Если вечера проходили спокойно, то в дневное время нарастало предчувствие неминуемой беды. Полтора года умудрялись мы вести двойную жизнь: внешне оставаясь семейством престарелого часовщика, на самом деле наш дом давно превратился в подпольный центр, нити от которого тянулись к самым отдаленным уголкам Голландии. К нам ежедневно поступало множество запросов и сообщений, приходили десятки сотрудников. Рано или поздно мы могли допустить ошибку.
Особенно волновалась я в часы приема пищи. Людей за столом бывало так много, что стулья приходилось ставить вплотную. Это очень нравилось нашему коту Махер Шалал Хашбазу – так прозвал его Эйси, что в переводе с древнееврейского означает "устремляющийся к добыче". Теперь кот получил возможность обходить по нашим плечам круг за кругом весь стол, урча и мурлыкая от неописуемого восторга.
В отличие от него, меня такое количество постояльцев очень беспокоило. Столовая располагалась всего в пяти ступенях от уровня улицы, и высокорослый прохожий легко мог заглянуть в окно. Мы повесили белые занавески, но при включенном свете они превращались в ширму театра теней. И лишь когда опускались светозащитные шторы, я успокаивалась.
Однажды во время обеда я взглянула в окно и увидела неподвижно стоящую женщину. Спустя минуту я вновь посмотрела сквозь тонкую занавеску: женщина была еще там. Я встала и слегка отодвинула угол занавески. В нескольких шагах от окна стояла необычайно взволнованная Катрин из дома Нолли. Я бегом спустилась и втащила ее в прихожую. Несмотря на то, что был жаркий августовский день, руки Катрин были холодными, как лед.
– Что ты здесь делаешь, Катрин?
– Она сошла с ума! – всхлипнула старушка. – Твоя сестра сошла с ума!
– Нолли? Боже мой, да что случилось?
– Они пришли, из службы безопасности, не знаю, что им было известно или кто им донес, но только твоя сестра и Анна-Лиза сидели в общей комнате... -Вновь послышались всхлипы. – Я все слышала! – Катрин разрыдалась.
– Да что слышала? Что именно, Катрин?
– Все, что Нолли им сказала. Они указали на Анну-Лизу и спросили: "Она еврейка?" Твоя сестра ответила: "Да!"
У меня подкосились ноги. Анна-Лиза – прекрасная молодая блондинка с безупречными фальшивыми документами. Ведь она доверилась нам! О Нолли, Нолли! Что же ты натворила! Вот к чему привело твое непреклонное правдолюбие.
– И что же было потом?
– Я не знаю. Я выбежала через черный ход. Она сошла с ума!
Оставив Катрин в столовой, я поехала на велосипеде к Нолли. Сегодня небо над Вагенвег не казалось мне необъятным. На углу Бос ен Ховен-страт я притормозила возле фонарного столба и перевела дух. Потом как можно спокойнее направилась в сторону дома Нолли. За исключением автомобиля, стоявшего на обочине, ничего подозрительного я не заметила. Ни звука не доносилось из-за накрахмаленных занавесок, ничто не отличало этот дом от ему подобных по обеим сторонам тихой улочки.
На углу я обернулась, и как раз в этот момент дверь распахнулась и вышла Нолли, за ней – мужчина в обычном коричневом костюме. Спустя еще мгновение второй мужчина в штатском вывел под руку Анну-Лизу. Лицо ее было белее мела, она спотыкалась и дважды, пока дошла до машины, чуть было не упала. Наконец дверцы автомобиля захлопнулись, взревел мотор, и улица опустела.
Я поехала домой, глотая слезы. Нолли, как вскоре нам сообщили, доставили в полицейское управление и поместили в следственный изолятор. Анну-Лизу отвезли в старый еврейский театр в Амстердаме. Оттуда арестованных отправляли в концентрационные лагеря Германии и Польши.
Тут-то и пришла к нам на помощь Митье. Она рассказала, что Нолли пребывает в спокойном расположении духа и даже поет гимны и песни своим красивым сопрано. Я была очень удивлена этим.
Митье относила Нолли свежий хлеб, одежду, а однажды передала лично мне слова Нолли: "С Анной-Лизой ничего дурного не случится. Господь не допустит, чтобы ее увезли в Германию. Он не допустит, чтобы она страдала из-за того, что я выполняла Его заповеди".
Через шесть дней после их ареста зазвонил телефон. Я услышала голос Пикквика:
– Дорогая, могу ли я попросить тебя принести мне мои часы?
Это означало, что Пикквик желает поговорить со мной с глазу на глаз. Прихватив на всякий случай мужские часы, я отправилась к нему.
Пикквик провел меня в гостиную и плотно закрыл дверь.
– На еврейский театр в Амстердаме прошлой ночью совершен налет, – понизив голос, сказал он. -Убежали сорок человек. Одна из них, молодая женщина, очень просила передать Нолли: Анна-Лиза свободна. Тебе это что-нибудь говорит? – уставился он на меня одним глазом.
Я молча кивнула в ответ, слишком взволнованная, чтобы говорить. Но как Нолли могла предвидеть? Откуда у нее была такая уверенность?
Из харлемского изолятора Нолли вскоре перевели в федеральную тюрьму, в Амстердам. Пикквик сказал, что там у него знакомый врач, добрый человек, немец, – он время от времени списывает заключенных "по состоянию здоровья". Я немедленно поехала на встречу с ним. Трясясь в поезде, а потом ожидая в приемной, я думала только об одном – как мне снискать его расположение?
В приемной расхаживали по ковру громадные доберман-пинчеры, обнюхивая меня. Мне вспомнилась книга, которую мы читали вслух при свете велосипедной фары: "Как оказывать влияние на людей и завоевывать себе друзей". В ней Дейл Карнеги советовал выяснить, какое у человека увлечение. "Хобби, – подумалось мне, – собаки..."
Наконец горничная пригласила меня в маленькую гостиную.
– Как мудро было с вашей стороны взять с собой этих чудесных собачек, – сказала я доктору по-немецки.
Он просиял:
– Вы тоже любите собак?
Я ответила, что просто обожаю собак, особенно бульдогов.
Примерно десять минут мы говорили о собаках. Наконец доктор неожиданно встал.
– Однако вы пришли не для того, чтобы поболтать о наших четвероногих друзьях, не правда ли? – пристально взглянул он мне в глаза.
Я выдержала этот взгляд и спокойно сказала, что в амстердамской тюрьме содержится моя сестра и, как мне кажется, она не совсем здорова.
– Значит, вас совершенно не интересуют собаки, - улыбнулся доктор. – Как зовут вашу сестру?
– Нолли ван Вурден.
Доктор вышел из комнаты, но вскоре вернулся, держа в руках коричневую записную книжку.
– Да, её привезли совсем недавно. Расскажите мне о ней! За что ее арестовали?
Я рассказала доктору, что вся вина Нолли в том, что она укрывала еврейку, что она – мать шестерых детей, и теперь они станут обузой для государства.
– Хорошо, посмотрим, что можно для нее сделать, – задумчиво проговорил доктор. – Но сейчас прошу меня извинить...
Я возвращалась домой, окрыленная надеждой. Но проходили дни, недели, а новостей все не было. И тогда я вновь отправилась в Амстердам.
– Я пришла проведать ваших доберманов, – сказала я врачу.
Он поморщился:
– Не надо меня торопить. Я знаю, зачем вы приехали. Дайте мне время.
Мне оставалось только ждать.
Однажды, в ясный сентябрьский полдень, когда мы, семнадцать человек, собрались за обеденным столом, пришел один из наших помощников по имени Ниле. Он сообщил, что Катрин благополучно добралась до фермы, расположенной к северу от Алкмара. Ниле говорил это обычным негромким голосом и так же спокойно вдруг добавил:
– Не оборачивайтесь! Кто-то заглядывает через занавеску.
За столом все замолчали.
– Он стоит на стремянке и моет окно, – уточнил Ниле.
– Но я не вызывала мойщика окон, – сказала Бетси.
– Кто бы это ни был, – заметил Ниле, – нам не следует сидеть с виноватым видом и молчать.
– С днем рождения! – вдруг запел Эйси. – С днем рождения, милый папа!
Все тотчас подхватили, и пока песня эхом разносилась по всему дому, я вышла на улицу и подошла к мойщику, стоявшему на стремянке с ведром и губкой.
– Что вы делаете? Мы не просили мыть нам окна, особенно во время семейного торжества.
Достав из кармана листок бумаги, мойщик взглянул на него и с удивлением спросил:
– Разве это не дом Кейперов?
– Они живут напротив, через дорогу. Но как бы то ни было, милости прошу к нашему столу!
– Нет-нет, я на работе, благодарю, – затряс головой мойщик.
Я проводила его взглядом до кондитерской Кейперов и вернулась в столовую.
– Ну как, сработало? – спросили меня.
– Думаешь, это был шпион?
Я не ответила. Я не знала.
Это было, пожалуй, самым тяжелым – не знать. И одним из самых непредсказуемых было мое собственное поведение на возможных будущих допросах. Днем я чувствовала себя довольно уверенно. Но как я себя поведу, если гестапо нагрянет среди ночи?
И мы начали репетировать: Эйси, Хенк и Лендерт внезапно врывались ко мне, когда я спала, трясли меня и, еще полусонную, засыпали вопросами.
В первый раз я решила, что нагрянули с настоящим обыском. Раздался страшный грохот, яркий свет ударил мне в глаза, и кто-то невидимый из темноты закричал:
– Встать! Где ты прячешь своих девятерых евреев?
– Но у нас в доме только шестеро евреев, – пролепетала я.
Последовала гнетущая тишина. Включили свет, и я увидела перед собой схватившегося за голову Лендерта.
– О нет! О нет! – с вытаращенными глазами повторял он. – Это не может быть настолько плохо!
– Гестапо постарается взять тебя на пушку, – сказал стоявший за его спиной Хенк. – Ты должна отвечать: "Какие евреи? У нас нет никаких евреев?"
– Можно мне еще раз попробовать?
– Не сегодня. Ты уже проснулась.
Они провели тренировку несколько дней спустя.
– Откуда пришли евреи, которых вы скрываете?!
Я вскочила с постели и выпалила:
– Я не знаю. Они просто пришли к двери и позвонили.
Лендерт в отчаянии швырнул на пол шляпу.
– Нет, нет и еще раз нет! – закричал он. – Какие евреи? Нет никаких евреев! Разве трудно запомнить?!
– Я запомню, – сказала я. – Я исправлюсь.
И в другой раз повторилось то же самое. Когда с полдюжины неясных фигур ввалилось в мою спальню и требовательный голос спросил, где мы прячем продуктовые карточки для евреев, я спокойно ответила:
– В ходиках возле столовой.
Кик присел на край кровати и обнял меня за плечи.
– Это уже лучше, тетя Корри. Ты делаешь успехи. Но пойми, у вас вообще нет в доме евреев! Нет никаких лишних продуктовых карточек. И ты просто не понимаешь, о чем тебя спрашивают!
С каждой тренировкой я совершенствовалась. Но уверенности в том, что я поведу себя правильно, когда меня станут допрашивать настоящие гестаповцы, так и не появилось.
Подпольная работа часто вынуждала Виллема бывать в Харлеме. Печать отчаянной решимости и тревоги не сходила с его лица. В пансионате уже дважды побывали солдаты и, хотя он умудрился обмануть их в отношении большинства своих подопечных, одну больную слепую старуху все же увезли.
– Девяносто один год! – убивался Виллем. – Она уже не могла ходить, им пришлось нести ее до автомобиля!
Немцы не трогали его, не желая обострять отношения с членами общины, но следили за каждым его шагом. Виллем знал это и для прикрытия своих поездок в Харлем организовал у нас в доме еженедельные богослужения по средам. Однако он ничего не мог делать формально, особенно молиться, и вскоре эти собрания посещали десятки горожан, жаждущих на четвертом году оккупации какой-то духовной опоры. Большинство членов собрания и не подозревали о какой-либо незаконной деятельности в нашем доме, хотя подпольщики то и дело приходили и уходили. Конечно, малознакомые люди являлись дополнительным фактором риска, но было и определенное преимущество в том, что к нам приходили ни в чем не замешанные люди, – во всяком случае, нам хотелось на это надеяться.
Однажды вечером, после наступления комендантского часа, когда мы, трое тен Боомов, семеро наших домочадцев и двое временных постояльцев, ужинали в дверь магазина позвонили.
Покупатель... после закрытия? На ходу доставая из кармана ключи, я спустилась вниз и через темный магазин подошла к парадному входу. Возле двери я замерла и прислушалась.
– Кто там?
– Вы меня не помните? – спросил по-немецки мужской голос.
– Кто это? – тоже по-немецки переспросила я.
– Ваш старый знакомый. Откройте же наконец!
Повозившись с замком, я открыла дверь. Передо мной стоял немецкий офицер. Прежде чем я успела дотянуться до кнопки зуммера, он оттеснил меня и вошел. Затем он снял фуражку, и в полумраке я узнала юного часовщика из Германии, который уехал от нас четыре года назад.
– Отто!
– Капитан Альтшуллер, – поправил он меня. – Времена изменились, не правда ли, госпожа тен Боом?
Я бросила взгляд на его знаки различия: капитаном там и не пахло. Однако я промолчала. Отто огляделся вокруг.
– Все та же душная каморка! – Он потянулся к выключателю, но я прикрыла его ладонью:
– У нас нет плотных штор на витрине.
– Тогда давайте поднимемся наверх и поболтаем о старых временах. Этот чистильщик часов, он все еще здесь?
– Кристофель? Он умер прошлой зимой от холода.
– Тем лучше для него. А как поживает набожный читатель Библии?
Я подобралась к кнопке и нажала ее.
– Отец здоров, благодарю вас.
– Так вы не хотите пригласить меня наверх, чтобы я мог засвидетельствовать ему свое почтение?
Я лихорадочно соображала, почему этот негодяй так рвется наверх: просто из желания позлорадствовать или что-то заподозрил?
Тем временем незваный гость решительно направился в мастерскую.
– Подождите! – окликнула его я. – Сейчас запру дверь и поднимемся вместе. Мне хочется видеть, как быстро они узнают вас...
Я возилась с замком как можно дольше: было ясно, что Отто что-то подозревает. Наконец я провела его через коридор к лестнице и, проскользнув вперед, постучалась в дверь столовой:
– Папа! Бетси! А ну-ка, угадайте, кто к нам пришел!
– Никаких гаданий! – Отто распахнул дверь. Отец и Бетси подняли головы. Стол был накрыт на троих, стояла моя тарелка с недоеденным ужином. Все выглядело настолько естественно, что даже мне самой, только что видевшей здесь двенадцать человек, с трудом в это верилось.
Предупредительный рекламный треугольник стоял на подоконнике – они ничего не забыли!
Не дожидаясь приглашения, Отто сел за стол.
– Итак, – победоносно воскликнул он, – всё идет именно так, как я и предсказал вам!
– Похоже на то, – неопределенно буркнул отец.
– Бетси, – сказала я, – угости капитана Альтшуллера чаем!
Отто отхлебнул из чашки и с удивлением спросил:
– Где вы достали настоящий чай? Ни у кого в Голландии нет чая!
Как неосмотрительно это было с моей стороны! Чай был от Пикквика.
– Ну если это уж столь важно для вас, – многозначительно потупившись, сказала я, – нам дал его один немецкий офицер. Но прошу – больше ни одного вопроса!
Отто просидел еще с четверть часа. Наконец, вполне насладившись победой, он убрался восвояси. Лишь спустя полчаса после его ухода мы дали сигнал отбоя тревоги девятерым скрючившимся в три погибели и насмерть перепуганным людям.
Однажды утром, в середине октября, в коридоре раздался телефонный звонок. Я сняла трубку.
– Ну, – произнес знакомый голос, – вы собираетесь за мной приехать?
Это была Нолли.
– Когда?! Как?! Где ты?!
– На вокзале в Амстердаме. Но мне нечем заплатить за проезд.
– Жди нас! Мы выезжаем!
Я помчалась на велосипеде на Бос ен Ховен-страт и вместе с Флипом и племянниками, которые, к счастью, оказались дома, мы поспешили на харлемский вокзал. Нолли мы заметили еще до того, как поезд замер у перрона: ее васильковый свитер выделялся на общем сером фоне, словно клочок весеннего неба среди туч. За семь недель заключения она осунулась, но по-прежнему излучала внутренний свет. Тюремный врач, рассказала нам Нолли, поставил ей диагноз: опасное для жизни пониженное давление, чреватое потерей дееспособности, вследствие чего государство будет вынуждено взять на свое попечение шестерых ее детей. При этом Нолли взглянула на своих "крошек", самому младшему из которых было восемнадцать...
Близилось Рождество 1943 года. Выпавший снежок был, пожалуй, единственным украшением той поры. В каждой семье кого-нибудь либо арестовали, либо поместили в концентрационный лагерь, либо вынудили скрываться. Религиозная сторона праздника обрела для людей особое значение.
Нашему семейству предстояло отмечать не только Рождество, но и еврейский праздник Хануку – Фестиваль Огней. Бетси раскопала в груде сокровищ, спрятанных в нише за буфетом, старинный канделябр и поставила его на пианино. Каждый вечер мы зажигали на одну свечу больше и слушали, как Эйси читает историю Маккавеев. Потом мы пели заунывные песни изгнанников. В такие вечера все мы проникались еврейским духом.
Кажется, на пятый вечер этого празднества, когда мы самозабвенно пели, у бокового входа зазвонил колокольчик. Я отперла дверь и увидела соседку, госпожу Бекерс, жену оптика, стоящую без шляпы под снегом. В отличие от своего худосочного и нервного супруга, она была полной и невозмутимой. Но сегодня ее круглое лицо пылало от возбуждения.
– Не могли бы ваши евреи петь потише? – раздувая ноздри, воскликнула она. – Мы слышим их через стену, я уже не говорю о том, что на улице могут быть всякие люди...
Скольким же еще харлемцам известен наш "секрет", если соседи открыто просят нас быть поосторожнее? Очень скоро мы убедились, что об этом знает даже сам городской полицмейстер...
В одно мглистое январское утро, когда вновь повалил мокрый снег, в комнату тети Янс влетела перепуганная Тос. В руках ее был зажат конверт со штампом харлемского полицейского управления. Я вскрыла его: внутри лежал заполненный от руки бланк. Я прочитала сначала молча, затем вслух:
"Вам надлежит прибыть ко мне в кабинет сегодня в три часа пополудни", – писал мне полицмейстер.
Мы стали думать, что все это значит. Если полиция хотела бы арестовать меня, зачем тогда давать возможность скрыться? На всякий случай решено было подготовиться к обыску и аресту. Наши помощники немедленно покинули дом. Жильцы подготовились к мгновенному броску наверх, в убежище. А наш кот, почуяв тревогу, забился под буфет.
Затем я приняла ванну: кто знает, может быть, последнюю. Я решила учесть опыт Нолли и подготовила тюремный баул. В него я положила Библию, карандаш, бумагу, нитки с иголкой, мыло, зубную щетку, гребень. Потом надела самую теплую одежду. Обнявшись с отцом и Бетси, я побрела по серой слякоти на Смеде-страт.
Полицейский на вахте оказался старым знакомым. Прочитав бланк, он посмотрел на меня с любопытством.
– Следуйте за мной, – сказал он, и мы пошли по коридору. Возле двери с табличкой "Начальник управления" мой провожатый остановился и постучал.
– Рад вас видеть, госпожа тен Боом. Присаживайтесь.
Хозяин кабинета вышел из-за стола, поплотнее прикрыл дверь и почему-то не убавил, а прибавил громкость игравшего радио.
– Мне известно о вашей работе! – обернувшись, сказал он, многозначительно потирая ладони.
– Вы имеете в виду изготовление часов? – натянуто улыбнулась я. – В таком случае, вернее было бы сказать – о работе моего отца...
– Нет, – широко улыбнулся полицмейстер. – Я говорю о совсем другой работе!
– О, я поняла вас! Вы, вероятно, подразумеваете под этим словом попечительскую деятельность над сиротами... В таком случае, позвольте заметить, что...
– Нет-нет, госпожа тен Боом, – прервал меня полицмейстер. – Ваши сиротки меня не интересуют. Я хотел бы поговорить о совершенно иной вашей деятельности. Я хотел бы, чтобы вы знали, что кое-кто из нас вам сочувствует... Короче говоря, у меня к вам строго деловое предложение, точнее – просьба.
Шеф полиции присел на край стола и пристально посмотрел мне в глаза. Затем, понизив голос до шепота, он сказал, что сам сотрудничает с подпольем, но среди его подчиненных есть агент гестапо. Если его в ближайшее время не ликвидировать, погибнет много честных людей.
Ликвидировать? У меня по спине пробежал холодок.
– У нас нет альтернативы, – словно угадав мои мысли, продолжал полицмейстер. – Упрятать его за решетку мы не можем: все места заключения контролируются немцами. Вот почему, госпожа тен Боом, я и подумал, что среди ваших людей, возможно, найдется кто-то, кто мог бы его...
– Убить? – тихо спросила я, подавшись вперед.
– Да, вы правильно меня поняли, – подтвердил полицмейстер.
Я откинулась на спинку стула. Неужели это провокация?
– Господин полицмейстер, – взяв себя в руки, твердо проговорила я, глядя ему прямо в глаза. – Я всегда считала своим предназначением спасать людям жизнь, а не лишать их ее. Я понимаю ваше сложное положение. Скажите, вы молитесь Богу?
– Кто же из нас не молится в такое время?
– В таком случае, давайте вместе помолимся о том, чтобы Господь вразумил этого несчастного человека не предавать своих соотечественников.
Последовала долгая пауза. Наконец полицмейстер, словно очнувшись, кивнул в знак согласия головой.
– Я с удовольствием сделаю это.
И вот в кабинете начальника харлемской полиции, под аккомпанемент последних известий о наступлении германской армии, мы стали молиться о том, чтобы Всевышний помог этому человеку по-новому взглянуть на себя и задуматься о ценности любого другого человека на земле.
Помолившись, полицмейстер встал и пожал мне руку:
– Благодарю вас, госпожа тен Боом. Я чрезвычайно признателен вам. Теперь я понимаю, что не должен был обращаться к вам с такого рода просьбой.
Все еще судорожно сжимая в руках свой баул, я миновала вестибюль, вышла из здания и направилась к дому. Там меня с нетерпением ждали. Но я ничего не рассказала. Я не хотела, чтобы отец и сестра знали, что нас просили убить человека: это было бы для них слишком тяжелым бременем.
Появление высокопоставленного покровителя должно было бы ободрить нас, но, как ни странно, эта новость возымела обратный результат: мы были удручены лишним подтверждением раскрытия нашей тайны. Похоже, что всему городу известно, чем мы занимаемся.
Нужно было остановиться. Но кто станет обеспечивать продуктами, информацией и жильем беззащитных людей? И мы решили продолжать действовать, невзирая на нависшую над нами опасность.
Беда не заставила себя долго ждать. Первым она настигла Йопа, нашего семнадцатилетнего подмастерья.
Как-то на исходе дня, в конце января 1944 года, в мастерскую вошел Рольф. Заметив Йопа, он вопросительно взглянул на меня. Я кивнула, давая ему понять, что это свой человек.
– Готовится налет на одну конспиративную квартиру в Эде, – потирая подбородок, проговорил Рольф. -Вы не можете срочно послать туда кого-нибудь с предупреждением?
Как назло, под рукой не было ни одного связного.
– Я пойду, – сказал Йоп.
Я хотела было протестовать: ведь юноша совершенно неопытен в таких делах, да и по дороге мог попасть в облаву, но подумала о людях в Эде и согласилась.
– В таком случае, поторапливайтесь, молодой человек, – сказал Рольф.
Снабдив Йопа инструкциями, он ушел. Мы решили, что будет лучше, если Йоп наденет женскую одежду. На прощание он, словно бы предчувствуя беду, обернулся и поцеловал меня.
Йоп не вернулся до наступления комендантского часа. У меня еще теплилась в глубине души надежда, что он придет утром. Когда же появился Рольф, я сразу все поняла по выражению его лица, но все-таки спросила:
– Что-то стряслось с Йопом?
– Да.
Рольф рассказал мне то, что узнал у знакомого сержанта. Когда Йоп, в длинном женском пальто, закутанный шарфом, добрался до конспиративной квартиры, дверь ему вместо хозяина открыл гестаповец.
– Мы обязаны смотреть правде в глаза, – со вздохом сказал Рольф. – Гестапо развяжет ему язык.
Мы вновь обсудили вопрос о прекращении нашей работы. И вновь пришли к заключению, что не можем этого себе позволить.
В ту ночь мы долго молились. Мы знали, что иного выхода, кроме как продолжать действовать, у нас нет. И кто знает, быть может, Господь приходит на помощь человеку лишь тогда, когда тот уже сделал все, что было в его силах...
Глава 9. ОБЛАВА
Я с трудом открыла глаза, разбуженная посторонними звуками. Было утро 23 февраля 1944 года. Наши постояльцы прятали в тайник свои постельные принадлежности и забирали дневную одежду. Я вновь закрыла глаза. Вот уже два дня я лежала в постели с гриппом. Голова раскалывалась, суставы выкручивало и жгло, малейший шум – одышка Мэри, скрип секретной панели или ступени – причинял мне страдания. Уходите, все уходите! Оставьте меня в покое! Я закусила губу, чтобы не закричать.
Наконец они забрали свои пожитки и вышли, затворив дверь. А где же Лендерт? Почему он не поднялся? Потом я вспомнила, что Лендерт уехал устанавливать сигнализацию в другой конспиративной квартире, и забылась тяжелым сном...
На следующее утро меня разбудила Бетси. Она стояла перед кроватью с чашкой травяного чая.
– Там внизу какой-то человек из Эрмело хочет тебя видеть, – сказала она тревожным шепотом.
С огромным трудом я заставила себя встать, медленно оделась и начала спускаться по лестнице, держась за перила. Все кружилось у меня перед глазами. Голоса в комнате тети Янс привлекли мое внимание, я заглянула. Боже, как я могла забыть! Ведь сегодня среда, люди пришли на собрание. Нолли разносила "оккупационный кофе", Петер сидел за пианино.
Наконец я добралась, едва дыша, до магазина, где меня ждал русоволосый человек с бегающими глазами.
– Госпожа тен Боом? – Он смотрел куда-то между моим носом и подбородком.
– Вы насчет часов? – спросила я, стараясь не выказывать нарастающую неприязнь к этому человеку.
– Нет, у меня к вам дело иного свойства, – сказал он, все так же избегая смотреть мне в глаза.
– Видите ли, мою жену только что арестовали: мы скрывали евреев. Если ее допросят, всем нам грозит опасность.
– Не совсем понимаю, чем я могу вам помочь, - уклончиво ответила я.
– В полицейском участке Эрмело есть один человек, который может посодействовать, но не бескорыстно, разумеется. У меня нет денег, но мне сказали, что у вас есть связи... Требуется шестьсот гульденов... Госпожа тен Боом, это вопрос жизни и смерти! Если я не дам взятку, жену увезут в Амстердам, и тогда уже будет поздно...
Мне все больше не нравился этот человек. Но как могла я позволить себе считаться со своими эмоциями?
– Зайдите через полчаса, – сказала я. Впервые посетитель взглянул мне в глаза:
– Я этого никогда не забуду, – сказал он. Нужной суммы в доме не оказалось, и я послала Тос в банк, велев ей передать человеку из Эрмело деньги, но больше ничего ему не говорить. Затем я стала подниматься по лестнице. Если еще десять минут назад меня бросало в жар, то теперь трясло от озноба. По пути я зашла в комнату тети Янс, забрала портфель с документами и, извинившись перед братом и собравшимися, пошла к себе в спальню. Там я разделась, залезла в постель, пытаясь сосредоточиться на именах и адресах, хранившихся в портфеле: пять карточек нужно было отправить до конца месяца в Зандворт, еще восемнадцать в...
Буквы запрыгали у меня перед глазами, бумаги выпали из рук, и я впала в забытье...
Сквозь сон пробивался настойчивый зуммер. Почему он не умолкает? Послышался топот ног, сдавленный шепот: "Скорее! Скорее!" Я села, спустив ноги с кровати, и тупо уставилась на пробегавших мимо меня людей. Повернув голову, я успела увидеть исчезающие пятки Теа, за ней в лаз протиснулись Мета и Хенк. Но ведь на сегодня я не назначала тренировку. Значит, это не учебная тревога! Вот пролетел бледный как мел Эйси, с трубкой и пепельницей, и только тогда до меня дошло, что тревога настоящая. Исчезли его черные ботинки и красные носки. А где же Мэри? Старуха появилась в дверях с раскрытым ртом, жадно хватая воздух. Я вскочила и буквально затолкала ее в тайник. И тут в спальню вбежал какой-то щупленький седой мужчина. Я узнала его, это был один из руководителей Сопротивления, бывавший у Пикквика. Но как он оказался здесь? Он нырнул следом за Мэри. Не хватало только Лендерта. Ну, наконец-то!
Ноги Лендерта исчезли, я с облегчением опустила панель и прыгнула в кровать. Внизу с треском распахнулась входная дверь, по лестнице загрохотали сапоги. Но другой звук заставил меня похолодеть: громкое тяжелое дыхание Мэри.
– Боже милостивый! – воскликнула я. – Излечи ее! Исцели Мэри немедленно!
И в это мгновение взгляд мой упал на портфель, набитый адресами и именами. Я подхватила его, подняла панель, зашвырнула в тайник, опустила панель на место и поставила перед ней тюремный баул, мой талисман. Едва я вновь легла, как дверь в спальню распахнулась.
– Ваше имя?
Медленно приподнявшись, я сонным, как мне казалось, голосом ответила:
– Корнелия тен Боом.
Передо мной стоял высокий грузный мужчина со странным неестественно белым лицом, одетый в обычный синий костюм.
– У нас тут, оказывается, еще одна клиентка, Виллеме, – обернувшись, крикнул он кому-то внизу. – Вставайте и одевайтесь!
Пока я вылезала из-под одеяла, мужчина достал из кармана листок бумаги и сверился с ним.
– Так это вы, значит, руководитель организации? -взглянул он на меня с любопытством. – Где вы прячете евреев? Отвечайте!
– Не понимаю, о чем вы говорите...
– Вы, верно, ничего не знаете и о вашей подпольной организации, – рассмеялся человек. – Ничего, мы во всем разберемся...
Я натянула прямо на пижаму верхнюю одежду, напряженно прислушиваясь к звукам из потайной комнаты.
– Ваши документы!
Я вытащила из кошелька удостоверение личности. Вместе с ним выпало несколько мелких купюр, мужчина молча нагнулся, подобрал их и сунул к себе в карман. Так же молча изучив удостоверение, он вернул его мне и раздраженно бросил:
– Живей!
Я быстро застегнула кое-как пуговицы на кофте, всунула ноги в ботинки и потянулась было за баулом. Стоп! Баул стоял там, где я его в спешке оставила – как раз перед секретной панелью. Если сейчас я возьму его, не привлечет ли это внимание пристально наблюдавшего за мной человека к самому заветному для меня месту на земле? Я сделала вид, что зашнуровываю ботинки, потом собрала всю свою волю в кулак и заставила себя выйти из комнаты без моего тюремного талисмана.
Ощущая дрожь в коленях, я стала спускаться по лестнице. Перед дверью в комнаты тети Янс стоял солдат. Интересно, подумалось мне, успели уйти Виллем, Нолли и Петер? И сколько вообще ни в чем не повинных людей попало в этот капкан?
Мой сопровождающий толкнул меня в спину, и я пошла дальше по лестнице. В столовой уже сидели вдоль стены отец, Бетси, Тос, а также трое наших помощников. На полу валялись осколки нашего сигнального треугольника: кто-то из гестаповцев догадался сбить табличку с подоконника.
Еще один гестаповец в штатском жадно копался в груде вещей, вываленных на стол из тайника за буфетом. Архитектор был прав: они заглянули туда в первую очередь!
– Это еще одна из упомянутых в списке, – сказал мой конвоир. – Похоже, она тут за главного.
Гестаповец за столом, тот, которого звали Виллемсом, взглянул на меня и вновь вернулся к своему занятию.
– Вы сами знаете, что надо делать, Каптейн. Каптейн грубо схватил меня за локоть и толкнул к лестнице. Внизу, в магазине, он швырнул меня в угол так, что я ударилась головой о стену, и заорал:
– Где евреи?
– Здесь нет никаких евреев!
Каптейн ударил меня по лицу.
– Где вы прячете продуктовые карточки?
– Я не понимаю, о чем вы...
Еще удар. Я стукнулась затылком об угол "астрономических часов", но Каптейн продолжал бить меня по лицу.
– Где евреи? Где потайная комната?
Я почувствовала во рту кровь. В голове и ушах звенело, я теряла сознание.
– Господи! – воскликнула я. – Защити меня!
– Если ты еще раз произнесешь это имя, я тебя убью!
Но рука Каптейна опустилась.
– Не говоришь ты, заговорит худая...
Каптейн пинками загнал меня в столовую и толкнул на один из стульев. Сверху доносились удары и треск досок: специально обученные солдаты искали потайную комнату. Внизу у бокового входа зазвонил колокольчик. Я взглянула на подоконник и обомлела: сигнальный треугольник стоял, аккуратно склеенный, на прежнем месте. Слишком поздно я сообразила, что за мной наблюдают.
– Так я и знал, – удовлетворенно воскликнул Виллемс. – Это сигнал, не правда ли?
Он побежал вниз к двери. Шум наверху прекратился. Я услышала, как дверь отворилась и приветливый мужской голос произнес:
– Входите, пожалуйста!
– Вы уже слышали? – раздался взволнованный женский голос. – Они взяли Германа!
Пикквика? Нет, только не его!
– Да? – отозвался голос Виллемса. – А кого еще?
Он избил доверчивую женщину до потери сознания, а затем бросил на стул рядом с отцом. Я сразу узнала в ней одну из связных и с ненавистью посмотрела на остатки валявшегося на полу треугольника: теперь наш дом превратился в западню! Сколько еще людей попадется в нее до вечера? А Пикквик? Неужели его на самом деле арестовали?
Каптейн притащил в комнату Бетси. Ее губы распухли, на скуле темнел кровоподтек. Сестра рухнула на стул рядом со мной.
– О Бетси! Он избил тебя!
– Да! – Бетси вытирала кровь. – Мне так жаль его.
Каптейн передернулся и еще сильнее побледнел.
– Арестованным запрещено разговаривать! – взвизгнул он.
Двое солдат внесли в столовую наш старый радиоприемник.
– И это законопослушные граждане? – все больше распалялся Каптейн. – А ты, старик! Я вижу, ты веришь в Библию! Ну-ка, скажи, что в ней говорится о послушании властям?
– Бойтесь Бога! – процитировал отец. – Бойтесь Бога и уважайте королеву.
– В Библии этого нет! – раздраженно уставился на отца Каптейн.
– Нет, – согласился отец. – Там сказано: "Бойтесь Бога и почитайте царя своего." Но в нашем случае это означает – королеву.
– Теперь нет ни короля, ни королевы! – взревел Каптейн. – Мы управляем страной! А вы все – нарушители закона!
Вновь зазвонил колокольчик. И опять начались допросы и аресты. Не успел молодой человек, один из наших помощников, опуститься на стул, как пришел кто-то еще. Мне казалось, что у нас никогда не было столько посетителей. Вскоре вся столовая наполнилась арестованными. Больше всего мне было жаль наших клиентов, пришедших за часами. Наверху продолжали стучать, и это немного успокаивало. Новый звук заставил меня вздрогнуть: внизу зазвонил телефон.
– Так у вас подключен телефон! – обрадовался Виллемс.
Он оглядел комнату, схватил меня за руку и потащил вниз.
– Отвечайте! – приказал он, приложив трубку к моему уху.
– Квартира и магазин тен Боомов, – металлическим голосом произнесла я. Но женщина на другом конце линии не уловила необычную интонацию ответа.
– Госпожа тен Боом, вам грозит опасность! – взволнованно говорила она. – Арестован Герман Слюринг, им все известно. Будьте осторожны!
Виллемсу все было прекрасно слышно. Не успела женщина повесить трубку, как вновь раздался звонок: на этот раз мужской голос предупреждал:
– Германа увезли в полицейское управление. Им все известно...
И лишь когда я в третий раз повторила ледяным тоном: "Квартира и магазин тен Боомов" в трубке наконец-то раздался щелчок: сработало!
– Алло! Алло! – вырвал у меня трубку Виллемс.
Но телефон молчал. Виллемс притащил меня назад в столовую, толкнул к стулу и сообщил Каптейну:
– Наши друзья, кажется, поняли, что происходит. Но я слышал достаточно.
– Мы все обыскали, Виллемс, – сказал какой-то человек, возникший в дверях. – Если здесь и есть потайная комната, ее устроил сам дьявол.
Виллемс окинул нас троих – меня, Бетси и отца - пытливым взглядом.
– В этом доме есть потайная комната, – спокойно проговорил он. – И ею пользуются. Мы оставим возле дома охрану и будем ждать, пока те, кто прячется в ней, не превратятся в мумии.
Ко мне на колени прыгнул Махер Шалал Хашбаз, свернулся в клубок и тихо замурлыкал. Я погладила его. Что будет с нашим любимцем? О людях я не позволяла себе думать.
Вот уже полчаса дверной колокольчик не подавал голоса. Видимо, последний из звонивших успел всех предупредить. Теперь уже никто не попадется в западню в этом доме.
Вероятно, Виллем