Группа переводчиков «Исторический роман» 19 глава




 

Тем не менее, прежде ты был мне дядей, а потому дядей должен остаться.

 

Помнишь ли ты то сентябрьское утро после атаки? Когда ты бросился в атаку, жаля врага пулями, словно мальчишка перепрыгивая через камни и мертвых французов, стреляя и пронзая противника наравне

 

с лучшими. Подобное неповиновение приказу, как мне кажется, фактически можно было бы приравнять к мятежу. Повезло, что удалось достать тебе полковой мундир — хотя сидел он туго, и, как я обнаружил позже, разошелся по швам на плечах. В противном случае ты рисковал получить пулю в спину от кого-нибудь из наших разгоряченных парней! В тот день я подумал: «В этой битве сражаются два кузена, два Полдарка, и будь я проклят, если знаю, от кого дух захватывает больше». Убивать и самому быть убитым — дело довольно грязное, но мне кажется, в тот день на нас снизошло в некотором роде вдохновение!

Я перечитываю твое письмо из Лондона. Счастлив, что ты благополучно добрался до дома. Мне стыдно, что я не удосужился написать ответ. Для всех нас эта зима выдалась тяжелой, многие из лучших офицеров больны или ранены, некоторые же из худших выпрашивали — и получали! — отставку, чтобы вернуться домой.


Временное бездействие и болезнь оказались одинаково утомительны, но с начала марта мы шли в наступление и сражались, шли в наступление и сражались. И так день за днем, блестяще и ожесточенно.

 

Увы, время это нельзя назвать счастливым, ибо наши непрекращающиеся победы были отравлены ужасами, поджидающими нас в отвоеванных деревнях и городах. Знаешь ли, кузен — ради разнообразия, пожалуй, назову тебя так... Так вот, знаешь ли, кузен, прежде я считал, что сражаюсь со свирепым, но храбрым и благородным врагом? Я столкнулся с многочисленными примерами уважения и дружбы между французами и англичанами.

 

Зачастую было трудно помешать сближению между простыми солдатами до и после битвы. Они словно бойцы на ринге. Как только драка заканчивается… И генералы ничуть не отличаются. Сульт, который воздвиг Муру памятник в Корунье, наглядный тому пример. Но здесь, в отношении к португальцам... Мы шли, маршировали, ехали, а мимо нас тянулись мили покойницких, гниющих трупов, изнасилованных и замученных женщин, детей, повешенных вниз головой, оскверненных церквей, искалеченных священников, мужчин с выколотыми глазами… Это изменило мое мнение. Может ли простая война превратиться в возмездие? Для португальцев — вне всякого сомнения.

 

Теперь мы встали лагерем под Альмейдой. Там оставили гарнизон французы, и дьявольской работенкой будет выкурить их оттуда. Как ты наверняка отметишь, я снова вернулся на ту реку, где потерял кусок челюстной кости. Я пережил эту зиму, но удача от меня отвернулась. Я потерял своего хорошего друга Сандерса. И Партриджа. Ядро оторвало ему голову вскоре после того, как мы покончили с завтраком. Ты встречал обоих, так что должен помнить. Партридж — это длинноволосый блондин.

 

Кстати, ваше военное ведомство смягчило свое отношение к повышениям и удостоило Гектора МакНила чести быть произведенным в очередное звание! После твоего отъезда я неоднократно встречался с ним. Достойный уважения человек, однако голова его полна рассказов о скверных старых днях, когда каждый житель Корнуолла — по его мнению

 

— был контрабандистом.

Выражаю глубочайшую свою любовь тете Демельзе, Джереми, Клоуэнс и Изабелле-Роуз, Дрейку, Морвенне, Сэму, Заки Мартину, Бену Картеру, Джеки Хоблину, Джуду и Пруди Пэйнтерам — коль они еще живы — и всем прочим твоим друзьям, которые, как тебе кажется, могли бы помнить меня, и которым я могу быть представлен.


Я тоже мог бы получить отпуск, если бы просил. Но я не стал — отчасти потому, что, как я считаю, война на полуострове входит в победную фазу, отчасти потому, что воссоединение (что за библейское слово!), иначе сказать возвращение, мне кажется неуместным. Я знаю, что многие друзья были бы мне рады, но с учетом моих обязательств, это все еще не настоящее воссоединение.

Возможно, со временем все изменится.

Как прежде, твой любящий племянник, (кузен — двоюродный племянник?)

Джеффри Чарльз

 

 

III

 

 

Объявление в «Королевской газете Корнуолла» от 18 мая 1811 года.

 

«Банк Уорлеггана уведомляет о начале сотрудничества с банком Плимута, Солтэша, Бодмина и Лискерда в Корнуолле и Дэвоне, начиная со следующего понедельника, 20 мая 1811 года.

 

Эти изменения ни в коей мере не затрагивают активы и векселя Банка Уорлеггана, Труро, а призваны лишь еще лучше защитить интересы клиентов, а также расширить возможности банка. С этого времени Банк Уорлеггана будет называться Банк Уорлеггана & Уильямса. Партнерами выступят сэр Джордж Уорлегган, сэр Хамфри Уильямс, мистер Кэрри Уорлегган и мистер Руперт Крофт.

 

 

IV

 

 

Письмо лорда Эдварда Фитцмориса мисс Клоуэнс Полдарк, 16 июня 1811 года.

 

Дорогая мисс Полдарк!

 

Рискну написать Вам снова, убедив себя в том, что мое первое письмо, быть может, затерялось в дороге, возобновить, пусть лишь насколько то позволяют формальности письма, нашу февральскую дружбу и сказать, что я искренне надеюсь на Ваше благополучное возвращение домой. Верю, там Вы сумели насладиться всеми разнообразнейшими прелестями, что предлагают нам весна и лето. Корнуолл так далеко отсюда, и хоть на западе я чувствую себя местным


жителем, мне никогда не доводилось бывать в вашем округе, лишь однажды я добирался до Эксетера.

 

Вместе с этой запиской или вскоре за ней последует письмо от моей тетушки с приглашением провести конец июля с нами в Бовуде. Это семейный обычай (и я до сих пор охотно ему следую) — большую часть сезона провести в Лондоне, затем пару недель в Уилтшире, а затем отправиться в наш шотландский домик, чтобы поохотиться на глухаря.

 

А это значит, нас ждут прекрасные дни в Бовуде, где соберется большая часть моей семьи, и мы с тетушкой были бы очень рады увидеть там Вас. И хоть это далековато от Корнуолла, путь не длиннее половины дороги в Лондон. Надеюсь, нам удастся убедить Вас, что путешествие того стоит.

Разумеется, письмо тетушки будет адресовано Вашей матушке, а, кроме того, будет содержать приглашение и для неё, чтобы Вы не чувствовали себя неловко без сопровождения.

Поверьте, дорогая мисс Полдарк, ваш приезд доставил бы нам огромное удовольствие.

С искренним уважением,

Эдвард Петти-Фитцморис


 

Глава вторая

 

 

I

 

 

В последнюю пятницу мая Джереми поделился с матерью своей идеей навестить мисс Тревэнион.

 

— Ты получал от неё вести? — спросила Демельза.

— Нет.

— Ты писал ей?

— Однажды. И не дождался ответа.

Демельза взглянула на своего рослого сына. Глаза юноши были пусты. Так пуст бывает взгляд молодых людей, попавших в неприятности.

 

— Твоему отцу не понравилось письмо миссис Беттсворт.

— Знаю. Но выждал два месяца. Думаю, у меня есть право их навестить.

 

— Конечно. Мне сообщить отцу?

— Когда я уеду.

— Не думаю, что он будет против.

— Следует ли подождать два месяца? — спросил Джереми.

— Нет, — криво улыбнулась Демельза. Они направились к конюшне.

 

— Когда-то у тебя была лошадь по имени Каэрхейс, — произнес Джереми. — Это было до моего рождения?

 

— Да, еще до того, как в нашей семье появился достаток. Мы продали ее, когда нуждались в деньгах.

 

— Откуда у нее такое имя? В то время ты была знакома с Тревэнионами?

 

— По-моему, у нее уже было это имя, когда мы ее купили. Спроси лучше у отца.

 

— Как-нибудь. — Джереми стал седлать лучшего чалого коня по кличке Колли (краткое от Коллингвуд). Его купили для охоты, но с годами Джереми стал питать отвращение к этому развлечению, и теперь главным образом скакал галопом по вересковым пустошам. Демельза заметила, как принарядился Джереми, — таким она его еще не видела.

— Джереми.

— Да?


Она помогла затянуть подпругу.

 

— Знаю, ты ужасно расстроился, и я ничем не могу тебе помочь. Это так меня огорчает. Я даже не могу дать тебе совет.

 

— Никто не может.

— Да ты его и не примешь. Верно. Нет смысла старикам говорить молодым, особенно своим детям, что они и сами через это прошли. Такое не берется в расчет. Это отражает лишь собственные переживания, ревность или потрясения. Все мы рождены одинаковыми, но при этом каждый из нас уникален, и все мы страдаем.

Джереми похлопал ее по руке.

— Но есть кое-что важное, — добавила Демельза. — Никогда не забывай, что ты Полдарк.

 

Колли стал проявлять нетерпение в предвкушении прогулки. Джереми похлопал его по морде.

 

— Маловероятно, что я об этом забуду.

— Я имею в виду... — Демельза помедлила. — Семью твоего отца, а не мою. Меня огорчит, если шахтерское происхождение будет вставлять тебе палки в колеса.

 

Что ж, наконец-то она это произнесла.

Джереми выглянул из конюшни, в его глазах ничего не отражалось.

 

— Ты время от времени берешь меня в церковь. Мы ведь ходим туда всей семьей несколько раз в год.

 

— И?

— Говорят: чти отца и мать. Эту заповедь я исполняю. Понимаешь? Не беспокойся. Я исполняю всю заповедь, а не половину. В этом нет ничего такого. Если кто-то научит меня иному, то точно не ты.

— Я лишь...

— Я прекрасно знаю, о чем ты говоришь. А теперь, мама, занимайся своими делами, а я займусь своими. Никакая девушка...

 

Он запнулся.

— Это может быть не она. А ее родители.

Джереми взглянул на мать и язвительно улыбнулся.

— Это мы посмотрим.

 

 

II

 

 

Замок купался в море колокольчиков. А над ними трепетало кружево молодых буковых и березовых листьев. В бухте мерцало прозрачное море.


Джереми впустил престарелый лакей, как будто вечно носивший мятые чулки.

 

— Пойду погляжу, сэр. Не знаю точно, где сейчас мисс Кьюби, сэр. Покорнейше прошу садиться, сэр.

 

Джереми не принял приглашения. Вместо этого он прошелся по большой и высокой гостиной, где в марте они музицировали. Клавесин Клеменс открыт, на нем лежало несколько листов с нотами. У камина стояли туфли, а пламя никак не желало умирать и пускало тонкие дымные спирали. К стене прислонились четыре ружья. На диване лежали две развернутые лондонские газеты: «Таймс» и «Морнинг пост». Со стен рассеянно взирали портреты предков Тревэнионов.

 

После долгого ожидания дверь открылась, и у ног Джереми с лаем запрыгали два спаниеля.

 

— Дорогой мой Полдарк! — Это был майор Джон Тревэнион, его плотно сжатые губы растянулись в приветствии. — Как хорошо, что вы пришли. Как поживаете? Вокруг свирепствуют болезни. Прошу, проходите сюда. Здесь куда удобнее.

 

Он повел его в кабинет — комнату поменьше размером и более светлую, с видом на пустошь. Как обычно, там был приличный беспорядок.

 

В уголке у камина сидела за вышивкой миссис Беттсворт. Она улыбнулась такими же плотно стиснутыми губами, как у сына, и оторвалась от работы, чтобы протянуть руку, над которой склонился Джереми.

 

Они поболтали о погоде, инфлюэнце, нехватке лошадей из-за войны, о том, как трудно найти приличных каменщиков для строительства замка, о приближающихся в Бодмине скачках — о них майор, похоже, был весьма осведомлен. Это поле битвы было Джереми не по нраву. По правде говоря, худшее из возможных, но он не позволил себя заболтать или сбить с толку.

 

— Вообще-то я приехал навестить мисс Кьюби, — неожиданно произнес он. — Прошло уже больше двух месяцев с нашей последней встречи.

 

После короткой паузы Тревэнион ответил:

— Кьюби в добром здравии, но сейчас ее нет дома. Она навещает кузенов в Трегони. Но я скажу ей, что вы заходили. Я передам ей... э-э-э...

 

ваше сообщение, если хотите.

— Скажите ей, я разочарован тем, что на Пасху ей не позволили навестить мою семью на северном побережье.

 

— Не позволили? — Майор Тревэнион уставился на мать налитыми кровью глазами, но она не обратила на него ни малейшего внимания. — Думаю, у нее были другие обязательства. Разве не так? Что ж, мне очень


жаль, Полдарк. Нам всем жаль. Сказать по правде, матушка воспитывает всех детей в строгости и не позволяет им свободу, которую жаждут получить многие современные девушки.

— Может быть, она получит немного свободы, чтобы приехать в другой раз? Например, с Огастесом?

 

— Огастес в Лондоне, — сказал майор Тревэнион. — Он получил должность в Казначействе, где, как мне кажется, его дарования раскроются

 

в полной мере. Он пишет занятные письма.

— Мистер Полдарк, — вмешалась миссис Беттсворт, — будьте добры, передайте мне тот зеленый шелк.

 

Джереми поспешил выполнить просьбу.

— Он пишет занятные письма, — продолжил майор Тревэнион и засмеялся, не успев рассказать шутку. — Говорит, что ехал в наемной карете, где на полу вместо ковра лежала солома. Ходил на службу в Вестминстерское аббатство, и там помимо него присутствовал лишь один прихожанин. А в лавках, по его словам, полно оскорбительных карикатур на любых известных персон. Французов, англичан, американцев...

 

Ненадолго повисла тишина.

— Надеюсь, мисс Клеменс в добром здравии? — спросил Джереми.

 

— Да, благодарю вас. На прошлой неделе мы вместе ездили в Ньютон-Эббот, моя кобыла Роузленд выиграла там приз королевы Шарлотты... На обратном пути дороги вокруг Плимута заполонили солдаты — и пешие, и в экипажах, они направлялись на корабли. Подкрепления для Португалии и Индии. Слава Богу, война стала менять направление к лучшему, давно пора.

 

— Несомненно, — согласился Джереми.

— Представляете, из-за этой бесконечной войны стало так трудно найти людей, что приходится платить тридцать фунтов в год даже самому паршивому лакею. Даже женщины стали просить больше. Я плачу кухарке тринадцать фунтов в год. Как справляется ваш отец?

 

— По правде говоря, — ответил Джереми, — я не интересовался этими вопросами. Большинство слуг работают у нас очень давно. У нас нет лакеев, в основном женщины, которые помогают моей матушке, и еще двое слуг выполняют разную работу по дому.

 

— И сколько акров составляет ваше поместье?

— Кажется, около сотни.

— У нас тысяча, и половина обрабатывается. А еще есть около пяти сотен акров на полуострове Роузленд, довольно плодородная земля. Но разумеется, больше всего меня волнуют пятьсот акров вокруг замка. Они


закрыты от ветров, и здесь можно выращивать редкие кустарники. Если бы

 

у меня было время, я бы вам их показал.

— Мисс Кьюби показывала некоторые, когда я был здесь в последний

 

раз.

— Вот как? Ах да.

Миссис Беттсворт подняла голову.

 

— Надеюсь, вы простите нас, что мы не приглашаем вас к обеду, мистер Полдарк. Вы же понимаете, когда в доме осталось так мало членов семьи, нам нужно совсем мало, и для кухарки будет довольно затруднительно изменить меню в такой поздний час.

 

Джереми поднялся.

— Разумеется. Я понимаю. — Он посмотрел на хозяев. — Хотя, пожалуй, не вполне понимаю. Прошу меня простить. Я вырос в семье, где привыкли выражаться прямо. И в результате не могу оценить любезность, которая маскирует неодобрение. Я бы предпочел прямое объяснение причин этого неодобрения, нежели скрывающие его бессмысленные слова. Миссис Беттсворт... Майор Тревэнион... Всего вам хорошего.

 

Он поклонился и шагнул к двери. Его рука на дверной ручке дрожала от гнева.

 

— Подождите, Полдарк. — Джон Тревэнион отпихнул спаниеля, суетящегося у его ног. — Матушка, собакам нужно прогуляться. Я провожу мистера Полдарка к лошади.

 

— Разумеется, — сказала она и на мгновение застыла с иголкой в руках. — Хорошего вам дня, мистер Полдарк.

 

Джереми не замечал ничего вокруг, шагая по холлу и крыльцу. За парадной дверью, выходящей на укрытую от моря сторону, тянулся арочный проход. У выхода из него он привязал к коновязи Колли.

 

Тревэнион не поспевал за ним, но нагнал, когда Джереми уже собирался сесть в седло. Ветер растрепал тонкие каштановые волосы Тревэниона.

 

— Недостаточно хорошая партия, — сказал он.

— Что?

— Вы попросили назвать причину. Разве это не очевидно? Вы недостаточно хорошая партия для Кьюби. Тревэнионы живут в этом самом месте уже пятьсот лет. С 1313 года, если быть точным. Это кое-что да значит. Вы приятный молодой человек, Полдарк, что-то в вас есть. Вы были бы желанным гостем в этом доме. Но в качестве мужа моей сестры, а ведь именно этого вы добиваетесь, это ясно, вы и близко не годитесь. Понятно? Это достаточно очевидно? У нас более высокие цели. Простите.


— А Кьюби?

 

— Ах, Кьюби... Она любит флиртовать. Разве вы не заметили? Ей нравятся молодые люди, да и кому бы не нравились в таком-то возрасте? Она считает, что многих держит на привязи. А мы против этого не возражаем, пусть получит свою долю романтики. Но вы стали слишком серьезно к этому относиться. Понимаете? Она еще очень молода. Через пару лет мы подберем ей мужа, мы втроем - она, наша матушка и я — выберем вместе, и подходящую партию.

 

Получившие свободу спаниели игрались на гравийной дорожке неподалеку от Колли, и лошадь беспокойно перебирала ногами при их приближении.

 

— И какая же опасность в том, что я отношусь к этому серьезно, если ваша сестра относится несерьезно?

 

— Моя сестра бывает серьезна два или три раза в год. И что? Прошлой осенью она воспылала детской любовью к каменщику, но скоро это переросла, повстречав другого молодого человека, — он расхохотался. — Всё это было вполне приемлемо, потому что выходило из ряда вон. Но вы

 

— джентльмен, а значит ваше внимание нужно рассматривать под другим углом. Если вы считаете нас нелюбезными, прошу, войдите в наше трудное положение.

 

— Трудное положение, — ответил Джереми, едва овладев своим голосом, — трудное положение в том, чтобы рассказать соседу, что он недостаточно хорош, поскольку, хотя и джентльмен, но явно слишком мелкий. — Он вскочил в седло. — Это правда. Наше поместье не так велико, как ваше, а родословная не так длинна. Но задумайтесь вот над чем. Вы Беттсворт, ставший Тревэнионом. Мне же не пришлось менять фамилию.

 

Худой и напыщенный майор вспыхнул. В двадцать четыре года он стал шерифом Корнуолла, и никто давно уже не осмеливался говорить ему подобное.

 

— Советую вам убраться отсюда, мистер Полдарк, — сказал он.

 

 

III

 

 

Было пять часов пополудни, и Джереми не убрался. Он остановил лошадь на возвышенности, на проселочной дороге в полумиле от замка. Ему понадобилось некоторое время, чтобы найти этот наблюдательный пост. Отсюда он не видел арочный проход перед дверью дома, но


прекрасно мог разглядеть все дорожки и тропки, из него ведущие. Он провел здесь уже два с половиной часа. Колли прекрасно перекусил в изгороди на обочине, но Джереми совсем ничего не ел. Но он не чувствовал голода. Он смог бы остаться здесь хоть еще на двадцать часов, если нужно.

 

Дважды мимо него проходили угрюмые селяне. Солнце скрылось за бегущими облаками. На другом склоне начали косить траву, вчетвером на широком поле: две женщины в чепцах и два мальчика. Вскоре после ухода Джереми майор Тревэнион обогнул дом и отправился к его незаконченной части. Там никто не работал, и дело явно не продвинулось после Пасхи. Тревэнион вскоре вернулся и скрылся внутри. Около трех часов няня повела двух маленьких мальчиков на прогулку по берегу. Там они пробыли около часа. Не считая этого, за весь день никто не выходил и не входил в замок.

 

В голосе миссис Беттсфорт, подумал Джереми, есть валлийские нотки. Не солгали ли они насчет Кьюби, может быть, она не уехала, может, ее заперли в комнате наверху, накручивал себя он. Но они никак не сумели бы заранее заметить его появление. А Кьюби, пусть и самая юная в семье, не из тех, кто будет молча страдать. Она заколотила бы в дверь. Но Джереми был знаком с дисциплиной, царящей в подобных семьях. Кьюби не знала отца, он был драгуном и погиб еще до ее рождения, его роль принял на себя старший брат. Была ли миссис Беттсворт столь уступчивой, как выглядела, или на самом деле именно она всем распоряжалась?

 

Колли стал беспокоиться, ему надоело столько времени нести на себе хозяина. Но если он спешится, то почти ничего не увидит.

 

На склоне холма возникло облачко пыли. Там шла дорога, по которой он приехал. За высокой, покрытой многочисленными майскими цветами живой изгородью он увидел въезжающих в ворота лошадей. Он развернул Колли и переместился на пару шагов. Мужчина и две женщины. Сердце Джереми заколотилось. Он узнал одну из женщин и был почти уверен насчет второй. Мужчина был одет во что-то вроде мундира.

 

Джереми спешился, отпер ворота и провел лошадь на поле, с другой стороны поля последовали вторые ворота и дорога. Но он не стал садиться

 

в седло.

 

Он услышал голоса и девичий смех. Джереми их не видел, а они не увидят его, пока не покажутся из-за поворота в двадцати ярдах вверх по склону.

 

Даже сейчас, когда стояла сушь, у обочины журчал ручеек. Склон пестрел цветами государственного флага — красная смолевка, белый


сердечник и яркие полупрозрачные колокольчики. Повсюду торчали гигантские папоротники.

 

И вот они показались. Это были Клеменс и Кьюби. А человеком в форме по счастью оказался лакей.

 

Они остановились. В любом случае, обойти его было невозможно. Джереми снял шляпу.

 

— Добрый день.

Клеменс рассмеялась. В отличие от Кьюби, она красотой не блистала, но была очень дружелюбной. Смех прекратился, и веселость сменилась удивлением. Кьюби медленно покраснела.

 

— Я заезжал с вами повидаться, — сказал Джереми, но вас не было. Надеюсь, вы в добром здравии.

 

Клеменс похлопала лошадь по холке.

— Мистер Полдарк. Какой сюрприз! Ну разве это не сюрприз, Кьюби? Совершенно удивительно.

 

— Большой сюрприз, — согласилась Кьюби.

— Я виделся с вашей матушкой и братом, и мы поговорили о том, о сем. Как Огастес?

 

— Он в Лондоне. — Клеменс бросила взгляд на сестру. — Мы возвращаемся к чаю. Возможно... вы хотели бы к нам присоединиться?

— Благодарю, но я уже попрощался. Было бы неподобающе возвращаться.

 

Лошади забеспокоились, топчась на узкой дороге.

— Уортон, — сказала Клеменс, — вы поедете со мной. Я хочу перемолвиться словечком с миссис Кларк из усадьбы. Мисс Кьюби присоединится к нам через несколько минут.

 

— Да, мисс.

Клеменс наклонилась и протянула руку.

— Всего хорошего, мистер Полдарк. Жаль, что вы нас не застали. Может быть, в другой раз...

 

Джереми поцеловал ее перчатку.

— Разумеется.

Он отвел лошадь к обочине, чтобы остальные могли проехать. Кьюби не двигалась. Ее лицо было скорее угрюмым.

 

Когда Клеменс с лакеем скрылись за следующим поворотом, Джереми сказал:

 

— Вы спасли меня от таможенников, а теперь не желаете знать. Она быстро взглянула на него, а потом посмотрела на море.

 

— Есть закон, — продолжил Джереми, — по которому всё, что


приносит море, принадлежит хозяину поместья.

 

Она подоткнула локон под треугольную шляпку и направила лошадь на поле, где та могла пощипать траву.

— Или хозяйке, — сказал Джереми.

— Прошу вас, не шутите со мной.

— В школе я знавал одного мальчика, который всегда смеялся, когда ему было больно.

 

— Зачем вы сегодня приехали? Разве письма было недостаточно?

 

— От вашей матушки? Нет. Почему вы не ответили на мое?

— А что хорошего это бы принесло?

— А вы не считаете, что я заслуживаю объяснения из первых уст? В последнюю нашу встречу вы меня поцеловали и...

 

— Я не целовала! Это вы...

— Вы меня поцеловали. Никаких сомнений! И назвали «дорогой Джереми». И попросили снова приехать. Даже если это был легкомысленный порыв, а я в это не верю, я имею право на объяснение из первых уст. Вы так не думаете?

 

Кьюби снова посмотрела на него, но опять лишь на миг, смущенным, туманным взглядом.

 

— Я вела себя глупо. Сказала так просто от желания пофлиртовать...

 

— Так говорит и ваш брат.

— Правда?

— Да. Я с ним поговорил. Рядом с вашей матушкой он холодно произносил любезности. А у двери я попросил его объясниться, и он объяснил. Сказал, что я недостаточно хорош для вас. Вот что я чувствую, но что чувствуете вы?

 

— Думаю, мне пора.

— Вы этого хотите?

 

Она хотела проехать мимо, но Джереми схватил ее лошадь под уздцы.

 

— Конечно же, я не хочу, — сердито сказала она. — Мой брат может думать, что ему угодно.

 

— А ваша матушка?

— Естественно, я прислушиваюсь к ней.

— А она явно с ним согласна.

— У меня есть собственное мнение.

— Я так и подумал. — Джереми сглотнул, собираясь с мыслями. — Я знал... встречал многих юных леди вашего возраста в разных частях графства. Я наблюдал, как тщательно за ними присматривают и контролируют. Всегда только «да, мама» и «нет, мама», и ни шагу за


пределы приличий. Они часто выходят замуж за тех, кого для них выбрали... Из всех знакомых мне девушек вы меньше всех похожи на такую. Вы скорее будете следовать собственным предпочтениям. Мне и в самом страшном сне не приснится, что вы с матерью и братом вместе и хладнокровно решите, за кого вам выйти замуж!

— Кто так сказал?

— Он.

 

Они замолчали, лишь лошади рвали траву и работали челюстями, а иногда позвякивала упряжь.

 

— Я выйду замуж по своему выбору и без всяких ограничений. Но разве это не доказывает мое утверждение, что вы мне безразличны? Мое поведение было... просто развлечением.

 

— Клянусь, — с горечью произнес Джереми, — я почти вам поверил.

 

— Что ж, тогда дайте мне проехать! Глупец! Разве тогда я не сказала вам, что не всё так однозначно?! Разве я не сказала вам, не просила вас никогда не воспринимать меня серьезно?

 

— Теперь вы говорите как человек, которому не всё равно.

— Мне просто хочется сделать вам больно! Этого недостаточно?

 

— Больно? Да я умираю от отчаяния!

 

Кьюби сглотнула и рассмеялась сквозь слезы, хлынувшие из глаз.

 

— Никто не умирает из-за любви. Я точно знаю. Поэты так превозносят любовь, что считается необходимым по ней плакать.

 

— Что вы и делаете, — сказал Джереми, поднеся руку к лицу.

 

Она натянула поводья и тронула лошадь хлыстом, послав ее мимо Джереми по дороге. Они посмотрели друг на друга затуманенными взорами.

 

— Прощайте, — сказала она. — Может, вы мне и небезразличны. Но этого мало. Это не вы мне не подходите, а я вам. Вспомните тех, кто покоится на церковном кладбище — нам повезло больше. Они бы всё отдали, лишь бы обрести наши разбитые сердца!

 

Она поехала дальше. Ее шляпка наклонилась, а стройная фигура раскачивалась в такт неровной поступи лошади по крутому склону. Кьюби слегка повернула голову, но потом решительно не стала оборачиваться.


 

Глава третья



Поделиться:




Поиск по сайту

©2015-2024 poisk-ru.ru
Все права принадлежать их авторам. Данный сайт не претендует на авторства, а предоставляет бесплатное использование.
Дата создания страницы: 2018-01-08 Нарушение авторских прав и Нарушение персональных данных


Поиск по сайту: