Мы легко можем предвидеть поэтому, что по поводу согласия между железнодорожными компаниями, нам скажут: «Разве вы не видите, как эти компании грабят пассажиров, как они угнетают своих служащих? Должно же государство вмешаться и взять под свою защиту публику!»
Но мы уже много раз повторяли, что все эти злоупотребления будут существовать до тех пор пока существуют капиталисты. Между тем это якобы благодетельное государство само дало в руки компаниям ту страшную силу, которой они теперь пользуются. Не оно ли давало им концессии и гарантии? Не оно ли посылало войска против начинавших стачку железнодорожных рабочих? А в начале (в России это бывает ещё и до сих пор), разве оно не доводило железнодорожную монополию до того, что запрещало говорить в печати о несчастных случаях на железных дорогах, чтобы не понижать цену на гарантированные им акции? Разве не оно содействовало той монополии, которая сделала разных Вандербильтов, Поляковых и директоров Парижско-Лионско-Средиземной дороги и дороги Сен-Готардской «королями нашего времени?»
Поэтому, когда мы приводим, в пример, соглашение, молчаливо установившееся между железнодорожными компаниями, мы вовсе не считаем его экономическим идеалом или хотя бы даже идеалом промышленным. Мы этим хотим только показать, что если капиталисты, не имеющие личных доходов на чужой счёт, могут эксплуатировать железные дороги, не создавая для этого никакого международного начальства, то почему же общества, состоящие из рабочих, не смогут сделать того же самого, и даже устроиться лучше, не прибегая к назначению министра европейских железных дорог?
Существует ещё одно возражение, по-видимому более серьёзное. Нам могут сказать, что соглашение, о котором мы говорим, нельзя назвать вполне свободным, потому что крупные компании всегда навязывают свою волю мелким. Можно, например, указать на одну из таких богатых компаний, которая заставляет пассажиров, направляющихся из Берлина в Базель, ехать через Кёльн вместо Лейпцига, или отправляет товары так, что им приходится делать круг сто или двести вёрст (при больших расстояниях) ради выгоды могущественных акционеров; или же, наконец, прямо разоряет другие, второстепенные линии. В Соединённых Штатах, как пассажирам, так и товарам приходилось иногда следовать самым невероятным маршрутом, ради того, чтобы доллары попадали в карманы какого-нибудь Вандербильта.
Но ответ на это возражение тот же самый. До тех пор, пока существует капитал, крупный будет всегда подавлять мелкий. Однако следует помнить, что это угнетение происходит не только благодаря капиталу: в действительности крупные компании могут угнетать мелкие, главным образом, вследствие поддержки со стороны государства, создающего монополии в их пользу. Половина, если не две трети власти крупного капитала состоит в настоящее время в его власти над правительствами, не только у нас в России, но и в Соединённых Штатах и Канаде.
Маркс очень хорошо показал, как английское законодательство сделало всё возможное для того, чтобы разорить мелкое производство, довести до нищеты крестьянина и предоставить в распоряжение крупных промышленников целые армии бедняков, вынужденных работать за какую угодно плату. Совершенно то же можно сказать и о законодательстве, касающемся железных дорог. Стратегические линии, линии, получающие субсидию, линии, имеющие монополию перевозки международной корреспонденции — всё было пущено в ход в интересах крупных финансистов. Когда Ротшильд — которому должны все европейские государства — вкладывает свои капиталы в ту или в другую железную дорогу, то его верноподанные — министры, короли и президенты республик — немедленно делают всё, чтобы доставить этой линии возможно бо́льшие барыши. Без этой прислуги, Ротшильд потерял бы девять десятых своей силы.
В Соединённых Штатах (в этой демократической стране, которую социалисты-государственники иногда выставляют нам как идеал), во всём, что касается железных дорог, царствует самое наглое мошенничество. Беспрестанно приходится читать, что та или другая компания убивает своих конкурентов очень низкими тарифами, потому что она получает, с другой стороны, выгоды от земель, которые она, при помощи взяток, получила от государства. Недавно изданные сведения относительно перевозки американской пшеницы показывают воочию насколько велико, в этой эксплуатации слабого сильным, участие государства.
Государство и здесь увеличило в десять, во сто раз силу крупного капитала. И когда мы видим, что синдикатам железнодорожных компаний (опять-таки представляющим собою результат свободного соглашения) удаётся иногда защитить мелкие компании от крупных; то мы можем только удивляться, какой внутренней силой должно обладать само по себе свободное соглашение, чтобы достигнуть таких результатов, несмотря на всемогущего крупного капитала, которому при этом помогает государство.
В самом деле, мелким компаниям постоянно удаётся существовать, несмотря на пристрастное отношение со стороны государства в крупных компаниях. Во Франции мы находим, благодаря её централизации, всего пять или шесть крупных компаний, но в Великобритании существует более 110 компаний, которые несомненно гораздо быстрее перевозят товары и пассажиров, чем французские и немецкие железные дороги.
Кроме того, вопрос вовсе не в том. Крупный капитал всегда может — с помощью государства — подавить мелкий, если только это ему выгодно; но нас интересует в этом самый факт соглашения между сотнями компаний, владеющих европейскими железными дорогами, — соглашения, которые установились непосредственно, помимо всякого вмешательства центрального правительства, которое издавало бы законы для различных обществ. Оно создалось посредством съездов, на которые собирались представители компаний, где они обсуждали между собою и откуда возвратились к своим доверителям не с законами, а с проектами соглашений. Это совершенно новый принцип, противоположный принципу правительственному — и монархическому, и республиканскому, и самодержавному, и представительному. Это — нововведение, которое пока ещё робко проникает в европейские нравы, но которое имеет за собою великое будущее.
III.
Сколько раз нам случалось встречаться в произведениях социалистов-государственников с такого рода восклицаниями: «А кто же возьмёт в будущем обществе урегулирование движения товаров по каналам? Что, если кому-нибудь из ваших анархистов придёт в голову поставить свою баржу поперёк канала и преградить дорогу целой тысячи пароходов? Кто же его образумит?)
Нужно сознаться, что это — предположение довольно фантастическое. Но нам могут сказать вот что! «А что, если какая-нибудь община или группа захочет, чтобы её баржа шла впереди всех остальных? Эти люди займут в таком случае весь канал, причём они, может быть, везут камни, в то время как какой-нибудь хлебный груз, предназначающийся для другой общины не сможет двигаться. Кто же, как не правительство, внесёт порядок в движение судов?».
Действительная жизнь показала однако, опять-таки, что и здесь, как и в других случаях, вполне возможно обойтись без правительства. Свободное соглашение, свободная организация отлично заменяют дорого стоящий и вредный государственный механизм и выполняют ту же задачу лучше его.
Известно, какое большое значение имеют каналы для Голландии: они заменяют для неё дороги. Известно также, какое количество товаров перевозится по ним: всё то, что у нас перевозится по железным или шоссейным дорогам, перевозится там по каналам. Вот уже где люди могли бы драться между собою из-за того, чья баржа пройдёт первая! Вот где правительство должно бы непременно вмешаться для внесения в дело порядка!
Однако это не так. Практические голландцы давно уже нашли способ устроиться иначе, образовав ряд гильдий или синдикатов перевозчиков, — ряд свободных ассоциаций, создавшихся под влиянием потребностей судоходства. Суда записываются в известном порядке и идут одно за другим, поочерёдно. Ни одно из них не должно перегонять остальные, под угрозой исключения из общества. Ни одно из них не имеет права останавливаться в гаванях больше чем на известное число часов в день, и если за это время оно не найдёт себе груза — всё равно, оно должно сняться пустым и уступить своё место следующим. Таким образом устраняется слишком большое скопление судов. Заметим при этом, что состязание между предпринимателями — неизбежное последствие частной собственности — остаётся в полной силе, и что если это состояние устранить, то соглашение сделается ещё более дружественным, ещё более основанным на справедливости.
Само собою разумеется, что всякий собственник парохода имеет право пристать или не пристать к артели судохозяев: это — его дело. Большинство, однако, предпочло присоединиться. И такого рода артели представляют столько выгод, что они распространились теперь и на Рейне, на Везере, на Одере, до самого Берлина. Перевозчики не стали ждать, пока какой-нибудь Бисмарк присоединит Голландию к Германии и назначит своего «Ober-Haupt General Staats-canal-Navigations-Rath'a» с соответственным количеством нашивок на мундире. Они предпочли прибегнуть к международному соглашению. Мало того: многие из собственников кораблей, путешествующих между немецкими, скандинавскими и русскими портами также пристали к этим синдикатам, чтобы урегулировать перевозку товаров по Балтийскому морю и внести некоторую гармонию в движение кораблей. И все эти артели, свободно возникшие и принимающие лишь добровольно присоединяющихся к ним членов, не имеют ничего общего ни с какими правительствами.
Возможно, и даже очень вероятно, что и здесь крупный капитал угнетает мелкий. Возможно также, что у самого синдиката существует стремление обратиться в монополию — особенно при благосклонном покровительстве государства, которое не замедлит вмешаться в это дело. Но не нужно забывать, что в настоящее время члены этих синдикатов не имеют никаких других интересов, кроме чисто личных. Если же каждый перевозчик будет вынужден, в силу обобществления производства, потребления и обмена, состоять членом целой сотни других ассоциаций, необходимых для удовлетворения его потребностей; если сами суда будут принадлежать целым общинам, городам и союзам, — дело будет обстоять совершенно иначе. Группа перевозчиков, сильная, пока речь идёт о водных сообщениях, почувствует себя слабой на суше и должна будет умерить свои требования, чтобы войти в сношения с железными дорогами, а также с производительными, потребительными и всякими другими группами.
Как бы то ни было, даже не заглядывая в будущее, мы видим здесь ещё один пример добровольно возникшей ассоциации, обходящейся без правительства. Возьмём ещё несколько примеров.
Раз мы уже говорим о судах, то укажем и на одну из самых лучших организаций, создавшихся в наш век — одну из тех организаций, которыми мы по справедливости можем гордиться, а именно на английское общество для спасения на водах (Lifeboat Association).
Как известно, больше тысячи судов ежегодно оказываются разбитыми бурей у английских берегов. В открытом море хорошее судно мало боится бури; главные опасности ждут его, когда оно подходит к берегам; — быстрые течения, которые лишают возможности управлять судном, туманы, подводные камни, мели.
Даже в те времена, когда прибрежные жители нарочно зажигали огни с целью завлечь корабли на подводные камни, а затем завладеть их грузом, — даже и тогда они делали всё возможное, чтобы спасти людей. Заметивши гибнущий корабль, они пускались в море на своих лодках, на помощь потерпевшим крушение, часто сами погибая в волнах. У каждой прибрежной деревушки есть свои предания о героических усилиях мужчин и женщин, рисковавших жизнью для спасения погибающих.
Конечно, государство и учёные также сделали кое-что для уменьшения числа кораблекрушений. Маяки, сигналы, карты, метеорологические предсказания — всё это, несомненно, уменьшило число крушений. Но всё-таки и теперь каждый год приходится спасать около тысячи кораблей, — следовательно несколько тысяч человеческих жизней.
И вот, несколько человек, добровольцев, взялись за дело. Будучи сами хорошими моряками, они изобрели такие лодки для спасения погибающих, которые могут бороться с бурей, не опрокидываясь и не будучи залиты волнами; а затем они начали вести агитацию, чтобы заинтересовать в своём предприятии публику: найти нужные деньги, построить спасательные лодки и распределить их по тем береговым пунктам, где они всего нужнее.
Эти люди были люди дела, а потому не были якобинцами и следовательно не обратились к правительству. Они поняли, что для успеха предприятия им нужно содействие местных моряков, рыболовов; нужно их знание местности, а в особенности — их самоотвержение. А для того, чтобы нашлись люди, готовые по первому сигналу пуститься среди ночи в бушующее море, не останавливаясь ни перед темнотой, ни перед волнами, бороться иногда в течение пяти, шести, десяти часов, прежде чем им удастся подойти к тонущему кораблю, — люди, готовые рисковать своей жизнью для спасения жизни других, — для этого нужно чувство человеческого братства, нужно самопожертвование, которые не покупаются ни чинами, ни «приказами по армии».
Всё это дело создалось, таким образом, добровольцами, исключительно, путём свободного соглашения и личного почина. В прибрежных местностях возникли сотни местных групп, причём начинатели дела обнаружили настолько здравого смысла, что не вообразили себя непогрешимыми, а стали искать совета у местных рыбаков. Какой-нибудь богач посылал, например, в одну из прибрежных деревень 10.000 рублей для постройки спасательной лодки. Его пожертвование принимали, но выбор места, где поставить лодку, и какого типа лодку построить в данном месте, предоставлялся местным рыбаками и морякам.
Планы новых судов не были составлены в адмиралтействе. — «В виду того», читаем мы в докладе Общества, «что необходимо, чтобы люди, пускающиеся в море, вполне доверяли своей лодке. Комитет особенно стремится к тому, чтобы в каждом пункте строили лодку того типа и той оснастки, которые будут выбраны или выработаны самою местною группою». Потому-то в это дело каждый год вносятся новые усовершенствования.
И всё это делается добровольцами, организующимися в местные комитеты и группы; всё происходит на началах взаимной поддержки и взаимного соглашения! Настоящие анархисты! И делается всё это громадное дело, не взимая никаких налогов — что не помешало между прочим Спасательной Ассоциации получить в прошлом году 430.040 рублей добровольных взносов.
Что касается достигнутых результатов, то вот они:
Ассоциация имела в 1891 году 293 судна; она спасла в этот год 601 человека и 33 корабля, а в-общем, со времени основания ею были спасены 32.671 человеческая жизнь.
В 1886 году, когда три судна Ассоциации погибли в волнах, со всеми находящимися на них людьми, в неё записались сотни новых добровольцев, образовавших местные группы, и результатом этой агитации была постройка более двадцати новых лодок и основание двадцати новых спасательных станций.
Заметим мимоходом, что та же ассоциация посылает ежегодно рыбакам и морякам прекрасные барометры по ценам в три раза меньшим их действительной стоимости. Она распространяет метеорологические знания и сообщает заинтересованным лицам о всех внезапных бурях, предсказываемых учёными.
И опять-таки, повторяем, в организации этих сотен мелких комитетов и местных групп нет абсолютно никакой иерархии,,никакого начальства: они состоят исключительно из добровольцев, берущих на себя обязательство выходить в море по данному сигналу, который почти всегда даётся на берегу, с общего согласия самих гребцов и часто — собравшегося на берег населения и из людей, интересующихся этим делом. Центральный Комитет, представляющий собою центр для переписки, совершенно в это не вмешивается.
Едва ли нужно прибавить, что, когда в рыбачьей деревне, где держат спасательную лодку, происходит голосование, — например по вопросу о школах или о местных налогах, то местные лодочные комитеты не принимают участия в нём, как таковые, — скромность, которой не отличаются, к несчастью, члены городских дум. Но зато, с другой стороны, люди, входящие в эти комитеты, не допускают также, чтобы ими распоряжались в их деле спасения погибающих те, кто сам в жизни никогда не боролся с бурей. По первому сигналу об опасности, они являются, сговариваются друг с другом, куда и как держать курс, и отправляются в путь. У них нет ни мундиров, ни петличек; но есть зато полная готовность рисковать жизнью для общего дела.
Возьмём другое подобное же общество — Красный Крест. Оставим в стороне его название и посмотрим, что оно собою представляет.
Представьте себе, что было бы, если бы лет двадцать пять тому назад кто-нибудь сказал бы следующее: «Государство очень хорошо знает, как убивать людей. Убить двадцать тысяч в один день и ранить пятьдесят тысяч, — ему нипочём. Но оно совершенно неспособно оказать помощь своим собственным жертвам. Поэтому, — раз уж существуют войны — в это дело должен вмешаться частный почин. Нужно, чтобы добровольцы взялись за дело и создали для этой гуманной цели международное общество».
Сколько насмешек посыпалось бы на голову того, кто осмелился бы, полвека тому назад, сказать нечто подобное! Его прежде всего назвали бы утопистом, а затем, если бы его удостоили ответом, то наверное сказали бы: «Глупый вы человек! Именно там, где помощь будет всего нужнее, добровольцев-то не окажется! Ваши свободные госпитали сосредоточатся все в безопасных местах, а на перевязочных пунктах, на поле битвы, никого не будет. Кроме того, подумайте о соперничестве между различными национальностями! Дело кончится тем, что несчастные солдаты будут умирать без всякой помощи». И у каждого нашлось бы своё разочаровывающее возражение. Кто из нас не слыхал подобного рода речей!
И вот мы теперь знаем, что из этого вышло. Везде, в каждой стране, в тысячах местностей организовались общества Красного Креста, и когда вспыхнула война 1870–71 гг., его добровольцы могли приняться за работу. Явились во множестве люди, — мужчины и женщины, которые предложили свои услуги; госпитали и перевязочные пункты организовались сотнями; целые поезда перевозили всё нужное для госпиталей: жизненные припасы, бельё, лекарства для раненых. Английские комитеты посылали даже целые транспорты припасов, одежды, лопат, семян для обсеменения полей, рабочий скот, — даже паровые плуги с работавшими при них людьми, чтобы помочь обрабатывать землю в местностях, разорённых войною. Загляните только в сочинение Густава Моннье «Красный Крест» — и вы будете поражены размерами того, что было сделано.
Что же касается до пророков, всегда готовых отрицать в других людях всякий здравый смысл и всякий ум, и считающих только самих себя способными управлять миром по своему произволу, то ни одно из их пророчеств не сбылось.
Самоотвержение добровольцев Красного Креста оказалось выше всяких похвал. Они стремились занять именно самые опасные пункты, и в то время, как французские врачи, находившиеся на службе у государства, убегали при приближении пруссаков со всем своим штатом, — добровольцы Красного Креста продолжали своё дело под пулями, вынося все грубость, как бисмарковских, так и наполеоновских офицеров и ухаживая одинаково за ранеными, к какой бы национальности они ни принадлежали. Голландцы и итальянцы, шведы и бельгийцы, даже японцы и китайцы, отлично уживались между собою. Они размещали свои госпитали и амбулатории, смотря по надобности данной минуты, и если в чём соперничали, то в гигиеничности своих больниц. Сколько французов до сих пор ещё вспоминают с чувством глубокой благодарности о той заботливости, с которою ухаживала за ними в амбулаториях Красного Креста какая-нибудь сестра милосердия, голландка или немка!
Но для сторонников распространения государственной власти всё это не имеет никакого значения! Их идеал, это — полковой военный врач, состоящий на службе государства. И пусть пропадает весь Красный Крест со всеми его гигиеническими госпиталями, раз только его доктора — добровольцы, а не чиновники!
Вот, следовательно, перед нами организация, недавно только возникшая и уже насчитывающая своих членов сотнями тысяч,— организация, которая имеет свои амбулатории, свои больницы, свои поезда, вырабатывает новые приёмы для лечения ран, и которая зародилась благодаря инициативе нескольких человеческих личностей.
Нам возразят, может быть, что и государства, во всяком случае, тоже приняли в этом деле некоторое участие. Это правда. К сожалению, государство уже наложило свою руку на «Красный Крест», чтобы завладеть им, сделать из него чиновничий департамент. Центральные комитеты «Красного Креста» состоят уже под председательством тех, кого лакеи зовут «принцами крови», а местные комитеты теперь уже пользуется покровительством различных губернаторов и генеральш. Но разве от этого покровительства зависел успех организации во время франко-прусской войны? Он зависел от тысячи местных комитетов, в каждой стране, от деятельности отдельных личностей, от самоотвержения десятков тысяч мужчин и женщин, стремившихся облегчить страдания жертв войны. И это самоотвержение было бы ещё сильнее, если бы государства вовсе не вмешивались в дело.
Во всяком случае, не от распоряжений какого-нибудь центрального международного комитета зависело то, что в 1871 году англичане и японцы, шведы и китайцы поспешили на помощь к раненым. Не распоряжения какого-нибудь интернационального министерства заставляли выстраивать госпиталя на занятой войсками территории и устраивать перевязочные пункты на полях сражения. Всё это сделалось благодаря почину добровольцев из каждой страны, которые, явившись на место войны, вовсе не сцепились между собою, как предсказывали якобинцы, и принялись за работу без всякого различия национальностей.
Мы можем, конечно, сожалеть о том, что столько усилий употреблено на такое дело и спросить, как спрашивает ребёнок в стихотворении Виктора Гюго: «Зачем же их ранят, если потом их лечат?» Стремясь уничтожить силу капитала и власть буржуазии, мы тем самым работаем для прекращения этих убийств, и нам, конечно, было бы гораздо приятнее, если бы добровольцы Красного Креста употребили свои силы, вместе с нами, на то, чтобы уничтожить войны вообще.
Но мы должны всё-таки указать на эту огромную организацию, как на одно из доказательств плодотворных результатов, достигаемых свободным соглашением и свободною взаимопомощью.
Если бы мы захотели искать примеров даже в искусстве истребления людей, то и тут мы нашли бы их. Достаточно будет указать на те многочисленные общества, которым немецкая армия обязана, главным образом, своей силой — силой, которая вовсе не зависит, как обыкновенно думают, от одной дисциплины. Общества, имеющие целью распространение военных знаний, чрезвычайно распространены в Германии, и на один из последних конгрессов немецкого военного союза (Kriegerbund) явились делегаты от 2452 обществ, насчитывавших в общем 151.712 членов и связанных между собою в одну федерацию.
Технические знания немецкой армии вырабатываются вовсе не в казармах, а в бесчисленных обществах стрелков, обществах для военных и стратегических игр, для топографических занятий и т. д. Это — целая огромная сеть всевозможных обществ, охватывающих военных и штатских, географов и гимнастов, охотников и техников, — обществ самостоятельно возникающих, организующихся, соединяющихся в федерации, обсуждающих интересующие их вопросы, устраивающих экскурсии, съёмки и исследования. Именно этим добровольным свободным обществам обязана немецкая армия своею умственною силою.
Эти общества преследуют очень скверную цель — поддержание военной империи. Но в настоящую минуту нам важно лишь отметить то, что само государство, для которого организация военного дела составляет самую высшую цель, поняло, что это дело разовьётся лучше, если оно будет предоставлено свободному соглашению групп и вольному почину отдельных людей.
В настоящее время к свободному соглашению обращаются даже в деле войны: укажем, в подтверждение этого, на триста тысяч английских волонтёров, на английскую национальную артиллерийскую ассоциацию и на образующееся теперь общество для защиты английских берегов — общество, которое, если оно создастся, окажется наверное гораздо более деятельным, чем морское министерство с его постоянно взлетающими на воздух броненосцами и гнущимися, как свинец, штыками.
Повсюду, государство отказывается от своей привилегии и уступает свои «священные» функции частным лицам. Повсюду в его область вторгается свободная организация. Указанные нами факты представляют собою, однако, лишь ничтожную долю того, что готовит нам свободное соглашение в будущем, когда государство перестанет существовать.
Некоторые возражения.
I.
Разберём теперь главные возражения против коммунизма. Большинство из них зависит от простого недоразумения, но некоторые затрагивают очень важные вопросы и заслуживают поэтому нашего полного внимания.
Мы не будем возражать на аргументы, направленные против государственного коммунизма: мы сами признаём их справедливость. Цивилизованным нациям пришлось слишком много выстрадать в борьбе за освобождение личности, чтобы они могли отречься от своего прошлого и примирились бы с правительством, вмешивающимся в малейшие подробности жизни граждан — даже если бы это правительство не руководилось никакой другой целью, кроме общего блага. Если бы общество, основанное на государственном коммунизме, когда-нибудь возникло, оно не могло бы продержаться, и должно было бы, под влиянием всеобщего недовольства, или распасться, или перестроиться на началах свободы.
Мы займёмся здесь анархическим коммунистическим обществом, т.-е. обществом, которое признаёт полную свободу личности, не создаёт никакой власти и не прибегает ни к какому принуждению для того, чтобы заставить человека работать. Посмотрим же, ограничиваясь экономической стороной вопроса, может ли развиться и продержаться такое общество — состоящее из людей таких, какими мы видим их теперь: не лучших и не худших, не более и не менее трудолюбивых?
Мы знаем, что на это возражают: «Если существование каждого будет обеспечено, и необходимость зарабатывать себе хлеб не будет вынуждать человека работать, то работать никто не станет. Всякий постарается взвалить работу на другого, если она не будет для него обязательна». Заметим, во-первых, как необдуманно это возражение: в нём совершенно упускается из виду, что весь вопрос сводится здесь на сравнение. А именно — действительно ли наёмный труд даёт такие плодотворные результаты, и не бывает ли уже и теперь добровольный труд более производетелен, чем труд из-за задельной платы? Это — вопрос, который требует внимательного изучения; но в то время как в точных науках даже гораздо менее важные и сложные вопросы решаются лишь после серьёзного исследования фактов и их взаимных отношений, — здесь, для того, чтобы высказать безапелляционное решение, люди довольствуются одним каким-нибудь фактом, например, неудачей какого-нибудь коммунистического общежития в Америке, не изучая даже действительных причин неудачи. Они поступают как адвокат, который видит в защитнике противной стороны — не представителя других интересов или взглядов, а просто соперника в ораторском состязании. Если удаётся найти удачный ответ на возражение, то ему решительно всё равно, прав ли он по существу дела, или нет. Вот почему изучение того, что составляет самую основу политической экономии, т.-е. условий наиболее благоприятных тому, чтобы общество получало наибольшее количество полезных продуктов с наименьшей затратой сил, так медленно подвигается вперёд. Люди ограничиваются повторением общих мест или же просто отделываются молчанием на этот основной вопрос.
Такое легкомыслие тем поразительнее, что даже в капиталистической политической экономии уже можно встречать людей, высказывающих, под влиянием силы фактов, некоторое сомнение в той установленной основателями их науки аксиоме, что боязнь голода составляет лучшее средство, чтобы понудить людей к производительному труду. Они начинают замечать, что в производстве играет роль коллективный элемент — работа сообща — которою слишком пренебрегали до сих пор и которая играет, может быть, гораздо большую роль, чем перспектива задельной платы. Низкое качество наёмного труда, огромная трата человеческих сил во всём современном земледелии и во всей промышленности, всё растущее число тунеядцев, старающихся в настоящее время взвалить свою работу на плечи других, всё яснее и яснее обнаруживающееся отсутствие жизни в производстве — всё это наводит раздумье даже на экономистов «классической» школы. Некоторые из них начинают подумывать о том, не ошиблись ли они, построив всё своё рассуждение на воображаемом существе, преувеличенно дурном, которое руководится исключительно жаждой наживы или заработка? Эта ересь проникает даже в университеты и изредка пробивается даже на страницах сочинений правоверных политико-экономов. Но всё это не мешает очень многим социалистическим реформаторам оставаться сторонниками личного вознаграждения за труд, — задельной платы — и они продолжают защищать старую крепость наёмного труда, хотя даже сами её защитники уже сдают свою крепость камень за камнем.
Итак, эти господа боятся, что народ не будет работать, если только он не будет к этому вынужден голодом. Но разве мы не слышали тех же опасений уже два раза в продолжение жизни нашего поколения: от американских рабовладельцев перед освобождением негров, и от русских помещиков перед освобождением крестьян? «Если над негром не стоять с кнутом, он не будет работать», говорили рабовладельцы. «Если за крестьянином не смотреть, он оставит поля необработанными», говорили русские крепостники. Эту старую песню французских дворян 1789 года, песню средневековых помещиков — песню старую как мир (её пели уже при Фараонах) мы слышим всякий раз, когда дело идёт об уничтожении какой-нибудь несправедливости в человечестве. И всякий раз, действительность блистательно опровергает её. Освобождённый крестьянин 1792 года работал с такой энергией, какой не знали его предки; освобождённые негры работают больше, чем их отцы, едва только они могут заполучить кусок земли: а русский крестьянин, ознаменовавши медовый месяц своего освобождения празднованием Святой Пятницы наравне с воскресеньем, принялся следующим же летом за работу, с тем большим усердием, чем полнее было его освобождение. Там, где у него нет недостатка в земле он работает буквально с остервенением. Эта рабовладельческая песня может иметь значение только для самих рабовладельцев; что же касается рабов, то они отлично знают ей цену и ради чего она поётся.