ЕВРОПА, КОТОРУЮ МЫПОТЕРЯЛИ
Всё началось с атмосферы, которая окутывала Францию XVIII века. Король тратил спизженное у простого люда и мыдла бабло на пьянки и шлюх, а дворяне с попами-католиками вторили ему. В стране год за годом происходили экономические кризисы, бушевала безработица и массовый голод, пик которого как раз приходился на весну-лето 1789 года. В стране процветали пережитки феодализма и сословного строя: дворяне смотрели на всех остальных как на говно, а все остальные сословия люто, бешено ненавидели дворян. Во внешних делах Франция скатывалась в то же сраное говно — например, благополучно проебала Северную Америку гадящей англичанке. В итоге из пафосной империи она превратилась в подобие Рашки начала 1917-го, только ещё отсталее и грязнее, с коррупцией, бюрократизмом и парой деревень в Африке.
Вы спросите, чем же занимался в это время король? На этот вопрос лучше всего ответит Людовик XV, а вернее его фаворитка маркиза де Помпадур: однажды, когда ему намекнули, что если продолжать бухать и кутить, то казна может и опустеть, его любовница выдала мем: «После нас хоть потоп!». Потоп обошел его, но не его внука — Людовика XVI. С этим номер не прошёл — после векового кутежа двор сожрал всё бабло. Да и адский вин Англии в колониях и Пруссии на материке — Семилетняя война — всем показал, что такое французская армия.
И не удивительно. Пока в стране был кризис, пока госдолг рос так, что его не успевали подсчитывать, пока народ тоннами подыхал от беспросветной нужды, королевский двор (примерно 1500 человек) проявлял чудеса расточительства. Особенно в этом преуспевала женушка короля — Мария-Антуанетта, не случайно прозванная «мадам Дефицит». Да и сам Людовик не скупился в затратах: на деньги, потраченные в честь его коронации, можно было скупить половину Франции со всеми её жителями. Вообще, король и королева были очень даже интересными личностями, подобных раздолбаев ещё поискать надо. Кроме абсолютного неумения держать бухгалтерию государства (ведь казна — это вам не зарплата инженера, за раз не потратится), они ещё обладали прямо таки вселенским пофигизмом. Приближенные к королю министры за много лет до революции предупреждали, просили, требовали хоть что-нибудь изменить, поменять, сэкономить, но сладкая парочка дружно клала болт на все советы. Чего уж там до чаяний простого народа. Людовик до самой смерти так и не поймет, что же побудило его «добрых французов» к революции. Непонимание королевским двором творившейся в стране обстановки очень хорошо показывает фраза, приписываемая Марии-Антуанетте, в отношении бедноты: Если у них нет хлеба, пусть едят пирожные! На этом фоне выделяется то, что Людовик был плохим королëм, даже в тот момент, когда армия уже подтянута к Парижу и готова с помощью оружия остановить революцию своими методами.
А ведь на этого монарха так надеялся народ, особенно его передовые классы: буржуазия и интеллигенция. Они верили, что при нём наконец закончится царство беззакония: хотя бы отменят многие сословные и феодальные привилегии, введут нормальные законы и поправят экономику. Однако с первых же дней им пришлось разочароваться — Людовик оказался обыкновенным политическим паразитом, намеревавшимся спокойно закончить свой век на чужой спине. Он лишь ухудшил то, что уже нельзя было ухудшить. Даже по всем приметам было видно, что правление Людовика не будет хорошим. Например, страшная давка во время раздачи подарков народу на его коронации, закончившейся множеством жертв. В народных бедах обвиняли также и Марию-Антуанетту — «проклятую австриячку», которая, по многочисленным версиям, запудрила мозги доброму королю и правила вместо него. Такой оборот дел многим не нравился и в обществе началось бурление крамольных идей.
Достаточно продолжительное количество времени гнев хомячков удавалось сдерживать заявлениями о том, что без мудрой и направляющей воли короля страна скатится в полный ужас и пиздец, так как проекты гуманистов были всё-таки достаточно утопичными. Точнее, очень утопичными. Однако на момент начала бурления говн выяснилось, что североамериканские колонии Великобритании устроили небольшой баттхёрт своему доброму королю и зажили по гнусным демократическим законам. Более того, поскольку в той войнушке Франция умудрилась сыграть за Соединённые Штаты Америки, было доподлинно известно, что там не едят детей, экономика не скатилась в адов пиздец, а всё относительно благополучно.
Тем временем, чтобы хоть как-нибудь погасить долги (а иначе новых балов не видать), король созвал Генеральные штаты, дабы ввести новые налоги. До этого подобные проблемы решал другой орган власти, состоящий сплошь из аристократов, налогов не плативших. Так как в планах было обналожить их тоже, такой орган не годился. Штаты же, которые до этого вообще не созывались аж 200 лет, вроде бы подходили.
По идее должно было проканать — выборы проходили по хитрой схеме: по одному голосу с каждого сословия. Сословий было три (дворяне, духовенство и все остальные), причем первые два вроде бы считались верными королю. Верность закончилась там, где начались деньги — аристократы, которым, если честно, король уже надоел, слушать его не хотели и попытались спихнуть налоги на третье сословие. Естественно, что последние должны были остаться в дураках. И видя, что нет сил уже терпеть, третье сословие гордо заявило, мол, все эти штаты фуфло, мы представляем интересы более 95% населения, и отпочковались от них, назвавшись Национальным собранием (позже Учредительным собранием, а потом ещё много раз поменяли название). Затем они принялись менять законы и уравнивать всех в правах (хотя бы основных).
Казалось бы, немыслимое дело в монархическом государстве, и королю следовало бы загубить гидру в самом её начале, как это сделали его предки во времена Жакерии. Но Людовик XVI на все вести из Парижа томно отмахивался холеной ручкой и отправлялся принимать реверансы в своем Версале. Есть, впрочем, мнение, что у короля на то была веская причина личного характера. Дело в том, что его сын, тот самый дофин, рождения которого ждали так долго, был ребёнком слабым, болезненным, страдал туберкулёзом, от которого в процессе заседания Генеральных Штатов таки и помер. Убитое горем семейство с королём во главе заперлось в покоях, по старинному обычаю отменив все общественные мероприятия, в том числе и заседания. Однако, поскольку по столь же давней сословной привычке отчитываться перед каким-то быдлом никто и не подумал, делегаты Третьего Сословия, явившись на одно из назначенных было заседаний, поцеловали дверь.
Заподозрив, что дело тут нечисто и их тупо хотят наебать, простолюдины быстренько передислоцировались в (принадлежавший, кстати, брату короля) зал для игры в мяч неподалёку, и устроили Генеральным Штатам вышеупомянутую обструкцию, поклявшись не расходиться до утверждения новой конституции государства. Король, по-прежнему убитый горем, опять на всё это забил.
А зря, потому что скоро наступил…
Штурм Бастилии
Когда Учредительное собрание стало понимать, что к их словам относятся как к лепету младенца и скоро их вообще спихнут из правительства, ими было принято роковое решение призвать в помощь народ. Никакого плана и в помине не было, всё случилось спонтанно и необъяснимо.
12 июля 1789 года Париж узнал о том, что их любимого министра Неккера, с которым связывали надежды на выход Франции из тяжелого социально-экономического и политического кризиса, попросили освободить теплое местечко. От такой вести началось масштабное бурление говна, в ходе которого некто Камиль Демулен, взобравшись на стол в Учредительном собрании, аки на броневичок, крикнул: Граждане! Я только что прибыл из Версаля. Неккер получил отставку. Возможно ли большее глумление над нами? У патриотов остается только одно средство — это прибегнуть к оружию. Итак, граждане, к оружию!, после чего, собственно говоря, и начался пиздец.
Кстати, Камиль Демулен был по профессии журнализд, что как бэ символизирует, кто стоит за всеми холиварами. Правда, когда ему тут же предложили возглавить восстание, он заявил, что отказывается от роли вождя и предпочитает быть солдатом Отечества:
| « | Свобода! Свобода! Она парит над нашими головами! Она увлекает меня в свой священный полет. Вперед к победе!.. Смотрите на меня, притаившиеся шпионы! Это я, Камиль Демулен, призываю Париж к восстанию! Я не боюсь ничего!.. Братья! Мы будем свободны!.. | » |
| — гражданин Камиль Д. |
Пару дней после этого ораторы готовили народ к действиям. И вот, утром 14 июля 1789 года, захватив из попавшего под руку Дома Инвалидов пушки, несметные толпы народа с ружьями, пиками, молотами, топорами и дубинами наводнили улицы Парижа, прилежащие к Бастилии — главной политической тюрьме Парижа. Комендант крепости и его помощники были в ужасе: с королем не связаться, солдаты заодно с толпой, а люди всё прибывают и прибывают. К полудню было решено расстреливать их из пушек. Но разве это могло остановить людей, уже почувствовавших на губах сладкий привкус надвигавшейся свободы…
Гарнизон понял, что сопротивление бессмысленно, и около пяти часов сдался. Благо охранял он всего 4-х узников. Пятый, небезызвестный маркиз Альфонс Донасье Франсуа де Сад, был накануне переведен зловещими силами французской карательной психиатрии в Шарантон. Впрочем, и оттуда он вскоре выбрался, как жертва старого режима, чтобы поучаствовать в Революции, попутно удовлетворив свое маленькое хобби.
В последующие недели революция стала шагать по Франции с невиданной скоростью. Чернь стала устраивать во всех городах и весях погромы, да такие, что позже о минувших волнениях начала года благородные сословия будут вспоминать с ностальгией. Толпа устраивала жуткие самосуды над аристократами, например, однажды беременной женщине посреди улицы взрезали живот и вырвали ребёнка. Началась эпоха под названием «Великий страх». Под лозунгами «Хлеба! Смерть скупщикам!» восставшие захватывали хлеб, громили ратуши (по-нашему — приходские избы) и жгли хранившиеся там документы и книги повинностей. И горе тому помещику, что попадался в руки восставшего раба!
Учредительное собрание вконец распоясалось!
Король же тем временем признал, вернее, был заставлен признать существование Учредительного собрания. Теперь его мнения уже никто и не спрашивал, он тихонько сидел под троном и на ситуацию не влиял. Собрание же, поняв свою безнаказанность, принялось творить такие вещи, что аж дух захватывало! Собственно, уже к августу были отменены многие феодальные повинности и церковная десятина, установлено равенство всех в уплате налогов (хотя крестьяне так и остались обязаны платить подушную) и в праве занимать должности. Позже собрание написало Декларацию прав человека и гражданина, отменив сословия и привилегии. Документ оказался настолько шокирующим, что иные саботьеры еще долго удивленно чесали бороды и обсуждали такие невероятные вещи как свобода личности и прочие чудеса природы.
Собрание же совсем разошлось и принялось щекотать попов и дворян за мягкое место, отобрав у них землю и продав её тем попам и дворянам, которые были за революцию. Позже стали создавать капитализм, отменив все ограничения на торговлю и цеха. И немалого при том добились.
Версальский поход
Но написать все эти документы — одно, а принять — совсем другое. Для этого требовалась самоличная подпись короля, ибо он всё же до сих пор считался главным в стране. Ах да, где он? А он продолжал зависать на версальских танцульках, плюя с высокой башни на послов от собрания. Но в собрании не дураки сидят, а с передовыми людьми так не обращаются. Эй народ, а ну вперед!!!
Чтобы силой заставить Людовика XVI санкционировать декреты и Декларацию, 5 октября того же года состоялся поход бедноты на Версаль к резиденции короля, состоявший в основном из женщин, а также солдат и гвардейцев (не напоминает ли это тебе, мон ами, памятные события 9 января 1905 года?). Командовал этим сбродом тот самый генерал Лафайет, в честь которого благодарные пиндосы назовут эскадрилью и атомную подлодку (он им во время войны с Англией помогал). Король на встречу не явился и сбежал на очередной дискач в Тюильри, тем самым окончательно подорвав у людей миф «о добром короле». А вот Мария-Антуанетта, пред тем как самой включить съебатор, всё-таки вышла на балкон и, нимало не смущаясь направленных на неё мушкетов, чуть-чуть помахала делегатам ручкой. Хотя этим всё и закончилось, толпа оценила мужество королевы и малость поутихла.
КАЗНЬ КОРОЛЯ ИЛИ ФРАНЦИЯ НА ПУТИ К МИРОВОМУ ГОСПОДСТВУ
Сonstitution
Когда же до Людовика дошла мысль о том, что его время понемногу заканчивается, и пора бы хоть что-нибудь предпринять, было уже поздно — реальная власть в Париже оказалась в руках других людей. Оставался только один выход — валить туда, где было кому его пожалеть. Но стоило ему предпринять поездку по плохо знакомым просторам своего дорогого королевства, как первый же почтовый (!) разъезд спихнул его с трактора, выдрал за уши и отправил в родимое гнездо под охрану от самого же себя. А дело было так: выглянул из кареты Людовик, показав свой французский длинный нос… А тут крестьянин, который хоть короля в жизни не видел, но опознал оного, так как часто фапал на его профиль, изображённый на монете, которую этот крестьянин где-то оттопырил… Революционное правительство отреагировало сразу, буквально через неделю, 3 сентября 1791 года, размашисто перекрестившись, оно показало миру своё детище — Конституцию. Мир ахнул.
Собственно говоря, ничего нового они не сделали и не написали (прообразом ей служила конституция США 1787 г.). Казалось бы, чего уж там: ну создали они однопалатный парламент, ну уравняли всех в правах, ну установили конституционную монархию, ну и что? Однако весь европейский курятник всполошился. Немыслимое дело — какие-то оборванцы грозятся покуситься на божественную монархию!!! Ну, то есть, на Хранцию всем было покласть с высокой колокольни, но что, если собственный народишко заразится опасными мыслями и тоже захочет пошатать их трон? В королевских дворах Старого Света спешно стали собирать армии и муштровать солдат — монархи желали самолично растоптать злополучный документ в грязи. Национальное собрание (или как его там) в полном составе ухмылялось и раздумывало, как на всей кутерьме подзаработать.
План Людовика
Не думайте, что все реформы, проводимые в годы революции, вели к непременному и скорому процветанию государства. Правительство было всё ещё по уши в долгах, на улицах продолжали бегать голодные беспризорники-гавроши, а доходов, в отличие от расходов, всё не предвиделось. Что делает в таких случаях умное правительство? Вытаскивает из закромов все золотые запасы, национализирует крупные предприятия и недвижимость, затем устраивает массовые расстрелы активно несогласных. Но французы думали иначе — они развязали войну. По типу «пойдём, ништяков нахапаем». В данном случае меч был направлен на давнего противника — Священную Римскую Империю. Профит был гарантирован: у сраной СРИ не было никаких шансов, зато бабла предостаточно. Плюс решалась напряженка с революционными кадрами, наводнявшими улицы Парижа. Из боевых хомячков была создана Национальная гвардия, которая тут же отправилась в поход.
Людовик, в котором уже начинали пробуждаться зайчатки разума, войну неожиданно поддержал. Шестнадцатый все ещё лелеял мечту о Старой Доброй Франции и даже подготовил для этого не такой уж хитрый, но всё же довольно коварный план. Мол, сейчас эти недоумки войну объявят, против них ополчится вся Европа, разнесет их в пух и прах, доберется до Парижа и тогда прощайте, друзья-революционеры! Даже на время согласился с революцией, нацепив себе на шляпу трехцветную кокарду (сейчас госфлаг Франции), из-за чего Мария-Антуанетта на некоторое время даже перестала делать ему минет.
Но плохо он оценивал свой народ. Сначала пруссаки, конечно, едва не заняли Париж, чуток не подфартило. Ну а хуле — обученная армия против неопытных хомячков. Однако потом хомячки прокачали скиллы и наголову разбили и пруссаков, и к ним примкнувших. Но это было уже потом — а пока хитрый план Людовика обернулся против него самого.
Штурм Тюильри
А пока Национальная гвардия подвергалась избиению хорошо вооружёнными и хорошо снабжёнными войсками других монархий, народ бежал с фронта. И вот, когда в Париже набралась критическая масса недовольных, те начали искать виновного. Ну конечно же, это был король — хотя на тот момент его значимость была не выше, чем у соломенного пугала в огороде, но ведь надо всё на кого-то свалить! И вот 10 августа 1792 года толпа повстанцев, называющих себя санкюлотами, набросилась на резиденцию короля. Охранявшая последнего гвардия, предусмотрительно набранная из швейцарцев, открыла по ним огонь, но была перебита до последнего человека. Из-за пережитого ужаса Людовик, находившийся в то время в Париже, отказался от власти, а Национальное собрание, для пущего пафоса переименованное в Конвент, с тех пор не могло и шагу ступить без ведома народных масс.
А народ тем временем лютовал и бесился. В стране стал назревать самый настоящий террор — т. н. «Сентябрьские убийства». Все тюрьмы были разгромлены, а находившиеся там аристократы были убиты во время бесконечного, непрекращающегося гуро. Было отрублено около 20 тысяч голов, но народу было всё мало — требовалась самая главная.
Людовик должен умереть!
Итак, судьба Луи Капета, как его теперь начали называть после отречения, была решена. Конвент (уже Национальный) благоразумно решил, что подобная птица нам не нужна, и, по велению народа, незадачливый монарх был единодушно приговорен к гильотинированию по обвинению в измене Родине и узурпации власти™. Приговор должен был быть исполнен в течение 24 часов.
На удивление, приговоренный, с которым в последнее время вообще творилось что-то странное, сию весть воспринял спокойно. Так же пафосно и благородно он вел себя и в основную часть торжества, стараясь не упасть лицом в грязь перед народом (народу было пофиг, зато европейские монархи устно поддержали и потом ещё долго вспоминали душку Людовика): запретил себя вязать веревками, держался достойно и даже пытался шутить, поинтересовавшись у палача о судьбе экспедиции Лаперуза. Но сколь верёвочке не виться… Короче, в 9 часов 10 минут утра 21 января 1793 года на площади Революции под улюлюканье толпы голова монарха была сброшена в корзину для капусты. А через пару месяцев за ним последовала его верная спутница — Мария-Антуанетта.
Подозревали ли революционные деятели, наблюдавшие за казнью, что довольно скоро тот же самый палач опустит лезвие гильотины уже на их головы?
РЕВОЛЮЦИЯ СОБИРАЕТ ЖАТВУ
Смерть жирондистам!
| « | Не мы сделали революцию, а революция сделала нас. | » |
| — Дантон |
Увы, но построить демократию так и не удалось. И причина понятна — слова это только слова. Конкурирующие группы самозабвенно пожирают друг друга, позабыв про реформы, народ и управление текущими проблемами. А ведь как всё хорошо начиналось! Короля нет, олигархов почти всех поубивали, всюду свобода и равенство. Казалось бы, приближаемся к золотому веку. Только вот надо коррупцию победить, народ накормить, австрияков побить и ещё до фига всяких дел переделать, да вот только как — qui его знает.
День за днем в Конвенте велись ожесточенные дискуссии по поводу как нам обустроить Францию. Срач стоял неимоверный. Участвовали в нем следующие:
Жирондисты — крупные промышленники, заводчики, купцы, бывшие аристократы, сумевшие вовремя переметнуться куда надо — одним словом буржуи. После разгрома благородных аристократов прихватизировали себе все их богатства и потому совершенно не хотели перемен. Лидеры — Верньо, Бриссо, Ролан — все как один непревзойденные демагоги, революционные демократы и львы толстые, а на деле тянули резину и плевали на все реформы, которые задевали их интересы. В Конвенте они занимали места в самом низу.
Якобинцы — в основном небогатая буржуазная интеллигенция, всенародные представители. Не стоит считать их представителями прямо таки местного пролетариата: во всех буржуазных революциях того времени, вплоть до 1917, городские работяги были на стороне буржуазии, особо не выделяясь. Кто-кто, а вот они-то перемен очень хотели, так как им ничего не досталось, а жрать хотелось как и всем. По итогу якобинцы установили режим революционной диктатуры. В Конвенте эти товарищи сидели на галёрке, так что их партия заграбастала себе ещё одно прозвище — монтаньяры (от mont — гора). Лидеры у них были настолько колоритны, что об этих людях стоит рассказать отдельно:
§ Робеспьер (парт. Неподкупный, Непоколебимый, искаж. Роберт Пьер) — ученик Жан-Жака Руссо, человек-машина, основной стержень партии. Движимый Великой Идеей, этот невысокий, щуплый и косноязычный человечек в белоснежном жабо ещё в годы работы в Учредительном собрании запомнился всем своей невозмутимостью и работоспособностью. Первоначально его высмеивали, не давали говорить, но он всегда высказывал свою мысль до конца, да так четко и логично, что его невольно все зауважали. Всей душой был предан революции и потому не имел ни сна, ни отдыха, ни личной жизни.
§ Сен-Жюст (Архангел Смерти) — самый молодой депутат 1792 года. Главный «прокурор» якобинцев, оглашавший обвинения против их врагов. По мере взросления становился лютым, отрешаясь от всего мирского во имя революции. Второй мозг после Робеспьера, с перспективами стать первым. Именно по его докладу будут приняты вантозские декреты. Подавал большие надежды, пока не был гильотирован в 26 лет.
§ Дантон (Циклоп) — огромный и уродливый мутант, с громоподобным голосом, от которого у дам возникал оргазм, а у мужчин баттхёрт. Все его фразы тут же становились мемами, которые народ старательно записывал.
§ Марат (Друг Народа) — подпольщик, псевдоучёный с неймоверно завышенным ЧСВ, ультралевый революционер с идеей фикс уравнять всех людей на свете. Предпочитал срачи вести в печати, из-за чего нередко менял место жительства. Под конец двинулся окончательно и начал громче всех вещать про массовые расстрелы, хотя считался вроде как учёным-врачом.
«Бешеные» — радикалы руками, а не языком, представители народных низов, «санкюлотов». Выступали за экспроприацию земли, смертную казнь за спекуляцию, централизованное хозяйство и бесклассовое общество когда это еще не было мейнстримом. Первыми начали подозревать, что буржуй — по определению враг республики, демонстрируя по сути классовый анализ: «Кто же такие лица, могущие занимать должность комиссаров? Это лица, умеющие читать и писать. Следовательно, в деревне это крупные землевладельцы, фермеры, бывшие привилегированные и судейские, в городах — это финансисты, крупные торговцы, адвокаты и прихвостни старого режима. Из этого следует, что судьба патриотов вверяется врагам республики и что арест подозрительных поручается негодяям и контрреволюционерам, надевающим на себя личину гражданства, чтобы убить свободу в лице ее наиболее преданных защитников» (Жак Ру).
Как видите орлы да и только. (спойлер: Everybody dies )
Болото (Брюхо) — пассивная часть Конвента, составлявшая его большинство. Склонялось то вправо, то влево, в зависимости от того, кто побеждает. Хотя на самом деле побеждали как раз те, кто сумел перетянуть болото на свою сторону.
§ Между ними метался Камиль Демулен — журнализд (хотя, судя по баттхерту, который вызывали его публикации, всё-таки журналист), тролль, лжец, и, спасибо кутежам Дантона, не девственник. Не принадлежал ни к одному из направлений, подсирал и вашим и нашим. Алсо, как человек, начавший революцию — прототип Команданте. Люто, бешено был ненавидим со стороны всяких гор, болот и якобинцев, но грубейшим образом положил МПХ на это. В противовес ненависти со стороны этих ваших робеспьеров, был обожаем простым народом, и потому, ощущая свою безнаказанность, троллил всё и вся. Человек он был довольно наивный и преданный пафосным идеалам, но слишком буйный и эмоциональный, чтобы остаться на плаву, или хотя бы выделить свои цели и претворить их в жизнь.
Так как якобинцам при разработке какого-нибудь закона всё время мешали жирондисты, якобинцы бесились, но терпели. Но когда открылось, что генералы из Жиронды, командовавшие войсками (война, кстати, в течение ещё 20 лет так и не закончится) подкуплены иностранными агентами и специально проигрывают сражение за сражением, якобинцы плюнули на напрасную демагогию в Конвенте и организовали (стук барабанов!!!) Революционный Комитет! Вначале он работал только против жирондистов, но это только в начале.
И заработала гильотина. Это значило, что, с одной стороны, якобинцы частично уничтожали демократические завоевания, начав революционный террор («меньше народу — больше кислороду», «нет человека — нет проблемы» и т. д.). С другой же стороны, это значило, что они доводили перемены до непосредственного воплощения. Мякотка в том, что революционная демократия была балластом и помехой тогда, когда договориться было невозможно: в случае полной противоположности материальных интересов. Демократия мешала революционерам, вернее тем классам, что стояли за ними, в данном случае демократия мешала широким демократическим массам. Например, на якобинцев давили санкюлоты, лучший пример — это продавленные ими в 1794 году вантозские декреты о разделе имущества.
| « | «Кто будет нашими врагами? Порочные люди и богачи. К каким средствам они прибегнут? К клевете и лицемерию. Какие причины могут благоприятствовать использованию этих средств? Невежество санкюлотов. Следовательно, надо просвещать народ. Но каковы препятствия для просвещения народа? Наемные писаки, которые изо дня в день вводят его в заблуждение бесстыдной ложью… Какое существует другое препятствие к просвещению народа? Нищета. Когда же народ будет просвещенным? Когда у него будет хлеб, и когда богачи и правительства перестанут подкупать лицемерные перья и языки для того, чтобы его обманывать. Когда их интересы совпадут с интересами народа. Когда же их интересы совпадут с интересами народа? Никогда» | » |
| — Робеспьер |
Смерть умеренным! Смерть «бешеным»!
| « | Человек не создан ни для работы у станка, ни для больницы, ни для богадельни: все это отвратительно… не должно быть ни богатых, ни бедных. Бедняк выше правительства и сильных мира сего; он должен говорить с ними как хозяин… Нам нужна доктрина, которая осуществила бы эти принципы на практике и обеспечила бы благополучие всего народа. Богатство – подлость… Нищету надо уничтожить путем распределения национального имущества между бедняками. | » |
| — Сен-Жюст |
| « | Свобода не что иное, как пустой призрак, когда один класс может безнаказанно морить голодом другой. Равенство — пустой призрак, когда богач благодаря монополиям пользуется правом жизни и смерти над себе подобными. Пустой призрак и республика, когда изо дня в день действует контрреволюция, устанавливая такие цены на продукты, платить которые три четверти граждан могут, только обливаясь слезами… | » |
| — Жак Ру |
СВОБОДА СВОБОДОЙ, А ЖРАТЬ ХОТЕЛОСЬ ВСЕМ.
Сен-Жюст первым из якобинцев понимает, что богатства находятся в руках врагов революции, а значит либо революционеры что-то сделают с неравенством, либо неравенство что-то сделает с революционерами. Он же первый понимает, что такие меры мягко говоря несовместимы с республиканскими представлениями о власти и обществе, и выдумывает утопическую смесь спартанцев с фурьеризмом, который еще не придуман. И, кстати, мог быть никогда не придуман, потому что Фурье в самое ближайшее время будет находится под угрозой расстрела из-за происходящих в стране революционных замесов.
Низы хотели жрать, а контрреволюция — защиты своего богатства от тех, кто хочет жрать. Никаких неурожаев не наблюдалось, и все понимали, что дело в корыстных интересах и политических решениях. Низы имели организованных представителей в лице «бешеных», которые любили прямые действия и были склонны собираться ежедневно, а принять и попробовать воплотить вантозские декреты означало получить войну с умеренными буржуям жиронды. Один из лучших знатоков Великой французской революции Альбер Матьез прямо написал, что если бы декреты были воплощены в жизнь, это вызвало бы «новую социальную революцию»: революцию санкюлотов против буржуазии, то есть Парижскую Коммуну за 80 лет до Парижской Коммуны. Итак, якобинцы стояли между двумя непримиримыми интересами.
Логика была примерно такая: народ выбирает депутатов, депутаты принимают законы, кто против законов, тот «враг народа». И раз он сам решил быть против народа, народ вправе его покарать. 17 сентября 1793 года принимают декрет, по которому всех подзрительных можно держать в тюрьме «до наступления всеобщего мира». По сути презумпция виновности. «Подозрительные» это дворяне, священники, бывшие эмигранты и их родственники, а также все остальные. В октябре 1793 года под давлением голода «бешеные» жмут на якобинцев, и начинается террор. Были казнены всякие Роланы, Барбару и прочие жирондисты. Робеспьер не стал разбираться в сортах противников революционного режима и устроил чистку. Все были объявлены контрреволюционными элементами, подкупленными иностранными агентами, после чего отправлены на эшафот. И, самое главное, во многих случаях справедливо. Специально созданная следственная группа отрыла масштабные случаи массовых убийств патриотов (типа белый террор), подрывов боеспособности армии и, ну как же без этого, распилы, откаты и прочие финансовые махинации. Правда, на последнем издыхании им всё-таки удалось в отместку выпилить Марата: опасаясь, что «друг народа» реально решил воплотить в жизнь программу «убить всех человеков», после того как он в своей знаменитой речи потребовал сто тысяч голов, молодая, но отважная авантюристка Шарлотта Корде напросилась к нему на прием, вроде как с доносом. Марат сидя в ванной прочитал бумагу и добродушно улыбаясь сказал Шарлотте: «считайте этих людей уже покойниками», после чего Корде, так же мило улыбаясь, воткнула ему нож в грудь. Киллершу тут же повязали(она и не сопротивлялась) и отправили в трибунал, где Шарлотта заявила, что она выполнила свой долг перед человечеством и умирает спокойно. По свидетельству очевидцев 24-х летняя девушка вела себя во время казни так, что ей могла позавидовать Зоя Космодемьянская. Но якобинцы остались в выигрыше, взяв власть в свои руки. Якобинцы вначале радовались — сдохла проклятая Жиронда — и некоторые, Дантон, например, принялись с энтузиазмом делить имущество побежденных.
Всё бы ничего, но замеченное Сен-Жюстом противоречие между неравенством и республикой никуда не делось. Не принять эти декреты якобинцы, конечно, вполне могли, но в таком случае они также вполне могли не досчитаться костей. По результам доклада Сен-Жюста и, в первую очередь, в силу радикальности + организованности «бешеных» в феврале 1794 года принимаются вантозские декреты — «отнять и поделить». Как понятно, отнять и поделить не ради фана, а по голодной необходимости: ради уменьшения числа контрреволюционеров, увеличения числа сторонников революции и великой справедливости.
Декреты, правда, повсеместно были саботированы по описанным в предыдущем параграфе причинам. Вантозские декреты были воплощены в одном только Сент-Этьене и больше нигде. Якобинцы не стали мудрствовать и назвались «умеренными», призывая угомонится в уравнивании. И теперь либо якобинцы что-то делали с противниками неравенства, либо противники неравенства что-то делали с якобинцами. В оппозицию к ним стали бывшие союзники: «бешеные» во главе с Жаком Ру (бывшим католическим священником, который с сентября 1793 уже сидел) и эбертисты во главе с журнализдищем Эбером и известным в то время драматургом Пьером Шометтом. Победят якобинцы, но уже в июле 1794 года станет ясно, что победа над санкюлотами была пирровой. Ах да, в мае 1794 года якобинцы в лице Кутона предлагают декрет, «упрощающий судопроизводство»:
§ Никаких адвокатов;
§ Наказание только одно;
§ Варианта только два: либо оправдан, либо виновен;
§ Решение выносится на основании не закона, а «совести присяжных» и «доступной любому здравомыслящему человеку улики»;
Логика очевидна: они с нами не церемонятся, и мы с ними не будем. За 6 недель после этого декрета казнили больше человек, чем за 14 недель до того. Особенно сильно вляпался Шомет, сдавший всех своих подельников при первых же подозрениях на свой счет, хотя сами подельники сдали его уже за месяц до этого. Кто там был больше виноват уже неважно — гильотина всех уравняла К ним хотели присовокупить также и Дантона с Демуленом, но пожалели: первого за «революционные заслуги», второго (кстати, одноклассника Робеспьера) назвали малолетним несмышленышем. Оба они обещали исправиться, но затаив злобу, стали кидаться в Робеспьера говном с удесятерённой энергией. Демулен даже целый выпуск своей газеты «Старый кордильер» посвятил травле, очернению Революционного комитета. Результат очевиден, их, с небольшой компанией, всё-таки посадили. Демулен сник, зато Дантон не сдавался до конца. Он добился сделать суд открытым (сколько черни туда набежало!), громко обвинял судей в подкупе, некомпетентности, сыпал мемами так, что не успевали подбирать (цитата выше была произнесена именно тогда). Для пущего эффекта ввели в зал его жену с годовалым сыном.
Но якобинцы понимали — отступиться уже нельзя. Если таких людей отпустить, то уж они-то не отпустят. Сам Робеспьер, по образованию адвокат, добивался закрытого суда без защиты. Поэтому довольно скоро приговор был приведен в исполнение. В день своей казни, уже смирившийся со смертью, но так и несломленный, Дантон был непередаваем. Остальные приговоренные казались жалкими букашками рядом с этим гигантом а-ля Иисус Христос на Голгофе. Когда карета, в которой он ехал, проезжала мимо здания Конвента, Дантон крикнул прямо в раскрытые окна: «Робеспьер, я жду тебя», вызвав там минуту молчания. Перед смертью он попросил палача показать его отрубленную голову народу, потому что «она стоит того».
А гильотина все стучала и стучала… Всё больше и больше «подозрительных» чихали в корзину. На эшафот всходили даже самые ярые сторонники казни короля, если они не были якобинцами, например, герцог Орлеанский, родственник самого короля, с самого начала принявший республику, демонстративно отказавшийся от титула, принявший новую фамилию «Равенство» и голосовавший за казнь короля. Градус неадеквата был таким, что на эшафот по очереди поднимались противники продолжения террора, как Дантон, и сторонники дальнейшего передела собственности и революционного террора, как вожди «бешеных».
По тщательным подсчетам историков от массового террора якобинцев скончалось 2600 человек, но это только по суду. Погибшие так или иначе, включая банальное сведение счетов с соседом, это где-то 35-40 килочеловек. Действуя единым фронтом против внутренних и внешних врагов, на вершине своего могущества якобинцы были для них неуязвимы. Весной 1794 года раздаются голоса о том, что нужно еще одно последнее усилие, и, наконец, удастся вычистить проклятую контру. Но конкретные имена почему-то не называются, что очень напрягает ВСЕХ депутатов без исключения. Вскоре конкурентов у якобинцев почти не осталось.
Хотя…
Смерть якобинцам!
| « | ... Робеспьер не дремлет. Скрипит пером Сен-Жюст. | » |
| — Бийо-Варенн. 8 термидора. |
| « | Фу! Этот страх... Как можно жить под вечною угрозой? | » |
| — Колло д’Эрбуа. Тогда же. |
Вскоре победители занялись вы