— Ты что несешь?! — вскипел Куробэй, вытаращив глаза. — С какой это стати требуется чье-то особое разрешение, чтобы вернуть мне мои собственные пожитки?! Да никто сейчас и знать не знает, кто такой твой бывший командор замка Кураноскэ Оиси и где он обретается! Сколько можно перед ним кланяться?! Хватит уж, расслабься!
— Но вы и меня поймите, сударь! — возражал Оцуя. — Ежели я вам сейчас ваше добро отдам, то как же мне потом перед всем честным народом ответ держать?! Нет, я один на такое решиться не могу. Вот погодите, пошлю кого-нибудь, пусть людей соберет…
— Вот это ни к чему. Экий ты, Дзюэмон — на все у тебя отговорки есть! Нет уж, лучше никого звать не надо. Мы ведь сейчас того… тайком явились. Не хотелось бы никому на глаза попадаться… Да если бы я был на прежней своей должности, мне эти денежки и вовсе были бы тьфу! Так ведь сам знаешь, полгода пришлось скитаться невесть где, поиздержались вконец, совсем, можно сказать, обнищали, нужда одолела. Ты хоть прежнюю мою заботу вспомни, пожалей нас — верни добро-то! Очень тебя прошу, Дзюэмон! Ну, будь человеком!
— Увольте, сударь, не могу! Тут надобно со всем миром посоветоваться.
— Ну-ну, погоди! Не знал я, что ты такой упрямец… Ладно, что ж, так тому и быть. Будем просить разрешения у его милости Оиси… Эх, Дзюэмон! Что ж ты эдак-то с нами! Я б уж тебя отблагодарил…
Но Дзюэмон упорно делал вид, что ничего не слышит. Попытка его припугнуть мечом тоже едва ли могла довести до добра. В конце концов Куробэй и Гунэмон отступились и попросили только дать им переночевать, на что получили согласие.
Поздно ночью, видя, что хозяева спят мертвым сном, Куробэй с Гунэмоном вытащили деньги, запрятанные ими в футляр от меча, и сбежали под покровом мрака. Проснувшись, Оцуя обнаружил пропажу и стал скликать соседей.
— Что? Явились?! — радостно восклицали соседи, сбегаясь на зов.
При известии о том, что пришельцы опять сбежали, радостное возбуждение слегка улеглось, но все поспешно и с большой охотой отправились в погоню за беглецами, вооружившись кто палкой, кто самодельной бамбуковой пикой. Горожане, хорошо знавшие окрестности, пошли короткой дорогой и устроили засаду, чтобы перехватить следующих в паланкине Куробэя с Гунэмоном.
Ждать пришлось недолго. Вскоре послышался топот носильщиков, шагавших сквозь рассветную дымку не зажигая огня, и на дороге показался паланкин. Горожане с воплями высыпали из засады, и носильщики от испуга тут же бросили паланкин наземь. Папаша с сыном вывалились наружу и схватились за мечи, собираясь обнажить клинки.
— Вы кто такие? — крикнул Куробэй.
Однако нападавшие не собирались представляться, окружив беглецов плотной толпой, в которой никого по отдельности было не различить. Сами же они и без того отлично знали, как прозываются эти двое. «Воры, грабители!» — доносились голоса из толпы. Некоторые уже замахивались палками, собираясь немедленно разделаться с беглецами. Всего нападавших было не меньше тридцати человек.
Наглые твари! — воскликнул Гунэмон и уже потянул было меч из ножен, но отец перехватил его руку:
— Постой, постой!
Озираясь по сторонам, Куробэй понял, что, если они сейчас первыми обнажат мечи, то живыми отсюда не уйдут. С такими противниками им не сладить. К тому же к нападавшим присоединялись все новые и новые преследователи.
— Что это вы нас, как разбойников, обложили? — обратился Куробэй к толпе.
— А кто у Оцуя из дома деньги украл?!
— Грабители и есть! Ворюги!
— Бей их! Чего на них глядеть! — наперебой орали горожане.
— Ах вот вы о чем… — сказал Куробэй, отмахиваясь рукой, как пловец. — Значит, только в этом дело? Да ведь эти денежки не чьи-нибудь, а мои собственные. Я их сам принес, сам и уношу — что же здесь такого?
— Врешь! — кричали из толпы. — Их нам его милость командор доверил сохранять. А без спросу взять — значит украсть!
— А ну, хватай их, ребята! Отведем их в город!
— Верно! Тащи их в город!
Положение становилось все более угрожающим. Оскорбленная гордость самурая кипела в душе у Куробэя, но все затмевало гнетущее чувство страха. Он уже не способен был воспринимать никакие доводы разума.
Попались мы! Ох, попались! — невольно твердил про себя Куробэй, чувствуя, как дрожат колени.
— Ну, а если мы эти деньги вернем, отпустите? — робко промолвил он.
— Нет уж! Не отпустим! Тащи их, ребята!
Гунэмон, собрав все свое мужество, стоял скрестив руки на груди, но на слова отца ни слова так и не возразил.
— Уж вы простите нас, люди добрые! — заныл Куробэй. — Виноваты мы, и впрямь виноваты, что денежки взяли без спросу. Вы уж нас извините, ошиблись маленько! Не обессудьте! Денежки-то — вот они! Вспомните хоть былые мои заслуги! Не погубите! Виноваты! Ох, виноваты!..
— Ну, что с ними будем делать? — спросил, озираясь, один из преследователей, который только что забрал у Куробэя деньги. Толпа замерла в нерешительности. В конце концов уже то, что эти двое спустя полгода после бегства тайком прокрались в город и теперь, схваченные с поличным, дрожали от страха, было большой победой.
— Да ладно, отпустим, что ли? — предложил хозяин бондарной мастерской, человек в городе известный и уважаемый.
Кое-кто в толпе еще продолжал браниться, но на том вопрос в основном был закрыт, и преследователи понемногу потянулись восвояси, шагая меж двумя рядами сосен по дороге, освещенной тусклыми лучами рассветной зари.
Не дожидаясь, пока все разойдутся, старший и младший Оно потрусили в противоположном направлении, подальше от злополучного места. Когда они отошли на приличное расстояние, Гунэмон сердито бросил:
— Ну, папаша, это вы уж чересчур слабину дали!
У Куробэя от огорчения уголки рта опустились вниз и на лице появилась такая гримаса, будто он сейчас расплачется. Ему казалось, что нет никого в мире несчастнее его.
Солнце поднялось уже высоко, ярко высветив двойной ряд сосен вдоль дороги. Перед путниками лежала пыльная серая дорога, уходящая в неведомую даль.
Хотя окончательно потерявших голову и впавших в ничтожество, как Куробэй, больше не оказалось, все в городе накануне сдачи замка жили тревожным ожиданием. Для всех грядущие неслыханные перемены означали конец накатанного жизненного пути. Хорошо ли, плохо ли, но все должны были заново перестраивать свое бытие. Кто-то мрачно, будто отрубив, говорил жене: «Все, нового господина искать себе я не стану. Собираюсь перебраться куда-нибудь в деревню, буду там землю пахать».
И жена, охваченная неизбывной тревогой, всматривалась в безмятежное личико младенца, прильнувшего к груди.
Иные давние товарищи по оружию дни и ночи проводили в разговорах и спорах, склонившись голова к голове и обсуждая, куда бы податься.
— Эх, чем вот так-то маяться, лучше бы решили всем миром защищать замок!
— Это уж точно! Если бы только от нас все зависело!.. — толковали они между собой с горькой усмешкой.
В конечном счете каждый должен был сделать свой выбор и идти своим путем. Не только на сюзерена уже нельзя было рассчитывать — никто более не мог положиться ни на кого другого в надежде обеспечить себе спокойное и безбедное существование. «Что ж, воистину исконный удел человека — в поте лица зарабатывать себе пропитание», — полагали иные.
Были и такие, что ныне рассматривали как досадную несуразность свое самурайское звание, которым прежде безмерно кичились перед горожанами и крестьянами. Мировоззрение и образ мыслей — все изменилось по сравнению с днем вчерашним. Это сотрясение основ было чревато переменами, которые не вмещались в сознание. Кураноскэ, будучи в должности командора замка, налагающей особую ответственность, более всего страдал от своего бессилия. Он пытался хоть как-то облегчить участь самураев клана в постигшем их общем несчастье и сейчас более, чем о мести, заботился о том, как исполнить свой последний долг по отношению к этим обездоленным людям. Его беспокоила мысль о том, что, куда бы ни направились ронины из Ако, до тех пор, пока их имена будут связывать с именем клана, в какой бы дали они ни оказались, всякое бесчестье для одного будет позором для всего дома Асано, бросит тень на имя покойного господина. Свою задачу Кураноскэ видел в том, чтобы не допустить досадных срывов и распустить людей, подготовив их к уходу согласно некоему намеченному плану. Он и не думал проводить никакого разграничения в зависимости от того, примкнул ли тот или иной ронин к отряду мстителей, решился ли до конца блюсти вассальную верность или нет. Все здесь были товарищами по оружию и товарищами по несчастью.
Кураноскэ стремился завершить все текущие дела и решить все вопросы до прибытия посланцев сёгуна, которым надлежало сдать замок. Особенно заботило его вот что: он хотел непременно выбрать все кредитные фонды, которые ранее всегда поступали из осакского кредитно-финансового пула, во избежание дефолта и для уплаты налогов, а оставшиеся средства раздать для поддержания личных хозяйств.
Люди не могли не видеть, с какой самоотдачей командор старается им помочь. В этот трудный час они были особенно тронуты и обрадованы столь искренней заботой. Правда, недовольные, придерживающиеся крайних взглядов, не находили в том ничего особенного. Они лишь упорно копили ненависть к Кураноскэ, который готовил замок к позорной сдаче.
Весна уже почти миновала, и лишь одинокая махровая сакура еще сплетала свои цветущие ветви с сосновыми лапами, грустно роняя лепестки в тусклом свете луны. Вправо и влево от мола тянулось, уходя вдаль, песчаное побережье Сиохама. Уже пошла четвертая стража, и солевары разошлись по домам, потушив костры — лишь сосновый бор печально чернел над дюнами. В этот поздний час со стороны города к молу приближался одинокий путник, с виду похожий на монаха. Торопливо шагая меж соснами, он вышел на берег.
В неясном свете луны видно было что это широкоплечий, крепкого сложения мужчина. Он то и дело оглядывался по сторонам, будто давно уже искал кого-то.
— Эй, начальник! — позвал его кто-то негромким приятным голосом. Будто цветок сакуры с горной вершины, нежданно явившийся в ночи, перед хижиной солевара прямо под молом на берегу стояла Осэн.
— Ага!
— А я уж…
— Прошу прощенья, что заставил ждать, — извинился Паук Дзиндзюро. Голос у него был глубокий и звучный.
— Хороший вечерок выдался.
— Да уж и впрямь! Луна просто дивная! Как говаривал мой старший братец — он у меня живет в деревне, — пейзаж будто на заказ для приятной встречи. Впрочем, он уже этот возраст перерос, братец-то мой…
— О чем это вы? — со смехом спросила Осэн, поднимаясь на мол. — Ну, так где будем беседовать?
— Да прямо здесь, наверное, — местечко неплохое. Если кто нас и заметит, примет за любовную парочку.
— Присаживайтесь! — предложил Дзиндзюро.
Сам он опустился на корточки чуть поодаль, подставив лицо лунным лучам, и потянул из-за пояса трубку. Внизу, рядом с молом, заливались любовными трелями лягушки.
— Ну, как там, есть что-нибудь интересное? — спросил Паук, отбросив на сей раз свою обычную насмешливую манеру.
— Да так, особо ничего. Но на этих моих ронинов заговорное зелье подействовало как надо. Только и ждут теперь, когда командор выйдет из замка, чтобы его прикончить. Только он пока из замка ни ногой…
— М-гм, — кивнул Дзиндзюро, пуская из ноздрей сизые колечки дыма, которые тотчас же умчал ветер. — И сколько же их там?
— Семеро, — ответила Осэн.
— Семеро? Самураи бывшие из клановой дружины Ако там тоже есть?
— Есть, но их только трое.
— Ну, коли семеро набралось, может, они и справятся… Только если сейчас все не обтяпать, упустим его, пожалуй. В эти несколько дней они там все настороже. Не подступиться ни днем, ни ночью. Патрули рассылают по всей округе, жгут огни всю ночь напролет, ночная стража галдит, как на пожаре… Говорят, сёгунские посланцы, что должны принимать замок, уже где-то в окрестностях Химэдзи, так что действовать, сказал бы я, надо быстро — и чтоб без осечки. Мы тут тоже, вашими молитвами, без дела не сидим, и вам, сударыня, надо расстараться вовсю. Если самураи, что притащились сюда из Эдо, сами все за нас сделают, то, может, нам и беспокоиться не о чем, однако не так просто заставить деревянных марионеток плясать… Стоит кукловоду чуть расслабиться — и все насмарку, так что расслабляться ни-ни!
— Да, честно говоря, я тоже о том беспокоюсь. Однако вы сами передавали слова его милости Тисаки насчет того, что не стоит полагаться на человека, который только и норовит держать тебя за горло. Ну вот и я…
— Это уж точно. Тут ведь чуть только дашь маху — и пойдут толки о кознях рода Уэсуги. Так что надо примеряться хорошенько — и дважды, и трижды, — выждать удобный момент и бить наверняка. И чтобы противник раньше времени ни о чем не пронюхал. А то получится, что мы сами только на драку напрашиваемся. Уж само собой, надо загодя составить план. Да только все равно главное — кукол тех привести в движение.
Дзиндзюро, похоже, все еще сомневался, на что окажутся способны те семеро отчаянных молодцов, которых Осэн привадила, замышляя убийство Кураноскэ, как поведут себя в деле.
— Я надеюсь, они умеют держать язык за зубами? А то ведь народ они такой — на здоровье не жалуются, выпить не дураки… У таких, поди, не задержится!
Осэн и сама о том же думала. Ее ронины любили прихвастнуть, загнуть что-нибудь для красного словца, однако они все же не так просты и к тому же слишком одержимы одной идеей, так что стоило только им намекнуть — и они уже с дурацкой прямолинейностью готовы были довести дело до конца. Впрочем пока что, по ее мнению, реальных поводов для беспокойства не было.
— К тому же, — усмехнулась Осэн, — все должно случиться вот-вот, либо сегодня вечером, либо завтра… Когда именно наш командор из замка выйдет, наверняка сказать трудно. Но Кураноскэ поддерживает дружбу с настоятелем храма Кагаку-дзи, часто ходит в храм пообщаться со священником. В последнее время дел у него было слишком много, так что давно уж он в тот храм не наведывался. Говорят, может быть, завтра вечером и пойдет. Дорогу туда я изучила — места глухие, пустынные. Вечером людей там поблизости быть не должно…
— Ну-ну…
— Я еще на всякий случай попросила туда подойти самураев, которых его милость Тисака нам в помощь прислал — пусть постоят в стороне на всякий случай, моим мешать они не станут… Загадывать, конечно, заранее не стоит, но сдается мне, что никуда крысе из этой западни не деться, все должно пройти как по маслу…
— Ну что ж, — одобрительно заметил Дзиндзюро, — ежели до той поры не терять бдительности, то, похоже, дело верное. Здорово вы, сударыня, сработали.
— Ох, льстите вы мне, начальник!
— Отчего же! Бойкое сердце и умная голова — вот что значит настоящая женщина! Уважаю! Что ж, пойду порадую Хотту хорошими вестями. Желаю успешно довести дело до конца. Буду ждать вестей!
— Спасибо, — сказала Осэн и поднялась, собираясь уходить.
— Я вас провожу немного, — вызвался Дзиндзюро. Они неспешно пошли по молу, залитому серебристым сияньем. Похоже, кроме них, были и еще люди, что не спали в эту ночь. Солевары вдалеке жгли костры, и ветер относил белые струйки дыма в лунных бликах к дальним холмам, где они оседали, словно легкая пелена тумана… Пейзаж был прекрасен, как сон, и совсем не вязался со зловещей интригой, которую плела гуляющая парочка.
— Кажется, там кто-то прошел, — рассеянно заметил Дзиндзюро.
— Да, мне тоже так кажется, — ответила Осэн, которой почудился чей-то силуэт среди теней сосновых лап в лунных бликах.
— Странно, куда это он вдруг исчез?…
— Может, кто-нибудь из здешних, из жителей Сиохамы?
— Все может быть…
Некоторое время они тревожно озирались по сторонам, стоя посреди дороги, но никаких признаков постороннего присутствия так и не обнаружили.
— Нет, это была просто тень от сосны, — заключила Осэн.
Но прав был все-таки Дзиндзюро — он действительно видел человека. Должно быть, то был какой-нибудь нищий, который, укрывшись соломой, готовился залечь на боковую между набросанных вдоль дороги куч сухих водорослей и соснового валежника.
Надо же! — подумал Дзиндзюро, вспомнив в связи с этим сюжетом об оставшемся где-то за тридевять земель в Эдо мастере хайку Такараи Кикаку и своих собственных довольно неуклюжих упражнениях на поэтическом поприще. Губы его сложились в саркастическую улыбку.
Еще сутки спустя посланцы сёгуна вступили на территорию Ако. К их прибытию вся подготовка к передаче замка была под руководством Кураноскэ благополучно завершена. Ненужные документы из архивов были сожжены, оружие, запасы продовольствия и все прочее, что подлежало передаче вместе с замком, было тщательно описано и сложено в надлежащем виде под строгим надзором. Оставалась только уборка помещений. Кроме того, Кураноскэ распорядился послать людей для осмотра и расчистки дороги от границы Ако до замка, чтобы посланцы не встретили в пути никаких неудобств. Последние три дня Кураноскэ почти не смыкал глаз и не имел ни минуты отдыха. Однако в этот вечер, обойдя в очередной раз озаренный закатным солнцем замок, он все же после долгого перерыва ненадолго вернулся в свою усадьбу и лег вздремнуть.
Глядя на спящего, Тикара заметил, как тот осунулся и спал с лица. Сам он тоже был мрачен и неразговорчив. Младших братьев и сестер, прибежавших с радостными криками повидаться с родителем после долгой разлуки, он отругал и спровадил, чтобы не мешали отцу спать. Однако когда подошло время зажигать огни, Кураноскэ уже снова был на ногах. Проспал он не больше часа. Зашел к детям, посидел с ними немного и бросил Тикаре:
— Поди-ка узнай, готова ли ванна.
Когда тот вернулся, то застал непривычную картину: отец оживленно болтал о чем-то с ребятишками и смеялся вместе с ними. Самую младшую дочку трех лет от роду Кураноскэ, бережно обняв, держал у себя на коленях.
— Ванна готова, отец, — сказал Тикара.
— Хорошо, — кивнул Кураноскэ, но торопиться в баню не стал.
— Китио, тебе уже скоро одиннадцать будет — пора избавить мать от лишних хлопот. Надо быть самостоятельнее, самому себя обслуживать. Ты книги-то сейчас читаешь? Все запоминаешь, что там написано?
Младшая сестренка, выскользнув из отцовских объятий, потопала было к бумажной перегородке между комнатами, но вдруг оглянулась и остановилась. Потом опять потопала вперед, но при этом чуть не упала. Отец не спускал с нее глаз, беседуя при этом со средним сыном.
В доме Кураноскэ, где все было подчинено суровым правилам этикета, отец редко заглядывал в комнату к детям. Тикара, молча сидевший в углу, чувствовал, как гнетущая тревога подкатывает к сердцу: уж не потому ли отец сегодня так ласков, что ему уже видится неизбежная скорая разлука?…
Приняв ванну и перекусив, Кураноскэ сказал:
— Наведаюсь, пожалуй, в Кагаку-дзи к настоятелю.
Храм Кагаку-дзи всегда справлял для рода Асано заупокойные службы. Четырнадцатого числа там проходили моленья за упокой души покойного князя, и все самураи клана тоже пришли помолиться. На сей раз, сказал Кураноскэ, он собирался без особого повода сходить в храм побеседовать после долгого перерыва со своим другом настоятелем. Такие визиты прежде, до печальных событий, он наносил нередко. Жена тотчас же принесла шаровары-хаксша.
— С собой никого не возьму, — заметил Кураноскэ.
— Может быть, лучше бы все-таки кого-нибудь взять в сопровождение?…
Когда Кураноскэ вышел в прихожую, его уже ждал старик Хатискэ с зажженным фонарем, на котором был изображен родовой герб. Однако на улице было светло, как днем — вечер выдался лунный.
— Фонарь не понадобится, — сказал Кураноскэ со смехом и спустился во двор.
Хлопнула калитка, и Тикара, провожавший отца вместе с матерью и детьми, вернулся в дом.
— Придет нынче вечером, — негромко сказал мужчина, стоявший скрестив руки на груди в тени глинобитной ограды дома. Трое самураев, к которым он обращался, были как на подбор крепкого сложения и высокого роста. Обуты они были в туго подвязанные соломенные сандалии.
— Эх, вот досада! Нам, значит, и вмешиваться нельзя… — с усмешкой буркнул еще один.
В это время вдали показался путник. Вся компания тотчас же шмыгнула с обочины дороги в кусты и там затаилась. Вскоре выяснилось, что к ним идет Осэн, и самураи, успокоившись, снова вышли на обочину.
— Явился! — сказала Осэн. — Я видела, как он зашел в храм, и тем молодцам тотчас сообщила. Вот-вот примутся за дело.
— Ну, что ж, отлично! Все ведь идет по вашему плану? Да, работка была нелегкая — все подстроить…
— Так-то оно так, да вы тоже здесь не спите. Уж коли мы его подстерегли, теперь главное, чтобы не ушел, а то еще выкинет какой-нибудь фортель…
— Да уж мы не подкачаем — ждем! Только вот я говорю, едва ли от нас тут большая польза будет. Ему и так несладко придется.
— Уж наверное, все пройдет гладко, но что, если он вдруг окажется на что-то способен?
— В смысле того, чтобы мечом помахать? Я слышал, что обучался он по школе Тогун-рю, да только в нынешние мирные времена на должности предводителя самурайской дружины особо не разгуляешься. Он наверняка и в поединке-то ни разу не участвовал. Примерно, как наш начальничек…
— Это вы про Хёбу Тисаку?
— Ну да.
— Значит, если они всемером навалятся…
— Если ничего неожиданного не произойдет, то все будет в порядке.
— Если что, я на вас рассчитываю. Только после этого сразу уходите, а то…
— Все понятно, сударыня, сразу же уходим — и ищи-свищи!
Осэн злорадно улыбнулась и снова отправилась в путь под луной. Впереди лесная дорога обрывалась, и двойной ряд могучих строевых сосен тянулся на фоне лунного неба, казалось, прямо по рисовым чекам. Вдали проступала сквозь сумрак крыша храма Кагаку-дзи. По этой дороге через поля только что проследовал Кураноскэ в сопровождении старого Хатискэ. На обратном пути он должен был пройти там же.
Осэн, пребывая в отличном настроении, любовалась луной. Вскоре она услышала шаги и двинулась навстречу.
— Вы, господин Мацубара?
— Да.
Все семеро ронинов были как на подбор дюжими молодцами.
— Вот тут подходящее местечко, — сказала Осэн, увлекая всех за собой с насыпи вниз — в ту сторону, куда не попадали лунные лучи и где царила тьма.
Все семеро заговорщиков помалкивали. Выглядели они при этом странновато: лица напряженные, движения скованные — ни дать ни взять марионетки, как их назвал Дзиндзюро.
— Что-то луна слишком яркая нынче, — сказала Осэн.
— Зато уж точно не промахнешься, — с удовлетворением отметил Хараки.
— Значит, вы трое держитесь пока позади, а вперед пустим Ёсиду, как договаривались.
— Ладно, — кивнул Ёсида.
И он сам, Дзюбэй Ёсида, и Кобия, и Цунэкава были из княжеской дружины, так что Кураноскэ знал их в лицо. В тот день, когда было принято решение о сдаче замка, они демонстративно покинули зал, пнув ногой напоследок свои подушки для сиденья. Все трое были отчаянные сорви-головы. Задумано было так, что Ёсида, самый лихой рубака из этой троицы, как ни в чем не бывало пойдет навстречу Кураноскэ, будто бы они встретились случайно, и подойдя поближе, первым выхватит меч, нанесет удар, а тут уж остальные шестеро выскочат из засады и набросятся на жертву со всех сторон.
— Идет! — сказала Осэн.
Действительно, в воротах Кагаку-дзи показался огонек дорожного фонаря и стал приближаться к месту засады. В световом пятне маячили два силуэта.
— Он! — выдохнул кто-то.
Заговорщики немедля разделились на две группы: трое спрятались в высоком мисканте, трое залегли у дороги на землю. Между тем Ёсида, сбросив закрывавший лицо клобук, вышел на дорогу. Сама Осэн, подобрав полы кимоно, бросилась в заросли ситника и там затаилась в тени.
Едва выйдя за ворота храма, Кураноскэ тотчас же заметил впереди силуэт мужчины, полускрытый развесистыми ветвями сосны. Кто бы это мог быть? Нищий, накрывшийся соломенной рогожкой? Неожиданно нищий окликнул его:
— Ваша милость!
Нет, едва ли какой-то бродяга-нищий стал бы так к нему обращаться… Кураноскэ остановился, но отвечать не стал.
— Там какие-то подозрительные молодчики вас поджидают в засаде. Поостерегитесь, сударь!
Кураноскэ, напрягая зрение, пытался рассмотреть во мгле неизвестного доброжелателя. Это был молодой человек крепкого телосложения с толстым бамбуковым посохом в руках. Одежда на нем была заляпана грязью.
— И где же они?
— Да вон там, впереди.
Кураноскэ, держа одну руку за отворотом кимоно, мрачно посмотрел в указанном направлении — туда, где тянулась залитая лунным сияньем дорога меж двумя рядами деревьев.
Когда он вытащил руку из-за пазухи, на землю со звоном упали несколько монет.
— Ну, что ж… Не знаю уж, кто может меня так возненавидеть… Должно быть, это просто разбойники с большой дороги.
Похоже было, что Кураноскэ нисколько не встревожен известием.
— Ого! — воскликнул нищий, опустившись на одно колено и подобрав монеты. — Да мало ли кто за вами охотится! Человек-то вы непростой, можно сказать, ценный…
— Я-то? — сухо переспросил Кураноскэ, вглядываясь в лицо попрошайки.
— Чепуха! — промолвил он наконец с улыбкой и, расправив плечи, с какой-то хмельной беспечностью молча зашагал дальше. Нищий безмолвно скрылся в темноте.
— Ваша милость, как же мы… — начал было Хатискэ.
— Да, наверное, сейчас выскочат откуда-нибудь. Как появятся, ты сразу убегай.
— Да как же…
— За меня не бойся. Там один какой-нибудь дурак… Ну, может, двое…
Поднялся ветер, и высокая трава на лугу пошла волнами. Луна скрылась в тучах, и сияние померкло.
— Ты фонарь потуши и беги прямо через поле, — прошептал Кураноскэ, вглядываясь во мрак, откуда к ним приближался человек.
«Ёсида? — подумал про себя Кураноскэ, — значит, он?»
— Кого я вижу! — Ёсида слегка поклонился на ходу и, проходя мимо, оказался совсем рядом с Кураноскэ. Позиция была удачная, и Ёсида уже взялся за рукоять меча, но в то же мгновение почувствовал, что не может разогнуть локоть — Кураноскэ легонько сжимал его пальцами.
— Беги, Хатискэ! — прикрикнул Кураноскэ, и слуга, спрыгнув с насыпи на поле, помчался во весь дух.
Ёсида крупно просчитался. Можно было подумать, что он столкнулся с утесом. Перед ним был не рохля-начальник, а мастер воинских искусств, получивший после долгих лет обучения диплом школы Тогун-рю из рук наставника Гондзаэмона Окумуры, что известен каждому в Такамацу, в краю Санею.
— Глупец! — промолвил Кураноскэ. — Какой же ты глупец!
Напрягая все силы, Ёсида наконец вырвался и попытался нанести удар, но Кураноскэ отклонился назад, и меч перерубил лишь лунные лучи над дорогой. Однако на помощь нападающему, как и было задумано, уже спешили из засады еще шестеро.
— Предатели! — вскричал Кураноскэ.
Спрыгнув с дороги, он проворно отбежал к соснам и обнажил меч — как раз вовремя, потому что верный клинок принял на себя яростные удары нападавших и отвел их в сторону. Противники продолжали непрерывно атаковать. Все они были опытные фехтовальщики, вооруженные отличными большими мечами. К тому же их воодушевляло соотношение сил — семеро на одного.
Кураноскэ тоже бился отчаянно, не на жизнь, а на смерть. Мечи со звоном скрещивались в лунном сиянье, высекая искры во мраке и струя вокруг дух раскаленной стали. Из-под ног беспрестанно взметалась дорожная пыль, окутывая сражающихся густыми клубами, пока они, то сшибаясь, то расходясь, продвигались меж двумя рядами сосен. Кураноскэ пытался оторваться от погони, но семеро ронинов, похоже, не собирались отступать и готовы были гнаться за ним, пока не прикончат.
— Погодите, погодите! Потяните еще немного! Дайте полюбоваться!
Саркастические возгласы явно были обращены к семерым преследователям, а исходили они от трех теней, обрисовавшихся в лунном свете на фоне глинобитной стены. То были, разумеется, трое мастеров меча, которых Хёбу Тисака прислал в Ако. По блеску глаз, горевших в прорезях клобуков, было понятно, что фехтовальщиков вполне устраивает то, как складывается ситуация на дороге меж сосен.
— Эх, нет чтобы единым махом! Пора бы уж… — заметил один из троицы и со вздохом сложил руки на груди. Это был тот самый самурай, что получал указания от Хёбу Тисаки в усадьбе на Сироганэдай посредством начерченных в золе иероглифов.
В следующую минуту все трое так и ахнули от изумления. Кураноскэ, оказывается, вовсе не собирался бежать, хотя, видимо, сознавал явную невыгодность своего положения. Он просто искал надежное место для обороны, которое позволило бы ему не опасаться нападения сзади, и такое место ему найти удалось. Теперь его тыл прикрывала большущая, в два обхвата сосна, распростершая во все стороны узловатые корни. Добравшись до сосны, Кураноскэ вновь обернулся к своим преследователям и бросился на них с удвоенной яростью, вновь и вновь обрушивая меч с такой неистовой быстротой и силой, будто хотел в пыль искрошить лунные лучи. Один из нападавших норовил подползти к противнику по земле.
Парируя удары, Кураноскэ четко держал дистанцию, причем сосну старался все время использовать в качестве естественного щита. Не придававшие особого значения тактике ронины убедились в эффективности защиты Кураноскэ только тогда, когда один из них сам получил удар с тыла. С трудом поднявшись, раненый ретировался с поля боя.
У ронинов дело не ладилось, и они ощущали себя на редкость скверно — будто им наподдали под зад коленкой. К тому же они опасались, что на дороге вот-вот появятся люди, и тогда можно ожидать любых неприятностей… Необходимо было довести дело до конца как можно быстрее, а для этого надо было наброситься всем семерым на противника одновременно… Ронины, словно свора гончих собак, скалили клыки, рычали и били хвостами, пытаясь достать добычу, но укусить так и не могли.