После нескольких дней тренировок я решаю, что освоился, и начинаю путешествие.
Первое время мне страшно ездить, но я быстро привыкаю.
В конце концов, нет ни других машин, ни людей. Да и светофоры не работают.
Когда кончается бензин, я ищу его в домах или пересаживаюсь в другие машины.
Путешествие продолжается.
Сколько бы мне ни пришлось проехать в поисках жизни.
Путешествие продолжается.
Сколько бы дней или месяцев у меня ни ушло.
Путешествие продолжается.
День, неделя, месяц, полгода, год, десять лет.
Пока я не найду жизнь...
Или пока не прервется моя...
Вечно, бесконечно...
Как я сказал в самом начале, это всего лишь аллегория.
Но...
Но представьте, что я... нашел бы жизнь. Как бы я тогда выглядел?
Наверное... именно так.
Девочка в мантии с капюшоном, сплетенной из серебряной нити.
Серебряные волосы, блестящие на том свету, что все-таки доходит до сокрытого капюшоном лица.
И широкая улыбка сквозь слезы. Улыбка того, кто встретился с чудом уже после того, как оставил всю надежду.
— Фтафиго, щко кы тоюдинфю... Фтафиго, щко кы дышин...
Девочка со счастливым видом обнимала меня и говорила что-то на своем языке.
Тогда я еще не понимал ее слов.
Не мог по-настоящему понять ее мысли, ее чувства, ее радость.
Ее слова.
«Спасибо, что ты появился... спасибо, что ты выжил...»
В тот день я встретил ее посреди безжизненного мира.
Глава 1. Случайная встреча
День начался с того, что я дал матери прикурить.
— Все-таки лучшее утро то, в которое я курю дорогой табак, а Мидзуки дает мне прикурить.
— Я что, особенный?
— Подрастешь — поймешь, Мидзуки. Ну кому охота курить табак, зажженный рукой совершеннолетней клячи? Если собираешься курить, учись прикуривать уже сейчас. Это мой тебе приказ как родителя.
— Не волнуйся, курить я не собираюсь до самого конца жизни.
Мою мать часто клинило на непонятных мелочах, а мне, как ее сыну, приходилось ей помогать.
Вот и сейчас ей просто необходимо, чтобы прикурить ей дал именно я.
Когда это делал отец, она всегда кривилась, и очередной день жизни нашей семьи ознаменовывался ее рассказами о том, что мы ничего в этом мире не понимаем.
Моя мать работала, как это сейчас принято называть, флористом.
На «икебанщицу» и «цветочницу» она обижалась, поэтому дома мы называли ее исключительно «флористом».
Кстати, когда я говорил об этом со знакомыми, те из них, кто знали ее, сильно удивлялись.
Дело в том, что моя мать... как бы это сказать, тянула, скорее, на секретаря.
— Мидзуки, куда там этот подевался?
— Ты про папу? Он ушел рано утром.
— Правильно. Будь он здесь, я бы с ним развелась.
— Пожалуйста, не говори так.
— Не волнуйся, Мидзуки. Тебя я заберу с собой.
— Да дело не в этом...
Мой отец — цветочник.
Я слышал, что он всю жизнь обожал цветы, и поэтому у нас их было много как внутри дома, так и снаружи.
Я мало знаю о нем, но иногда его целыми днями не бывает дома. Видимо, он и правда любит цветы.
Их неожиданный роман с моей матерью начался по ее инициативе.
«Ему не быть флористом. Смотри, Мидзуки, через 10 лет он станет из цветочника садовником. Его цветы буду скупать я. Не будет проблем с поставками».
«Расходы и закупки получатся семейными».
Мать обожала цветы, которые выращивал отец.
А отец находил общий язык с матерью, тоже разбиравшейся во флористике. Семейная идиллия?..
— Я пошел в школу.
— Ага, нахватай как можно больше знаний, чтобы оправдать те деньги, что я трачу на твое обучение.
—...Не нравятся мне эти слова.
Я уже привык к этому и ответил мягко. Моя мать всегда так разговаривала.
Я надел пиджак, висевший на спинке стула, еще раз открыл сумку, чтобы убедиться, что ничего не забыл, а затем упаковал в нее обед, две пачки кофе со сгущенным молоком и булочку с начинкой собственного изготовления. Мать подошла посмотреть, что я делаю.
— Мидзуки. Ты опять прикармливаешь этого поросенка-сладкоежку? Это не принесет тебе никакой выгоды, одни лишь траты.
— Пожалуйста, мама, не называй моего лучшего друга поросенком.
Конечно, я немного беспокоился о том, не заработает ли он диабет, но не называть же его поросенком.
Подумаешь, человек любит сладости чуть больше остальных.
Ну и что, что он пьет кофе не просто со сгущенным молоком, но еще и с медом.
И что булочки ест только с шоколадным вкусом.
...
— Странный у тебя вкус, Мидзуки, раз ты дружишь с поросенком-сладкоежкой.
Самое обидное, что на «сладкоежку» ответить было нечего.
Кстати, не такой уж он и толстый.
—...Я пошел, мама.
— Ладно, а я сегодня вернусь в 22.
— Понял. Сделаю к твоему приходу мясо, как ты любишь.
Вот такая у меня жизнь.
Может, семья у меня не совсем обычная, но отец с матерью ладят друг с другом, а с тем другом я знаком уже больше десяти лет. Жаловаться мне особо не на что.
Да, никаких поводов для жалоб у меня не возникало.
Я шел в школу по привычной мне дороге, как вдруг произошло нечто странное.
Из мира пропал звук.
Вернее, не совсем так.
Остался знакомый каждому шум листьев покачивающихся на ветру деревьев.
Но все те звуки, что называют «дыханием жизни», разом исчезли.
— Э?..
Я обернулся и увидел, что дорога, по которой я шел, сильно изменилась. Я повернулся обратно и понял, что мне не показалось.
В моем городке жило немало людей, подобных отцу с матерью, и благодаря им он казался на удивление богатым на природу для города. Но сейчас меня окружало даже не «богатство на природу», а сама природа, как она есть.
Это похоже на лес.
Земля, на которой я стою, похожа на гору.
А в целом... это место похоже на безлюдное.
Такого обилия природы вокруг я не видел даже во времена начальной школы, когда нас водили в походы изучать окружающий мир.
Влажный воздух наполняли ароматы растений.
С дороги пропал асфальт. Более того — не похоже, чтобы за этими растениями кто-либо ухаживал.
Все поросло высокими сорняками и росшими в неприкосновенности деревьями.
Во всяком случае, даже те горы, по которым я ходил, казались более ухоженными.
Кстати, если подумать, то я вообще ни разу в своей жизни не видел цветов, за которыми бы никто не ухаживал.
— Где это я?
Случилось что-то непонятное.
Если я еще не сплю, то я вроде как должен был идти в школу.
Хоть моя школа и считалась престижной, пешком я доходил до нее за час и к маршруту давно привык.
Да и школьная форма на мне.
Я проверил сумку и нашел в ней учебники к сегодняшним урокам. Вряд ли это сон.
И все-таки, может, это сон?
Сны ведь известны бессмыслицей, и это слово как раз подходило происходящему.
Да, это сон. Иначе и быть не может.
Но раз это сон, то что мне делать?
Наверно, моя задача, как увидевшего сон о неизвестной горе, — выбраться с нее живым?
Кстати, да, надо бы спуститься с этой горы.
Дорога шла под неприятным углом, но если не спешить, то спуститься получится.
И вот я начал осторожно идти вниз.
Воздух был настолько влажным, что моя обувь скоро начала липнуть к земле.
Сегодня я вышел в обычных кроссовках, так что с этим ничего не поделаешь.
У моих отца и матери была горная обувь. Наверняка в ней можно спокойно ходить и по грязи и по болотам. Надо будет в следующий раз спросить.
С учетом того, как хорошо они разбираются в цветах и растениях, то наверняка с радостью расскажут мне об этом.
И тут мне пришла в голову мысль проверить левый карман.
Я достал мобильник и посмотрел на экран. Связи не было.
Даже во сне телефон в горах не ловит.
Кстати, а на горе-то прохладно...
Пусть солнечные лучи, пробивавшиеся сквозь деревья, и радовали теплом, но холод никуда не девался — у горы, как и положено, своя температура и своя влажность.
Хоть моя школьная форма и должна быть теплее обычной одежды, от холода она не помогала.
Это показалось мне странным.
Но чем дальше я спускался, тем меньше меня беспокоила эта мысль.
Поначалу я действительно мерз, но от ходьбы, видимо, разогрелся, и мысль постепенно отошла на второй план.
Гора же оказалась большой. Хоть я и шел уже долго, но подножия все так же не видел.
Наверняка и холодно мне было, потому что я оказался на высоте.
Странно, что мне не тяжело дышать. Видимо, сон этого не учел.
Заурчало в животе — я спускался уже несколько часов.
Я нашел место, где можно присесть, и открыл коробку с обедом.
Меню я себе подбирал сам, с учетом своих предпочтений, вкуса и питательности.
В отличие от своего друга, я ел немного... вернее, я, пожалуй, ел нормально, а он — больше остальных. Взяв палочки, я начал поедать свой обед.
— М-м... неплохо.
Даже во сне обед на природе казался вкуснее обычного.
За исключением того, что запивать пришлось тем самым кофе, настроение у меня изрядно улучшилось.
Эх, надеюсь, что диабет он не схватит...
Вспоминая своего вечно улыбающегося друга, я доел обед.
— И все-таки, как же тут...
Тихо.
Чем ниже я спускался, тем больше становилось деревьев, но я все еще не слышал ничего, кроме их шелеста.
Наверняка это как-то связано с высотой и временем года, но все равно, редко когда во сне настолько спокойно.
Я не слышал ни птиц, ни насекомых.
Все словно вымерло...
Наверно, я оскорбил этим бога горы. Надо бы извиниться.
Я сложил перед собой руки и попросил прощения у бога горы, попутно поблагодарив его за то, что дал мне здесь отобедать.
Закончив с обедом, я вновь начал спуск.
Спустя где-то 10 минут я услышал журчание воды.
Я пошел в направлении, которое подсказывали уши, и вышел на речку.
Вода казалось настолько чистой и прозрачной, что я чуть не попробовал ее на вкус. Конечно, я не собирался бездумно хлебать пресную воду, но руку окунул и ощутил приятный холодок.
— Отлично...
Речка текла вниз. А значит, если идти вдоль нее, то наверняка найду людей.
...Мне показалось, или в реке нет рыбы, а возле нее насекомых?
Вода выглядела настолько прозрачной, что хоть какую-нибудь рыбу я должен был увидеть.
Может, они за скалами прячутся? А что до насекомых, может, я еще слишком высоко, и сюда они не залетают.
Я пошел вдоль реки и спустя час вышел на равнину.
Я прошел сквозь заросли деревьев, и мне открылось бесконечное голубое небо.
Даже ясным декабрьским днем не увидеть такого высокого, такого чистого, такого далекого неба.
Воздух тоже свежий и прозрачный, совершенно не загрязненный человеком.
Вскоре появилась проселочная дорога, похожая на деревенскую. Я облегченно вздохнул и пошел по ней.
Показалась заброшенная деревня.
Незнакомые мне дома.
В учебниках истории такого не было. Во всяком случае, эти старинные здания точно не из Японии.
Как бы их описать?
Повсюду стояли дома, похожие на бревенчатые избы, только сделанные гораздо проще.
В современной Японии такой деревянный дом обойдется очень недешево. Но из-за того, что все они поросли сорняками, я сразу решил, что в них никто не живет.
И тем не менее, деревянные дома выглядели новыми, явно построенными не так уж давно.
Я, конечно, не строитель, но, по-моему, такие хлипкие дома по современным законам строить запрещено.
Впрочем, я в этом плохо разбираюсь. Может, такие дома строить все-таки можно. И вообще, раз это сон, то, может, их мое воображение из памяти рисует.
— Есть здесь кто-нибудь? — спросил я громким голосом.
Как я и ожидал, ответа не последовало. Придется идти дальше.
Я шел по поросшей сорняком дороге, и тут мне на глаза попались огороды.
Все они были возделаны, но давно заброшены. Выросшие овощи успели либо завять, либо переспеть, либо почернеть и прогнить насквозь.
Видимо, их бросили еще до того, как пришло время собирать урожай.
Огороды поросли сорняками, а значит, покинули их не день и не два назад.
Месяц, может, два месяца.
По крайней мере, за неделю огороды до такого состояния не дойдут.
Вот бы мать разозлилась, если бы это увидела...
Хоть она и была человеком безалаберным, с растениями все же работала от души.
Мы с моим отцом очень уважали ее именно за это.
Конечно, мне казалось, что происходящему есть какое-то объяснение.
Но что могло заставить людей неожиданно покинуть свои дома на несколько месяцев?
В голову пришло только одно объяснение — возведение плотины.
Не похоже, что это произойдет скоро, но если мне кто-то встретится, нужно будет спросить, что это за деревня такая, брошенная из-за строительства плотины.
Я шел дальше, и на душе мне становилось все более одиноко.
Привычные звуки.
Автомобили, велосипеды. Птицы, насекомые.
Никаких знакомых звуков.
Раздавался лишь шорох моих шагов, да шум ветра... место казалось тихим и неприветливым.
Хотя, может, это во мне говорит мое высокомерие и неопытность.
— Не нравится мне это место... наверное, — ворчал я на ходу.
Нехорошо так отзываться о месте, о котором ничего не знаешь.
Но, по крайней мере, оно мне действительно не нравилось.
...Пойду дальше. Искать людей.
В такие минуты я начинал считать себя одиночкой.
Я думал, что когда боюсь, то боюсь, в первую очередь, своего собеседника.
Мой друг обожал передачи о паранормальных явлениях и страшные истории... И вообще, еще ни одно лето не обходилось без них. Когда-то я боялся их до невозможности.
Отец и мать говорили со мной, когда мне было страшно.
— Мидзуки-кун, все призраки когда-то были людьми, так что не бойся их. Они и сами чего-то боятся, — говорил отец.
— Мидзуки. Призраков не существует. Если бы они существовали, то среди них были бы насекомые и животные, мрущие каждый год миллиардами. А если предположить, что призраками становятся лишь люди, то с какой это стати у мира к нам такое особое отношение? Подумай об этом и перестанешь бояться, — говорила мать.
Меня радовали такие слова, пусть они и хорошо демонстрировали разницу их характеров.
Я считаю, что даже если в человеке есть что-то страшное, есть и много хорошего.
Вот и в этом месте наверняка должно быть много хорошего.
Огороды начали сменяться домами.
Деревня оказалась весьма большой.
Зная, какая в Японии плотность населения, это, должно быть, какая-то совершенная глухомань.
— О?
На фоне всех остальных домов этот бросался в глаза тем, что за ним более-менее ухаживали.
Это был дом с красной крышей, слегка обветрившийся, но все же казавшийся симпатичным.
Рядом росли сорняки, но они разительно отличались от тех зарослей, что покрывали всю остальную землю. Чувствовалась рука человека. К тому же, из дома доносился запах кухонных специй. Тут однозначно жили.
— Простите, пожалуйста! Есть кто дома? — спросил я громким голосом.
Послышался звук падающего металла.
Я кого-то перепугал?..
Видимо, этот кто-то готовил еду и от испуга уронил что-то из утвари.
Надеюсь, не нож. Так ведь и пораниться можно.
— Ай! Ско вбефь?!
Звонкий девичий голос.
Послышался топот ног, и на пороге появился фигура иностранки.
Как ни странно, хоть дом и походил на избу, дверь оказалась раздвижной.
Национальный костюм? Не знаю, как еще описать это.
Девушка была одета в нечто, похожее на серебряного цвета дождевой плащ с капюшоном, а под капюшоном виднелись красивые серебристые волосы, блестевшие на свету.
Выглядела она очень испуганно.
Может, я не очень хорошо разбираюсь в выражениях лиц иностранцев, но эта юная девушка выглядела совсем не так, как я представлял их себе.
От нее доносилось ощущение какой-то хрупкости, эфемерности.
Наконец, девочка медленно окинула меня взглядом с головы до ног.
И затем, не сводя с меня взгляда своих золотистых глаз, она зажала рот руками.
И в ее глазах... появились крупные слезы.
— П… простите! — рефлекторно извинился я.
Когда девушка ни с того ни с сего начинает лить слезы, это явно ненормально. Наверняка я сделал что-то не так... Может, это из-за того, что я так громко крикнул?
Не знаю, простит ли она меня, но если я виноват, то извинюсь.
— Эко рой фол? Ини дфе ше меаньлофкь?
— Э-э... прости. Я не понимаю твоих слов... а, ты же японский не понимаешь... что же делать...
Судя по всему, говорила она не по-английски. Поэтому я не смог понять, в какой я стране. Но даже если и понял бы, из Японии я ни разу в жизни не выезжал.
А главное, поскольку я знаю только японский, выходит, на словах мы друг друга понять не сможем.
И... и что мне делать?
— Ледашло. Знадлое, щко кы вбефь…
Широко улыбаясь и обливаясь слезами, сребровласая девочка начала шагать в мою сторону.
Она выглядела так, словно рада встрече. Простите за такое сравнение, но она выглядела так, словно встретила очень дорогого ей человека, которого считала давно погибшим. Мне... никогда в жизни еще не приходилось видеть такого лица.
Девушка неуверенной походкой подошла ко мне, обняла и несколько раз повторила одно и то же:
— Фтафиго, щко кы тоюдинфю… Фтафиго, щко кы дышин…
Единственное, что я понял из этих слов — что они содержали какую-то благодарность, предназначавшуюся мне.
— А...
Когда ее волосы коснулись моего лица, я заметил.
Они были не серебристыми, а прозрачными, впитывающими свет.
Я понял это, когда осознал, что вижу мир сквозь ее волосы.
Когда я начал переваривать происходящее, мое сердце забилось быстрее обычного.
Опыта с девушками у меня было так мало, что я и сам считал себя темным в этом деле. Я почувствовал, что у меня начинается жар.
Но в то же время я ощущал тепло и сердцебиение девушки, и они показались мне на удивление мягкими.
— Может... это не сон?..
Сердце мое изнывало от боли, будто насмешливо заявляя мне, что это реальность.
Если подумать, то с самого утра и до сих пор не случилось ничего резко странного. Вкус обеда ничем не отличался от обычного. Даже кофе был как всегда сладким, словно энергетик.
Моя температура, поднявшаяся от долгой прогулки и смущения, начала опускаться.
Если это не сон, то что же?
Раз это не сон, значит, я оказался не в Японии.
И на этом мои мысли застопорились.
Это... не Япония. Но если так, то где я?
Дальше этого вопроса мысли не шли.
Что произойдет дальше? Что со мной будет?
Наверняка моя мать с ее мудростью смогла бы что-нибудь понять. Но не я.
В моей голове все так смешалось, что я даже не мог нормально осознавать происходящее.
— И сас ше кегю вдакь? — спросила меня девушка на своем языке, а я не знал, что сказать.
Я видел лишь то, что она улыбалась и выглядела счастливой. Почему-то ее вид заразил меня, и я тоже улыбнулся. Холодная атмосфера деревни развеялась, и у меня потеплело на душе.
...Наверняка это благодаря ее восхитительной улыбке.
— Прости. Я не понимаю тебя.
— Кы ле толираежь релю?
— Как же тебе сказать... я слышал о невербальном общении. Может, нам на язык жестов перейти?
Мой отец по роду занятий хорошо разбирался в цветах разных стран.
Он рассказывал мне, что узнал о них в молодости, когда объездил множество стран. Конечно, у него часто возникали проблемы с тем, что он не мог с кем-то поговорить, но невербальное общение всегда его выручало. Видимо, как раз в таких случаях оно и пригождается.
Откровенно говоря, сейчас я зауважал своего отца как никогда раньше.
Я просто не представлял, насколько тяжело общаться с человеком, который не понимает твоих слов.
— Ю — Шелерия, а кы?
— Я...
Разжав свои объятия, девушка о чем-то спросила меня. Взгляд ее казался мягким, так что вряд ли она упрекала меня, но я не знал, что ей ответить.
— Ле толираежь релю?
— Э, э-э...
Следующий вопрос она задала уже с более серьезным видом. Может, я сделал что-то не так, но похоже, она все-таки догадалась, что я ее не понимаю.
Затем девушка закрыла глаза, о чем-то глубоко задумалась... после чего резко распахнула их и указала на себя рукой.
— Шелерия.
— Шелерия? Это твое имя?
Лицо девушки, которую я только что назвал Шелерией, просияло на глазах.
— Ба! Ю — Шелерия. А кы?
Со счастливым видом назвав себя Шелерией, девушка указала рукой на меня.
«А кы»... видимо, это слово — нечто вроде местоимения второго лица «ты»? Значит, сейчас надо представиться мне.
— Мидзуки. Шелерия, меня зовут Кагия Мидзуки.
— Мидзуки?
— Да, я Ми-дзу-ки.
— Аза, док сас кегю водук.
— Ага. Я Мидзуки. Ты Шелерия. Так?
— Ба, ю — Шелерия, а кы — Мидзуки.
Мы с Шелерией какое-то время произносили имена друг друга.
Как странно. Почему я так рад тому, что всего лишь понял ее имя?
Кажется, я начал понимать, почему отец с такой радостью вспоминал о своих путешествиях.
— Мидзуки, ю сас мав тмизокодина огеб. Тоежь фо рлой.
Наконец, Шелерия взяла меня за руку и повела в дом.
Несмотря на такое приглашение со стороны хозяйки, я стеснялся заходить в дом незнакомого человека, но Шелерия выглядела такой счастливой, что я не смог ей отказать.
Внутри дом выглядел аккуратно прибранным.
Однако он оказался совсем не таким, какими в моем понимании должны быть обычные дома.
Во-первых, в нем пахло деревом. Кипарисом... что ли. Этот запах напоминал аромат горячих источников, навевал мысли о ванне и успокаивал.
Возможно, он напомнил мне мой родной дом, полный цветов отца и матери.
Во-вторых, для современного дома он казался слишком старомодным.
Откровенно говоря, он выглядел хлипким, словно мог обрушиться от сущей ерунды.
— Эко нущжее, щко ю урея зокодикь, Мидзуки. Тотмогуежь?
Глаза Шелерии покраснели и опухли, видимо, из-за недавних слез, но она улыбалась мне и накрывала на стол.
Сам стол был мощным, деревянным и явно служил уже много лет, а тарелки под еду оказались сделаны из серебристой нержав... хотя, нет, не из стали, а из какого-то незнакомого мне металла.
В роли еды выступал хлеб из пшеничной муки... вернее, нечто вроде основы для пиццы или лепешки нан из индийской кухни, на которую накладывалось смягченное водой сушеное мясо, овощи и подлива, игравшая роль смесей.
Еда отдавала среднеазиатской культурой.
Но при этом Шелерия носила белый, теплый плащ, казавшийся весьма дорогим.
Я не разбираюсь в брендах и не могу сказать наверняка, но ее изысканно украшенная одежда выглядела куда более качественно сделанной, по сравнению с моей, и казалась очень дорогой. Наверняка на меня обидятся жители Средней Азии, но эта одежда никак не тянула на азиатскую.
Конечно, я подумал и о том, что если Шелерия жила здесь, это не значит, что она в этой стране родилась, но на этом месте мои мысли вновь застопорились.
Дело в том, что я оказался здесь совершенно неожиданно, просто прогуливаясь по ничем не примечательному японскому городку.
Я слишком хорошо осознавал происходящее, чтобы называть это сном. Поэтому у меня невольно возникали вопросы о том, где я нахожусь, о Шелерии и об остальном.
Не похожий на Японию климат, старый дом, тарелка из незнакомого металла, еда в азиатском стиле, одежда.
Все эти вещи казались мне совершенно бессвязными.
Если подумать, то и Шелерия выглядела необычно.
Не могу сказать, похожа ли она на американку, англичанку, русскую или немку, но выглядит она так, как японцы представляют себе иностранцев, вернее, европейцев.
Но это еще ничего. Проблемы начинаются дальше.
Во-первых, блестящие... прозрачные волосы на голове Шелерии.
Конечно, можно предположить, что это какой-то полиэстеровый парик, но здоровый лоск подтверждал, что это настоящие волосы, росшие из кожи головы.
Во-вторых, золотистые глаза.
Я слышал, что глаза янтарного цвета и правда встречаются. Но эти глаза напоминали не смесь карих с желтыми, а чистое, качественное золото. Они выглядели красивым и такими глубокими, словно в них можно было утонуть.
— Щко фнущинофь? Кы щко-ко до рле мавзнюбен? — спросила меня о чем-то Шелерия, глядя, как я внимательно смотрю на нее.
Не знаю, о чем она, но явно о еде.
— Х-хорошо. Я попробую.
Хоть я и пообедал, трудно отказаться от еды, когда тебя приглашают в дом и накрывают на стол. Я не смог сказать ей, что не голоден.
Причем не только не смог, но и не смог бы.
Я посмотрел, как Шелерия положила на свой нан мясо, овощи и немного подливы, сделал так же и попробовал.
— Вкусно...
Видимо, мука была домашней. Я сразу ощутил ее приятный вкус вместе с острым ароматом подливы.
Вкус хрустящих на зубах незнакомых овощей оказался плотным и насыщенным.
Наверняка их выращивали без пестицидов.
Сушеное мясо оказалось куда мягче, чем я предполагал, и порадовало сочностью и упругостью. Если честно, я поразился тому, что сушеное мясо может быть таким вкусным.
— Да, и правда вкусно. Шелерия, у тебя очень вкусная еда, — сказал я ей, сделав еще один укус и невольно улыбнувшись.
Видимо, Шелерия поняла, о чем я, и радостно улыбнулась в ответ.
— Дсуфло?
— «Дсуфло»? Это значит «вкусно»? — как только я проговорил «дсуфло», Шелерия радостно улыбнулась.
Видимо, это слово означает похвалу в адрес еды.
— Ага. Дсуфло.
— Мидзуки, фтафиго... — проговорила Шелерия с мягкой, поистине прекрасной улыбкой и слезинками в глазах.
«Фтафиго». Я слышал это слово, когда она обнимала меня.
Я не знал его значения, но... от него в груди становилось тепло.
В конце концов, я съел предложенную Шелерией еду полностью, несмотря на то, что уже поел.
Было действительно вкусно. Правда, живот немного заныл от переедания.
Когда мы доели, и Шелерия убрала тарелки, я спросил ее:
— Эм, что это за страна такая?
Я достал из сумки учебник обществознания и открыл на карте мира. Повезло мне, что сегодня в расписании обществознание.
Не может же она не знать, где живет.
Шелерия с недоумевающим видом посмотрела на раскрытую мной карту.
Поскольку пейзаж напомнил мне Европу, я указал ее на карте.
— Лисозба ле дибена касой рефклофки. Щко эко?
Видимо, до нее не дошло.
Если бы она говорила по-английски, я мог бы немного понимать ее с помощью учебника, но Шелерия, похоже, не знала английского, так как не отреагировала ни на учебник английского, ни на карту мира.
Значит, мы где-то в Азии.
Если я правильно помню рассказы отца, то к азиатским языкам относятся арабский, хинду, персидский. Еще можно отнести китайский, хоть я и не думаю, что это он. И я не знаю, относится ли к ним русский.
Естественно, я ни один из этих языков не знал, поэтому чего-либо сказать не могу.
— Сас илкемефло. Оксуба ше кы, Мидзуки?
Увлеченно рассматривающая учебник Шелерия произнесла мое имя, спрашивая меня о чем-то. При этом выглядела она озадаченной, словно ее тоже беспокоило то, что мы не можем говорить друг с другом.
Затем Шелерия с большой осторожностью закрыла учебник и внимательно осмотрела меня сверху донизу. Я понял, что Шелерия чувствовала себя так же, когда я ее так рассматривал, и мысленно раскаялся за свою грубость.
Я представил, что она видит.
С ее точки зрения японская школьная форма должна выглядеть не от мира сего. И наоборот — мне одежда Шелерии кажется чем-то вроде национального костюма.
Но когда наши с ней взгляды встретились, Шелерия улыбнулась.
Почему-то каждый раз, когда улыбалась она, улыбнуться хотелось и мне.
Не знаю, почему. Наверное, потому что она хороший человек.
— А, дтмощер, ледашло! — обрадованно произнесла она, положив свои руки на мои.
Чему она так радовалась?
Этот вопрос не давал мне покоя.
Но мне нужно было возвращаться.
Я был признателен ей за доброту, но мне пора идти искать путь домой.
— Э-э... спасибо тебе за все. Еда была очень вкусной, — поблагодарил я ее и поклонился.
Хоть она и не понимала моих слов, я постарался донести до нее свои чувства.
Шелерия и правда не поняла моих слов, но продолжала улыбаться. Хотелось верить, что она уловила смысл.
— Что же, мне пора. Еще раз спасибо тебе за все.
Я встал и попытался выйти, но Шелерия прицепилась ко мне.
— Суба кы, Мидзуки? Фламуши дебь лищезо лек.
— Эм-м...
Плохо. Шелерия смотрела на меня снизу вверх очень печальным взглядом.
Она пыталась что-то сказать мне, но я не понимал, что.
Отец, небось, тоже в такие ситуации попадал. Надо попробовать объяснить ей мою цель жестами.
— Мне нужно идти. Мне нужно отыскать дорогу.
Я показал рукой с сумкой на выход, а затем показал пальцами ходьбу по дороге.
— Ибежь ла дофкос? Цоможо, ю ф когой!
Шелерия уверенно кивнула. Видимо, невербальное общение сработало.
А затем она вернулась домой с такой скоростью, что мне без всяких слов стало понятно, что она попросила меня немного подождать. Я заметил, что она начала собирать вещи.
Неужели она решила пойти вместе со мной?
Может, она хотела проводить меня до места, где живут другие люди.
А может, и нет, но лучше иметь рядом с собой человека, знающего местность, чтобы не плутать.
Кроме того, если я встречу кого-нибудь еще, он, как и Шелерия, будет говорить на непонятном мне языке. Шелерия отнеслась ко мне с добротой, но не факт, что мне так повезет в следующий раз. С ней мои шансы угодить в неприятную ситуацию будут меньше.
Лучше всего, если она побудет моим проводником.
Шелерия упаковывала в заплечный мешок самые разные вещи. Мешок был сделан добротно, напоминая этим ее одежду.
Она начала со сменной одежды, тонких спальных мешков и еды, вроде сушеного мяса и картофеля.
Небольшие кухонные принадлежности, посуда, немного бумаги.
Бумага сухо хрустела... видимо, пергамент.
Эта бумага не выдерживала никакого сравнения с моими тетрадями. Каждый лист явно делался вручную, а на поверхности кто-то словно выжег геометрические фигуры.
Фигуры на разных листах отличались друг от друга, как и цвета самой бумаги — красный, синий, желтый, зеленый.
Видимо, это что-то важное. Возможно, эта бумага имеет какое-то религиозное значение.
На эту мысль меня натолкнула необычная одежда Шелерии.
— Тмофки, щко вафкадина шбакь, Мидзуки, — бодро сказала Шелерия, надевая раздувшийся мешок.
Наверняка это означало что-то вроде «идем» или «прости, что заставила ждать».
— Ага. Идем, — я указал на дорогу и кивнул.
Шелерия кивнула в ответ, и мы пошли.
По пути я жестом предложил ей понести мешок, но она картинно качнула им, словно показывая, что такой вес ей по зубам, чем сильно удиви<