– Мне сказали, ты снимаешь свою жену…
Распаковывая саквояж и раскладывая по местам ноутбук, несессер и прочие вещи, Бережковский ответил:
– Да, снимаю! В главной роли! А что в этом? Феллини снимал свою Джульетту Мазину, Кончаловский – вообще всех своих жен, в каждом фильме – новую, Сережа Соловьев, наоборот, – одну Таню Друбич во всех фильмах, а Бережковский – свою жену в своем первом фильме! И между прочим, неплохо получается! А знаешь почему? Потому что у меня с ней роман! Да, с собственной женой, можешь себе представить? И это замечательно!
Мужской голос осторожно спросил:
– Но она там играет?..
– Постельные сцены! – торжествующе воскликнул Бережковский. – Ха, тебе уже и это донесли, да? «Бережковский снимает сплошную порнографию». Тактебе доложили, верно? Ну, колись – так?
– Ну почти…
– А ты ничего не можешь сделать! В кино еще не ввели цензуру! – победно констатировал Бережковский. – Или это благодаря тебе? Это ты там костьми лежишь поперек восстановления цензуры? Но успокойся: Бережковский не снимает порнуху, он снимает совсем другое, он снимает фильм под названием «Интимные связи». Твои интимные связи, свои интимные связи и еще интимные связи всех тех, кто когда-либо спал с русскими женщинами. А это, между прочим, знаешь кто? Бальзак и Пикассо, Эйнштейн и Бисмарк, Максимилиан Шелл и таиландский принц Чакрабонг, и еще бог знает кто – им несть числа! Потому что ты знаешь, что такое русская женщина?
– Думаю, что да…
– Нет, – перебил Бережковский, заваривая себе кофе, – ты не знаешь! У тебя жена армянка. Смотри: французы внушили миру, что их уродки француженки самые изысканные любовницы. Испанцы – что испанки самые пылкие и чувственные. Про англичанок мы знаем, что они холодные, но стильные. Про евреек и японок – что они лучшие матери. А как насчет русских? Что мы сказали миру про наших женщин? Что они «коня на скаку остановят, в горящую избу войдут»? Ничего себе рекомендация! Для вступления в пожарные. Нет, я покажу в своем фильме, из-за чего именно в русских женщин влюблялись когда-то монархи Европы и, пренебрегая своими принцессами, возводили наших баб на английские, французские, британские и норвежские престолы. И почему Бисмарк сходил с ума по Кэти Орловой, Бальзак на перекладных мчался от своих француженок в Орловскую губернию, Эйнштейн делил жену с Коненковым, таиландский Чакрабонг, принц сексуальной Мекки мира, утащил из России в Бангкок русскую жену Екатерину Десницкую. Что наши бабы дают всем этим иноземцам такого, чего они не имеют от своих? – И, выйдя на террасу, Бережковский уселся в кресло, вытянул ноги. – Ну? Скажи мне! Ты же министр, ты обязан знать!
– А ты знаешь?
– Я – знаю. Но не скажу. Ты это увидишь в моем фильме.
– Говорят, ты снял там сцену самосожжения женщин у древних руссов.
– Да, снял! – запальчиво сказал Бережковский, встал, вернулся в кабинет, подошел к музыкальному автомату и любовно огладил его. – Когда умирал рус – из тех, настоящих, которые пришли к нам из Скандинавии, – так вот, когда умирал рус, его тело сжигали так, как греки сжигали своих царей в фильме «Троя». Ты видел «Трою»?
– Я министр…
– Вот именно! – Бережковский чуть передвинул автомат и включил его шнур в розетку. – Но разница между греками и русами в том, что преданные гречанки стояли и смотрели на огонь, а преданные своим возлюбленным русиянки шли в этот огонь. Добровольно – это исторический факт! Он описан у первого иранского посла в России…
Тут вошли грузчики, внесли монтажный стол.
Не прерывая телефонного разговора, Бережковский сказал им негромко:
– Сюда, пожалуйста. Сколько с меня?
– Да сколько не жалко, – ответил грузчик.
– Жалко все, – заметил Бережковский. – Но вот триста рэ. Спасибо.
Грузчики взяли деньги и ушли.
А Бережковский сказал в телефон:
– Между прочим, клевая была история! Еще до принятия на Руси христианства один из наших князей взял у иранского шаха крупный заем на то, чтобы обратить своих подданных в ислам. Это был первый, как ты понимаешь, транш, который исчез на просторах нашей великой родины точно так, как и все последующие. Но шах – это же не Клинтон и не Камдессю, шах давал свои собственные бабки, и спустя пару лет, в 922 году, он послал в Россию некоего Ахмеда ибн Фадлана выяснить, куда делись его драхмы и тот князь, который их брал. Какой был результат, как ты думаешь?
– Ни денег, ни князя.
– Точно! Наша национальная традиция. Устойчивая в веках. Бабки берем, меняем правительство и – ни бабок, ни тех, кто их брал! Зато у каждого бывшего князя и даже у каждой бывшей княжны – свой замок на Лазурном берегу.
– Пожалуйста, без намеков.
– А что? – невинно спросил Бережковский. – У нас уже и мобильники прослушивают?
– Да ну тебя! – ответил обиженный голос, и трубка загудела гудками отбоя.
Бережковский отложил ее и, продолжая возиться с музыкальным автоматом, нажал одну кнопку… другую… третью…
«Офицеры! Россияне! Пусть свобода воссияет!..» – неожиданно оглушил его автомат.
Бережковский даже отскочил, потом приглушил звук. Любовно огладил автомат.
– Прикольная вещь! Ну как было не стырить на съемках собственной картины?
В открытую дверь заглянул разносчик пиццы. Теперь он был в джинсовом костюме и шелковой рубахе.
– Я на бегу, – сказал он. – Вам все доставили, Андрей Петрович?
– Да, Коля, все в порядке, спасибо.
– Я не Коля, я Сережа. Но дело не в этом. Я надеюсь, вы грузчикам не платили?
– Почему? Я заплатил…
– Блин! – возмутился Сережа. – Я же им сказал не брать с вас денег! Я все оплатил из бюджета фильма!
– Вот сволочи! – выругался Бережковский.
– Андрей Петрович, вы помните? Вечером у нас режимная съемка на Тверской. Машина придет за вами в двадцать один ноль-ноль. Мы с Колей будем оба на площадке с девятнадцати.
– Слава Богу! Наконец я вас увижу вместе.
Сережа исчез. Зазвонил телефон. Бережковский взял трубку.
– Это я, – сказала жена. – Ты уже работаешь?
– Да, дорогая.
– Жаль…
– Извини.
– Что тебе приготовить на ужин?
– У меня сегодня вечерняя съемка.
– Начинается! Опять у Швыдкого, «Культурная революция»?!
– Нет, у Бережковского, «Интимные связи».
– Разве мы еще не все сняли?
– С тобой – все. Но там еще…
– А кого ты сегодня будешь снимать?
Бережковский не выдержал, рявкнул:
– Блядей на Тверской! Дай мне работать!
Жена, конечно, обиделась:
– Я просто хотела поговорить… А ты…
И дала отбой.
Бережковский тяжело вздохнул, включил автоответчик.
– У вас шестнадцать новых сообщений, – сказал металлический голос. – Сообщение первое. – И голосом Елены: – Здравствуйте, Андрей Петрович! Это Елена из Салехарда. Ваш автоответчик сообщает, что вы уехали на все лето, и просит, чтобы вам не оставляли сообщений, а звонили на мобильный. Но у меня нет вашего мобильного, а вот то, что вам никто не будет оставлять сообщений, – это замечательно! Значит, теперь вся пленка автоответчика – моя, я могу звонить в любое время и говорить все, что хочу! Класс! Хотя… Что ж мне сказать? Ведь я опять без вас… Был только миг, когда вы мне звонили, лечили своим голосом и требовали меня к себе. А теперь… Знаете, сегодня ночью я подходила к окну и смотрела на звезды. Они так далеки, и свет их так холоден, как ваш голос в конце нашего последнего разговора. Я смотрела на них и хотела улететь к вам, но все окна в моем доме муж плотно закрыл. И я, прижав ладони к стеклу, тихо плакала. О чем? Я не знаю…
Что-то клацнуло, после чего автоответчик сказал:
– Сообщение второе. – И снова голос Елены: – Здравствуйте, мой Мастер! «Мастер» по-английски «хозяин», и вы теперь полный хозяин той жизни, которую подарили мне, вылечив меня своим голосом. Сегодня я снова услышала вас, вы сказали: «Здравствуй, дорогая!» И я проснулась в слезах. Как, оказывается» мало нужно для счастья! Потом я уснула, и мне приснилась вкусная ночь. Мне приснились ваши губы, ваш запах и ваши ласки – так, как вы описали их в истории о Бисмарке. И все было хорошо, все было так хорошо… Господи, ведь вы даже не знаете, что вы для меня сделали! Вы не знаете, что в той стадии, на которой они поймали мою онкологию, мне уже не было спасения, метастазы должны были появиться и после операции. А они – исчезли! Вы убрали их своим голосом! И я могу жить, как Солженицын после «Ракового корпуса», – хоть тысячу лет!.. Я хочу похвастаться, можно! Слышите – это я включила музыку. А знаете почему? Потому что я теперь шикарно выгляжу – в коротком плаще, с шапкой густых волос и – два океана глаз, которые еще несут в себе свет нашей встречи во сне. Мужчины просто дуреют, им бы их видели!!! Представьте себе – мне предложили работу! И какую! Вы никогда не поверите! Мне в мои двадцать семь предложили вернуться на подиум и рекламировать женское белье! Да-да, у нас тут открылась сеть парижских бутиков для жен богатых нефтяников, и меня просят стать лицом этих бутиков, а точнее – фигурой. Правда, для этого мне нужно чуть-чуть пополнеть. Иначе наши нефтяницы не смогут представить себя в моих нарядах. Но не беспокойтесь, Андрей Петрович, я не выйду из ваших стандартов – девяносто, шестьдесят, девяносто…
Снова «клац-клац», и опять автоответчик:
– Сообщение третье. – И солидный мужской баритон: Андрей Петрович! Это «Мобиль», мы в отчаянии! Вы же обещали!
– Сообщение четвертое…
Голос Елены:
– Что еще рассказать вам, мой Мастер? Я загружаю себя делами и хочу свернуть горы, чтобы не думать, что я уже десять дней прожила без вашего голоса! Десять дней! А сколько их еще будет! Я тоскую и боюсь заболеть…
– Сообщение пятое…
– Здравствуйте, мой мужчина! Я выпала из времени и пространства. Наверное, со стороны это выглядит как помешательство, но что же мне делать? Ведь я выздоровела и вернулась к жизни благодаря вам, и теперь… Да, теперь я хочу вас! Я хочу целовать ваши губы и медленными, медленными поцелуями опускаться к вашим плечам, к вашей груди…
Бережковский, сидя на диване, сделал нетерпеливое движение.
Голос Елены сказал:
– Нет, не двигайтесь! Замрите, я все сделаю сама… Но сначала… Подождите, сначала я погашу свет, принесу свечи и включу БГ… Слышите?
И действительно; стало слышно, как поет Борис Гребенщиков: «Слишком много любви…»
А голос Елены; накладываясь на эту песню, продолжил:
– Вот… Нет, чуть громче… А теперь… Теперь я начинаю раздеваться… Это стриптиз для вас, дорогой… Это танец жизни… Я жива!.. Я снова жива и хочу любви!.. И я обнажаюсь, я снимаю все… Абсолютно все… И прихожу к вам… И касаюсь вас… Нежно касаюсь вас своей грудью… Нет, не двигайтесь! Я же сказала – я все сделаю сама… Замрите! Вот так… Я склоняюсь к вам и целую ваши плечи… О, как вкусно ты пахнешь, милый!.. А теперь грудь… Да, мои волосы скользят по твоей груди… Все ниже… ниже… – И под нарастание музыки: – О!.. О-о!.. О о о-о!!! О мой дорогой!..
Громкий стук в дверь.
Бережковский, вскочив с дивана, выключил автоответчик, подбежал к двери и хрипло спросил:
– Кто там?
Никто не ответил, но он все же открыл.
Вошла жена.
– Андрей, – сказала она, подозрительно оглядываясь, – что тут у тебя происходит?
– Я же тебе запретил сюда… – произнес он все еще хриплым голосом.
Но она, не слушая, стала медленно обходить студию. И спросила:
– А что у тебя с голосом?
Бережковский жадно отпил прямо из чайника, потом сказал:
– Я работаю! И я тебе запретил сюда приходить!
– Да? Интересно, с каких это пор ты работаешь под Гребенщикова?
– Какого Гребенщикова?
Ну какого, какого! Сколько у нас Гребенщиковых? Я шла по улице и услышала БГ из твоего окна…
– Мои окна на восьмом этаже! Как ты могла услышать? подошла к музыкальному автомату, осмотрела его и нажала кнопку.
«Офицеры! Офицеры! – грянул автомат. – Ваше сердце под прицелом!..»
Она испуганно отскочила.
Бережковский выключил автомат, сказал насмешливо:
– Так, еще одна Каменская… – И мягко попросил: – Иди отсюда! – И, обняв ее за плечи, повел к выходу. – И пожалуйста, запомни; никогда не приходи сюда! Я здесь работаю! Pa-бо-та-ю!
– Как ты работаешь, – сказала она у двери, – когда у тебя даже компьютер выключен?
Но он уже взял себя в руки. И язвительно усмехнулся:
– Дорогая, ты забыла. Я не компьютерщик, я писатель. Иди!..
Сбросив с плеча его руку, она остановилась в двери.
– Между прочим, у меня появился поклонник.
– Да? Поздравляю.
– Да! Представь себе: на Лесной останавливаюсь на красный, и вдруг справа прямо в окно машины влетает мобильник. Смотрю, а это водитель «КрАЗа», который за мной от Красноармейской тащился. Теперь он мне регулярно звонит – на свой собственный мобильный, представляешь?
– Передай от меня привет, скажи: я ужасно ревную! Иди!
Мягко вытолкнув жену, Бережковский торопливо запер дверь на ключ, задернул шторы на окнах и, прислушиваясь к тишине, включил автоответчик.
– Сообщений больше нет, – заявил автоответчик все тем же металлическим женским голосом.
– Как нет?! – вскричал Бережковский. – А шестнадцать?! – И замер в ужасе. – Блин! Я стер! Я не то нажал! – И схватился за голову. – Дебил! Идиот! Боже мой! Что я наделал?! – И стал нажимать все кнопки. – Ужас, я все стер! Я все стер! Какой кретин! Господи! Как же быть?
Выдвинув ящики своего письменного стола, он стал шарить и рыться в них: выбрасывая какие-то бумаги и говоря сам с собой:
– Ну пожалуйста! Ну пожалуйста, балда несчастная, найди ее телефон! Ну найди!.. Нету! Я выбросил! Я же тогда все выбросил, кретин несчастный!..
Телефонный звонок. Бережковский хватает трубку.
– Да! Слушаю!
– Бережковский Андрей Петрович? – спросил женский голос.
– Да! – нетерпеливо сказал Бережковский. – Слушаю!
– Вы не собираетесь продавать квартиру?
– Что-что?
– Это агентство по продаже недвижимости. Вы не собираетесь продать…
– Да пошла ты! – швырнул он трубку.
Потом, успокаиваясь, прошелся по студии, постоял у двери на террасу.
Осенняя Москва сняла раздражение и досаду, он подошел к телефону, набрал короткий номер.
– Междугородняя, семнадцатый, – ответили ему.
– Примите заказ. Салехард, больница имени Губкина, хирурга Гинзбурга.
– Заказ со справкой – тридцать рублей, и за вызываемое лицо еще…
– Я знаю, знаю.
– Ваш телефон и имя, пожалуйста.
– 205-17-12. Бережковский Андре…
– Ой, Андрей Петрович, – перебила телефонистка, – а я нас не узнала, богатый будете!
– Спасибо.
– Да вы уже богатый, куда вам больше? Я вас вчера по телику видела.
– Спасибо.
– Я же вас соединяла с этой больницей, что же вы номер-то не записали? Пишите: код Салехарда 349-22, номер больницы 3-67-45. Соединяю, не кладите трубку… Алло, Андрей Петрович!
– Да, слушаю!
– Гинзбург выходной, с дежурным врачом будете говорить?
– Нет, спасибо, мне нужен Гинзбург.
– А как его звать?
– Я не помню.
Ладно, сейчас поищу его домашний. Я, конечно, не имею права, но для вас… В конце концов, сколько Гинзбургов может быть в Салехарде?.. Вот, один нашелся морозостойкий… Запишите; Гинзбург Семен Львович – 2-95-17. Соединяю, говорите.
И – мужской голос:
– Алло, слушаю.
– Семен Львович? – спросил Бережковский.
– Да, слушаю.
– Извините за беспокойство, это опять Бережковский.
– Да. Чем могу?
– Я хочу послать вам свои книги. Если вы дадите свой адрес…
– И вы поэтому звоните? – насмешливо спросил Гинзбург. – Ваши книги есть во всех магазинах, но я не читаю беллетристику. Говорите, что вам угодно?
– Вы не могли бы сказать мне, как дела у вашей пациентки?
– Той самой? Зотовой? Или уже другой?
– Нет-нет! Елены Зотовой.
– Она проходит обследование.
– И?
– И это все, уважаемый. Больше я вам ничего не скажу. Хотя нет. Кое-что все-таки скажу, раз уж вы позвонили. Она почему-то решила, что ее спас не я, а вы. Что ваш голос убрал у нее метастазы. Ну, по мне – хоть вы, хоть Акунин, хоть Кашпировский, лишь бы действительно не было онкологии. Поскольку есть теория, что онкология – это нервное заболевание, что стресс – это спусковой механизм развития раковых клеток. А этой Зотовой стресса в ее семейной жизни хватает, вы, наверное, знаете, что у нее за муж. Но и вы, уважаемый писатель, оказались ему под стать – полечили, полечили и бросили. Так с больными не поступают, дорогой, грех берете на душу…
– Но я был в отъезде.
– Конечно. Я видел по телевизору – вы в Астрахани снимали какой-то сексуальный шедевр. А в Астрахани, конечно, нет телефонов, оттуда к нам нельзя дозвониться.
Бережковский повинно стерпел и это, спросил:
– Семен Львович, вы можете дать мне ее номер?
Но язвительный Гинзбург не унимался:
– А у вас что – уже нет ее телефона? Потеряли или выбросили?
– У меня нет ее телефона!
– К сожалению, и у меня его нет. Не я звоню своим пациентам, а они мне. Но я передам ей, что вы интересуетесь ее номером. Всего вам доброго.
И – гудки отбоя.
– Жидовская морда! – в сердцах сказал Бережковский. – Вот сука!..
Резкий телефонный звонок. Бережковский взял трубку.
– Алло!
– Это междугородняя. Вы закончили, Андрей Петрович?
– Да, спасибо, – сказал он расстроенно. – Как вас звать?
– Мария Петровна. Но для вас – просто Маша.
– Спасибо. Мария Петровна, а вы не могли бы посмотреть в Салехарде домашний телефон Елены Зотовой?
– Знаете… – замялась она. – Сейчас, в связи с борьбой с терроризмом, нам запретили давать домашние телефоны.
– Интересная борьба…
– Ага, люди звонят, просят телефон врача или еще кого, а мы не даем. Вам очень нужна эта Зотова?
– Очень. Честное слово.
– Ладно, я уже смотрю… Андрей Петрович, здесь четырнадцать Зотовых в Салехарде. Но ни одной Елены, все мужские имена. Соединять всех подряд?
Бережковский вздохнул:
– Нет, не нужно. Спасибо. Всего вам доброго.
– И вам. Звоните. Я работаю через сутки, мой номер семнадцать.
Бережковский перебрал на столе визитки, нашел одну и, глядя в нее, набрал номер на мобильном.
– Компания «Мобиль», – ответили ему.
– Мне Козловского.
– Как доложить?
– Скажите: Бережковский.
– Минутку… – И тут же мужской голос: – Андрей Петрович, наконец!..
– Итак, – перебил Бережковский, – слушайте. Юная блондинка в открытом спортивном кабриолете. Она так хороша, что водитель многотонного «КрАЗа» просто не может от нее оторваться – догоняет у каждого красного светофора и любуется сверху, из своей кабины…
– Андрей Петрович, вы о чем? – удивился голос.
– Не перебивайте! – потребовал Бережковский. – Слушайте дальше. Но при въезде на Тверскую «кирпич» для грузового транспорта. А блондинка уже выжала сцепление и сейчас укатит! В отчаянии парень в последнюю секунду швыряет ей первое, что у него под рукой, – свой мобильник. И они тут же разъехались: она на Тверскую, а он на соседнюю стройку. А час спустя, когда она уже на съемочной площадке, этот мобильник вдруг звонит в ее сумочке. Ей пришлось спешно взять трубку: «Алло!» – «Девушка, как мне получить мой телефон обратно?» Но она даже не ответила – в досаде вырубила этот телефон и – закрутилась в съемках, забыла о нем напрочь. И только месяц спустя, когда ее машина вылетела с мокрой подмосковной дороги в болото и увязла там по уши, она в отчаянии схватилась за этот телефон, как за соломинку, включила его и нажала «возврат последнего звонка»: «Алло! Это вы были на «КрАЗе»? Вытащите меня, пожалуйста!» Теперь вы поняли? Алло!..
– Конечно, понял. Это начало рекламного романа. Три первых рекламных ролика. Правильно? Но дальше! Что дальше?
– А дальше зависит… – И Бережковский повесил паузу.
– От чего?
– От аванса.
– Ну, это я понимаю.
– Нет, – твердо сказал Бережковский. – Вы не понимаете. «Интимные связи» – такого рекламного телеромана у нас еще не было! Публика будет стенать и требовать продолжения, а мы будем развивать сюжет медленно и понедельно. А потом вы объявите льготный тариф «Интимные связи». Сделаете музыкальные позывные…
Телефонный звонок разбудил его среди ночи. Заспанно, с закрытыми глазами он взял с тумбочки звенящую телефонную трубку.
– Да… Алло… И услышал:
– Андрей Петрович, простите ради Бога! Вы мне срочно нужны, у меня плохие анализы…
– А? Кто это?
– Это Зотова. Елена. Я вам звонила… Бережковский открыл глаза и проснулся.
– А! Да-да, я понял… Пожалуйста, позвоните мне в офис через десять минут. Ровно через десять минут, вы слышите?
– Андрей, ты куда? – сонно сказала жена. – Три часа ночи!
– Спи, это по работе… – И в телефон: – Позвоните через десять минут, я вышлю по факсу…
– Что ты вышлешь по факсу? – спросила жена.
Но он уже одевался и три минуты спустя стоял над телефоном в своей мансарде.
– Ну, звони же! Звони!
И включил автоответчик, но тот сообщил индифферентно:
– Новых сообщений нет.
Наконец телефон зазвонил, он схватил трубку.
– Алло!
– Здравствуйте, Андрей Петрович… – тихо сказала она и замолкла.
– Алло!.. – закричал он. – Лена, алло! Лена!
– Я здесь, – еле слышно сказала трубка. – Я здесь…
– Что с вами?.. Алло! Говорите!
– Где вы были? – негромко спросила она. – Где вы были так долго?
– Я был на съемках.
– Я знаю. В Астрахани. Но неужели?..
– был отчаянно занят.
– Я звонила вам тысячу раз! Я умираю без вас, умираю…
– Я виноват, я знаю.
– Вас не было вечность! Неужели вы не могли хоть на минуту?..
– Я знаю – я сволочь.
– Нет! Не смейте себя ругать! Это я… Это я во всем виновата, и мне наказание. Я была сегодня в церкви, Бог смотрел на меня с иконы, и взгляд его сказал мне: «Ты желаешь чужого, ты пыталась его соблазнить, и за это наказана!» И я поклялась Ему, я ответила: «Да, я люблю его! Я люблю его так, что его голос способен меня излечить. В жизни каждой женщины должен, просто обязан хотя бы раз появиться такой мужчина! Господи, разве не Ты послал мне его? Но – излечи меня Сам, или излечи его голосом, а от большего я откажусь, я клянусь Тебе, Господи!» Так я сказала сегодня в церкви, и видите – Он услышал меня и послал мне вас. Это Его выбор! Так говорите же со мной, Андрей Петрович! Спасите меня! Говорите!..
– Но что же мне говорить? Боже мой, это какое-то наваждение… Почему я?..
– Почему? Андрей Петрович, окститесь! Вам шестьдесят лет, и вы не знаете, почему вы? Разве не вы написали «Любовь- убийцу» про то, что любовь убивает любящих? Не любимых, а тех, кто любит. А вас любили столько женщин! И Ника, ваша дочь от первого брака, – она же вас просто боготворила! Сколько лет вы ее не видели? А, Андрей Петрович?!
– Откуда ты знаешь? – тихо ответил он.
– Из Бережковского. Из его интервью газете «Вечерний Якутск». Там была премьера «Любви-убийцы», а после премьеры, на банкете вы пили чистый спирт и разоткровенничались. Про жену, которая настроила вашу дочь против вас настолько, что вы написали «Любовь-убийцу». Так сколько женщин убиты любовью к вам, Андрей Петрович?! Спасите же хоть одну! Меня спасите! Поговорите со мной! Разве это так трудно?
– Ты плачешь? Не плачь. Ну пожалуйста, не плачь. Вот, я же говорю с тобой. Что тебе рассказать? Я тебе почитаю, хочешь?
– Снова Уткина? Или себя?
– Нет… – Он взял какую-то рукопись. – Ахмеда ибн Фадлана, первого персидского посла в России. Это подлинная цитата, которую я экранизировал в Астрахани.
– Я читала.
– Что ты читала? – встревожился он. – Где?
– У Бережковского, в «Хазарской легенде». Русы хоронят своего вождя и при этом трахают его девушку до тех пор, пока она сознание не теряет. И сжигают ее вместе с ним.
– Не может быть! Неужели я это уже написал? Ты уверена?
– Вам процитировать? На память? «А если умрет у русов глава семьи, то его родственники говорят его девушкам: «Кто из вас умрет вместе с ним?» Одна из них, которая любила его больше других, говорит: «Я». И десять дней, пока они пьют набиз и шьют умершему одежду, эта девушка тоже пьет и веселится, украшает себя разными нарядами и так, нарядившись, отдается людям». Правильно?
– Боже мой! Оказывается, я и это написал…
– Нет, это написал Ахмед ибн Фадлан. А вы добавили, что русов – тех, настоящих, которых видел Фадлан, – давно уж нет, еще в девятом-десятом веках все их мужчины погибли в походах на Византию, Персию и Болгарию. А вот женщины, способные пойти в огонь за своим возлюбленным, они остались. Выпить перед смертью чашу набиза, спеть прощальную песню своим друзьям и взойти на горящий костер своего мужа – это русская женщина! Андрей Петрович, я люблю вас…
– Подожди. Скажи мне, что с тобой?
– Со мной? – горестно усмехнулся ее низкий голос. – Я уже не верила, что вы мне позвоните. Я боялась, что умру, так и. не услышав вас. А сейчас, пока мы говорили, я снова пила ваш голос. Он наполнял меня, как сосуд, нет – как теплый воздух наполняет воздушный шар. Да, вы согрели меня своим голосом, вы…
– Да подожди ты с этой лирикой! Что у тебя с анализами?
– Я не знаю. Мне сказали, что они плохие. Но я и сама это чувствовала, и звонила вам, и просила вас позвонить мне хоть на одну минуту, хоть на полминуты! Ведь я люблю вас! Господи, как я вас люблю! Нет-нет, вы не думайте, что это истерика. Я не истеричка, просто я так вас люблю. Вы знаете, чем отличается любовь мужчины и женщины? Слушайте! Вот так любовь ударяет мужчину. Вы слышали удар?
– Нет, я ничего не слышал…
– Правильно. А теперь послушайте, как любовь ударяет женщину.
Тут трубка громыхнула так, что Бережковский оглушенно отвел ее от уха.
– Елена, что это? Алло!
– Это я бросила трубку об асфальт. Странно, что он работает… Алло! Вы слышите меня?
– Слышу.
– Да, странно – работает. А ведь иногда так ударяет, что уже ничего не работает. И поэтому не нужно смеяться над женщиной, ушибленной любовью. Не нужно.
– Я не смеюсь.
– Знаете, как я вас люблю? Я мечтаю идти вам навстречу с цветами и улыбаться…
– Приезжай ко мне.
– Зимой – с орхидеями, весной – с колокольчиками, летом – с фиалками, осенью…
– Приезжай, я хочу тебя!
– Я мечтаю чувствовать, как ваша сила входит в меня, как ваша энергия заполняет меня всю и исцеляет, побеждает все мои хвори…
– Сейчас же вылетай! Ты слышишь?
– Я не могу. Это будет самоубийство. Ведь я поклялась Господу Богу – если вы позвоните, я отпущу вас, а Ему отдам свою любовь к вам… И потом – Боже мой, что я для вас? Ведь у вас столько поклонниц! Спасибо, что вы меня снова вылечили…
– Постой, не клади трубку! – испугался он.
– Я буду молиться за вас…
– Не клади трубку! – закричал он. – Не смей!
– Я буду ставить за вас свечи, буду заказывать молебны за вас и вашу семью. Никто вас так больше не полюбит, потому что больше – просто не бывает. А теперь…
– Нет! Не смей! Не клади трубку!!!
– А теперь я попрошу у вас прощения за свою любовь. Я знаю, что я достала вас своими дурацкими звонками, своей жаждой слышать ваш голос. Я залезла в чужой дом. Но больше я не буду, я обещаю…
– Нет! Не смей класть трубку! Скажи, откуда ты звонишь?
– Я еще не знаю, как буду жить без вас и что я буду делать с этой любовью. Но я обещала Богу…
– Сейчас четыре утра! Где твой муж? Откуда ты звонишь?
– Я звоню из Москвы…
– Из Москвы?! Как – из Москвы? Откуда?
– Я прохожу тут обследование…
– Где? В какой больнице?
– В онкологическом центре…
– Адрес! – закричал он. – Скажи мне адрес! Я сейчас приеду!
– Я не могу…
– Почему? Отвечай! Почему?
– Я сбежала оттуда…
– Как сбежала? Куда?
– К вам…
– Я не понимаю. Где ты? Где ты находишься? Отвечай!!!
– Я не могу! Я же обещала в церкви, я клялась…
– Плевать! Я беру на себя! Я беру этот грех на себя, ты слышишь?
– Нет! Господь накажет меня, Он убьет меня, я знаю…
– Никто тебя не убьет! Никто…
– Если я… если я сделаю это… всё, метастазы… – Ее голос захлебнулся слезами.
– Никаких метастаз! Я все вылечу! Где ты? Говори! Я уже выезжаю!
– Но ведь я же умру, я знаю…
– Лена, что за ерунда? Ну пожалуйста, Леночка! Скажи мне, где ты сейчас? Ну пожалуйста!
– У вашего подъезда…
– Где???
– Мне… Мне тут очень холодно…
– Блин!.. – Он бросил трубку и выбежал из студии.
А она действительно стояла на улице у его подъезда и, обнимая себя за плечи, повторяла как в лихорадке:
– Господи, мне очень холодно… И страшно… И Ты не простишь меня… Но ведь я все равно не смогу жить без этой любви…
Тут он выбежал из подъезда.
– Елена!!!
– Господи! – сказала она, глядя на него. – Прости его… Его прости…
* * *
Прошло несколько лет. Восемь или девять – не важно. Важно, что мансарда Бережковского существенно изменилась – разгороженная надвое, она превратилась в жилую квартиру – кабинет и спальню. Причем даже в кабинете на окнах появились гардины в цветочек, в углу – икона, а на рабочем столе – еще три телефона.
Но главное изменение совсем иное.
Теперь, когда рано утром здесь раздается первый телефонный звонок, первой входит сюда заспанная и располневшая Елена, включает торшер и берет телефонную трубку: