О долгой дороге от Агры до Насика я упомяну лишь в этом коротком параграфе, чтобы завершить, наконец, рассказ о своих странствиях.
Неизбежен поворот колеса времени, и оно несет меня через Индию. Снова я встречаюсь с Мехер-бабой, персидским святым и самозванным «новым мессией».
Я вернулся к нему без особого желания, поскольку серьезное сомнение и стойкое внутреннее чувство говорят мне, что я только потеряю время. Ведь Мехер-баба, пусть и хороший человек, пусть и аскет, попал в сети колоссального самообмана о собственном величии. Между прочим, в продолжение моих странствий я постарался разузнать о нескольких так называемых чудесах исцеления, которые он приписывал себе. Один раз был случай аппендицита, о котором доверчивый последователь Мехера рассказывал, что учитель полностью излечил его. А выяснилось, что доктор не обнаружил у этого человека ничего серьезнее, чем тяжелое нарушение пищеварения! В другом случае славный пожилой джентльмен, доложивший об исцелении накануне вечером от целого перечня заболеваний, оказывается, страдал только из-за распухшей лодыжки! Короче говоря, чудесная исцеляющая сила Учителя чрезмерно преувеличена его учениками. Хотя их буйный пыл вполне объясним в стране, где слухи часто распространяются быстрее фактов.
Я не верю, что мессия парсов сдержит свои экстраординарные обещания и покажет мне удивительные чудеса; но я пообещал провести с ним месяц и не привык нарушать свое слово. Поэтому вопреки голосу своей интуиции и здравому смыслу я сажусь на поезд в Насик, чтобы не подвергнуться обвинениям, будто я просто не дал ему возможности показать свои силы.
* * *
Центр Мехера располагается в нескольких современных домах на дальней окраине города. Свита из сорока учеников бродит бесцельно вокруг этого места.
— О чем вы думаете? — первым делом спрашивает он меня при встрече.
Я устал и измучен дорогой; а он, наверно, принимает мой измученный вид за бледность от глубокого размышления, но неважно... Я отвечаю сразу же.
— Я думаю о дюжине или более мессий, которых нашел в Индии после нашей встречи.
Мехер-баба не выглядит изумленным.
— Да, — сообщает он, быстро пробегая пальцами по алфавитной доске, — и я тоже слышал о таких.
— Как вы объясните это? — задаю я простодушный вопрос.
Его лоб хмурится, но губы расплываются в широкой улыбке.
— Если они честные, то ошибаются, обманывают самих себя, а если нечестные, то обманывают других. Многие святые люди достигают хороших результатов, но затем у них развивается духовное «самомнение». Такое происходит обычно при отсутствии Учителя, который давал бы советы и руководил ими. Есть точка посредине мистической тропы, которую сложнее всего пересечь; и часто случается, что набожность приводит человека к этой точке, а он в своей глупости верит, что достиг наивысшей цели. Еще чуть-чуть, и он уже готов представить себя мессией.
— Великолепное и логичное объяснение. Но, к несчастью, другие самозванные мессии говорили мне то же самое. Каждый уверяет в своей подлинности; каждый заявляет о несовершенстве своих конкурентов!
— Не тревожьтесь о них. Все эти люди бессознательно помогают моим трудам. Я знаю, кто я, и когда наступит время исполнить мою миссию, мир также узнает, кто я.
Невозможно приводить разумные доводы в такой атмосфере, и я бросаю эту тему. Мехер-баба одаряет меня несколькими банальными любезностями и затем отпускает меня. Я устраиваюсь жить в домике всего в двух или трех минутах ходьбы от его штаб-квартиры. Я решаю держать в узде мои чувства, чтобы непредвзято принимать события грядущих четырех недель. У меня не должно быть ни враждебности к Мехер-бабе, ни внутреннего скептицизма, и я займу позицию стороннего наблюдателя.
Ежедневно я общаюсь с учениками; вижу их образ жизни, изучаю психологический склад характеров и исследую историю их духовной связи с Мехер-бабой. Ежедневно мессия парсов посвящает мне толику времени. Мы беседуем на разные темы, он отвечает на множество вопросов, но ни разу не вспомнил о странных обещаниях, данных в Ахмад-нагаре. Я решаю не напоминать ему о них, и поэтому дело остается в состоянии неопределенности.
Поток вопросов, которые я выливаю на мессию и его учеников — частично из-за журналистского любопытства, частично из простого желания отыскать побольше фактов, которые или послужат опорой догадкам о тщетности моего визита, или отбросят эти догадки — приносит лишь один результат. Мехер предоставляет в мое распоряжение часть секретных дневников, которые ведутся под его наблюдением в течение нескольких лет. В них рассказана связная история главных событий жизни мессии и группы его последователей, а также записаны все важные поучения, послания и пророчества, высказанные им. В книгах — почти две тысячи мелко исписанных страниц, в основном на английском языке.
Дневники явно отражают дух слепой веры, но для меня они — ценный материал, освещающий характер и возможности Мехера. Сама искренность этих страниц, несмотря на весь свой фанатизм в описании событий, весьма обыденных для постороннего наблюдателя, отлично служит моей цели, ибо я могу рассматривать эти материалы в качестве психологических намеков, показывающих движения ума Мехера. Два ученика, которые вели эти дневники, — юноши с фрагментарным опытом жизни за пределами их крайне ограниченного круга, но сама их наивность и полное доверие к Учителю заставляют их записывать вещи, далеко не лестные для него.
Зачем они записали, что во время путешествия на поезде в Муттру Мехер ударил одного из своих ближайших учеников по ушам, да так сильно, что несчастный последователь искал врача? Зачем они записали неудачное оправдание их Учителя, проповедника божественной любви, будто мессия только притворился, что гневается на ученика, а грехи последнего только и ждали наказания, но были таким образом уменьшены? Зачем они записали смешной случай с учеником, «потерянным» у Лрангаона. Мехер послал на его поиски отряд, который вернулся ни с чем через несколько часов, а ученик, в конце концов, появился сам и объяснил, что после нескольких ночей бессонницы вдруг уснул в заброшенном здании неподалеку от жилища Мехера! Учитель, претендующий на советы богов и знание будущего всего человечества, не знал, что его «потерянный» ученик был рядом!
Читая эти дневники, я нахожу много пищи для своих сомнений, которые подавил было в своем уме. Я вижу, что Мехер-баба подвержен ошибкам, это человек постоянной смены настроений и эгоцентрист, требующий полного подчинения от своих туповатых последователей. В заключение я узнаю из этих текстов, что предсказания этого пророка редко сбываются. Во время нашей первой встречи близ Ахмаднагара он предсказал грядущую мировую войну, но не сказал, когда та случится, хотя всячески намекал мне, будто знает дату. Теперь я читаю в дневниках, как то же самое пророчество он изрекал ближайшим ученикам, и не один раз. Но он всегда называл разные даты этого ужасного события. Дата наступала, а война не начиналась.
В один год, когда угроза возникла в Азии, он «отправил» начало войны на восток; потом потемнело в Европе, и он, забыв о прежней неудаче, «объявил» войну на Западе и так далее. Теперь мне стало понятно, почему он так предусмотрительно не решался назвать мне дату в Ахмаднагаре. Я расспросил одного из наиболее смышленых учеников Мехера о серии неисполненных пророчеств, и тот чистосердечно признался, что большинство пророчеств его учителя в целом ошибочны. «Я сомневаюсь, случится ли когда-либо настоящая война, но, возможно, произойдет война экономическая!» — заключает он наивно.
Хотя я перевернул последнюю страницу этих удивительных дневников с улыбкой, все же нужно честно признаться, что я прочитал возвышающие душу рассуждения и что Мехер-баба обладает религиозным гением. Извлечет ли он из этого качества какой- нибудь успех? Но я не забыл его высказывания где-то на этих страницах, что «способность советовать другим о добродетели — не доказательство святости, и не печать мудрости».
* * *
Лучше обойти благоразумным молчанием оставшуюся часть моего пребывания в Насике. Если я и живу в обществе посланца мира и спасителя человечества, то мало осознаю свою счастливую судьбу. Возможно, это происходит потому, что мне интереснее реальные факты, чем вымышленные легенды. Я не рассказываю о детских поступках и неисполненных пророчествах, о слепом послушании учеников нелепым приказам и советам мессии, только усложняющим проблемы его последователей.
Когда мое пребывание подходит к концу, создастся впечатление, что Мехер-баба как будто избегает встреч со мной, или это, может быть, моя фантазия. Но когда я прихожу на встречу с ним, он всегда торопится и убегает через несколько минут. Ежедневно я сознаю обманчивость своего положения, возможно, и Мехер знает о моем все возрастающем недовольстве.
Я жду его обещанных чудес, хотя и не рассчитываю их получить. И мои сомнения подтверждаются! Ничего необычного не происходит ни со мной, ни с другими людьми. Я не пытаюсь учинить Мехеру строгий допрос, ибо понимаю бесполезность этого. Через месяц я, правда, заявляю о предстоящем отъезде и требую от Мехер-бабы выполнить данное слово. В ответ он просто переносит дату обещанных чудес еще на пару месяцев и закрывает вопрос! Я могу ошибаться, но его внутреннюю нервозность, странную нетерпимость к моему присутствию я скорее чувствую, чем вижу. И я не спорю с ним, ибо моя прямота проигрывает в неравном поединке с этим неуловимым восточным умом.
Даже в момент расставания, когда я вежливо прощаюсь с Мехер-бабой навсегда, он говорит, как нечто само собой разумеющееся, что он — мировой Учитель и его ждут многие. Он даже заявляет, что пошлет за мной, когда однажды отправится на Запад распространять свои труды, и я буду путешествовать вместе с ним[26]!
Таков результат моей глупой попытки поймать этого человека на слове. Что можно сказать о soi-disant [27] «божественных учителях», обещающих духовный экстаз, а взамен дающих лишь раздражение ума?
* * *
Возможно ли найти приемлемое объяснение странному взлету и любопытному поведению Мехер-бабы? Поверхностный человек с легкостью назовет его мошенником или шарлатаном. Но это не объяснит некоторых событий его жизни и, значит, это несправедливо. Я предпочитаю согласиться с мнением старого судьи Кхандалавалла из Бомбея, знавшего Мехера с детства. Судья говорил мне, что мессия парсов просто был искренним, но ошибающимся человеком. Это довольно разумное объяснение все же недостаточно для меня. Небольшой анализ характера Мехер-бабы помогает сделать моя собственная теория. Я уже упоминал, что при нашей первой встрече в Ахмаднагаре на меня произвели впечатление спокойствие и мягкость его натуры. Но ежедневно общаясь с ним в Насике, я увидел в этом спокойствии слабый характер, а в мягкости — признаки нездоровой психики. В реальности — это нерешительный человек, на которого влияют люди и обстоятельства. Его маленькой острый подбородок красноречиво доказывает это. Кроме того, его поведение отмечают внезапные безотчетные порывы. Он очень эмоционален, и его страсть к театральности, его детское ноеточное пристрастие к эффектным представлениям тоже подтверждает, что он любит выставлять себя напоказ. Он словно живет больше ради публики, чем для себя. Хотя он притязает на весьма серьезную роль на сцене жизни, не стоит порицать людей, которые видят только элемент комедии в его действиях!
По моей теории, старая мусульманка-факир, Хазрат Бабаджан, фактически перевернула характер Мехер-бабы, нарушила его уравновешенность и подтолкнула мальчика к состоянию, которое ни он, ни окружающие не могли понять. Мое собственное общение с удивительной леди, пусть и короткое, убедило меня, что ее необычная сила способна поразить самых ограниченных рационалистов. Я не знаю, почему Хазрат Бабаджан вдруг вторглась в жизнь Мехер-бабы, отправив его по касательной к началу пути, завершению которого — был ли он просто фарсом или же важным событием — мы стали свидетелями. Но я знаю, что она была вполне способна, образно говоря, выбить у него почву из-под ног.
Ее поцелуй был не что иное, как символический акт передачи мальчику ее внутреннего духовного благословения. Необычное умственное состояние, которое он развил в дальнейшем, является результатом той истории. «Мой рассудок получил сильный удар, что стало причиной его сильных вибраций на какое-то время», — сказал он как-то, упоминая при мне об этом событии. Он явно был совершенно не готов к этому, ибо не прошел обучение и воспитание и строгой дисциплине, предшествующие посвящению и йогу. «Когда я был другом Бабы в юности», — говорил его ученик Абдулла, — «я никогда не встречал у него интереса к религии или философии. Он был больше склонен к спорту, забавам и шуткам, играя главную роль в нашей школьной жизни. И его внезапный уход в духовные дела изумил нас».
Доказательством тому, что юный Мехер потерял всякую уравновешенность из-за внезапного события, служит то полуидиотическое состояние, в которое он впал затем. Отдельных людей переизбыток религиозности или мистического экстаза приводит к неуравновешенности, воздействуя как чрезмерно сильная доза наркотиков. Короче говоря, мне кажется, что Мехер-баба так и не восстановил внутреннее равновесие после того ужасного психического расстройства. Никакими иными гипотезами я не могу объяснить его необычное поведение, которое время от времени он демонстрирует.
С одной стороны, в нем есть все качества мистика — любовь, доброта, религиозная интуиция и так далее, но с другой — явно проявляются признаки заболевания паранойей. Он преувеличивает все, относящееся к своей персоне. Подобное случается и среди религиозных фанатиков, которые испытывают внезапные, но короткие вспышки экстаза. Они осознают, что с ними случилось нечто грандиозное. Еще один шаг — и появляются ничем не обусловленные притязания на духовное величие, они начинают основывать новые культы или создавать сомнительные общества с собою во главе. Обожествление себя, вера, что они мессии, предназначенные спасти человечество, — на этот последний шаг дерзают единицы.
В Индии я встречал людей, жаждущих достичь возвышенного состояния сознания, которое йога обещает своим последователям, но не желающих платить за это дорогой ценой — трудом обучения и строгой дисциплиной, которые она требует. Они выбирают наркотики, такие как опиум и гашиш, и получают яркую подделку трансцендентального сознания. Я наблюдал за такими наркоманами и обнаружил у них одни и те же особенности (или пороки). Они чудовищно преувеличивают маленькие и большие феномены их жизни, и лгут вам в полной уверенности, что говорят правду! Отсюда развивается паранойя, в основе которой лежит переоценка собственной личности до полного заблуждения.
Наркоман замечает мимолетный взгляд женщины и тут же сплетает в своем уме целый роман с нею. К го мир вертится всецело вокруг себя, любимого. Он сделает такие фантастические утверждения о своих чудесных силах, что удивляешься, в своем ли он рассудке. Его действия вытекают из внезапных необъяснимых порывов. Неуравновешенность, которая отмечает характер и жизнь этих несчастных, подобна тому, что я наблюдал у Мехер-бабы, с одной лишь оговоркой — он никогда не опускался в бездны зла, в которые падали они, ибо начало его ненормальности — не в наркотиках, а в духовном и благочестивом опыте. Если позаимствовать фразу у Ницше, мессия парсов — это «человек — слишком человек».
Много шума поднимают в ожидании того момента, когда он нарушит молчание. Осмелится ли он когда-нибудь это сделать? Но не требуется много проницательности, чтобы понять: его голос, если это произойдет, в конце концов, не достигнет ушей мира. Слова не сотворят чудес. Его опрометчивые пророчества примут или не примут; что может случиться, если сам пророк не настоящий: его обещания не исполняются, его предсказания непонятны, а его поведение эгоистично и сумасбродно. Он не сумеет доказать своей жизнью то высокое послание, которое собирается передать другим. Послание такого человека вряд ли будет принято всерьез.
А его пылкие приверженцы? Выведет ли хладнокровное время их из заблуждений? Маловероятно. История Мехер-бабы — типичная история индийской доверчивости, свойственной национальному характеру. Индия страдает от невежества и излишней религиозности народа, которому чужд научный образ мыслей, отделяющий чувства от разума, историю от слухов, а факты от фантазий. Легко собрать толпу фанатиков, искренних учеников, глупых и неопытных людей, которые сочтут за счастье связать себя и свою судьбу со звездами большей величины, чем они сами.
У меня нет ни времени, ни терпения указывать им на факты, что Мехер-баба совершает грубые ошибки на каждом шагу своей деятельности. Как, впрочем, и я. Но он претендует на роль божественного мессии, а я всего лишь мучительно осознаю свои границы обычного смертного. Думаю, его последователи никогда не признают, что Мехер-баба может совершать ошибки. Они всегда будут наивно допускать, что некая мистическая эзотерическая цель лежит за всеми его словами и делами. Им нравится следовать за ним слепо, и они следуют, хотя разум быстро отвергает то, что они принимают на веру. Мое общение с ним только подтверждает и углубляет мой цинизм и усиливает радикальный скептицизм, скрывающий внутреннее чувство, которое ведет меня в странствиях по этому субконтиненту.
Весь Восток постоянно полон слухов о грядущем событии, которое окажется величайшим в истории человечества на много сотен лет. Пророчества о Пришествии известны среди смуглых индийцев, коренастых тибетцев, многочисленных китайцев с миндалевидными глазами, старых седобородых африканцев. Для живого набожного воображения восточных людей настает час исполнения сроков. Наше беспокойное время несет предзнаменования быстро приближающегося события. Разве не естественно для Мехер-бабы расценить внезапное изменение своей психики как знак мессианской судьбы? Разве не естественна его нежно взлелеенная вера, что однажды он явится охваченному благоговением миру? И что может быть естественнее для его послушной паствы, чем принять на себя распространение вестей о пришествии нового мессии? Но его изобличают театральные методы. Ни один великий религиозный учитель никогда не пользовался ими и вряд ли кто-нибудь нарушит духовный этикет тысяч веков. У меня стойкое сомнение по поводу формы будущих чудачеств этого эффектного «святого». Но пусть время покажет, каким окажется заслуженный им мировой прием.
Мои долгие раздумья приближаются к концу. И я не отрицаю, что много возвышенных высказываний было сообщено через пальцы Мехер-бабы. Но когда он спускается с вершин религиозного вдохновения и вступает на тропу бесед о личном величии, снова приходит скука. Ибо будущий лидер человечества явно начинает впадать в заблуждение[28]!
Глава 15
СТРАННАЯ ВСТРЕЧА
Снова я неторопливо странствую по Западной Индии. Устав от пыльных железнодорожных поездов и тряски в повозках без сиденья, запряженных буйволами, я беру напрокат старый, но крепкий автомобиль. А индус за его рулем играет тройную роль — спутника, шофера и слуги.
Мили летят из-под наших шин. Если мы не добираемся засветло до деревни, шофер останавливается на ночь в лесу и устраивает лагерь до рассвета. Всю ночь он поддерживает большой костер, подбрасывая в него веточки и прутья, и уверяет меня, что пламя отпугивает диких зверей. Леопарды и пантеры часто бродят в лесах, но огонь внушает им такой страх, что они держатся на почтительном расстоянии. Но не шакалы. Порой мы слышим их печальный лай среди холмов совсем близко от нас. А днем встречаем грифов, взлетающих из своих гнезд в медного цвета небо.
Как-то поздно вечером мы едем по дороге, густо покрытой пылью, и видим у обочины странную по виду пару. Святой человек средних лет сидит на пятках и явно медитирует под слабой тенью кустов, покрытых скудной зеленью; рядом его юный помощник, возможно, ученик. Руки старшего соединены, глаза наполовину прикрыты; он совершенно неподвижен, и, когда мы проезжаем мимо, не удостаивает нас даже беглым взглядом. Но юноша уставился вслед нашей машине. Что-то в лице человека поражает меня и заставляет остановиться. Мой спутник индус возвращается, чтобы задать им по моей просьбе несколько вопросов, а я наблюдаю, как он, нервничая, приближается к ним и вступает в длинную беседу с молодым человеком.
Вернувшись, он сообщает мне, среди массы ненужных подробностей, что это на самом деле учитель с учеником. Старшего зовут Чанди Дас и, по уверению ученика, он йог, наделенный необычными способностями. Они бродят от деревни к деревне и уже прошли большое расстояние — частично пешком, частично на поезде — с тех пор, как оставили свою родную Бенгалию два года назад.
Я предлагаю подвезти их, и они сразу же соглашаются: старший — с мягкой любезностью, а юноша—с порывистой благодарностью. Через полчаса машина с нашим странным экипажем приезжает в ближайшую деревню, где мы решаем остановиться на ночь.
Ни единой живой души не видно на дороге, только недалеко от деревни мальчик пасет маленькое стадо тощих коров. День клонится к вечеру, когда мы останавливаемся возле деревенского колодца и пьем свежую, пусть и сомнительного цвета, воду. Сорок или пятьдесят хижин и домиков образуют единственную извилистую улицу деревни. Эти неровные крыши, покрытые травой; низкие, грязные стены разной высоты, которые подпираются грубыми бамбуковыми стойками, угнетают меня своим жалким видом. Несколько жителей сидят на корточках в тени перед своими неприглядными жилищами. Седая печальная женщина с полузакрытой сморщенной грудью приближается к колодцу, глядит на нас, наполняет медный кувшин водой и уходит домой.
Мой индийский спутник забирает все необходимое для приготовления чая и уходит на поиски дома главы деревни. Йог и его преданный помощник-ученик сидят в пыли, отдыхая. Первый не знает английского, да и второй, как я уже обнаружил в машине, владеет им поверхностно, чего недостаточно для поддержания беседы. Потерпев неудачу, я решаю лучше подождать, пока мы все устроимся на ночлег, и взять интервью с помощью моего индийского переводчика.
Тем временем вокруг нас собирается небольшая толпа мужчин, женщин и детей. Эти обитатели внутренней части страны редко встречаются с европейцами. Я часто узнавал много интересного, общаясь с ними, их взгляд на жизнь очень простодушен и наивен. Дети сначала боязливы, но я покоряю их несколькими аннами. Они смотрят на мой будильник с недоверчивым удивлением и наивным восторгом, когда я завожу его, чтобы колокольчики прозвенели ради их удовольствия. Женщина приближается к йогу. Она простирается перед ним посреди улицы и, коснувшись его ног, потом прикасается пальцами к своему лбу.
Мой индийский слуга возвращается со старостой и заявляет, что чай готов. Этот молодой человек закончил колледж со степенью, но вполне доволен ролью носильщика, шофера и переводчика, ибо вникает в мой западный опыт и живет в постоянной надежде, что однажды я возьму его в Европу. Я обращаюсь с ним как с товарищем, ибо его добрый характер и здравомыслие заслуживают дружеского отношения.
Кто-то уже радушно уводит в свою хижину йога и его ученика. Определенно, крестьяне добрее своих городских собратьев. Мы спускаемся к дому старосты, и я вижу за дальними холмами, как оставляет жизнь оранжевое солнце на краснеющем западе. Нас устроили в превосходном на вид доме, и я учтиво благодарю главу деревни.
— Честь вашего посещения ошеломила меня, — отвечает он просто.
После чая мы отдыхаем. Тени коротких сумерек пересекают поля, я слышу, как гонят в деревню на ночь скот. Чуть позднее мой слуга уходит к йогу, чтобы договориться о моем посещении. Потом он ведет меня к двери одной из самых скромных хижин. В квадратной комнате с низким потолком мои ноги ступают по земляному полу. В хижине нет никакой обстановки, лишь несколько глиняных горшков стоят вокруг грубого очага. Бамбуковый шест, воткнутый в стену, служит платяным шкафом, ибо на нем висят одежда и тряпье. Один угол украшает медный кувшин с крышкой. Я думаю, какой же голой выглядит комната в бледном свете примитивной лампы. Таковы унылые удобства самой бедной крестьянской хижины.
Ученик йога приветствует меня на ломаном английском, но его учителя не видно. Последний призван куда-то для благословения больной матери. Я жду его возвращения. Наконец на улице слышен шум, и высокая фигура появляется на пороге. Он степенно входит в комнату. Увидев меня, делает жест признания и что-то бормочет. Мой носильщик шепчет перевод:
— Приветствую сахиба. Да защитят тебя боги!
Он отказывается от моего хлопчатобумажного одеяла и опускается на пол, скрестив ноги. Мы садимся друг против друга, и я, пользуясь случаем, изучаю его более внимательно. Йогу где-то около пятидесяти, хотя короткая клочковатая борода немного старит его. Волосы спутанными прядями свисают на шею, суровый рот почти не улыбается. Но что поразило меня более всего при первой встрече, поражает и сейчас — странное сиянье угольно-черных глаз, этот глянцевый блеск. Я знаю, что эти неземные глаза будут долго преследовать меня.
— Вы приехали издалека? — спрашивает он тихо.
Я киваю в знак согласия.
— Что вы думаете о Мастере Махасаи? — заявляет он вдруг.
Я изумлен. Откуда он узнал, что я был в его родной Бенгалии и посещал в Калькутте Махасаи? Я в смущении взираю на него и не сразу отвечаю на вопрос.
— Этот человек завоевал мое сердце, — говорю я. — А почему вы спрашиваете?
Он игнорирует мой вопрос. Молчаливое замешательство, и я пытаюсь поддержать беседу:
— Я хочу повстречаться с ним снова, когда приеду в Калькутту. Он знает вас? Передать ему ваше приветствие?
Йог серьезно кивает головой.
— Вы никогда больше не увидите Махасаи. Яма, бог смерти, сейчас уже призывает его дух к себе.
Снова молчание. Потом я говорю:
— Я интересовался жизнью и знаниями йогов. Не расскажете ли вы мне, как стали йогом и какой мудрости достигли?
Чанди Дас не поощряет мою попытку взять у него интервью.
— Прошлое — только груда пепла, — отвечает он. — Не просите меня воткнуть палец в золу, вороша мертвый опыт. Я живу не в прошлом и не в будущем. В безднах человеческого духа они не реальнее теней. И это тоже мудрость, которую я постиг.
Его концепция ошеломляет меня и выводит из равновесия.
Но мы живем в мире линейного времени и должны считаться с ним, — возражаю я.
—Время? — эхом произносит он. — Вы уверены, что оно существует?
Я опасаюсь, что наша беседа становится фантастичной. Обладает ли в реальности этот человек удивительными способностями, о которых твердил его ученик? А вслух я произношу:
— Если время как таковое не существует, тогда и прошлое, и будущее существовали бы одновременно. Но опыт говорит нам противоположное.
— Да? Вы хотите сказать, ваш опыт, мировой опыт говорит вам это!
— Конечно же, у вас опыт другой?
— В ваших словах есть истина, — приходит странный ответ.
— Следует ли это понимать так, что вам открыто будущее?
— Я живу в вечности, — отвечает Чанди Дас. — Я никогда не пытаюсь узнать, что грядущие года обрушат на мою голову.
— А для других можете это сделать?
— Если хочу — да!
Я вынужден немного подумать.
— Тогда получается, что вы можете прояснить им события, которые еще только произойдут?
— Лишь частично. Жизнь человека движется не так гладко, чтобы заранее можно было обрисовать ее во всех подробностях.
— А вы откроете ту часть моего будущего, которую можете открыть?
— Зачем вы стремитесь узнать эти вещи?
Я колеблюсь.
— Бог не набрасывает покрывало на грядущее без необходимости, — продолжает мой собеседник очень строго.
Что я могу сказать? Тогда приходит вдохновение.
— Меня занимают серьезные проблемы. В надежде пролить на них свет, я прибыл в вашу страну. Возможно, ваши слова помогут мне уточнить мой путь, а может, я узнаю о тщете моих поисков.
Сверкающие черные глаза йога уставились на меня. В молчании, которое длится некоторое время, я снова поражаюсь суровому достоинству этого человека. Он кажется таким глубоким, таким возвышенно мудрым, сидя со сложенными ногами и вывернутыми ступнями, что поднимается над посредственностью окружения бедной хижины далекой деревни в джунглях.
И тут я, наконец, замечаю ящерицу, взирающую на нас из-под потолка. Ее, подобные птичьим, глаза следят за нами, а ее гротескно широкий рот так фантастичен, что я почти верю, будто она злобно насмехается над нами.
Наконец Чанди Дас обретает голос.
— Я не обладаю сокровищами учения. Но прислушайтесь к моим словам, и ваше путешествие не будет бесполезным. Вернитесь к месту, с которого начали свое индийское странствие, и еще до новолуния ваше желание исполнится.
— Имеется в виду, что я должен вернуться в Бомбей?
— Да, именно так.
Я озадачен. Что даст мне этот наполовину западный город?
— Я никогда не находил в нем ничего, что помогло бы в моем поиске, — протестую я.
Чанди Дас невозмутимо смотрит на меня.
— Такова ваша тропа. Следуйте по ней так быстро, как только сможете. Не теряйте времени, и завтра же поспешите в Бомбей.
— Это все, что вы можете сказать мне?
— Я не старался постичь больше.
Он погружается в молчание. Его глаза становятся невыразительными, как тихая вода. Немного помолчав, он говорит:
— Вы оставите Индию и вернетесь в западные края до следующего равноденствия. Тяжелая болезнь охватит ваше тело, едва вы оставите нашу землю. Дух будет сражаться в больном теле, но час его ухода еще не наступил. А затем скрытые труды судьбы проявятся, и вы снова вернетесь в Индию. Таким образом, вы посетите нас трижды. Даже сейчас вас ждет мудрец, с которым вы связаны древними узами, и из-за него вернетесь, и будете жить среди нас[29].
Его голос прерывается, и слабая дрожь пробегает по его векам. Затем, позднее он смотрит прямо на меня и добавляет:
— Вы услышали. Мне больше нечего сказать.
Остаток нашей беседы несвязен и не важен. Чанди Дас отказывается говорить о себе, и я остаюсь в удивлении, откуда пришли к нему странные слова, за которыми я чувствую столь многое.
Забавен момент во время короткой беседы с его юным учеником, когда последний пылко спрашивает меня:
— Вы не видели такие вещи среди йогов Англии? Я пытаюсь сдержать улыбку.
— В той стране нет йогов, — отвечаю я.
Все остальные сидят молча и неподвижно весь вечер. Но, когда йог показывает, что интервью закончено, владелец хижины, крестьянин, приближается к нам и предлагает разделить с ним скромный ужин. Я говорю ему, что мы привезли с собой еду и приготовим ее в доме старосты, пообещавшего предоставить нам комнату на ночь. Но крестьянин отвечает, что не хочет пересудов о том, что он будто бы забыл о гостеприимстве. Я объясняю, что хорошо поел сегодня, и прошу его не беспокоиться. Но он тверд и настойчив, и, чтобы не разочаровать его, я соглашаюсь.
— Я заболею, если не накормлю гостя, — замечает он, предлагая блюдо с обжаренной пшеницей.
Я смотрю сквозь дыру, которая служит окном. Опаловый серп луны бросает в нее бледный отсвет, а я размышляю о превосходных душевных качествах, которые так часто находишь в этих простых, невежественных крестьянах. Ни высшее образование, ни деловая хватка не компенсируют вырождение характера, которое все чаще отмечает жителей городов.
Я прощаюсь с Чанди Дасом и его учеником, крестьянин снимает дешевый фонарь с узкой балки на потолке и провожает нас на улицу. Я увещеваю его, тогда он касается пальцами своего лба, улыбается и останавливается в открытой двери. Я следую по пятам слуги, мы оба идем с горящими факелами к месту нашей ночевки. Сон ускользает от меня, ибо к моим мыслям о мистическом йоге из Бенгалии примешиваются жутковатые крики шакалов и необычно долгий вой бродячей собаки.
* * *
Если я и не следую совету Чанди Даса буквально, то, по крайней мере, поворачиваю машину к Бомбею и вскоре возвращаюсь в этот город. Едва приехав и устроившись в отеле, я тут же заболеваю.
Я лежу взаперти в четырех стенах, чувствуя себя разбитым душой и телом, и впервые у меня появляются пессимистические мысли. Я понимаю, что достаточно поездил по Индии, оставив за собой многие сотни миль, не раз оказывался в жутких условиях. Но Индию, которую я искал, нельзя найти в европейских кварталах, где выпивка, закуска, танцы, бридж, виски с содовой и другие развлечения правят бал.
Временное пребывание в индийских кварталах городов всякий раз весьма успешно помогало мне в поиске, но не улучшало мое здоровье, а посещение деревень в джунглях, с их неприхотливой едой и плохой водой, неустроенным бытом и бессонницей было опасно. И мое тело теперь подобно усталой ноше, брошенной на ложе страдания.
Я думаю, сколько еще смогу терпеть. Мои веки отяжелели от недостатка сна. Месяцами я не мог изгнать злого духа бессонницы, который безжалостно преследует меня в этой стране.
Необходимость соблюдать осторожность, общаясь со странными людьми на моем пути, расшатала мою нервную систему. А задача сохранения внутреннего равновесия, критичности и одновременно способности воспринимать крупицы истинных знаний в период исследования незнакомых сфер сокровенных тайн Индии, держала меня в постоянном напряжении. Я учился выбирать между истинными мудрецами и глупцами, которые ошибались в своих эгоистичных представлениях о божественном знании, между подлинными религиозными мистиками и мистификаторами, между псевдосвятыми черной магии и истинными последователями йоги. И я ограничивал свои изыскания минимумом времени, ибо не мог позволить себе потратить годы жизни на простой поиск.
А сейчас, когда мои тело и разум больны, мое душевное состояние не лучше. Неудачи угнетают меня. Поистине, я встретил немало превосходных людей с серьезными достижениями, а некоторые творили настоящие чудеса, но я так и не встретил духовного сверхчеловека, Учителя, который обратился бы к моей рациональной натуре и к кому бы я с радостью присоединился. Фанатичные ученики тщетно призывали меня в ряды паствы своих учителей. Но как юноша принимает первое приключение юности высшей мерой любви, так и эти добрые люди взволнованы своим первым опытом, не собираясь даже искать дальше. Кроме того, я не хочу стать хранилищем доктрин другого человека; я ищу живого, личного опыта из первых рук, своего духовного просветления, а не чужого.
Но в конечном счете, если отбросить амбиции, я всего лишь скромный и безответственный писака, странник на Востоке. Кто я, чтобы надеяться на такую счастливую встречу? — И депрессия вновь накидывает тяжелую мантию на мое сердце.
Едва мне становится лучше, я спускаюсь в ресторан отеля. Армейский капитан, оказавшийся рядом со мной, начинает долгую историю о больной жене, медленном выздоровлении, желании оставить службу и так далее. Он усугубляет мое болезненное состояние. После обеда мы выходим на веранду, он сует длинную сигару в зубы и бормочет:
— Какая игра — жизнь, а?
— Да уж! — соглашаюсь я лаконично.
Через полчаса мое такси спешит по Хорнби Роад к высокому, в итальянском стиле фасаду здания корабельной компании. Я оплачиваю свой билет с сознанием, что принял единственно правильное решение — внезапно покинуть Индию. Мимо угрюмых лачуг и пыльных лавок, украшенных дворцов и деловитых офисов Бомбея я возвращаюсь в свой номер в отеле, чтобы продолжить грустные, долгие размышления.
Наступает вечер. Официант ставит вкусное карри на стол, но еда внушает мне отвращение. И, сделав пару ледяных глотков, я еду на такси по городу. Затем выхожу и медленно прогуливаюсь по улице, пока не оказываюсь перед одним из западных даров городам Индии, — большим безвкусным зданием кинотеатра. Я останавливаюсь у его ярко ос<