Московско-Берлинский посланец




Мы подходим к тому времени, когда граф Мирбах заключил с Янкелем Свердловым соглашение относительно возвращения Государя и Его сына в Москву.

Для этой цели в Тобольск был отправлен особый комиссар, снабженный полномочиями за подписью Свердлова как председателя Центрального Исполнительного Комитета, и за скрепою секретаря Комитета армянина Аванесова.

Выбран был для этого в высшей степени секретного поручения отставной офицер русского флота, следовательно, дворянин, Василий Васильевич Яковлев, сосланный при прежнем строе за какой-то незначительный проступок. Он жил некоторое время в Берлине.

Яковлев, родом из Уфы, был хорошо знаком с Уралом. Он, конечно, знал о советской организации в Екатеринбурге и, видимо, опасался попасть в западню, ибо по всей вероятности, едучи в Тобольск, останавливался в этом городе; встретившись здесь с давнишним уфимским знакомым Авдеевым, который имел связи в местном Совете, повез его, как полезного союзника, в Тобольск.

Яковлев прибыл 10(23) апреля поздно ночью, без предупреждения. Его конвой, его документы и манера держаться произвели на полковника Кобылинского и на солдат охраны сильное впечатление. Повиновение его приказаниям требовалось под страхом расстрела. Но никто не знал, зачем собственно он прибыл.

На следующий день произошло первое столкновение с Уральским Советом в лице его делегата, еврея Заславского. Последний попытался поднять солдат против Яковлева под предлогом, что тот их обманывает, но, осекшись, Заславский спешно выехал в Екатеринбург, распространяя слух о попытки бегства Романовых под покровительством Яковлева.

Он убедил в этом Авдеева, который впоследствии еще громче кричал, что Яковлев увозит Романовых в Японию!

Дадим очерк поступков этого чрезвычайного комиссара: они подробно изложены в показаниях очевидцев. Мы в них найдем косвенное подтверждение того, в чём в действительности заключалось данное ему поручение. Ибо свидетели эти пребывали в полном неведении о цели его приезда.

Немедленно по приезде Яковлев пришел посмотреть на Цесаревича, так как не верил его болезни. В день приезда и на следующий день он несколько раз невзначай заходил в комнату больного.

Убедившись, наконец, что Он сильно страдает, Яковлев отправился на телеграф лично донести об этом Свердлову. Оттуда он пришел к Государю объявить, что увезет Его одного, но Государыня хотела непременно сопровождать мужа и взять с собою свою дочь Марию Николаевну (про которую сестры, шутя, говорили, что Она имеет успех у комиссаров); Яковлев уступил настояниям Императрицы.

Из этих показаний явствует, что Яковлев интересовался исключительно Государем и Его сыном и что на него было возложено поручение увезти Их обоих по назначению, которое не могло быть иным, как Москва.

Ясно, что для отъезда в Екатеринбург не стали бы принимать столько таинственных спешных предосторожностей. В Сибири в то время царствовало полное спокойствие и, следовательно, не было никакого основания опасаться похищения.

А в таком случае, зачем было срывать отца и сына с места в самый разгар весенней распутицы и весенних разливов?

Заявления, сделанные в тот день Государем и Императрицей, имеют первостепенное значение. “Меня везут в Москву, чтобы заставить меня принять договор вроде Брест-Литовского, “ — сказал Государь и прибавил — “Я лучше отрежу себе правую руку!”

“Его стараются разлучить со мной, чтобы заставить подписать еще одну постыдную мировую сделку, “ — сказала Императрица, намекая на акт отречения.

Александра Фёдоровна так глубоко верила в существование плана, задуманного германцами по соглашению с большевиками, что покинула больного сына для сопровождения мужа. Супруга Самодержца как бы заглушила в себе самые нежные, самые священные чувства матери.

“Я предпочитаю умереть, чем быть спасенной немцами, “ — объявила Она во время тобольского изгнания, как бы уже зная о попытках Берлина. После раздирающей сцены Она поручила сына заботам своей любимой дочери Татьяны и отправилась сопровождать мужа в Его пути к неизвестному будущему твердым решением во что бы то ни стало спасти мужа от мирного соглашения с немцами. Она сообщила Ему о своём намерении; Он даже не пытался отговаривать Её... Выехали утром 13(26) апреля в крестьянских повозках; 300 верст от Тобольска до Тюмени проехали в 40 часов. Пришлось перебираться через три большие реки. Лед был уже покрыт весенней водой и угрожал поглотить лошадь и повозки. Дороги тоже походили на поток. Яковлев ехал вместе с Государем. В течение всего пути он с Ним спорил и убеждал Его. Когда повозки проезжали через село Покровскское Яковлев, торопясь прибыть в Тюмень, распорядился, что бы все ехавшие пересели в переменные тарантасы, приготовленные заранее... Несомненно, предупрежденный об опасности в Екатеринбурге и зная, какова роль Заславского, Яковлев минуты не потерял в Тюмени. Там ждал специальный поезд. Не останавливаясь на промежуточных станциях, Яковлев спешил на запад. Но на полпути к Екатеринбургу он стал наводить телеграфу справки и узнал, что его поезд по приказанию Уральского Совета будет задержан. Сейчас же он дает обратный ход, в направлении Омск, с целью перейти на южную линию, на Уфу, откуда путь лежит на Самару и Москву. Не останавливаясь, проходит мимо вокзала Тюмени и приближается к Иртышу, где отделяется ветвь на Уфу. Солдаты останавливают поезд. Это войска Омского Совета. Яковлев отцепляет паровоз и отправляется один в Омск. Идет говорить по прямому проводу со Свердловым. Получает приказание пройти все-таки через Екатеринбург. Ему остается только подчиниться. Четыре дня и четыре ночи Яковлев никому не позволял говорить с Государем; только сам он с Ним и разговаривал...

Почему надо было принимать такие чрезвычайные меры предосторожности? Ясно, что Яковлеву было поручено сделать Государю весьма важные, весьма доверительные сообщения...

Хотите доказательства? Прочтите заявление, сделанное Яковлевым Государю в присутствии свидетелей, упомянутых в этой книге. “Я должен сказать Вам (он говорил собственно по адресу одного Государя), что я чрезвычайный уполномоченный из Москвы от Центрального Исполнительного Комитета и мои полномочия заключаются в том, что я должен увезти отсюда всю Семью. Но так как Алексей Николаевич болен, то я получил вторичный приказ выехать с Вами одним”. Государь ответил Яковлеву: “Я никуда не поеду”. Тогда Яковлев продолжал: “Прошу этого не делать. Я должен исполнить приказание. Если Вы отказываетесь ехать, я должен или применить силу, или отказаться от возложенного на меня поручения. Тогда могут прислать вместо меня другого, менее гуманного человека. Вы можете быть спокойны. За Вашу жизнь я отвечаю своей головой”.

Он упорно отказывался сказать, куда едут. Причина понятна. Екатеринбург мог бы узнать, а он его опасался.

Этот человек говорил и действовал искренно. У него не было дурных намерений по отношению к Царской Семье. Государь говорил о нем: “Это человек честный, порядочный”.

Вернувшись впоследствии в Москву, он убедился, что был обманут красными евреями. Под предлогом поступить на службу на Уральский фронт, он возвратился на Урал и присоединился к войскам Колчака.

Судебный следователь Соколов, узнав о его присутствии и боясь упустить случай, сейчас же послал одного доверенного офицера (Б. В. Молоствова) разыскать его. Но оказалось, что хорошо осведомленный омский штаб перевел уже его в состав Вооруженных Сил Юга России. Это было дело неприятельского агента, австрийского офицера (полковника Зайчека), состоявшего в армии на службе разведки. Затем всякий след Яковлева теряется.

Прибытие пленников в Екатеринбург произошло 17 (30) апреля; но оно ожидалось двумя днями раньше, так как 15(27) апреля инженеру Николаю Николаевичу Ипатьеву было дано приказание в 24 часа покинуть свой дом, который в тот же день был реквизирован по приказанию Совета.

Из этого надо заключить, что Уральский Совет до дня приезда Государя из Тобольска относительно московских проектов осведомлен не был. Но, как читатель, вероятно, помнит, этим учреждением руководил Голощекин согласно приказаниям, которые он получил от Свердлова. Всё становится ясным. И понятно, почему Заславский появился в Тобольске одновременно с Яковлевым и выехал раньше его.

Читатель уяснит себе также, почему пленников ожидали к 28-му августа. Голощекин не предвидел, что Яковлев повернет назад в Омск и потеряет два дня.

Этим способом Свердлов ухитрился разрушить германский план, ловко использовав непримиримость уральских красных.

Мысль о бегстве через Японию была исключена.

Прибывшие были доставлены в дом Ипатьева самим Голощекиным. Он подверг Их грубому обыску, причем ему помогал другой еврей, Дидковский, приехавший, как и он из Германии.

Приводим документ:

Рабочее и Крестьянское

Правительство

Российской Федеративной Республики Советов Уральский Областной Совет
Рабочих
Крестьянских и Солдатских
Депутатов
Президиум

№ 1

Екатеринбург, 30 апреля 1918 г.

Расписка.

1918 года апреля 30 дня, я, нижеподписавшийся, председатель Уральского Областного Совета Раб., Кр. и Солд. Депутатов Александр Георгиевич Белобородов получил от Комиссара Всероссийского Центрального Исполнительного Комитета Василия Васильевича Яковлева доставленных им из г. Тобольска: 1. бывшего царя Николая Александровича Романова, 2. бывшую царицу Александру Феодоровну Романову и 3. бывш. вел. княжну Марию Николаевну Романову, для содержания их под стражей в г. Екатеринбурге.

А. Белобородов

Чл. Обл. Исполн. Комитета

Г. Дидковский

 

(Расписка написана почерком Белобородова и скреплена печатью областного Исполкома).

Прибывший с Государем Кн. Долгорукий был по приказанию Голощекина послан в городскую тюрьму. Впоследствии он погиб жертвой своей верности Царской Семье.

Все деньги находились при нём. Пленники остались без средств. В Тобольске оставалось большое количество драгоценных камней, личная собственность Монархов. (Драгоценности, принадлежавшие государству, были все переданы Временному правительству). Надо было спасти эти вещи.

Великие Княжны, оставшиеся в Тобольске, были тайно, письмом камер-юнгферы Демидовой, предупреждены в этом смысле и принялись скрывать жемчужные ожерелья, бриллианты и другие драгоценные камни в своей одежде, зашивая их в лифчики под видом пуговиц и т. п.

Как видно из дальнейшего, это обстоятельство впоследствии очень помогло восстановить полностью всю картину Екатеринбургского злодеяния.

Болезнь Цесаревича Алексея Николаевича продолжала протекать обычным порядком. Он начинал немного поправляться, когда пришло время отвезти оставшуюся часть Семьи к родителям. Причина перевода заключается, конечно, не в добром расположении палачей, а лишь в желании упростить охрану.

Комиссары, приставленные к дому заточения, были с Великими Княжнами и больным мальчиком грубы и оскорбляли Их. Так же вели они себя и в пути.

19(23) мая вся Семья вновь собралась в Екатеринбурге, чтобы больше уже не расстаться.

Крестный путь

На вершине холма, господствующего над Екатеринбургом и над Уралом, находятся несколько белых зданий, образующих Вознесенскую площадь. Посреди неё стоит церковь того же имени. Одна сторона площади занята Харитоновским домом и садом, принадлежащими одному из “золотых королей”. Против церковной паперти другой дом, понижающийся уступами, образует угол Вознесенской улицы, которая спускается к большому пруду, расположенному в центре города: это и есть дом Ипатьева — довольно нарядное двухэтажное здание с большими воротами, ведущими во двор и сад. Вход во второй этаж находится напротив церкви. Эта сторона площади является продолжением Вознесенского проспекта, который соединяет главный вокзал с городом. Вход в нижний этаж — с переулка. Так как дом построен на косогоре, спускающемся по линии, которая идет от проспекта по переулку, то нижний этаж в некоторых комнатах полуподвальный, а в некоторых совершеннейший подвал. Этажи соединены внутренней лестницей; сообщение между ними возможно также через двери, выходящие во двор.

Между уровнем площади и уровнем нижнего этажа имеется некоторое пространство, где устроен боковой спуск для экипажей и лестница для пешеходов.

Приспособить дом, как место заключения, было довольно легко. Наверху — арестованные, внизу стража, кругом, снаружи дома — досчатый забор. Работа была исполнена в несколько часов.

Стража тоже была составлена наскоро. Выбрали, довольно случайно, нескольких рабочих Исетского завода и Злоказовской фабрики, живших в слободах.

Обязанности коменданта “Дома особого назначения” (как он был назван) были доверены Авдееву, в награду за “верность” Заславскому при столкновении последнего с Яковлевым.

Государь с женою и сыном занимали угловую комнату, в которой два окна выходили на площадь и два в переулок. В соседней комнате, выходившей в переулок, поместились четыре Великие Княжны. Их комната имела сообщение со следующей и со столовой.

При Семье находился преданный Ей врач Боткин. Он жил в гостиной, смежной со столовой; гостиная была двойная с аркой по середине. Лакей Чемодуров, которому разрешили разделить тюремное заключение Семьи, спал тоже в этой комнате. Камер-юнгфер Демидовой была отведена комната с окнами на переулок. Наконец лакей Трупп, повар Харитонов и поваренок Седнев жили в кухне и в прилегающей комнате.

Лучшая комната этажа, та, что имела сообщение с лестницей, служила помещением коменданта.

Утром — плохой чай без сахара, с черным хлебом, оставшимся со вчерашнего дня. К обеду — жидкий суп и “котлета”, имеющая весьма мало общего с мясом.

Еда приносилась из советской кухмистерской, которой ведал еврей Виленский, друг Голощекина. Виленский после ухода красных остался в Екатеринбурге и, когда советская армия вновь заняла Урал, выехал в Иркутск в качестве комиссара по иностранным делам.

Прислуга ела вместе с хозяевами. Так пожелал Государь; приборов не хватало, так что приходилось пользоваться ложками, ножами и вилками по очереди. Романовы ели из общего блюда деревянными ложками.

Во время еды стража постоянно наполняла комнату будто бы для наблюдения за пленниками, а на самом деле, чтобы усилить Их страдания.

Караульные подсаживались к столу, брали грязными пальцами еду с блюда, опираясь локтями на стол, толкали Царя и Царицу, не стеснялись вести неприличные разговоры; иные стояли за Государыней, навалившись на спинку Её стула, так что задевали Её спину.

Пьяные, разнузданные, эти люди находили настоящее удовольствие мучить бедных пленников: орали во все горло революционные песни, стояли при входе в уборные комнаты, выкрикивали похабные слова, как только несчастные Великие Княжны туда входили.

В короткое время дом стал отвратительно грязен, ибо целый день караульные курили, плевали, всюду оставляли объедки.

Те, кто так обходился со своим бывшим Государем и его Семьей, были русские рабочие. Стража Ипатьевского дома состояла исключительно из русских, под начальством русского, Александра Авдеева, коменданта дома, другого русского, Александра Мошкина, его помощника и начальника караула, русского же Павла Медведева.

Но все они... были лишь пешками в руках красных евреев, Свердловых, Голощекиных. По несколько раз в неделю Голощекин приходил производить обход. Белобородов его сопровождал. С ним приходил также Юровский. Они ничего не находили нужным изменить.

Так продолжалось в течение мая и первой половины июня месяца. Пока русские караульные обращались с арестованными плохо, “начальство” ничего не изменяло. Пьянство осложнялось систематическим грабежом вещей, принадлежащих пленникам... Голощекин делал вид, что ничего не замечает.

Но вот русские меняют свое поведение. В показаниях Анатолия Якимова можно прочесть, как они смягчились под влиянием приближения к Государю и Его Семье. На них подействовала не только идея “Царь”, но и сама личность Государя и членов Его Семьи. Красноармейцы орали похабные песни, а им в ответ неслись из комнаты Царской Семьи звуки херувимской: то пели Великие Княжны и Государыня. Невероятная кротость и страдальческое смирение Семьи возбуждали у охраны сначала сомнения, потом раскаяние, а затем и жалость. За что Они страдают? Зачем томятся? Так стали думать многие из охраны, не исключая самого Авдеева.

Благочестие, мягкость, простота пленников стали обезоруживать этих людей, несмотря на всю грубость их воспитания и их революционной среды. Непристойные песни стали слышаться реже, потом стихли...

К тому же страдания узников вызывали сочувствие извне. Один верный монархист дал мысль монахиням Екатеринбургского монастыря попытаться послать Им кое-каких припасов. Доктор Деревенько, бывший врач Наследника, последовавший за Семьей в Тобольск и поселившийся в Екатеринбурге, предложил свои услуги для устройства доставки этой неожиданной помощи затворникам Ипатьевского дома.

Помощь наладилась на глазах ничего не замечавших советских властей. Очевидно, все русские караульные потворствовали, ибо достаточно было бы одного несогласного, и Голощекин всё бы узнал.

Монахини по соглашению с Авдеевым, чтобы не вызывать подозрения, приходили в мирском платье. Семья получала молоко, масло, овощи; на долю Государя доставляли немного табаку, которого Он уже давно был лишен. Мало-помалу монахини, видя мягкость караульных, осмелели и стали доставлять лакомства: сосиски, пирожки и т.п...

Но вот, однажды, придя к подъезду Ипатьевского дома, монахини заметили смущенные лица караульных. Появляется незнакомое лицо: это новый караульный начальник. Он требует у монахинь объяснений, потом стращает их, говоря, что они совершили преступление, угрожает им строгим наказанием, если они посмеют нарушать правила ареста. Потом, делая вид, что смягчился, он разрешает им приносить только молоко.

С этого дня монахини не видели более ни Авдеева, ни Мошкина. Выходил принимать молоко всегда Юровский.

Вот объяснение: Мошкин и Авдеев были посажены в тюрьму за воровство; Янкель Юровский заменил Авдеева 21 июня (4 июля), за две недели до убийства Семьи.

Все изменилось в доме. Красногвардейцы были переселены на другую сторону переулка и стали нести караульную службу лишь снаружи дома; все внутренние посты были доверены исключительно “латышам”.

Их было десять. Юровский привел их из Чрезвычайной Комиссии, где они исполняли обязанности палачей. Эти люди оставили после себя надписи, письма и пр., доказывающие их действительную национальность. Они были венгерцы, многие говорили по-немецки, были по происхождению немцы. Юровский говорил с ними на иностранном языке — а он, кроме еврейского жаргона, говорил только по-немецки. Латыши являлись в красной армии самым многочисленным из иностранных элементов. Вполне естественно, что русская стража называла палачей “латышами”. Увольнение Авдеева Голощекин объяснил Совету кражей и пьянством. В действительности же русские красногвардейцы стали подозрительны из-за их сочувствия к узникам, уже обреченным на смерть.

Установленные Юровским условия содержания арестованных отняли у Них последнюю надежду. Отстраненные от Них русские не смели уже выказывать Им сочувствия. Наиболее подлые сочли долгом удвоить свою наглость.

Лишенные доступа в дом, где они покрывали стены скверными надписями, некоторые из них взбирались на забор до высоты окон и орали для узников гнусные куплеты. Один русский часовой выстрелил в Великую Княжну Анастасию Николаевну, так как Она отворила окно. Юровский к подобным поступкам относился безучастно.

До него узники довольно часто пользовались церковным утешением. Священник церкви, находившейся против дома, приходил служить у них обедню. Юровский разрешал это редко, раз или два за время его двухнедельного начальствования. Он вызвал другого священника, и сам присутствовал при богослужении.

Время прогулок в саду было сокращено. Юровский воспретил Государю физическую работу. Мучения этих 15-ти дней, среди мрачных лиц палачей, во власти бессердечного тюремщика, не выразить словами.

При Семье оставили только людей слабосильных. Старика Чемодурова сочли слишком крепким и его отправили в другую тюрьму.

Генерал-адъютант Татищев, графиня Гендрикова, гофлектриса Шнейдер и лакей Волков, были посажены в тюрьму, и не видели Царской Семьи в Екатеринбурге. Все они, кроме Волкова, погибли. Есть, однако, слух, что Татищев избег смерти.

Гг. Жильяр, Гиббс и другие лица, сопровождавшие Семью, остались некоторое время в Екатеринбурге, но свидеться с Ней им не удалось.

Голгофа

В понедельник 2(15) июля монахини принесли в дом Ипатьевых молоко. Принял его по обыкновению Юровский, но при этом дал страшный наказ: “Завтра, — сказал он, — вы принесете с полсотни яиц”. Дальше мы увидим с какой целью он попросил этой добавки.

На следующий день сестры пришли с молоком и яйцами. Это был последний день Царской Семьи.

В тот же понедельник поваренок Леонид Седнев, товарищ игр Цесаревича, был удален из Ипатьевского дома. Он был помещен у русских караульных в доме Попова, насупротив Ипатьевского.

Во вторник утром прибыл Голощекин в сопровождении своего покорного соучастника Белобородова. Они увезли Юровского в автомобиле, чтобы посетить то, уже подготовленное место, где должны были исчезнуть тела. Юровский вернулся около 5-ти часов. Ему предстояло отдать последние распоряжения для бойни.

Из всей русской охраны, после удаления Авдеева и Мошкина, только один сохранил доверенность главарей — Павел Медведев. В справке о прежней жизни этой зловещей личности значится изнасилование ребенка. Он был Иудой Романовых.

В 7 часов вечера Юровский отдал Медведеву приказание отобрать револьверы у всех русских караульных. Когда оружие принесли, Юровский открыл Медведеву проект избиения, запретив ему до 11 часов вечера говорить о нем русским. В этот час он должен был предупредить наружных часовых, дабы избегнуть “недоразумения”.

Чтобы убить Романовых, русские сперва были удалены из дому; теперь их обезоруживали и держали в неведении до последней минуты. Дело ясно: русских опасались, ибо советские евреи творили еврейское дело.

Медведев исполнил приказания с полным пониманием: он предупредил некоторых из своих соотечественников — приятелей, а равно часовых.

Это не были единственные русские соучастники преступления, ибо Юровский нуждался для скрытия тел в помощи местных людей.

Он договорился с двумя рабочими чугунно-плавильного Верх-Исетского завода, Вагановым и Ермаковым. Последний был заводским военным комиссаром. За обоими значилось весьма тяжелое судебное прошлое. Они добровольно несли обязанности палачей Чрезвычайки.

В сопровождении своих венгерцев и обоих красных “героев”, Юровский объездил окрестности в поисках подходящего места. Этим двум любителям человеческой бойни выпала в Екатеринбургской трагедии важная роль.

Темнота в этом северном краю наступает летом очень поздно. Было за полночь (по новому советскому времени два часа утра), когда Юровский принялся за дело.

Вся Семья спала глубоким сном; также и прислуга. Юровский вошел в Их комнаты и разбудил Их, приказав одеваться, чтобы покинуть город, которому будто бы угрожала опасность.

Семья поднялась. Оделись наскоро. Юровский пошел впереди; спустились по лестницам во двор, потом пошли в нижний этаж.

Государь нес своего сына на руках. За Семьей шли доктор Боткин и служащие Харитонов, Трупп и Демидова.

Юровский вел Их в заранее подготовленную западню, так как отказался от мысли убить Их в Их комнатах наверху: он опасался тревоги, которая могла бы нарушить его план перевозки тел в лес для Их тайного уничтожения.

Комната, предназначенная для убийства, была расположена как нельзя удачнее. Она была низка, имела одно окно, пробитое в толстой стене и забранное решеткой, оно охранялось часовыми и было отделено от улицы двумя высокими заборами.

Жертвы спустились без опасения, думая, что Их увозят. Они взяли с собой на дорогу подушки и шляпы; Анастасия Николаевна несла на руке свою болонку Джемми.

Пройдя через все комнаты первого этажа, занятые теперь венгерцами, узники прошли через переднюю, где была дверь в переулок. Правее передней, освещенной, как и все комнаты, электричеством, пленники видели в окно, выходящее в сад, силуэт часового.

Низкая комната находится налево, против этого окна. Таким образом, последующая сцена произошла на глазах двух русских часовых, одного — в саду, другого — в переулке.

В деле имеются показания трех лиц, которые наблюдали событие очень близко и которые приводят также показания обоих часовых. В числе этих свидетелей находится и цареубийца Медведев, очевидец унтер-офицер Якимов и ефрейтор Проскуряков, присланный после, чтобы вымыть комнаты. Рассказ мой основан на всей совокупности имеющихся в деле документов.

Алексей Николаевич не мог стоять, Государыня тоже была нездорова и Государь попросил стульев. Юровский распорядился, чтобы их принесли.

Государь сел посередине комнаты, положив сына на стул рядом с собою. Императрица села у стены. Дочери подали Ей подушки. Доктор Боткин стоял между Государем и Государыней. Три Великие Княжны находились направо от матери; рядом с Ними стояли, облокотясь об угол стены, Харитонов и Трупп; слева от Императрицы осталась четвертая Великая Княжна и камер-юнгфера Демидова, обе облокотившись о стену около окна. За ними запертая дверь в кладовую.

Все ожидали сигнала к отъезду. Они не знали, что “карета” давно уже ждет у ворот. Это был 4-х тонный грузовик “Фиат”, на котором должны были отвезти тела. Все было предусмотрено с воинской точностью. Минуту спустя палачи вошли в комнату. То были, кроме Юровского, упомянутые уже лица: Медведев, Ермаков, Ваганов, неизвестный, носящий имя Никулина, и семь “латышей”, принадлежащие, как и последний, к Чрезвычайке — всего 12 человек.

В эту минуту жертвы поняли, но никто не тронулся.

Была мертвая тишина.

В комнате, длинной в 8 и шириной в 6 аршин, жертвам некуда было податься: убийцы стояли в двух шагах.

Подойдя к Государю, Юровский холодно произнес: “Ваши родные хотели вас спасти, но это им не удалось. Мы вас сейчас убьем”.

Государь не успел ответить. Изумленный, он прошептал: “Что? Что?”

Двенадцать револьверов выстрелили почти одновременно. Залпы следовали один за другим. Все жертвы упали. Смерть Государя, Государыни, трех детей и лакея Труппа была мгновенна. Сын был при последнем издыхании; младшая Великая Княжна была жива: Юровский несколькими выстрелами своего револьвера добил Цесаревича; палачи штыками прикончили Анастасию Николаевну, которая кричала и отбивалась. Харитонов и Демидова были прикончены отдельно.

Штыковые удары, направленные в Демидову, отбивавшуюся от палачей, попали в обшивку стены. Я заметил их следы при посещении комнаты. По требованию судебного следователя была в моем присутствии произведена экспертиза этих порезов — то, несомненно, были следы русского штыка.

Вот как описывает со слова Павла Спиридоновича Медведева свидетель прокурор П. Я. Шамарин, присутствовавший при допросе Медведева агентом уголовного розыска Алексеевым:

“16 июля по н. ст., во вторник, Юровский приказал увести утром мальчика, бывшего в числе прислуги при Царской Семье, из дома Ипатьева во дом Попова, где проживали русские красноармейцы, что и было сделано. Затем вечером, часов около 7-ми, Юровский приказал Медведеву отобрать в команде все револьверы. Их было 12 штук, все системы Нагана. Медведев отобрал револьверы, принес их в комендантскую и сдал Юровскому. Последний никаких пояснений этим своим распоряжениям сначала не давал, но затем вскоре после отобрания револьверов он сказал Медведеву: “Сегодня мы будем расстреливать все семейство”. При этом он приказал Медведеву предупредить команду, чтобы она не волновалась, если услышит в доме выстрелы. Сделать это, т. е. предупредить команду, Юровский приказал не тогда, когда говорил об этом Медведеву, а позднее, часов в 10, что и было Медведевым в точности исполнено.

Промежуток времени между 10 и 12 часами Медведев находился при доме.

Часов в 12 по старому времени Юровский стал будить Царскую Семью. Все Они и бывшие при Них встали, умылись, оделись и были внешне совершенно спокойны. Всех Их в числе 11 человек свели с верхнего этажа по лестнице во двор и со двора в нижний этаж. Там Их привели в одну из комнат конца дома. Наследник же не мог идти ввиду Его болезненного состояния, и Его нес на руках Государь. С собой Они несли несколько подушек, горничная несла две подушки. В комнату, куда Их привели, Юровский велел подать три стула. На них сели Государь, Государыня и Наследник. Все остальные были на ногах.

К этому моменту в дом Ипатьева прибыли два члена Чрезвычайной следственной комиссии. Одного из них Медведев назвал: это был рабочий из Исетского завода, по фамилии Ермаков, лет 30-ти» невысокого роста, черноволосый, с черными усами, бритой бородой. Другой был лет 25-26-ти, высокого роста, блондин. Таким образом, к моменту убийства Царской Семьи из палачей были: сам Юровский, его помощник Ермаков с товарищем, семь человек “латышей” и он, Медведев. Все они и были в той же комнате, в которую была приведена Царская Семья. Остальные три “латыша” были где-то в другой комнате. Все 12 револьверов Нагана, отобранные Медведевым в команде, были на руках у названных лиц. Был револьвер и у него, Медведева.

Все члены Августейшей Семьи и все бывшие при Них были совершенно спокойны и в этот момент. Как можно было понять Медведева, он сам находился в первые минуты тут же в комнате... а потом вышел... тут же услышал револьверные выстрелы и вернулся, На полу в комнате в разных позах лежали расстрелянные Государь Император, Государыня Императрица, Наследник, Великие Княжны, доктор Боткин, горничная, повар и лакей. Все Они обливались кровью. Кровь покрывала Их лица, одежду, была вокруг Них на полу. Её было много, она была густая “печёнками”. Наследник был ещё жив и стонал. При нём, Медведеве, Юровский два-три раза выстрелили в Наследника из револьвера и Он затих”.

Во время первого обыска в Ипатьевском доме, нашли наверху трубы, под толстым слоем сажи, бумаги, унесенные наверх, в трубу силой огня, в котором уничтожали все улики. Это была постовая ведомость и требовательная ведомость на жалование. Наметкин и Сергеев знали уже имена всех русских, входивших в состав охраны “Дома особого назначение”.

Эти списки давали указания, по которым следствие могло двигаться без опасения запутаться. На этой основе построил свою работу Соколов.

Большая часть красногвардейцев, подписи которых значились в ведомостях, последовали за советскими войсками; но семьи их оставались в Екатеринбурге. Таким путем скоро разыскали красногвардейца Летемина. Могу назвать его, не боясь выдать его месть большевикам, ибо он умер. Почему он остался? Как бы ни было, но он пользовался исключительным положением. Он был единственным из охраны, жившим у себя. В убийстве он никакого участия не принимал: в этот день он был в своей семье и когда он на следующий день пришел в дом Ипатьева на свою смену, он был удручен, узнав о происшедшем. Тогда, не желая разделять ответственность за преступление, он воздержался от следования с красной армией.

Арестованный, он даже не пытался отрицать правду: он откровенно и честно показал всё, что знал. Оказалось, Медведев, часовые и другие свидетели рассказали ему о случившемся во всех подробностях.

Сам Медведев тоже попал в руки правосудия. Он выбыл с красными в Пермь. Но, будучи только русским, оставался на второстепенных ролях.

Когда войска Колчака взяли город, на Медведева выпала неблагодарная задача взорвать мост на Каме. Затем он должен был догнать армию и сделать доклад Голощекину и Юровскому, которые оба укрылись в штабе красной армии.

Генерал Пепеляев взял город нечаянным нападением. Медведев не успел выполнить поручение. В Перми он жил под чужим именем. В лагерь пленных он прошел незамеченным, был освобожден и поступил служителем в госпиталь, так как боялся идти домой; но он имел неосторожность написать жене в Екатеринбург. С некоторого времени за ним следили, он этого не замечал. Судебная власть узнала о присутствии Медведева в Перми и его арестовали.

Показания Медведева имеют чрезвычайно важное значение, не только потому, что он принимал участие в преступлении, но также потому, что с самого начала состоял в охране дома Ипатьева; при этом он бывал не только разводящим, но и начальником караула, а потому знал всё, что происходило в императорской тюрьме. Медведев рассказывает обо всём с такой развязностью, что у читателя невольно является вопрос, сознавал ли он, что он делал. В этом человеке бросается в глаза полное отсутствие всего, что составляет человеческую нравственность. Он шел в караул, убивал, обедал: всё ему казалось простым и обычным. Он рассказывает обо всём с полной откровенностью, подтверждая тем другие показания, но он не хочет признаться перед судебной властью, что сам убивал; в этом он признался другим свидетелям, в том числе своей жене, хвастаясь, что среди палачей он был единственным “из наших”, т.е. из русских рабочих. Показания его и других свидетелей не оставляют ни малейшего сомнения относительно роли этого цареубийцы. Допрос Проскурякова установил её вполне точно. Но обвиняемым свойственно умалчивать о подробностях своего участия в преступлении. Не утверждал ли подсудимый Якимов, что он при убийстве не присутствовал? А в то же время он рассказывал столь обстоятельно, что никто иной, кроме очевидца, так рассказать бы не мог. В действительности, он безучастно присутствовал при сцене избиения. Юровский, несомненно, приказал ему сопровождать его, чтобы быть более уверенным в русском карауле, начальником которого Якимов состоял. Вот отзыв прокурора Шамарина о Медведеве:

“Я же лично по поводу самого Медведева и его объяснений могу показать следующее. Медведев мне представляется человеком достаточно развитым для его положения, как рабочего. Это типичный большевик данного момента. Он не был ни особенно угнетен, ни подавлен. Чувствовалась в нём некоторая растерянность, вполне, конечно, понятная в его положении. Но она не отражалась на его душевном состоянии. Он владел собою и оставлял своим рассказом впечатление человека “себе на уме”. Я старался предоставить ему полную свободу в объяснениях, не допуская никоим образом постановки ему наводящих вопросов. У меня осталось полное впечатление полной достоверности его объяснений. Только в одном отношении он привирал, — когда обрисовывал своё собственное участие в деле. Это типичное сознание убийцы при убийстве, учиненном многими лицами с заранее обдуманным намерением и по предварительному уговору... Он простой разводящий, а отдает приказания всей команде. Все приготовления к убийству делаются Юровским через него именно. Его знает такой видный комиссар, как Голощекин, и протежирует ему. Медведев вовсе был не разводящим, а “начальником” всей команды охранников”.

Я приехал в Екатеринбург в самом начале весны; снег должен был скоро сойти.

Генерал Дитерихс, уверенный, что трупы Семьи были уничтожены в лесу, торопился начать раскопки, как только почва достаточно оттает.

В это время разведка напала в городе на след целой большевистской организации. Арестовали начальника главной большевицкой слежки в Сибири, некоего Антона Валека. Он был допрошен Соколовым и заявил ему, что однажды он имел случай говорить о смерти Романовых с Голощекиным, который будто бы открыл ему тайну: вся Семья была расстреляна и тела уничтожены.

Заметание следов

Убийцы приняли чрезвычайные меры к тому, чтобы преступление никогда не всплыло наружу. В этом случае, как и во многих других, они побили мировой рекорд и история не знает таких мастеров обмана.

Вот перечисление принятых “предосторожностей”:

1. Ложное о



Поделиться:




Поиск по сайту

©2015-2024 poisk-ru.ru
Все права принадлежать их авторам. Данный сайт не претендует на авторства, а предоставляет бесплатное использование.
Дата создания страницы: 2017-06-30 Нарушение авторских прав и Нарушение персональных данных


Поиск по сайту: