Разгром немецких войск зимой 1941/42 г. и его последствия положили начало необратимым изменениям в ходе Великой Отечественной войны. Это в первую очередь объясняется военными, экономическими и политическими итогами битвы под Москвой, а также теми изменениями, которые произошли в ее ходе на международной арене. Все эти факторы, каждый в отдельности и взятые вместе, отрицательно воздействовали на моральный потенциал вермахта. Рассмотрим эти факторы подробнее.
Военные последствия поражения вермахта под Москвой — главные.
В битве под Москвой сильнейшая группировка противника, ГА «Центр», была настолько обескровлена, что уже не смогла в полной мере восстановить свою мощь. Выше уже говорилось о потерях группы убитыми ранеными и пропавшими без вести. Значительным было количество больных и обмороженных военнослужащих и тех, которых пришлось госпитализировать в результате нервного срыва. Так, в течение первых трех месяцев 1942 г. только в одной 18-й пехотной дивизии вермахта 5.000 солдат (или почти одна треть этого соединения), были направлены в тыл в результате различных заболеваний{543}.
При стабилизации линии фронта потери германской армии сократились. Если в марте 1942 г. сухопутные войска потеряли 45.123 чел. (только убитыми и пропавшими без вести), то в апреле 27.021 чел. Сыграла свою роль и распутица, влиявшая на интенсивность боевых действий. Однако предотвратить последствия тяжелых поражений зимы 1941/42 г. командование вермахта уже не могло: германские войска продолжали испытывать нехватку личного состава (пополнение не покрывало всех потерь). Процент выбывших из строя немецких военнослужащих в апреле 1942 г. был соразмерен потерям вермахта в решающий период западной кампании (например, в июне 1940 г. немцы потеряли 26.871 чел. погибшими и пропавшими без вести){544}. Но теперь, весной 1942 г., германская армия уже не продвигалась вперед. Немецкие войска стремились удерживать занимаемые рубежи и лишь при благоприятной возможности улучшали свои позиции.
|
|
По мнению некоторых полевых командиров вермахта, условия борьбы на Восточном фронте после завершения зимы 1941/42 г., некомплект личного состава германских соединений на московском и других направлениях могли вообще привести к потере способности сухопутных войск вести широкое наступление. Особую тревогу командования вызывал факт гибели в ходе позиционных боев весной 1942 г. значительного числа опытных солдат и офицеров, которые являлись костяком германской армии и получили хорошую закалку в предыдущих боях.
Командир 7-й пехотной дивизии 4-й армии в частном послании своему другу офицеру Геррелейну сообщал [196] следующее:
«... В условиях нынешней позиционной войны все сражения стоят пехоте несоизмеримо много крови. Даже при хорошо подготовленных операциях потери редко бывают меньше 25 %. Не являются также редкостью потери в 50 и более процентов в личном составе...
С течением времени при таком положении дух пехоты твердо переносившей все испытания, может быть поколеблен...
В указанных боевых потерях я вижу решительную опасность для продолжения войны и, главным образом, для нации. Наш народ не обладает жизнеспособностью русского...»{545} (см.: Приложение, док. № 19)
Большое влияние на моральное состояние немецких солдат оказывали тяжелые потери в боевой технике и вооружении. Так, за период с июня 1941 г. по март 1942 г. сухопутные войска вермахта потеряли 3.785 танков (кроме штурмовых орудий и бронемашин), тогда, как произведено было, за то же время, всего 3.649 танков{546}. Отсутствие надлежащей поддержки со стороны подвижных соединений отрицательно сказывалось на поведении военнослужащих в бою, зачастую вызывало у них панику. Командующий ГА «Центр» фон Клюге зимой 1941 г. отмечал, что «как только появляются русские танки, наши войска сразу обращаются в бегство». В дальнейшем, положение мало изменилось, поскольку ГА «Центр» получала минимальное количество новых танков и, кроме того, они по своим техническим характеристикам оставались пока хуже советских аналогов. Например, 18-я танковая дивизия после окончания зимних сражений 1941/42 г. насчитывала в своем составе всего 20 танков (в основном Т-II и T-III); она испытывала недостаток орудий и автомашин. Дивизия надолго потеряла свою былую мобильность{547}.
|
|
Следствием тяжелых потерь вермахта в битве под Москвой явилась недостаточная подготовленность нового пополнения к боевым действиям. В войска прибывали солдаты, которые прошли лишь ускоренный курс обучения. Их морально-психологическое состояние не отвечало требованиям обстановки на Восточном фронте. 18 марта 1942 г. командир 10-й моторизованной дивизии сообщил в штаб 20-го корпуса свои наблюдения на этот счет: «...При первом огневом налете новое пополнение бросилось в снег, зарылось в него с головой и было не способно к ведению боя. Когда же офицеры старались воодушевить их, то солдаты притворялись убитыми. Когда началась русская танковая атака, то солдаты повскакивали и обратились в бегство. Во время другого боя новое пополнение при первом налете принялось из-за укрытия бессмысленно стрелять в воздух...»{548}
|
|
Отметим еще один момент, повлиявший на состояние германских военнослужащих весной 1942 г. Отпуска на родину теперь стали редкими, в то время как дополнительные обязанности, в том числе по несению караульной службы, заметно возросли. У молодого пополнения это вызывало гнетущее впечатление, а у опытных солдат, воевавших не первый год — раздражение. [197]
Довольно подробно свои переживания на этот счет передал ефрейтор саперного взвода, 365-го пехотного полка, 211-й пехотной дивизии (инициалы ефрейтора — Э. З.), захваченный в советский плен летом 1942 г. На допросе он показал: «...Подавляющее большинство солдат хочет конца войны и возвращения домой к семьям... Отпуска, смена, возвращение на родину — остались лишь добрыми пожеланиями и мечтами... Обещали свежее пополнение — оно до сих пор не пришло. В качестве пополнения прибывают солдаты, перенесшие уже одно, а то и два ранения на Восточном фронте. Большинство из них еще не оправились и прибыли с полузалеченными ранами... Многие солдаты ходят с повязками на голове, шее, руках, ногах и т.п. В госпиталях их досрочно признали «вылечившимися» и снова послали на фронт. Так выглядит наш «эрзац». Взводом командует обер-фельдфебель Росс. Солдаты его недолюбливают за то, что он вечно кричит на них и хочет их заставить на передовой линии ходить в струнку, как на плацу в мирное время. Я и мои товарищи, особенно те, которые уже третий и четвертый год служат в армии, прямо отвечают Россу, когда он хочет заставить нас бегать как мальчиков: «у нас много времени до конца войны, поэтому спешить некуда». Росс за мои ответы постоянно отправлял меня в те подразделения, которые расположены в самых передних блиндажах...»{549}
Еще один военнослужащий вермахта, ефрейтор Д. из 524-го пехотного полка, 197-й пехотной дивизии, по происхождению австриец, был захвачен в плен в начале лета 1942 г. Во время допроса он рассказал о настроениях в его части: «...Настроение солдат нельзя считать плохим, но его нельзя назвать и хорошим, особенно у старых солдат, которые на Восточном фронте воюют уже второй год, да и, кроме того, их осталось очень мало. Я потерял всех своих старых товарищей. Новое пополнение — это совершенно не то, что кадровые части. Они плохо обучены, в боях боязливы... Дисциплина уже не та, которая была с начала войны. У нас имеются много случаев дезертирства. Не так давно один солдат нашего полка бежал с поля боя во второй эшелон, он осужден к трем годам тюремного заключения. Имелись также случаи, когда солдаты исчезали из части, после их находили дома у своих родных или переодевшимися в глубоком тылу. Этих людей расстреливают даже без суда...»{550}
Дезертирство приобретало значительные масштабы. Имели место и случаи перехода на сторону противника. Весной 1942 г. дезертирство стало едва ли не обычным явлением для вермахта — в том числе и для ГА «Центр».
В документах ГА «Центр» все чаще встречаются приказы о расстрелах и других наказаниях германских солдат, призванные поддержать дисциплину личного состава. Приведем выдержку из приказа командования 2-й танковой армии от 28 мая 1942 г. № 31: «... Вначале апреля один солдат ушел из части, чтобы уклониться от службы в армии и перебежать на сторону противника. Для этого он воспользовался помощью 17-летнего русского парня, который должен был показать ему безопасный путь к противнику. За дезертирство солдат был приговорен к расстрелу...»{551} [198]
С целью преодоления кризиса на фронте и повышения дисциплины войск германское командование предприняло чрезвычайные меры. Были созданы штрафные роты и батальоны (на первое время формировалось 100 таких подразделений, в том числе офицерских); а также «заградительные отряды», которые стали практиковать «показательные» расстрелы за самовольное оставление позиций. В ходе зимней кампании 1941/42 г. гитлеровские трибуналы осудили 62 тыс. солдат и офицеров за дезертирство, самовольное отступление, неповиновение и т.п.
Представители Главпура Красной Армии, разбирая весной 1942 г. немецкие солдатские письма, попавшие к ним в качестве трофеев, отмечали, что если осенью 1941 г. недовольство войной выражали авторы 43 % изученных писем, то зимой уже 77 %{552}.У многих военнослужащих ГА «Центр» стали возникать сомнения относительно реальности нового «весеннего наступления». Успехи в обороне под Ржевом, Сычевкой и Вязьмой не изменили общую картину. Солдат и офицеров вермахта стало все больше беспокоить затягивание восточной кампании. Так, ефрейтор Ф. Из 10-й роты, 232-го пехотного полка, 102-й пехотной дивизии, взятый в плен и допрошенный в разведотделе штаба Западного фронта, был подавлен неясностью сроков окончания войны. Это наводило его на мысль, что Россию победить невозможно{553}.
Тот факт, что территория СССР огромна, казалось, только весной 1942 г. начал доходить до сознания немецких военнослужащих. Солдат М. из 3-й роты, 522-го пехотного полка показал на допросе в советском плену в июне 1942 г.: «...Настроения среди солдат не одинаковое. Одни радуются большим победам Германии, другие больше молчат. Но каждый знает, что Россию очень трудно победить, а полностью никогда этого не сделать, она очень велика. В нашей армии много таких, которые воюют из-за страха...»{554}
В результате битвы под Москвой изменился сам характер вооруженной борьбы, что повлияло на ее восприятие военнослужащими вермахта. План блицкрига против СССР был сорван, и война приобрела затяжной характер. Крах концепции молниеносной войны не только ухудшил стратегическое положение Германии, но и способствовал моральному надлому в настроениях немецких солдат. Война на Востоке приобрела для них новое видение. В ходе западной кампании у многих немцев сложилось представление, что современная война — это война машин, управляемых профессионалами. Использование массы техники на участке решающего прорыва, быстрое продвижение вперед — означало победу с минимальными потерями. Однако уже на начальном этапе развития операции «Барбаросса» стало ясно, что потери вермахта будут намного выше, чем на Западе. В полную силу проявился дисбаланс между размерами советской территории, климатом в России и наличием в немецких соединениях достаточного количества военной техники, способной действовать при любой погоде в условиях бездорожья. Незавершенность операций ГА «Центр» у стен советской столицы, контрнаступление советских войск зимой 1941/42 г. потрясли германскую армию. Дальнейшие боевые действия весной 1942 г. [199] сравнивались многими немецкими солдатами с кровавыми сражениями 1914–1918 гг. Память о поражении Германии в первой мировой войне, которая была забита фанфарами побед 1939–1940 гг., вновь и вновь напоминала о себе.
Немецкие войска перешли под Москвой к стратегической обороне. Впервые солдаты стали глубоко зарываться в землю и думать о том, как удержать фронт. Является фактом, что после провала наступления на Москву большинство соединений, входивших в состав ГА «Центр» (равно как и в ГА «Север») провели оставшиеся три года войны в обороне, не имея возможности осуществлять широкие наступательные операции. Большим ударом по моральному состоянию военнослужащих ГА «Центр» стало использование советскими войсками в наступлении той же тактики, которая ранее применялась вермахтом для разгрома противника. Немецкие солдаты, офицеры и генералы испытывали возрастающую мощь ударов Красной Армии, нейтрализовать которые становилось все труднее — не хватало ни сил, ни средств. Бои на Востоке, писал домой летом 1942 г. солдат из ГА «Центр», это не просто повторение событий 1914–1918 гг. Сейчас он чувствует себя точно так же, как, наверное, чувствовали себя поляки или французы в 1939–1940 годах. Далее он сообщал: «…Я никогда не видел таких жестоких собак как русские, невозможно рассказать об их тактике в наступлении, а более всего описать их бесконечное превосходство в военных материалах, танках и т.п.»{555}
Война все более представала для военнослужащих германских частей на Восточном фронте в своем самом отвратительном виде. Особенно это касалось ГА «Центр», солдаты которой более других были изнурены предыдущими тяжелыми боями. Более того, перед ними не было теперь видимых перспектив добиться решающего военного успеха на своем фронте. Офицер элитной эсэсовской части писал на родину весной 1942 г.: «Человек превратился здесь [на Восточном фронте] в животное. Он должен разрушать для того, чтобы выжить. Нет ничего героического в такой войне... Боевые действия возвратились здесь к своим самым примитивным, животным формам... Солдаты стараются отчаянно оборонять то, что они уже заняли, страшно боятся попасть в руки противника и лишь инстинкт самосохранения является причиной, по которой они продолжают воевать...»{556}
Немецкое командование было вынуждено издавать специальные директивы, с указаниями по подъему боевого духа в войсках. Одна из них была разработана в штабе 2-й танковой армии 14 апреля 1942 г. В документе довольно точно отражены причины влиявшие на настроение военнослужащих ГА «Центр» весной 1942 г.: «Продолжительное пребывание в обстановке выжидания, изнуряющей партизанской войны, малой войны с ежедневными жизненными неудобствами без явно выраженных успехов...». Чтобы поднять настроение солдат, указывалось на необходимость «взаимопонимания и тесной совместной работы командира подразделения и его врача...»{557} (см.: Приложение, док. № 20)
Меры, предпринятые германским командованием по подъему настроения в войсках, ужесточению наказаний за самовольное оставление части оказали определенное влияние на [200] повышение боеспособности личного состава ГА «Центр». Не случилось, в прямом смысле этого слова, и одичания немецких военнослужащих. Ряд успешных операций весной-летом 1942 г. (фактическое уничтожение 33-й армии генерала Ефремова, разгром 39-й армии генерала Масленникова и др.) благоприятно отразились на настроении солдат. Фронт западнее Москвы стабилизировался. Но большинство военнослужащих начинало свыкаться с мыслью, что впереди их уже не ждет ничего хорошего.
В письме обер-ефрейтора Людвига Цебеля (п/п 46409) на родину в мае 1942 г. были такие строчки: «...Я живу только настоящим, о будущем не думаю. Главное — было бы что поесть и выпить. Вот чем интересуется большинство нашего народа на Восточном фронте. Часто я не могу спать и все задумываюсь о будущем. У меня волосы становятся дыбом, когда я присматриваюсь ко всему происходящему здесь...»{558}
Едва ли не нормой поведения становилась расхлябанность, наплевательское отношение к уставам и инструкциям. Германское командование отмечало, что «несколько раз разведка задерживала солдат, одетых в поношенное русское обмундирование. Их вид позорит армию. Никто не будет возражать, учитывая положение с обмундированием, если русский материал и куртки будут перешиты и будут нашиты знаки отличия германской армии. Надлежащим начальникам наблюдать за тем, чтобы это не нарушало общего вида армии...»{559}
Внешний вид немецких солдат на Восточном фронте не только отражал, но и влиял на настроение в войсках. Здесь необходимо отметить, что неспособность германской промышленности обеспечить сухопутную армию всем необходимым, включая обмундирование, стала, во многом, результатом нерешенности экономических проблем в ходе кампании против Советского Союза. Рассмотрим далее кратко вопрос о том, как экономические аспекты поражения германской армии под Москвой повлияли на моральный потенциал вермахта.
Провал блицкрига предопределил крушение расчетов немецкого командования на быстрый захват сырьевых районов Советского Союза. К концу 1941 г. германская промышленность стала испытывать все возрастающий недостаток рабочей силы; многие опытные специалисты призывались на фронт. К весне 1942 г. на заводах не хватало уже почти 800 тыс. рабочих. Контрнаступление советских войск под Москвой зимой 1941/42 г., тяжелые потери вермахта вынуждали перестраивать промышленность Германии, переориентировать ее мощности на ведение длительной войны. Однако потребности Германии в качественной стали, алюминии, каучуке, горючем, электроэнергии не покрывалось ни запасами, ни новым производством. Потребовалось перераспределение рабочей силы и стратегического сырья, резкое увеличение использования иностранных рабочих и военнопленных, усиление грабежа оккупированных и союзных стран. Зимой 1941/42 г. экономическое положение Германии значительно осложнилось{560}. Все эти [201] процессы сопровождались неизбежным ухудшением материального положения немецкого населения.
Зимой 1941/42 г. в Германии начался процесс мобилизации всех ресурсов страны для ведения затяжной войны. Однако возможности военной промышленности рейха были более ограниченными чем у коалиции основных союзных государств: СССР, Великобритании и США. После того как борьба на Востоке вступила в новую стадию, стали очевидны многие изъяны германской экономики, ее слабая готовность выдержать напряжение длительной войны. Необходимо отметить, что Германия довольно поздно начала процесс тотальной перестройки всего хозяйства на военный лад. Это было одним из просчетов гитлеровского руководства, ранее надеявшегося на победу исключительно в молниеносной войне.
Известно, что индустрия третьего рейха смогла увеличить выпуск танков всех образцов с 2.808 шт. в 1940 г. до 6.008 шт. в 1941 г. Сухопутные войска вермахта увеличили число танковых дивизий до 21 (правда, предварительно сократив на треть количество танков в каждом соединении). Но такое увеличение выпуска танков оказалось совершенно недостаточным в связи с громадными потерями на фронте. Кроме того, танков последней модели T-IV было изготовлено за 1941 г. всего 480 шт.{561} Советский Союз, несмотря на тяжелейшие потери в начале войны, эвакуацию промышленных предприятий сумел выпустить во второй половине 1941 г. 4.740 танков Т-34 и КВ, которые заметно превосходили германские образцы бронированной техники. Возможности советской экономики позволили СССР уже к 1943 г. выпускать ежегодно около 30.000 танков (не считая поставок по ленд-лизу), тогда как Германия только в 1944 г. смогла достигнуть пика своих возможностей — 22.110 танков за этот год{562}.
Иными словами, после окончания зимних боев 1941/42 г., промышленность третьего рейха предприняла отчаянные усилия в увеличении производства военной продукции и сумела достигнуть больших успехов в разработке новейшей техники и вооружения. Однако солдаты и офицеры ГА «Центр» чувствовали все возрастающее давление противника, чья боевая техника, в основном, была не хуже немецкой, а некоторые образцы советского вооружения превосходили германские аналоги. Командованию сухопутных войск Германии пришлось смириться с ослаблением боевой мощи соединений, растянутых на огромном фронте. Лишь некоторые элитные дивизии ГА «Центр» теперь укомплектовывались полностью и снабжались достаточным количеством вооружения.
Уверенность личного состава вермахта в превосходстве германского оружия постепенно утратила свое значение. Материальное оснащение Восточной армии и моральное состояние ее военнослужащих в начале 1942 г. были тесно связаны между собой. После завершения советского наступления под Москвой и образования относительно стабильной линии фронта, настроение немецких солдат в немалой степени определялось изменением «привычных» условий фронтового быта и ведения боевых действий. Сокращение транспортных средств стало причиной перебоев в снабжении войск боеприпасами, [202] продуктами и амуницией. Условия жизни в окопах многими старослужащими сравнивались с позиционным противостоянием в первой мировой войне, другие называли их просто «примитивными». Так, главный врач 12-й пехотной дивизии отмечал весной 1942 г.: солдаты утепляют себя газетами; сапог, перчаток, шапок, свитеров и шинелей поступает крайне недостаточно; пища доходит до позиций замерзшей; солдаты живут в темных, сырых бункерах, плохо проветриваемых и слишком тесных, в них невозможен нормальный отдых; грязный воздух и отсутствие средств гигиены стали причиной многих инфекционных заболеваний и вшивости; нехватка личного состава означает дополнительные часы караульной службы для оставшихся солдат, а это сказывается на боеспособности частей; военнослужащие с апатией относятся к своим обязанностям.
Врач указывал на большую опасность нервного перенапряжения солдат: «…Каждый день становиться все очевидней, что потеря сил, веса и увеличивающаяся нервозность военнослужащих оказывают негативный эффект на ход боевых действий...»{563}
В начале 1942 г. многие немецкие части на Восточном фронте не имели достаточно огневых средств, чтобы сдерживать советские танковые атаки. Зачастую они располагали лишь противотанковыми орудиями малого калибра, которые не пробивали броню танков Т-34 и КВ. Этот факт также влиял на моральное состояние германских солдат, которые привыкли наблюдать превосходство своего оружия. Командир одной из немецких частей отмечал в то время в своем приказе: «Тот факт, что наши снаряды отскакивают от брони не должен служить основанием тому, что наши орудия не могут поражать советские танки… Смелое применение легких противотанковых орудий в бою уже приносило хорошие результаты…». Однако такие заверения были малоубедительны для солдат в окопах.
Так, 22 февраля 1942 г. солдат Алоис Зейтнер (п/п 070561) написал своему брату обер-ефрейтору Гансу Швейнгхоферу в Вену о том, что несколько дней назад немецкое командование планировало окружить далеко зашедшую советскую часть, однако это не удалось: «...Запланировано было хорошо. Три раза мы пытались это сделать, и три раза были отброшены назад. Наши потери были большими... Что произошло при этом наступлении, ты конечно можешь себе представить! Русские действовали с танками, а мы имели только два штурмовых орудия, но и они вскоре были уничтожены танками. У русских, к тому же еще артиллерия и авиация... Если я снова выберусь из России здоровым, то я смогу считать себя счастливым...»{564}
Выше уже говорилось об огромных потерях вермахта в танках и автомашинах в период битвы под Москвой. Германская промышленность оказалась не готова быстро восполнить большие потери в боевой технике пехотных и моторизованных соединений ГА «Центр», а, следовательно, обеспечить их высокую боеспособность. Западнее Москвы немецкие войска вынуждены были все чаще использовать такой вид транспорта как конные сани и повозки, чтобы поддерживать снабжение частей. Необходимо отметить, что в германской армии и на 22 июня 1941 г. гужевой транспорт составлял довольно большой [203] процент (в ней имелось около 600 тыс. лошадей). Теперь в ГА «Центр» этот процент еще более возрос.
Все эти факторы негативно влияли на состояние немецких солдат в ходе и после окончания зимней кампании 1941/42 г. В феврале 1942 г. командир 18-й танковой дивизии вермахта отмечал в своем донесении: «Из-за высоких требований, которые сейчас предъявляются солдатам и критических условий существования на фронте, значительно ухудшилась физическая и психическая сопротивляемость военнослужащих... Уменьшение рациона питания нетерпимо в виду настоящего тяжелого положения. Необходим длительный отдых для пополнения частей, исправления здоровья и морального состояния солдат»{565}.
Существовавший в представлении многих солдат романтический образ войны был навсегда похоронен в битве под Москвой. Этому способствовали как действия Красной Армии в ходе наступления, так и условия в которых оказались германские соединения после поражений зимой 1941/42 г.
Нельзя отрицать того факта, что настроение солдат во многом зависит от той ситуации, в которой находятся их семьи на родине. Если с семьей все в порядке, то и солдат воюет хорошо. Но если нет, то его моральный дух значительно падает. В этой связи следует отметить, что после краха блицкрига материальное положение немцев в самой Германии ухудшилось, — стало не хватать тепла, продовольствия, электричества. Военнослужащие ГА «Центр» получали с родины немало тревожных писем.
Немецкие солдаты в окопах переживали, что их дети на родине не получают всего необходимого, — особенно это ощущалось в городах. Рядовому Вилли свояченица из Нешвица написала 15 января 1942 г.: «...Детей никак не накормишь, никаких жиров больше нет...»{566} А ефрейтору Отто Грайф (п/п 25460 д) мать жаловалась в письме от 15 апреля 1942 г.: «...С нашим хлебом дело обстоит также неважно. Отец говорит — будь что будет, пусть пропадет... Всем нам придется голодать в этом году. Как мы здесь живем, вы даже представить себе не можете...»{567}
В Германии свертывались многие социальные программы. Солдаты на Восточном фронте, начиная с зимы 1942 г., стали все больше задумываться о том за что они воюют, когда получали письма содержащие горькие строки о неуважении государства к старикам и больным людям. Некая Эдит из Берлина писала рядовому Вернеру 14 января 1942 г., что ей делается страшно от того, что в переполненную больницу больше не принимали пожилых людей, что старый человек ничего больше не стоит: «…На днях одной семидесятилетней старухе вообще отказали в приеме... Получается, что люди не способные к продолжению рода, не имеют больше никакой цены...»{568}
До солдат на Восточном фронте все чаще доходили теперь сведения не только о бедственном положении их родственников, но и об изменениях отношения гражданского населения Германии к существующему режиму, ввергнувшего страну в кровавую бойню. [204] Военнослужащий Э., перебежавший из одной части в полосе ГА «Центр» на советскую сторону на допросе в разведотделе штаба Западного фронта показал, что летом 1942 г. он был проездом в Кельне, где лично видел ужасные последствия бомбардировок союзной авиации. После них на улицах города появились надписи, адресованные Гитлеру: «убирайся с престола, так как ефрейтору дальше некуда идти». Полиция арестовала за это около 200 человек. Он также слышал как одна женщина сказала продавцу в магазине: «если у вас нет мяса, дайте мне на три марки сводок верховного командования»{569} Несомненно, весной 1942 г. ко многим немцам пришло отрезвление, им стала понятна сущность гитлеровского режима. Но большинство из них пока боялось что-либо говорить и тем более писать.
Наиболее существенным политическим последствием поражения вермахта под Москвой явилось возникновение конфликтных взглядов в военно-политическом руководстве Германии на перспективы войны, о чем уже говорилось в предыдущей главе, и отставка многих опытных военачальников (речь идет о снятии со своих постов фон Браухича, фон Бока, Гудериана, Штрауса, других генералов и самоназначении Гитлера главнокомандующим сухопутными войсками), которая явилась неожиданной для войск, поставила под вопрос компетенцию высшего военного руководства.
Генерал пехоты Фелькерс, командир 27-го армейского корпуса, взятый в советский плен уже в 1944 г. на одном из допросов заявил: «...Поражения последних лет — следствие плохого военного руководства. По моему мнению, было ошибкой, что группы армий и армии не могли действовать самостоятельно, исходя из обстановки на месте...» Генерал Фелькерс говорил, в основном о тех вещах, которые стали фактом после поражения вермахта под Москвой: «...Талантливые полководцы в германской армии еще имеются, но верховное командование вооруженных сил их уволило… в том числе фон Бока... Поэтому мы офицеры и генералы на фронте недовольны. Фюрер, по моему мнению, слишком мало слушает мнение своих советников...»{570}
Гитлер, в свою очередь, обвинял во всем своих генералов. Существует стенограмма его беседы с В. Кейтелем от 18 сентября 1942 г., на которой был затронут, в частности, вопрос о позиции генералитета германской армии в свете событий зимы 1941/42 г. Речь об этом зашла после того, как фюрер выразил свое недовольство действиями Йодля на южном крыле советско-германского фронта и, как бы случайно, припомнил ему старые грехи в период битвы под Москвой. Гитлер сказал Кейтелю: «...Именно он [Йодль] прошлой зимой выдвинул предложение о способе разрешения главной задачи… [Йодль предложил] немедленно отойти назад. Послушавшись его, мы потеряли бы все. И тогда он представлял не мое мнение, которое ему было хорошо известно, а наоборот мнение слабых личностей — фронтовиков. Он взял на себя роль представителя этих течений, что совершенно недопустимо...»{571}
Понятно, что Гитлер имел в виду, скорее всего, тех «личностей», которых он снял тогда с руководства войсками; среди них были Бок, Гудериан, Штраус. Однако, эти [205] «фронтовики» имели довольно твердый характер, несмотря на то, что предлагали отступать. Заметим другое, начиная с зимы 1941/42 г. мнения о путях достижения Германий своих целей в войне, имеющиеся, с одной стороны, у высшего руководства рейха, а с другой — у генералов на фронте становятся все более различными. Война теперь шла как бы в двух измерениях. Генералы, непосредственно руководившие войсками, стремились действовать, исходя из конкретной обстановки, в то время, как верховное командование упорно проводило свою линию — все более отдаленную от реальной ситуации и возможностей своих войск. Наметившееся в ходе битвы под Москвой существенное ограничение инициативы полевых командиров в руководстве боевыми операциями, несомненно, отразилось на их моральном состоянии. Требование безусловного подчинения всем приказам сверху вызывало порой непонимание и недоверие к высшему начальству. Это недоверие распространялось не только среди генералов и офицеров, но и среди рядового состава — чему способствовали продолжающиеся кровопролитные бои в обороне и отход войск на значительную глубину.
Военачальник, который, по мнению многих специалистов, произвел революцию в применении танков на поле боя, генерал Гейнц Гудериан, так оценивал зимой 1941/42 г. свою некогда непобедимую танковую армию: «вооруженный сброд, который медленно тащится назад». Критическое состояние германских войск, по его мнению, вызывало «серьезный кризис доверия как среди рядовых солдат, так и младших командиров»{572}.
Наиболее здравомыслящие немецкие политические деятели, генералы и офицеры уже весной 1942 г. осознали, что после поражения вермахта под Москвой Германия не может рассчитывать на победу в войне. Именно в это время у них начинают зреть планы физического устранения Гитлера и прекращения бесполезной для рейха вооруженной борьбы. В июне 1942 г. тогда еще майор генштаба ОКХ граф фон Штауффенберг, позже совершивший покушение на Гитлера, писал генералу Паулюсу после посещения Восточного фронта:
«Господин генерал, Вы лучше всех поймете, как отраден визит... там, где, не раздумывая, отдают делу все силы, где без ропота жертвуют жизнью, в то время, как вожди и образцовые руководители бранятся меж собой, защищая только свой престиж, или не могут собраться духом, чтобы дать ответ, который спасет тысячи жизней, придаст людям уверенность»{573}
Необходимо отметить, что моральное состояние многих немецких военнослужащих в конце 1941 — начале 1942 г. было поколеблено еще и тем фактом, что теперь германской армии предстояло, рано или поздно, столкнуться с объединенными вооруженными силами Великобритании и США на Западе. 7 декабря 1941 г. Япония развязала войну против Соединенных Штатов Америки, а 11 декабря Германия и Италия объявили войну США. Перед вермахтом и армиями остальных стран «оси» встала невыполнимая задача — одержать победу над силами союзников, которые значительно превосходили Германию в людских и материальных ресурсах, на суше, в воздухе и на море. [206]
Негативное влияние на настроения солдат Восточного фронта оказывало расширение в начале 1942 г. масштабов воздушного наступления союзных ВВС на Германию. Немецким летчикам становилось все труднее отражать массированные налеты на города и населенные пункты рейха, крупные промышленные предприятия.
Объектами бомбовых ударов все чаще становились жилые кварталы, густонаселенные районы страны. Жители городов бежали в сельскую местность, скрываясь от угрозы быть погребенным под развалинами. Сам факт воздушных налетов, проводимых союзниками в рамках операций по уничтожению германской экономики не мог не вызывать гнетущего впечатления у военнослужащих — противник разрушал их дома на родине, но они ничего не могли с этим поделать. Число жертв воздушного наступления, среди которых было много гражданских лиц, заставляло задуматься о неотвратимости возмездия, в той или иной форме, за совершенные германской армией преступные деяния. Так, ефрейтор Август Гербеке, получил 15 марта 1942 г. письмо от жены Кэтти из Ваттеншейда, в котором говорилось: «...В пятницу у нас было 12 убитых, в Эссене — 60. Самое ужасное было в Зендигегаузене. Когда вечером начинается тревога, я теряю голову, хватаю из кроваток детей, заворачиваю их в одеяла и бегу в убежище. Меня охватывает страх, как только наступает вечер... Еще много нам придется пережить за это лето...»{574}
Захваченный в советский плен ефрейтор Д. из 524-го пехотного полка, 197-й пехотной дивизии на допросе показал: «...Частые налеты на города Германии, особенно последний большой налет на Кельн, расстроили многих солдат, они повесили головы...»{575}
После поражения вермахта под Москвой внешнеполитическое положение Германии заметно ухудшилось. Япония отказалась двинуть свои войска против СССР. Политический престиж гитлеровской Германии был подорван в глазах профашистских правителей Венгрии, Румынии, Финляндии и других ее союзников{576}. Военнослужащие на Восточном фронте были слабо информированы о положении на других театрах военных действий, еще силен был миф о невозможности прорвать так называемый «Западный вал» на севере Франции. Рядовой В. из 1-й роты, 553-го пехотного полка, 329-й пехотной дивизии летом 1942 г. сообщил на допросе в советском плену: «...Англичане не сумеют открыть в Европе второй фронт, так как всюду сильная оборона, прорвать которую не удастся… но все солдаты ждут с нетерпением окончания войны, и не знают кто победит... Надо кончать войну, но как это сделать я не знаю...»{577}