Женский забастком в действии 7 глава




Вернемся к казачьей истории. С первыми сполохами «перестройки» зашевелились и наши потомки казаков. Явились книги, доказывающие, что казаки – это особая нация, а поскольку взят курс на отделение наций, то посему… Своеобразие проблемы тут было в том, что казачеству статус особого народа понадобился отнюдь не для отделения от России, а для возрождения своих традиционных прав и своей казачьей демократии. Выяснилось, что и без коня казак – все равно казак, что он во многом отличен от среднего советского обывателя. Он более активен, более храбр, более напорист, более честен в работе, более патриотичен сверх всего прочего, более наделен той самой избыточной энергией действования, которую Л. Н. Гумилев назвал «пассионарностью».

Конечно! Разумеется! И спекуляции хватало, и самонаделения высокими воинскими званиями (особенно, как говорят, во Всевеликом войске Донском) и много прочей всяческой пены. Но было и главное, корневое: возрождалось традиционное военно-служилое сословие России, возрождалась ее ударная мощь. Оказалось, что история казачества далеко не окончена, и, может быть, у нас на глазах рождается ее новый виток. Не забудем и того, что самое значительное произведение советской довоенной прозы – «Тихий Дон», посвящен именно казачеству.

Следовало лишь наделить казаков землей и правами, да снабдить оружием, чтобы вообще снять проблему южных границ, для обороны, - даже просто для охраны которых (10 тысяч километров!) никакой регулярной армии не хватит.

Но и тут у нашего псевдодемократического правительства началась «демократобоязнь». Как это так – самоуправление?! Как это так – казачий круг?! Какой – такой круг! Эдак и до Ельцина дойдет, и его на кругу скинут, как не оправдавшего доверия своих казаков атамана! Прямо последнего не говорилось, разумеется, но… «Но» это висит в воздухе и до сих пор.

Во всяком случае, возрожденное здесь, в Приднестровье, черноморское казачество, было первым казачьим войском, не только допущенным, не только признанным, но и, - чему пока аналогов нет, - официально призванным на службу руководством Приднестровской республики. Передо мною сидит Юрий Семенович Мамонтов, войсковой старшина, начальник духовно-нравственного отдела черноморского казачьего войска.

Выясняем, что Черноморское казачество оказалось на государственной службе с момента образования, с 1991 года, а воинские звания казаков присваиваются у них строго в соответствии со званиями в Советской Армии (так, он сам – подполковник армии, чему и соответствует его звание старшины в казачьем войске.)

Устав черноморского казачества утвержден президентом республики и Верховным Советом Приднестровья. Есть казачий погранполк. Восемь казачьих застав. Боевая служба – платная. Войсковое управление содержится государством (военный и хозяйственный отделы). Служащие казаки числятся на действительной службе. Всего у черноморцев шесть казачьих округов. В каждом свои атаманы, есть свои казачьи предприятия, тут и в Новороссии, сельскохозяйственные, животноводческие, ремесленные, даже торговые. Казачье руководство выделяет вспомоществования нуждающимся, поддерживает семьи погибших казаков. Служащие казаки тут, по контракту, получают: рядовой состав (водители бэтээров и тягачей) 37-38 млн., офицеры 47-50 млн. (счет на местные деньги, по существу это очень немного. 50 млн. равны нашим 500 тыс. рублей. У нас милиция получает в несколько раз более. Кто работает, платит в войсковую казну взносы с зарплаты. Взносы невелики. За I-III кварталы 300 тыс., за IV – 500 тыс. (т. е. 3-5 тыс. нашими). Эти взносы платят и военнослужащие. Поскольку платить – решают сами казаки на своем кругу. Нуждающиеся казаки «платят» чисто символически.

Круг собирается по мере необходимости, но не реже одного раза в три месяца. Выглядит это весьма торжественно. В зале сидят казаки в форме, и в головных уборах. На сцене – атаманы казачьего войска, полукругом. Вокруг них располагаются: с левой стороны священник и войсковая икона, с правой – совет стариков. Открывая круг, назначается дежурный есаулец. Он объявляет повестку дня, регламент: сколько раз можно выступать одному и тому же казаку. Выступающий казак снимает шапку, кланяется священнику и всему казачьему кругу, целует икону, и после того говорит. Ежели есть нужда сделать экстренное сообщение, каждый казак может снять шапку с головы и поднять ее вверх.

Для наведения порядка, чтобы не было брани на кругу, у есаульца имеется плетка и два-три пристава. Самое тяжкое наказание – когда выводят с круга, еще тяжелее – когда лишают права присутствия на кругу. Ежели есаулец поднял нагайку – все замолкают. Круг, кроме того, не может состояться без священника. Ежели священник почему-либо вышел, круг теряет свои полномочия. Совет стариков действует только на кругу. В повседневной жизни казаками руководит атаман, по принципу строго единоначалия. В старину каждому казаку выделялся атаманом земельный участок из общинных земель, «кош», сроком на один год, для посева хлебов. Уже разработан закон, предусматривающий возрождение этой старой системы. Черноморское войско было до Екатерины II и распалось после разгона Запорожской Сечи. Возродилось вновь с 1860 года, но его называли кубанским. И, собственно, как черноморское войско организовалось только в 1991 году, а кубанским ныне является то, которое на Кубани. Ставропольские казаки, приграничные с Чечней, отъединились в особое войско. В свою очередь возродилось и Донское Всевеликое войско. (Оно, по словам Мамонтова, как раз и грешит самостийным присвоением чинов, а тот командир казачьей сотни, которого я описывал в 1992 году, как кажется, оказался нечист на руку, увез сколько-то автоматов, а ныне произвел себя в казачьи генералы… Бог с ним! Это уже казачьи дела, в которых, надеюсь, возрожденное казачество разберется и без подсказки со стороны.)

Во всяком случае, национальному русскому правительству России, ежели оно, наконец, явится, следует накрепко запомнить, что без возрождения всех (решительно всех!) казачьих армий, от Амура и до Днестра, нам нашей южной границы никак не удержать, а ежели так, - то придется проститься и с Дальним Востоком и с Сибирью, а, следовательно, проститься и с мечтой о Великой России. Ну, а жить в статусе Румынии нам никто не позволит, ибо великим нациям никогда не прощают их прежнего величия.

Наконец, сегодня, встречаюсь с атаманом черноморского казачества Владимиром Ивановичем Рябинским.

Передо мною – пожилой, прошедший все на свете: и войну, и Афган, и колхозное строительство, человек, с тем бесконечно добрым все понимающим лицом, которое только и может быть у русского человека… Он никого не ругает, никого не клянет, он прошел все степени советского воспитания. Он учил, что руководить в деревне должны бедняки, трудовая кость, и увидел пьянь и лодырей, людей, которые ухитрились никогда в жизни не работать и, при этом, всем руководить – с тем неизбежным результатом, к которому приводили и на юге, и на севере страны наше сельское хозяйство. Таких же вот горе-руководителей из прежних комбедовцев, «врагов собственности» (чужой, разумеется, так как своей не было, да и быть не могло).

Он хвалит Смирнова, у которого, кажется, есть понимание истинных проблем казачества, а истинные эти проблемы – не красивая форма, не оплата службы, не красочные праздники и даже не казачьи «круги», вся проблема казачества (разумеется должного быть организованным всесоюзно) заключается в одном-единственном слове – станица. Дайте казакам землю! И не просто землю! Дайте целостные массивы земель, где казаки создадут столь же целостные, свои, земельные хозяйства. Где будет станица, и где будет станичный атаман, и будет станичный полк (не на конях, а на бэтээрах и танковой броне!). Тот самый, в шесть сотен душ, подымаемый и встающий враз, по приказу, на защиту Родины. Все прочее – паллиативы, все прочее не даст главного, не сделает казачество единым военно-хозяйственным организмом, каковым казачество являлось, и каковым оно может и хочет явиться вновь. В мирное время – организованное трудовое население, хлеборобы, которые разом избавят Россию от любых покупок хлеба за рубежом. А в военное время – сплошная неодолимая защита всей нашей южной границы древнего Великого шелкового пути, защита Дальнего Востока и Приамурья. Защита казахских степей. (Куда очень могут вылиться китайские армии! Вспоминать об этом, когда «произойдет», станет поздно! Военное население должно быть создано, возрождено там именно сейчас!)

В условиях грязной чеченской войны казаков, оказывается, специально оттянули из Чечни, лишили оружия, отобрали и отдали чеченцам земли по Сунже, исстари принадлежавшие казачеству – почему? Кому персонально все это было нужно? (Так же как кому нужна, - до сих пор, - блокада Абхазии, блокада Приднестровья?!) Россия, проснись, наконец, и пойми, что обустройство казачества, организация казачьих станиц, сплошного военного населения южного приграничья России, это вопрос – жить или умереть великой стране, жить или умереть, и не меньше! Что в истинной борьбе за истинную демократию вопрос восстановления казачества – вопрос номер один для всей России, и более серьезного вопроса сейчас, по существу, нет. Верните казачьи станицы, и вы спасете Россию, и направите ее по единственно правильному пути демократических (исторических!) преобразований, без которых мы в считанные годы изгибнем, и никакие «сникерсы» уже не помогут нам даже попросту остаться в живых.

…Мы говорим о недавней войне, о Бендерах, и меня, вдруг, до дрожи пронзает признание Рябинского, что он (боевой атаман и все такое прочее!) был более всего потрясен – когда увидел машину, везущую убитых с фронта, из Бендер. Машина шла, а из нее лилась на дорогу тоненькая непрерывная, как ручеек, лента крови… Ток крови, потрясший казачьего атамана более всего!

IX

БЕНДЕРЫ.

Июнь-июль 1992 г.

Два казака-бендерчанина, - недавно избранные атаман и кошевой, рослые, видные мужики, один чернокудрявый, слегка разбойный видом, совсем не расположены говорить с очередным журналистом из Москвы. Скороговоркой объясняют систему управления: атаман, товарищ атамана (так сказать, первый зам.), кошевой атаман (тот, кто ведет казну казаков и все остальные хозяйственные дела) есть еще походный атаман, избираемый на случай войны. Я пытаюсь узнать у них, как происходил штурм моста через Днестр.

- Это надо Цветкова Сергея спросить – он танкист, а первым прорвался в город на броне Серега Рачинский, вот с ними и поговорите! Вы 17-го декабря к нам приезжайте, будет пятая годовщина черноморского казачества. Это мы здесь в маскировочной форме, вы там нас посмотрите, во всей красе! Да расскажут наши, и как по тылам ходили! Много крови попортили им! (Вот тут-то, кажется, и было сказано, что кабы их не сдерживали, казаки уже тогда оказались в Кишиневе.)

Событий в Бендерах мы тогда, в 1992 году, не застали. Андреева весною зря надеялась, что Бендеры не удастся разоружить. Разоружили-таки, разгородили улицы от бетонных блоков.

Рассказывает Нина Васильевна Усатенко, председатель забасткома гор. Бендеры:

«В марте-апреле были посты на дорогах, город был заблокирован. Мы, забастком, готовили кушать для наших бойцов. И так было до середины апреля. А в конце мая город разгородили, - мол, никакой опасности нет.

Действительно, была создана четырехсторонняя комиссия, которая 18-го июня торжественно заявила о заключении перемирия. (И в тот же день, 18-го, уже подтягивались войска Молдовы для штурма города. Военную повестку с датой «18-е» нашли в бумажнике одного из убитых румын. Сдали ее в музей. Но в музее появились, спустя время, трое вполне интеллигентных с виду посетителей, повертелись и ушли, и повестка исчезла вместе с ними.

То есть, все готовилось заранее под прикрытием заседательской трепотни, и Москва, и Украина, по-видимому, великолепно знали о том, что должно воспоследовать, потому-то и отбирали заранее оружие у защитников Бендер!

Мы, группа писателей и журналистов, уже уехали в Москву, я уже написал свой «Приднестровский дневник», и, кажется, даже успел его напечатать, когда, вечером 19-го июня около 19 часов в город ворвались молдавско-румынские войска.

По газетам это выглядело как красивая, уже сложенная легенда. Румыны берут город, ополченцы из Тирасполя бросаются на штурм моста через Днестр, генерал Неткачев обещает помощь артиллерией, но обманывает, и вот приднестровская гвардия и ополченцы идут в сумасшедшую атаку, в ливень пуль (вспоминается Аркольский мост, слава Наполеона и переход через Чертов мост Суворова), атака захлебывается под убийственным огнем, захлебывается и вторая атака, мост завален трупами, собираются последние защитники, последние силы республики и идут на последний, третий штурм – мост взят, румыны бегут, бросая в панике оружие и технику, гвардия Днестра вступает в освобожденный город…

Для легенды это хорошо, даже слишком хорошо! Все было и так и не так… Или совсем не так! Начиная с того, что никто из переживших этот ужас не мог вспомнить сразу, когда же и кто взял этот пресловутый мост? Кто и когда погиб во время штурма?

19-е июня был спокойный летний день. Жара доходила до 30°, ветра не было вовсе. Город утопал в зелени, школьницы старших классов готовились к выпускным балам. Голоногие голенастые, еще не вполне сформировавшиеся девушки в накрахмаленных газовых юбках и неуклюжие, долговязые, робеющие и потеющие парни, только-только еще присматривались друг к другу. Школа осталась позади, впереди была у кого – высшая школа, у кого труд, у кого армия, у кого – будущая семья. Неясное трепетное ожидание любви, острый зов тела, вспыхивающий волнующий смех, полуулыбки на девичьих лицах… Музыка, готовая взорваться водопадом звуков… Вторжения молдовского ОПОНа не ожидал решительно никто. Ведь еще вчера, восемнадцатого, на заседании четырехсторонней комиссии с участием представителей Румынии, Молдовы, России и Украины было постановлено, и утверждено парламентом Молдовы, что Приднестровский конфликт должен разрешаться только мирным путем. И даже услышав первые выстрелы, многие не поняли, что происходит.

Даже и намеренная провокация, устроенная молдавскими полицаями днем 19-го мало кого насторожила. А провокация была продумана заранее. В шестом часу вечера (за полтора часа до вторжения!) к типографии (здание типографии от здания полиции находится меньше, чем в одном квартале) подъехали несколько гвардейцев, забрать отпечатанную накануне листовку. Их уже ждали. Двое гвардейцев были тотчас же арестованы. Прочие кинулись на выручку своим, началась стрельба, один из гвардейцев был убит выстрелом в спину. Все это ужасно напоминало вторжение немецкой армии в Польшу – помните? Переодетые в польскую форму эсэсовцы поднимают стрельбу и т. д.

Молдавско-румынские механизированные части по данному сигналу вступили в город с трех сторон, стремясь отрезать Бендеры от Днестра и сойтись вместе в центре города, у здания горисполкома. В окрестных селах, где был силен Народный фронт, спешно и насильственно собирали и вооружали людей «на выручку осажденной полиции».

С воем и грохотом мчались по цветущим улицам бэтээры, поливая все вокруг беспорядочным пулеметным огнем. Летели стекла, летела штукатурка со стен. Падали на землю подстреленные школьницы в накрахмаленных платьицах, прохожие валились ничком, заползали за выступы домов. Над крышей горисполкома завыла сирена, призывая к сопротивлению, хотя уже били прямой наводкой и по нему, высаживая оконные проемы вместе с рамами. Тяжелый прямоугольный параллелепипед горисполкома, счастливо прикрывший городской храм, весь покрылся коростою пулевых щербин. Молдоване били по крыше здания, стремясь сбить флаг, выбили глубокую яму в карнизе, но флаг, изрешеченный, пробитый во множестве мест, продолжал стоять, а люди спустились в подвал, отстреливаясь из нижних окон. А напротив горисполкома, в начале одной из улиц, в здании, где помещался рабочий комитет, тоже шел бой. Забаррикадировавшиеся рабочкомовцы яростно отбивались. Никакой позиционной войны не было. Снегуровские вояки, сами напуганные своею победой, продолжали носиться на бэтээрах по улицам. Артиллерия беспрерывно и бесцельно, «по площади», била по городу (и обстрел этот не прекращался двадцать семь часов подряд!). Там и тут загорались деревянные домишки горожан. Кое-кто перебегал улицы, пробираясь к себе домой или, напротив, на завод, торопясь влиться в рабочую дружину. Румынские бэтээры продолжали носиться и беспорядочно, безостановочно стрелять, остановиться, закрепиться где ни то они попросту боялись, не зная сил защитников города, не видя ничего в поднятом ими же дыму пожарищ и сплошной чащобе утопающего в зелени города.

Сирена над горисполкомом продолжала реветь, а когда смолкла, многие решили, что уже все кончено.

Румынская батарея противотанковых пушек «Рапира» оседлала подступы к мосту через Днестр. Напомним, что в пяти шагах от нее расположена Бендерская крепость с гарнизоном, буквально набитая бронетехникой и артиллерией, и с другой стороны въезда, за бетонным забором, располагался химполк, то есть молдавскую артиллерию можно было уничтожить единым залпом, но солдаты строго выполняли приказ Неткачева и «хранили нейтралитет», глядя, как у них на глазах опоновцы избивают граждан и защитников города, несмотря на то, что румынские снаряды залетали и к ним, несмотря даже на то, что от одного из последовавших взрывов погибло двадцать шесть ни в чем не повинных наших мальчиков.

Кто повел рано утром на прорыв из Тирасполя три учебных танка? Лишенные боекомплекта, едва шевелящиеся развалины, которые не смогли и стрелять. Ну, хоть гусеницами подавить! Быть может, тот самый офицер, о котором рассказывал Николай Захарыч с его призывом: - «Россияне, за мной!» На беду румынской батареей командовал опытный русский офицер, Карасев, нанятый Косташем для войны с ПМР. Я пытаюсь понять, что двигало этим человеком? Ненависть ли к прежним художествам советской власти (что понять еще можно), циничный ли расчет на получение денежной мзды (что понять уже много трудней), а может быть, он так своеобразно понял наступление демократии? Русские из Кишинева воевали за право говорить на румынском языке, которого они не знали и не знают, за право подчиняться румынам… И за это надо было убивать друг друга?! Эх, россияне, россияне! Или мало вам было гражданской войны!

Но, во всяком случае, воевать полковник Карасев, как и почти всякий русский, умел. Отчаянные учебные танки были расстреляны им достаточно умело.

Кумулятивные, прожигающие снаряды проплавляют броню и взрываются внутри. В борьбе с ними на танк надевают как бы толстую рубашку – снаряд прожигает ее и взрывается на броне, не причиняя вреда экипажу. Тут защитной рубашки на машинах не было. Кумулятивный снаряд попал в триплекс ведущего танка. Последнее, что почувствовал водитель – это страшный жар, мгновенно высосавший весь воздух из легких и дальше – черная тьма.

Второй танк тоже горел, у третьего заклинило башню, и он отползал назад. Атака танков, к тому же не поддержанная пехотой, захлебнулась.

Потом будут спорить, было или не было, и что за танк все же прорвавшийся через мост, поднялся в гору и тут сгорел, а выползшего из него тяжело раненного водителя добили румыны (труп долго лежал на лавке, где его видела Нина Васильевна, живущая как раз в угловой девятиэтажке, недалеко от въезда). Через пять лет и даты тех дней путаются в головах самих участников.

Прорвались через мост, уже при вторичной атаке, казаки, под прикрытием опять же танковой брони, причем из трех танков (как кажется, буквально отбитых женским забасткомом под руководством Андреевой у 14-ой армии) один был опять же подбит, но два прошли (точнее – танк и бронетранспортер с казаками). Ворвавшиеся в город казаки смяли батарею Карасева. Впрочем – тут уже был и батальон «Днестр», и гвардия, и отряды ТСО. Все, кто только мог и был вооружен, кинувшиеся на защиту Бендер. Но, по воспоминаниям жителей, энергичнее всего действовали казаки или и это опять сложившаяся легенда, сложившаяся впоследствии? Да что сказать, не отдала бы 59-я мотострелковая дивизия свою бронетехнику Приднестровью, ежели бы у них самих не накипело в душе: - армия же мы, наконец! Меж тем, сразу же за вторжением, город наводнили снайпера, а также снайперши из латышских спортивных обществ. Расположившись на крышах высотных зданий, они обстреливали все живое, что двигалось по улицам, платили им за каждого убитого, независимо от того – военный или гражданский, мужчина или женщина, или ребенок перед ней. Какая-то из этих девиц настреляла аж тридцать три человека, и когда ее схватили, наконец, в Москве нашлись защитницы, требующие «не причинять ей зла».

Нина Васильевна рассказывала, что когда они разводили костер под стеною дома, чтобы сварить себе пищу, по ним, с крыши, вела огонь такая вот снайперша. Когда стрелка выследили, сбили наконец – оказалась девка, молодая, красивая! – сказывала Нина Васильевна, дивясь.

Я долго размышлял над этим. Понимаю забастком и Галину Степановну Андрееву, понимаю санитарок, жертвовавших жизнью, спасая раненых, понимаю разведчиц, понимаю женщин, берущих оружие, защищая свой дом. Но этих вот любительниц человечины, поехавших аж в чужую страну зарабатывать на свое приданое убийством детей и женщин, - понять не могу. То есть силюсь вообразить, как победная девица, счастливо возвратясь к себе в Латвию и вступивши в брак, заботливо раскладывает купленное приданое, объясняя счастливому супругу: - Вот это платьице я купила на деньги, полученные за добитого мною раненого, а эти, что мне заплатили, за трех школьниц, переходивших улицу, мы отложим на покупку машины, а деньги за расстрелянный детсад и старика на проспекте Ленина, давай, не будем тратить сейчас! Купим на них дачу!

Так или не так, но ежели по улицам станут ходить дамы, зарабатывающие убийством себе подобных, боюсь, что скоро мы все опустимся на четвереньки, начнем рычать и питаться человечиной. Я останавливаюсь так подробно на всех этих событиях еще и потому, что конфликт в Бендерах отнюдь не был таким уж локально «местным».

«В более широком глобальном значении на Днестре вступили в конфликт две геополитические и геокультурные ориентации, - на восточно­славянский мир украинско-русско-белорусского единства со стороны Тирасполя, и на латино-романский, враждебный России мир со стороны Кишинева, причем мир, в котором Молдавии в очередной раз отводится роль третьеразрядной державы, прикрывающей юго-восточный фланг Европы от восточного славянства»[3].

И в этом вековом противостоянии город Бендеры оказался ключом к замку всей нашей юго-восточной линии обороны, центром, теряя который мы окончательно теряем и связь с Балканами.

Беда лишь в том, что ежели Запад в данном конфликте выступил во всеоружии своей традиционной политики, то с нашей-то, с восточно­славянской стороны, действовали подкупленные Западом правители, всячески пытавшиеся и тогда, и теперь, погубить этот несдавшийся кусочек русской земли, нагадить, навредить, - по существу даже и самим себе, ежели у них не было задачи немедленно бежать туда, на обожаемый запад, прихвативши наворованные леи, фунты, марки и доллары.

Я просматриваю уже сделанные записи, пытаясь из всего этого, зачастую противоречивого, моря отдельных фактов, выудить нечто главное, слепить сколько-нибудь целостную картину штурма и обороны города.

Итак, основные звенья: 1) Вторжение молдавских воинских формирований (бронетехники, ОПОНа и добровольцев Народного фронта), 19-го, с пяти и семи часов дня. 2) Отчаянные попытки переговоров с кишиневскими руководителями, которые виляли и врали, заранее зная обо всем и ожидая победных реляций. 3) Клятый штурм моста.

А быть может, сперва надо остановиться на действиях гвардии, на противоречивой фигуре Ю. Н. Костенко, организатора и командира второго батальона гвардии, расположенного в Бендерах, со всеми его метаниями, грубостью и отвагой, и с этим неполучившимся штурмом здания полиции? Или рассказать о расстреле отступающей колонны гвардейцев и ополчения своими же солдатами 14-ой армии под Бендерской крепостью? Или прежде рассказать о неизвестно чьем приказе оставить город? О бегстве жителей и защитников, о возвращении в пустой город сперва отдельных лиц, а там и всей армии? О казаках, о новом витке боев? Наконец, о поведении 14-ой армии и генерале Неткачеве? Или о том, о чем шушукаются по углам, о подозрительных действиях тираспольского коменданта, клятого майора Бергмана? Наконец, о генерале Лебеде – герое, спасителе или чрезвычайно ловком политике?

Обо всем этом надобно говорить, но – как? Я ведь не был, не знаю, не видал! Не вдыхал того горького дыма пожарищ, не прятался от пулеметных очередей за стенами домов, не выносил трупы, не держал в руках автомата…

Сегодня вечером, припозднившись, иду ужинать в «свой» ресторан, куда меня прикрепили, и где уже вовсю гуляет и веселится какая-то компания мужчин и женщин средних лет, весело отплясывая посередине зала. И пока я одиноко сижу за столиком, поглощая свой ужин, один из них, разгоряченный и выпивший, подходит ко мне, и жарко дыша, спрашивает: - «Кто вы? Зачем приехали сюда? Вы ведь все равно не напишете правды!» - «Почему?» - «Вы мне в глаза не смотрите! Мы не хотим воевать! Я уральский казак, мои родные там, и что мне, воевать с казахами, с урюками, как их у нас называют? Да меня там встречают, как своего! И что, убивать друг друга? Вы этого хотите от нас?» Подходит второй: - «Да пошел он на х…!» С третьим завязывается какой-то разговор. Он украинец, в частности бывал, и не раз, в Румынии. Сравнивает тамошний порядок, поддерживаемый железным всевластием и жестокостью местной полиции, с нашим беспределом и повальным воровством… А я, слушая его, вспоминаю, какой идеальный порядок царит в Германии, и как несладко пришлось нам испытывать результаты этого порядка на своей шкуре в период немецкой оккупации. Но я не спорю, ибо защищать то, что творится у нас с разгулом дерьмократии и не могу, и не хочу, хотя мог бы ответить, что говоря о преимуществах чужого, мы постоянно забываем, что каких-то всеобщих, всем рáвно годящихся правил порядка по существу нет, и не может быть, ибо в каждом случае приходится считаться с особенностями национальной психологии и уже сложившимися традициями (что из русских классиков понимал, как кажется, только один Лесков).

- Как вы относитесь к Костенко? – спрашиваю я.

- Очень хорошо! Замечательный командир!

- Лебедь не виноват в его убийстве?

- Абсолютно не виноват!

- Тогда кто же, Бергман?

Женщина, что только что весело отплясывала, тянет его за шею:

- Пойдем! А вы – идите отсюда! Ест и пьет неизвестно за чей счет! Нечего в ресторане сведения собирать! На улицу идите, там спрашивайте, а не здесь! Да, мы воевали, а теперь голодаем! А вам надо было в девяносто втором сюда приехать, а не теперь! Вы все равно ничего не поймете!

Потом тот, что обматерил меня, выходит за мною в прихожую, завязывается опять путанный, по-русски, разговор. Прежняя дама выскакивает за ним, пытается утянуть назад, но он уже и от нее отмахивается:

- Потом! Дед тот правильный, он дело говорит, постой!

Кончается тем, что мы взаимно извиняемся, несколько раз крепко жмем руки друг другу, и обнимаемся на прощанье. И я гляжу в его открытое, твердое, очень немолодое лицо и чувствую, что он, в сущности, прав, и права эта женщина!

Вот передо мною лежат мои записи, а вот целая книга, составленная из высказываний и рассказов участников событий июня-июля 1992 года Г. Н. Воловым: «Кровавое лето в Бендерах». Вся книга его и состоит из таких вот коротких и пространных интервью свидетелей, по которым восстанавливается жестокая картина необъявленной войны, и понимаю, что переписывать все это и невозможно, и не нужно, и что можно расспросить еще сотни людей, и каждый из них сообщит тебе все неновые и новые одинаково драгоценные сведения, и что, вместе с тем – так книги не пишут! Вернее, так не пишут книги из тех, что задумана мною, и что мне надобно что-то обобщить, извлечь главное (однако не повторяя уже сделанную, и сделанную прекрасно, работу Волового!), чтобы не утонуть во всех этих завораживающих фактах, перед которыми рушатся во прах литературные заготовки типа: - «На углу такой-то и такой-то улиц весело пылал подожженный румынский БТР, рвался, выбрасывая снопы голубых искр, боезапас, взрывною волной вышибая последние стекла из еще кое-где сохранившихся окон», - и так далее, в том же духе.

Повторим тут, что несомненно, захват города осуществлялся по заранее разработанному плану, однако зачастую плохо подготовленными солдатами.

Итак, атакующие колонны двигались к центру одновременно по трем дорогам. Одна из них, Кишиневская, что огибает крепость, выходя на мост. Опоновцы двигались по ней, обезопасив себя нейтралитетом 14-ой армии. Другая идет с запада, переходя в улицу Суворова, и разрезает город пополам, тоже, в конце концов, выходя к мосту через Днестр. Часть опоновцев сгружалась с прибывшего дизельного поезда. Ополченцы Народного фронта приходили из окрестных, поддерживающих Народный фронт, деревень. Они-то, наряду с ОПОНом, и творили, как кажется, наибольшие безобразия над мирным населением города.

Многие подготовленные к штурму военные части уже заранее были подтянуты к городу, еще до всяких липовых соглашений о мире, и ворвались в Бендеры, как только получили приказ.

Воловой в своей книге помимо многочисленных высказываний очевидцев и участников боев, последовательно цитирует тогдашних руководителей города, председателя исполкома Бендерского горсовета В. Когута,заместителя начальника штаба гвардии Приднестровской Молдавской республики В. Атаманюка, депутата Г. Пологова и Ф. Доброва, тогдашнего председателя рабочего комитета г. Бендеры (теперь он председатель горсовета, но возглавляет и рабочком). Пологов, в частности, рассказывает о том, что происходило в Кишиневе, где депутаты Приднестровья, когда-то избитые и арестованные, решили появиться вновь, дабы попытаться погасить конфликт с Молдовой мирными средствами.



Поделиться:




Поиск по сайту

©2015-2024 poisk-ru.ru
Все права принадлежать их авторам. Данный сайт не претендует на авторства, а предоставляет бесплатное использование.
Дата создания страницы: 2016-04-27 Нарушение авторских прав и Нарушение персональных данных


Поиск по сайту: